Омут. 3. Подводные камни

Выдержки из личного дневника К.

(….)

Просыпаясь на шелковых простынях, чувствуя, как тончайшая ласковая ткань при каждом движении баюкает мое юное тело, я последними словами корил себя за несдержанность с тем мальчиком. Зачем, зачем, я забрал сразу, такой прекрасный материал, обреченный отныне разрушится в ближайшие сроки. Я вздыхал, жалея самого себя, метался, просто катался туда-сюда по простыням, наслаждаясь ощущениями, отдрочил сам себе, нарочно пачкая спермой безмятежную синеву шелка, и наконец встал.
Перед кроватью стояло большое зеркало в золоченой раме – деньги «моего дорогого дядюшки», то бишь меня же самого, сумели заткнуть рот самым въедливым консьержам, и теперь для них я был просто сбежавшим из дома кутилой, проматывающим дядюшкино состояние. Для моих планов так было, пускай и не слишком удобно, но кто, при случае, заподозрит молодого джентльмена из хорошей семьи. Или даже просто.. Молодого.


Клод, еще никогда не подводил меня с фальшивыми документами, год за годом, казалось, лишь улучшая свое мастерство. Но наша последняя беседа, меня несколько расстроила.
- Боюсь, сэр, мои руки уже не те, что прежде, нет четкости в движениях, нет былой остроты глаз. - начал он с порога, едва лишь я открыл рот. Он каждый раз немыслимым образом узнавал меня под новыми и новыми личинами, этот старый подлец Клод. Порою я думал, что он не так прост, каким хочет казаться, порою, что он и вовсе некое существо под маской, как и я. Но в конце концов, по прошествии лет, когда его лицо, такое юное и хищно-насмешливое в моей памяти избороздили морщины, а густые черные волосы на голове проредила седина, я понял, что на самом деле он просто был и оставался очень проницательным человеком.
- Боюсь, это будет наша последняя встреча, мсье – он улыбнулся, стараясь не открывать рта, но я все равно заметил, как морщины на его губах разъехались в стороны, обнажая беззубую влажно-темную пропасть. Он хотел перейти на язык жестов, зная, что я предпочитаю его, чтению по губам, но я остановил его.
- Говори как тебе удобно, старик. Неужели и ты, в конце концов, оставишь меня?
Клод, как-то сразу ссутулился, а потом неожиданно протянул руку и взял пакет со старыми моими документами, и новыми фотографиями, которые я накануне отпечатал в приличной типографии, стараясь не обращать внимания на ор женщины за черным покрывалом, чтобы я сидел абсолютно неподвижно.
- Последняя услуга. Une seule.* (Единственная – фр.) Как постоянному клиенту.
Я молча разжал пальцы в перчатке, выкладывая подготовленный конверт с деньгами, а после и вовсе снял их, разглядывая свои холёные пальцы. И неожиданно, они показались мне гораздо уродливее, чем скрюченные, изборожденные морщинами пальцы старого Клода.
- Как вас будут теперь звать, мсье?
- Клод. – Я улыбнулся, и вновь спрятал пальцы в перчатки – привыкший к щелям ветхой лачуги старик уже давно не чувствовал пронизывающего холода, но я не хотел замерзнуть. - В честь одного моего мертвого друга.
Ничего не ответив, старик принялся за работу. Его последняя подделка получилась выше всяких похвал.

(…)

… Я придирчиво осмотрел себя в зеркале. Да, красив. Странной, немного девичьей красотой – гладкая, нежная кожа, немного бледноватая, несмотря на некоторую широковатость плеч – сухощавое телосложение, худые бедра, впалый, как после долгого голода живот, длинные ноги, волосы и ногти. Тело выросло всего за месяц с десяти до – навскидку лет до двадцати – двадцати трех. Больше года уже не протянет. Значит нужно торопиться.
Я позвонил в колокольчик, и в дверях практически сразу же появился слуга, с ярко-рыжими волосами, и противными буро-коричневыми пятнами на лице, смущенно отводящий взгляд от моей наготы. Меня это позабавило, но не боле – были и более важные дела.
- Я недавно в городе… - Я сделал многозначительную паузу, и он угодливо вставил свое имя - Джим – такое же некрасивое, как и он сам – мне нужно привести себя в порядок. Полный набор верхней и выходной одежды, экипаж, несколько лошадей под узду, я щедро награжу твою работу на время моего отдыха и дам хорошие рекомендации. Также мне понадобятся услуги парикмахера и телесного мастера. Горячую ванну. Служанка, чтобы убрала все помещения – я собираюсь снимать этот дом около года, кухарка, и, разумеется, полная смена постельной одежды, как видишь, Джим, – я скривил губы, насколько неприятным оказалось сложенным на губах его имя, что у меня появилось отчетливое желание сплюнуть – я совершенно наг, и мне не хотелось бы в таком виде показываться в высоком обществе. И еще.
Явно собиравшийся уходить мужчина, навострил уши, вновь делая выражение на лице угодливо-подобострастным, или же попросту тупым – я глух, но умею читать по губам. Поэтому объясни всей прислуге, что если я не смотрю в их сторону, обращаться, а уж тем более звать меня бесполезно – следует, сначала привлечь мое внимание. Однако, - я сделал многозначительную паузу. – Прикасаться я к себе запрещаю.

Эту деревенщину мне посоветовал городовой, во время моего к нему (первым делом!) визита. Тупой, как пробка, но ответственный и верный.
А главное, не задает лишних вопросов, что меня вполне и устроило. Мой новый управляющий кивнул, и вышел. Как ни странно, даже ничего не забыв.


(…)
Уже вторую неделю я ходил по этим надоедливым светским раутам, от скуки устраиваемыми местными дамами, считающимися здесь законодательницами моды. Ха! Когда я впервые посетил гостиную мадам Б., я думал, меня сейчас же вытошнит на ее безвкусные гардины. Обойдя весь дом я удостоверился – видимо, чересчур быстро разбогатев, она так кичилась своим достатком, что постаралась в каждой мелочи своей обстановке это продемонстрировать. Из ее гостиной я сбежал зажав рот платком, и даже не извинившись, быстро покинул дом.

Я старел с каждым днем. Пока это еще было не так заметно – по всей видимости, при нужном уходе этот малыш долго бы продержал моложавость, но все же.
Каждую ночь я посещал бордель и почти каждую неделю забирался в опиумные норы. Моя великолепная кожа страдала от этого, но мне было все равно – она же, в конце концов, всего на год. Как ящерицы не жаль оставленного в руках ловца хвоста, так и я, с новым для себя рвением отдавался разврату.
Нередко из таких мест, когда я был не то, чтобы в состоянии двигаться, но и даже шевелить языком (по разным причинам), меня выносил Джим. Он действительно оказался верным как пес, но вот на счет его тупости – городовой над ним явно подшутил. Да, он был туговат на соображение, но уж никак не туп. И потому, прекрасно понимая, что происходит со мной, он все же, раз за разом, видя, что меня долго нет, принимался поочередно обходить сначала все бордели, потом – норы. В какой-то определенный момент, у нас без слов выработалось расписание – где меня можно найти в ту или иную ночь, у благородного синьора, или портовой шлюхи.
Еще «месяц» - говорил я себе. «Еще месяц, и я займусь этим вплотную.» Каждый день я уговаривал себя, что надо начать. Но потом давал себе еще один деть отдышки. Я проявлял слабость и ничуть ею не гордился, много раз укоряя самого себя.
Однажды когда Джим заносил мое полубесчувственное тело в спальню, я заставил его остаться. Удовлетворения от шлюхи, которую до этого, кажется, драли как минимум дном бутылки от рома, я не получил, в потому, как смог, пояснил ему, что от него требуется. К моему удивлению, он не стал особо сопротивляться, а весьма сноровисто уткнув меня лицом в покрывало, до того, как я даже успел пояснить, как это нужно делать правильно, чтобы меня не покалечить, отработал мой задний проход так, что наутро мне было трудно ходить. Я так и не понял, сыграла ли роль моя внешность, или его личные потаенные желания, да и, если честно, мне было безразличны, как его мотивы, так и он сам. Теперь, когда мне не хватало удовлетворения, я всегда звал рыжего, охотно встающего передо мной на колени, или же, вгоняя свой огромный член с рыжими волосками на лобке и мерзкими пигментными пятнами, словно дерьмо, заранее размазанное по всему стволу, в мой зад. В какой-то определенный момент, я стал ловить некое наслаждение от того, что меня имеет такое чудовище, как он.

Но время было на исходе. И однажды, твердо решив сегодня все закончить, я отпустил всю прислугу (Джим ушел неохотно, явно подозревая что-то недоброе, я стал уставать от него, все чаще предпочитая общество шлюх, его обществу) и накинув неприметный серый плащ вышел на охоту.
Я приехал в этот город около двух месяцев назад, мне было уже около сорока, и время мое поджимало, почти осязаемо уходя сквозь пальцы. А иногда и выскальзывая гнойной капелькой из-под ногтей.

(…)

Я долго бродил по туманным улицам, присматриваясь к детским площадкам и кадетским маршам – я специально выбрал день, когда они выходят в город. Впрочем, особо старшие кадеты меня не интересовали, я больше обращал внимания на сироток из военного училища, идеальный носитель должен был быть не старше десяти, только тогда его тело, сможет принять мое.
После долгих поисков, на каком-то городском празднике, я увидел в толпе прелестное создание – увы – оказавшееся девочкой. Являясь другой формой, девочки почему-то никогда не выживали, неспособные принять меня в свою хрупкую оболочку. Было ли это из-за проклятия той ведьмы, или просто физическая несовместимость? Не знаю. И, как правило, этот вопрос интересовал меня меньше всего. Однако, создание было, столь милым, что, не выдержав, я купил большую вертушку и протянув ее ребенку, спросил, как ее имя.
- Жерар. – прочитав по губам его имя, я был ошеломлен. Ребенок смотрел на меня хмурым взглядом самой неподкупности. Несчастную вертушку он на моих глазах сломал и выбросил в осеннюю грязь, явно злясь на что-то, или же, кого-то.
- Почему ты одет как девочка, Жерар? – Я искреннее недоумевал, но в то же время, постарался вложить в голос как можно больше мягкости – на ребенке было платье, торчащее из-под утепленного полушубка, было не холодно, шапка, легкомысленного рыжеватого цвета, но самым важным было то, что из-под лисьего меха, а которое было укутано это дитя, выбивалось две светлые косички.
- Я сказал отцу, что не собираюсь служить в его полку – с ноткой обиды проговорил он, видимо, дома, боясь сурового отца, его жалобы никто и слушать не стал, – и он сказал мне, что тогда я должен жить как баба, носить бабью одежду, и вот! – в голосе ребенка задрожали искренняя обида.
Я покачал головой, спрашивая, как зовут его отца. Дальнейшее будущее его было предопределено. Обнадежить расправой над деспотичным отцом, пошутить, понемногу отвести его от пьяной, то ли от веселья, то ли от медовухи матери, сказать, что я начальник выше по званию, и не позволю так обращаться с будущим художником. Да-да, великим художником, а не просто каким-то.. Нет, отец не понимает, и не поймет, но уж я то с ним поговорю, серьезно поговорю, Жерар..

Дверь в мою квартиру захлопнулась. Горячий шоколад с лютой долей снотворного, во время моего мнимого телефонного звонка сделал свое дело, и малыш заснул крепким сном.
Моя идеальная жертва найдена. Осталось только подготовить комнату, попытаться не сломать его хрупкое тело, успеть в срок, и не.. Умереть от старости.

(….)