Давай закурим

Жаркое лето на Урале.
В июле дождей совсем не было, пересохли кадки и кадушки.
– Эй,– кричит бабушка, – ребятёшки! А ну-ка, воды натаскайте старухе!
И всей шумной толпой бегут дети на большой колодец. Шальные, здоровые, румяные. Одни журавлем воду поднимают, другие ведра наполняют, третьи наперегонки несутся с ними по пыльной дороге ко двору и опрокидывают в деревянные кадки и железные ржавые бочки. На один двор натаскать – не шутка: хозяйство большое, скотины много. Но через полчаса все уже полно. Бегут и соседям помогать – там потом орехов дадут. А тут уже и время обеда.
Из окна соседка кричит: «Ка-а-ать! У тебя дети ели? Больно хорошие щи сегодня вышли да лапшевник. Завтра снова стряпать, а эти-то мы сами не съедим. Присылай своих обедать к нам».
И вот в соседском доме сидят на длинной лавке за столом Катины дети, еще парочка Нинкиных да Маня с Танькой, старшей подружкой. Руки помыли, лбы покрестили для виду, косясь на ворчливого деда за печкой. Хлебают, обжигаются и торопятся побольше слопать. Миска хоть большая, да одна, а ложек и ртов вон сколько! В прошлый раз тетя Айбика сметаной угощала (некуда было ее девать), так Мишка быстрее всех поспел – полмиски один вычерпал, обжора!
На ура идет и лапшевник в огромной сковороде. Тетя Нина хотела отдать курам сначала, да жалко: лапша городская, со взбитыми яйцами, под свежей сметаной да в коровьем масле в печи томилась, покрылась аппетитной коричневой корочкой, сочная, сдобная, парок идет.
А когда Манин папка мёд гонит – так вообще! Все мальчишки и девчонки собираются за их столом, со всех курмышей, а он поставит на стол плошку, а в ней меда – на донышке. «Жадный у тебя отец, – сердито сопит Митяй. – Меду-то пожалел». Стучит по дну ложками детвора. Едят, едят ребятишки, а мед все не убывает. И уже невмоготу, больно сладко. И водой запивают, и хлеб с огурцами макают – ну никак не съесть. Папка ходит вокруг, в усы посмеивается: «Еще, что ли, медку подлить?»


В августе из армии пришел двоюродный брат Колька. По обыкновению, как принято в деревне, обошел с докладом все дворы и, уставший, видать, от бражки и поздравлений, завалился спать прямо в палисаднике у тети Ори, на траве, за кустами разбитого сердца.
А Маня с Танькой тут же, смотрят. Интересно же! Обмирая от страха и любопытства, осторожно обшарили Колькины карманы. На всякий случай, на предмет конфет. Но нашли только пачку «Беломора» и спички. Танька схватила Маню за руку и с горящими глазами предложила:
– Давай покурим!
– Покурим? – задумчиво протянула та и почесала коленку.
– Не ну а чо? Взрослые курят – значит хорошо это.
– Ну давай… – неуверенно ответила Маня, а внутри у нее все обмерло: курить будут! Не хухры-мухры, как взрослые!
Побежали на обрыв Пичужки, где растет старый высоченный клен. Самая толстая и широкая ветка раскинулась прямо над водой. На ней и расположились. Танька спичкой о коробок – чирк!  Спичка – пшик! Вспыхнула, огонек к Танькиным чумазым пальцам ползет, а она Маньку локтем в бок тычет: прикуривай. А как прикуривать? Уж и спичку пришлось потушить.
– Так, Мань. Ты, давай, не порть нам перекур, – сердито сопит Танька.
– Ды как прикуривать-то? – Мане прям совестно стало.
– Ты, как я папиросу тебе зажгу, вдыхай сразу. Да тяни поглубже, чтоб уж точно. Печку топить умеешь же?
– Умею, – даже обиделась Маня. Что за вопросы дурацкие такие.
– Ну вот, – кивает Таня. – Тяга нужна. Понятно?
– Понятно, – вздыхает Маня. – Давай, поджигай.
– Да ты папиросу в рот возьми, горе.
Маня папиросу зубами зажимает, глаза зажмурила, Танька спичкой опять чиркнула у подружки под самым носом, огонек ладошкой прикрывает.
– Подожди-подожди-подожди, – шепчет, а потом как гаркнет – Тягу давай!
Маня тягу дала. Как следует, на совесть. И в ту же секунду как обожгло горло полынной горечью и жаром – ни ахнуть, ни охнуть, только руками в ветку вцепиться крепче, чтоб не плюхнуться с дерева в Пичужку. Лето же, мелкая она, убиться можно. А Танька уже папиросу выхватывает, большим и указательным пальцем зажимает, а остальные лодочкой сложила, огонек прикрывает – так Колька делал.
– Ну чо, здорово? – спрашивает. – Еще-то будешь что ли?
– У-у-у-у-у, – только мычит Маня, головой трясет, а отказаться вроде как стыдно: сама всю дорогу болтала, как накурится всласть.
Сидят они на дереве, давятся, но курят. «Хоро-о-ошие папиросы!» – хрипло, откашливаясь после затяжки, басит Танька. «Да-а-а, – тоже откашлявшись, еле выдавливает из себя Маня, – крепкие!» А самим противно, горько, горло ожигает, из глаз слезы рекой. Зато здорово. Танька затянется, прищурив глаз от дыма, закашляется, выдохнет, крякнет, вздохнет скрипуче так: «Ы-ы-ы-ы» и снова выдохнет. А потом языком с зубов соберет махринки да как плюнет вниз! И Маню учит: «Ты прямо через щелку в зубах со всей силы. Тебе хорошо, у тебя переднего зуба нет, счастливая!»
Вдруг снизу послышался веселый звонкий лай. Девчонки посмотрели вниз: Джек! Глядит на них снизу и изо всех сил хвостом вертит – приветствует.  А потом как начал подпрыгивать! Мол, пустите в вашу игру. И тут же, сквозь лай собаки Маня и Танька услышали знакомые голоса. Они раздвинули ветки и с ужасом увидели, что…
Под обрывом, совсем близко к воде, дед и тетя Клава гонят самогон.
Как обычно, разведен жаркий, но бездымный костер. Над ним установлен большой закрытый бак. Змеевик сверкает на солнце, пахнет дрожжами, кислым и сладким. А дед и тетя Клава, оба прикладывая козырьком ладони ко лбу, пытаются рассмотреть, кто там не дереве. «Ой», – вскрикнули девочки разом и как ласточки слетели с дерева. Шут его знает как, но молниеносно, с треском. Спрыгнув на землю, не помня себя, побежали прочь – только пятки засверкали.
Ночевали в сарае, на краю деревни – домой-то страшновато. Спали, зарывшись в мягкую старую солому, вдоволь наговорившись о том, что в голову взбредет в знакомой уютной темноте. Летом дети вообще редко дома ночевали – никто и не хватится. Поесть же – не проблема. В любой огород заходи – еды навалом. Матери обычно летом беспокоятся: «Огурцы наши уже поспели, а ребятишки чегой-то не таскают, видно, несладкие». Ждут, переживают: у которой первой на огород ребячий набег случится, у той и самые хорошие семена, значит. Больше потопчут дети первые огурцы, чем съедят, но не беда: лунок огуречных в каждом огороде достаточно, попрут пуплятки шеметом.
Погреба опять же летние никто не закрывал…
Утром, сонные, выбрались на охоту. Куда пойдем? У бабки Матрены в летнем подвале – сало копченое, вкусное! Решено. Хмыльк туда. Сало кусками белеет на бечевке да на крючках в темноте, ароматное. Надо содрать кусок – и в карман поглубже, с хлебом домашним и чесноком самое то будет, во рту растает. «Хлеб бабка Матрюша сама даст, только попроси, – деловито прикидывает Танька. – Не, ну а чо? Огород-то ей, чать, мы вскопали». Еще надо в темноте привычно пошуровать рукой в кадке с солениями, выбрать огурец или помидор покрупнее – заодно руки помыть. И хрум-хрум. Глядишь – сыт уже. А у дяди Васи в подвале под низким потолком особая веревка натянута, заденешь, а на ней воблы покачиваются. Он, поди, про них и забыл вовсе: висят с прошлого года, как он от дочери с Волги вернулся. Пора попробовать. Рыбка жесткая, колючая, но восхитительно соленая, жирная – вку-усно!
Не забыть бы: у Герасимовых сын из города, из самой Москвы, в гости приехал, точно шоколадных конфет должен привезти. Или халвы. И снова будет у калитки очередь. Деловые все, сопят. А Герасимов отец на крыльце, гордый такой, важный. Каждому отколет ножом от серой глыбы – вон, целый ящик сладкого маслянистого счастья. Или отломит: «Кто там по очереди, подходи. Ешь на здоровье, порти зубы!» – и в ладошку…
К вечеру все же Манька с Таней возвратились домой. Заранее голову в плечи вжимают: ох и влетит. За папиросы.
А дома тихо, все в поле, наверное, еще работают. Девчонки растерянные стоят во дворе, а тут дед с тетей Клавой как из-под земли выросли.
– Деточки, – ласково поет тетя Клава. – Вы давеча на клене у обрыва вроде играли. Не видали нас с дедом-то? Мы там картошку свиням варили».
– Нет, тёть Клав, не видали.
– И мы вас не видели, – значительно подмигивает дед и дает им по конфетке.
Девчонки нахально схватили угощение и смылись на всякий случай побыстрее в летнюю кухню.
– Еще бы не видали! – ехидно шепчет Танька, смакуя шоколадку. – За самогонку председатель-то по головке не погладит.
– Дык Колька пришел из армии, гулять будут всей деревней, – защищает Маня тетю Клаву. – Вина разве напасешься?
– Эй, партизанки! – зовет тетя Клава. – Бегите быстрей, у Герасимовых Лешка приехал, гостинцы раздают. Халву что ли привез…
И уже бегут девочки, торопятся. Как иначе: раздадут всем, а им не достанется. Надо скорее. Вон Мишка в прошлый раз, когда бабка Дарья испекла тыквенную кашу с пшеном, а лучше нее никто не умеет тыквянку пекчи, всю умял, пока они с Танькой мешкали. Даром что худой, как жердь. Как не в себя ест…
– Все равно, – бубнит на бегу предприимчивая Танька, – по одной конфетке мало за такой секрет. Надо будет завтра напомнить деду про нашу партизанскую верность. Не, ну а чо!

А лето всегда пролетает, едва только вспыхнув. В играх, в трудах. Счастливое, звонкое, жаркое, смешливое. Лето, оно и есть лето. Кажется, еще когда только зазолотится, запахнет холодом, разгуляется по дворам осень. Вон сколько всего впереди. А все же, как один день, пролетит сотня дней. И придет пора собирать портфель, дочитывать в спешке и сдавать в библиотеку книжки. До света придется вставать, на велосипеды – в школу по дороге километров двенадцать, а по слякоти так вообще часа два тащиться.