Глава I

ПР
Подражение Руссо.
Да, я всего лишь подражатель, можно даже употребить термин «жалкий». Лермонтов подражал Байрону, а я подражал им обоим — и сейчас, за решеткой, продолжаю дело всей жизни. Ну не глупо ли, арестовав меня за него, заставить заниматься тем же самым?
Они дали мне шариковую ручку и велили писать. Покоряюсь.
Мне пятьдесят один год, и я сижу на скрипучей кравати рядом с парашей. Не так должна была закончится история самого гениального обмана столетия. Сомневаюсь, что мой труд попадет к потомкам — скорее всего эта рукопись затеряется в архивах или станет заправкой для костра. Арестанты иногда жгут костер — мой сосед рассказывал мне о ветках, засаженных в прямую кишку и прочих будничных радостях. Мне с ним повезло — он меня уважает, и, кажется, даже боится. Это лестно, но зря — я уже отыгранная карта. Я не сорвал куш, не выбил джек-под, я даже потерял способность к сожалению; в метафизическом смысле это отделяет меня от общей гнусной человеческой сущности. Я сказал надзирателю, что скорее всего скоро увижусь с Гегелем и Кантом, и он может передать им что-то, если хочет. Он сказал, что посылки мне получать запрещенно — и ушел.
Меня стережет человек, который глупее чучела обезьяны — это скверно и даже несправедливо. Но он молод, полон сил и кажется даже имеет любовницу — иногда на утренней смене на его лице написанна самая идиотическая улыбка. Есть люди, чьи мысли и желания прочитать не составляет никакого труда — они кристально ясны для всех, кто потрудился хоть немного в них вглядеться. Я вглядывался всю свою жизнь — и только в одном увидел... Но это слишком печально, что бы быть выраженно простыми словами.
Язык — топор, и чаще всего он рубит именно тот сук, на котором мы свили себе гнездышко. Кто знал, что мой, привыкший лгать так искустно, обманывать так красочно и восхищаться так непритворно — попадется на крючек? Травленные рыбы заглатывают такую простую наживку, что и подумать стыдно; я вогнал свою по самые гланды.
Пять ноль пять утра. Я сижу на кровати рядом с парашей и пишу на ощупь. У меня отняли все, но почему-то оставили часы — их циферблат светится слабым фосфорическим светом, и я всегда могу точно знать, сколько в моем личном Аду часов пополудни. В какой то момент я забываю, что я здесь и вновь оказываюсь в библиотеке на Мальте, среди пыльных фолиантов смертельно больного человека — ему осталось, может быть, несколько минут, но я не трогаюсь с места.
 На острове Гозо процветает сельское хозяйство, и из окна нашего хозяина прекрасный вид. Что может быть лучше, чем умереть, оглядывая свои обширные владенья? Вид с холмов завораживает — неровные квадраты полей, песок и океан, растянувшийся во все стороны горизонта. В 1551 сарацины устроили опустошительный набег, многие исторические документы были утерянны, но не «Mixja Mqaddsa», «Святое хождение». Оно не могло быть утерянно, потому что появилось только сейчас — его авторами стали я и темнокожий, темноглазый Лука. Он студент-историк, и он поправляет мои фактические ошибки. Есть еще археолог Джейден,  химик Свен, девочка Элла из государственного института культуры, а так же Эрик, Мария, Леон, Джеймс, Алия — но они не имеют никакого значения, его не имеет даже Лука, хотя пока и не догадывается об этом. Новейшие сведенья о Мальтийском  ордене привезу в Россию я — работник Государственной Библиотеки, которому однажды захотелось переписать историю.
Но я хватил слишком далеко. Начнем пораньше.