Карелия

Осенью, когда посыпал первый снег и с залива подул ледяной северный ветер, Антон и Оля вдруг решили пожениться.
Глеб, однокурсник Антона и по совместительству один из самых близких его друзей, отнесся к известию скептически, но с должным пониманием. Он влез в старые, доживающие свой век в прихожей кеды и, накинув куртку, хлопнул дверью: «Я в магазин за коньяком, — нужно как-никак отметить!»
Антон остался один и стал смотреть на улицу. Там, снаружи, шёл дождь, всё было серое и хмурое, и это очень гармонировало с бардаком, раскинувшемся на кухонном подоконнике: тут гнездились банки с консервами, чахнущие от жажды, но до странности выносливые цветы в грубых глиняных горшках, валялись какие-то музыкальные диски, справочник телефонных номеров Васильевского острова и даже несколько потемневших от времени окурков.
Неожиданно повалил снег. Антон поёжился, поднял повыше ворот свитера и присел к столу.
Вот есть у него Оля — красивая, худая до невозможности и почти всегда с красной помадой. Сейчас Оля есть у него как девушка, а через пару месяцев будет Оля как жена. И все друзья будут приходить к ним домой, разглядывать свадебные фужеры, пережившие церемонию, и радостно ахать: какая красота, как вы, должно быть, счастливы. Оля будет запекать в духовке курицу, или рыбу, или мясо, и сушить его, Антона, носки на тёплом электрическом чайнике. А по ночам он будет гладить её грудь и, чуть дыша, дотрагиваться до сосков, а она будет вытягиваться под ним, как струнка, и трепетать, и красная помада будет ждать рассвета на туалетном столике…
Бытовуха, подумал Антон. Но — можно вытерпеть.
— Всё можно вытерпеть ради любви, — ни с того ни с сего вслух произнес он. — А любовь можно в себе воспитать.
— Это то-о-очно! — Сатирические интонации Глеба грянули в прихожей одновременно с хлопком входной двери. — А лучшие методы воспитания, как известно, кнут и пряник, — и особенно первое… Слушай, ну и холод на улице! Чёрт бы меня побрал, — и это сентябрь!.. А помнишь, какой был сентябрь два года назад? Когда были в Карелии? Ну просто Болдинская осень! Лес весь горел, как на картинах Левитана!.. Тох, ты как думаешь, может, и в этом году махнуть? В конце концов, должен же ты отгулять своё перед тем, как торжественно и бесповоротно сочтёшься браком?
Антон улыбнулся:
— Ты давай коньяк доставай, а то рюмки простаивают. Слушай, ты, кстати, ромашки свои подоконные поливать не пробовал? Они у тебя растут, стараются, радовать тебя хотят… Может, и им плеснуть?
— Да отчего ж не плеснуть-то, дело хорошее… — Глеб тщетно пытался развязать шнурок, предательски затянувшийся узлом. — Ах вы, сволочи! Ну вас в баню, так сниму… Разливай давай, там у меня и лимончик имеется!
Антон послушно принял из Глебовых рук сверкающую янтарём бутылку и унёс на кухню.

…Антон брёл по мокрому, расцвеченному фонарями Малому проспекту и не мог отделаться от воспоминаний. Знать бы заранее, в какую сторону уведёт твой мыслительный процесс тот или иной алкоголь… Если бы наука изучила действие всех алкогольных напитков на мозг, их можно было бы продавать как лекарства, с рецептами на этикетках: абсент, например, чтобы забыться, а коньяк — чтобы включить скрытые резервы человеческой памяти…

Карелия…

Той осенью Антон взялся в который раз подводить итоги своей жизни — и не обнаружил ничего утешительного: всё тот же Питер, те же мысли и та же двушка на Васильевском, которую он снимал пополам с другом. Друг находился в состоянии беспрестанной влюблённости, и Антон мог справедливо считать, что квартиру он снимает не только с ним, но и с постоянно меняющимися объектами его любви. Сначала была некая Катя с экономфака, вполне себе ничего фигурой, крутобокая и точёная, но с таким самомнением, что было совершенно непонятно, что она забыла в этой квартире. Потом, почти одновременно с тем, как исчезла Катя, появилась Вера, длинная, вечно будто бы полусонная и с меланхоличным взглядом. Она улыбалась Антону какой-то странной, диковатой улыбкой, и его всегда передёргивало, когда он встречался с ней в прихожей. Стараясь не смотреть этой Вере в глаза, Антон прошмыгивал на кухню, доставал из холодильника, в зависимости от времени суток, банку пива или какого-нибудь энергетика, и уходил к себе, в маленькую, тёмную комнатку, где подолгу стоял у окна и смотрел, как бесшумно колышутся на ветру тёмно-зеленые, кружевные кроны усталых деревьев…
Всё бы ничего, но с появлением в квартире очередной соседской пассии, Альбины, Антон начал задумываться о том, что с ним что-то не так. Безо всякого энтузиазма вслушиваясь в скрип кровати, доносящийся через тонкую стенку, он размышлял о том, что за всё время учёбы в университете не было ни одной девушки, которая хотя бы немного ему приглянулась. Одно время он наблюдал на лекциях за девчонкой с параллельного потока, всё присматривался, присматривался — а потом как-то раз увидел, как она красит ногти в аудитории перед началом пары, и моментально к ней охладел.
Больше у Антона никого не было…
А потом, в начале учебного года, Глеб, высокий, рассудительный очкарик с курса, с которым они пару раз распивали в компании за сданные зачёты, предложил ему поехать с ним и его друзьями в Карелию. «Нам гитарист-походник нужен. Знаю, гитарист ты хороший, а туриста мы из тебя сделаем. Поедешь?»
Антон согласился. В назначенный день доехал до вокзала, перепутал вагоны и — столкнулся на перроне с ней. И остался в Петербурге ещё на неделю… А потом уговорил её вместе поехать к ребятам в Карелию.
Её звали Ира, он не имел понятия, сколько ей лет и чем она занимается, — но было ли это важно? Важны ли такие вещи, когда смотришь в зелёные глаза и не понимаешь, как существовал без них раньше...
Петрозаводск стыл в осеннем тумане. Вокзал, незнакомые лица, улыбчивые улицы, кафе, автобусы… Они остались в городе на день, сняли комнату у какой-то старухи неподалёку от автобусной станции, взяли две бутылки вина и проговорили всю ночь до рассвета. О чём?.. Мог ли он сейчас это вспомнить… Ни слова не осталось в его памяти, но он готов был бы поклясться: всё, что он рассказывал тогда, было правдой, и совершенно необходимо было именно это ей тогда сказать — просто потому, что он не мог лгать или молчать о чём-то важном, когда держал её тонкую, почти прозрачную руку, которая, казалось, растворится в тот же миг, как рассеется ночная тьма…
Рано утром они рассчитались с хозяйкой и отправились на автовокзал. Следующие шесть дней она просто была рядом, — когда Антон играл на гитаре свои песни, переворачивал угли в костре или ставил коптильню для рыбы… Друзья ни о чем не спрашивали — и в самом деле, что непонятного в простом человеческом счастье? А потом Ире вдруг срочно понадобилось вернуться обратно, в Петербург; она просто сказала: мне нужно назад, и Антон, конечно, поехал с ней. Но на вокзале, по дурацкой, один на миллион, нелепой случайности, они потеряли друг друга — и расстались навсегда так же странно, как и встретились…
Антон сидел на металлической ограде палисадника и силился вспомнить хотя бы что-то, что дало бы ему зацепку, где искать эту девушку, — но с ужасом понимал, что ровным счётом ничего не успел узнать о ней, кроме того, что она живёт где-то в пригороде Питера и на днях уезжает в Москву, где её ждет другой мужчина…
Наверное, так и надо, подумал тогда Антон. Это всё — просто случайность, счастливая, но бессмысленная… Он встретит ещё другую женщину, а Ира пусть возвращается к тому, кому уже дала обещание быть рядом…

Он так и не встретил другую женщину.

Просто в какой-то момент откуда-то вдруг появилась Оля — яркая, резвая, совсем другая. Антон не успел и сам понять, как она оказалась в его маленькой, тёмной комнате, и вот она уже хихикала, прижимаясь к нему под тонким одеялом, и шептала: «Ну и странная эта Альбина… Она не поэт случайно? Уж очень… Как это сказать… Возвышенно смотрит…»


Ожидание валилось за полночь. Толпа возле ЗАГСа гудела, волновалась и пила, и Оля тоже волновалась, десятый раз проверяла в бардачке, на месте ли паспорта, и то и дело прикладывалась к бутылке красного сухого. Антон полудремал в водительском кресле, и ему снились пронизанные осенним солнцем сухопарые северные сосны…
Вдруг кто-то яростно затряс его за предплечье:
— Тош, я так в туалет хочу… Отпустишь меня с девчонками? Тут некуда, только в эту рощу… Я скоро!
Антон нехотя, с трудом открыл глаза:
— Что… куда ты?
— Ты о чём там опять грезишь, котик? — Оля обвила его шею рукой. — Я говорю, в туалет схожу, можно? Ой, вот блин, весь лак на ногтях где-то успела смазать… И с собой как назло не взяла, подправить нечем… Совсем стереть только если… Может в круглосуточный за ацетоном сходим, а? Девочки сказали, за углом как раз есть магазин…
Антон посмотрел в тёмное, запотевшее окно машины, и ему вдруг стало смертельно тяжело дышать.
— Конечно, сходим. Иди скорее, я тебя жду.
Оля хлопнула дверью и исчезла снаружи.
Антон остался один. Он расстегнул ворот сорочки, ослабил галстук… Потом толкнул дверь и вышел на улицу.
Подул ветер, и потянуло откуда-то хвоей…
Какой сегодня день? Откуда я здесь? И сколько прошло уже моего времени?..
В сумерках перелеска замелькали тени… В целой толпе радостно гогочущих девушек Антон разглядел изломанную в талии фигуру Оли, которая, подобрав полы плаща, аккуратно пристраивалась на корточки…
Здание ЗАГСа поплыло перед глазами; раздался звук открываемого шампанского… Кто-то крикнул Антону: «Парень, иди сюда, и тебе нальем! Мариш, у тебя стаканчики? Давай-ка их сюда, за холостяцкую жизнь в последний раз с пацанами выпьем…»
Антон круто развернулся и молча зашагал прочь, ни разу не обернувшись.

18 - 19 декабря 2011 г.