Война и монашество

На маленьком монастырском балкончике стоял пожилой мужчина. Те люди, кто не знал его, никогда бы не догадались, что этот священнослужитель – настоятель монастыря. Характер имел он прямой, в то же время простой.
 - Ты спрашивал меня, как я, Николай, ушел в монастырь?.. А ты слышал, что я Вторую Мировую прошел, до самого Берлина? Слышал?
Что ж, я расскажу, как я воевал. И ты поймешь, почему я здесь. Поведаю я тебе не только мою историю, но и случаи из жизни моих однополчан и друзей. Московская битва – именно она заставила меня пересмотреть взгляды на жизнь. А ведь прошло целых пятьдесят лет. На дворе 1992 год…
В миру меня звали Иван. Весьма распространенное русское имя. А отправлен я был в Н-ский батальон. Это ты, брат, запомни. Теперь слушай…

Московская битва запомнилась мне особо. Да и вся война в целом оставила кое-какие шрамы – не только на теле, но и здесь, - он постучал пальцем по лбу.
- У нас в батальоне была одна девушка. Ее звали Катей. Когда я смотрел на нее, я никогда не мог понять: « Что же чувствуют женщины, когда убивают?  Как переносят эту боль они?» Говорят, что к виду крови привыкают. И что к убийству тоже можно привыкнуть. Я этим словам не верю. Я до сих пор помню каждого убитого мною врага. Всякий раз, стреляя противнику в грудь, я повторял про себя: «За Отечество… за Родину… за справедливость…». Иначе я не мог.
Кате было всего двадцать лет. Мы ласково звали ее Катюшей, а по вечерам пели одноименную песню. Мы ее любили – всем батальоном. Да, каждый по-своему. Позднее ей дали звание Героя Советского Союза. Посмертно. Умерла она, действительно, героически. Кстати, она погибла в битве за Москву. Эта хрупкая и нежная девушка пробралась на вражескую базу и подорвала вместе с собой пятерых солдат и, кажется, фашистского офицера.
Другая девушка с нашего батальона – Аня – пропала без вести. Насколько я знаю, ее тела до сих пор не нашли.
Были и предатели. Я их не осуждаю: почти все они находились под контролем собственного страха. Но не будем об этом. Ты спрашивал обо мне. И я отвечаю.
Тот бой был трудным. Я бежал, спотыкаясь о камни, о чьи-то трупы и валявшиеся оружия. Тяжело дыша, я думал только о том, как выжить. Из обветренной губы текла холодная густая кровь, я был ранен в руку, ноги были ватными, и я поскальзывался о снег, пальцы онемели от холода, а я все бежал… Приходилось уклоняться от снарядов, следить за своими и за танками. Изнемогая от боли и усталости, задыхаясь, я прыгнул в окоп. В голове оставалась все одна и та же мысль: «Как бы не погибнуть, выдержать, выжить!..»
Трясущимися руками я обхватил автомат… И тут передо мной предстала невиданная раннее картина.
В нескольких метрах от меня стоял наш батальонный комиссар. Неожиданно он скинул с головы каску, рухнул на колени и стал… молиться. Казалось, он не замечал ни пуль, ни врагов вокруг. Плача, он вспоминал почти забытые с детства слова, которые когда-то повторял за бабушкой. Он просил у Всевышнего, Которого еще вчера высмеивал и отрицал, помощи, пощады и заступничества. Всхлипывая и что-то тихо шепча, он, порой, поднимал глаза к небу и громко вскрикивал.
Дальнейшего я не помню. Плохо помню и то, как потом действовал сам, и даже как мы победили. Но эта картина плотно засела в моей голове. Именно тогда, будучи в окопе, я сказал себе, что если выживу после войны, то уйду в монахи.
Как видишь, я выжил. И свое обещание сдержал. Хочу сказать одно: в этой жестокой и беспощадной войне участвовали все. Священники и монахи – не исключение. Только все это забыто. А я помню, как в монастыре, где я подвязался, действительно со слезами на глазах праздновали Девятое мая. Десять из нас – и я в том числе – прошли всю войну и имели огромное множество медалей и орденов, званий. Среди нас были и Герои Советского Союза.
Просто знай: Православная Церковь тоже внесла свой вклад в общую победу над фашизмом. И если тебе внушают обратное – не верь. А ведь эта ужасная война принесла, как ни странно, пользу: только она заставила сплотиться народ, задуматься о жизни, научиться ценить, и, без преувеличения скажу, многих привела к вере.
Вижу, тебе пора. Что ж, до скорого!

И настоятель бесшумно удалился, тихо шелестя подолом рясы…