Давно это было..

   Что непременно стану журналисткой, я решила для себя еще учась в одиннадцатом  классе. Тогда среди нас, выпускников 1967 года, только и разговоров было, кто куда пойдет : учиться или работать. Я узнала, что на факультет журналистики очень большой конкурс, и предпочтение отдается абитуриентам, имеющим стаж работы в редакции не менее трех лет. У нас в Слободе Туринской была  газета «Коммунар», которую,  будучи школьницей, я, естественно, и в руки не брала. Но  после выпускного вечера, когда пришлось всерьез задуматься о своем будущем, я впервые  внимательно ее просмотрела. Честно говоря, она меня не впечатлила: социалистическое соревнование, сообщения о надоях, борьба за урожай... Но делать нечего, стаж-то все равно нужен. Отдохнула  немного после экзаменов и пришла к редактору просить хоть какую-нибудь работу. Редактором тогда был Иван Федорович Романихин. Он  показался мне молодым, симпатичным и очень серьезным. Выслушав мою просьбу, он расспросил о моих отметках по русскому языку в школе, печатаю ли я на машинке, писала ли я когда-нибудь заметки в газету. Я честно ответила, что кроме школьных сочинений  ничего не писала, а публиковалась только  в школьной стенной печати. Тогда он предложил мне работу корректора и рассказал, в чем ее суть. Не думая ни секунды, я согласилась. Мне показалось, что я справлюсь. –Ну,что ж, - сказал Иван Федорович, - вот завтра и приступай к работе.
   На следующий день, когда я пришла в  редакцию, я с удивлением обнаружила там своих сверстников: Колю Чупина и Володю Кайгородова. Мы вместе закончили школу, только оба они учились в параллельном классе. Коля увлекался  фотографией, и был принят на работу как фотокорреспондент, а Володю взяли  на местное радио. Другим знакомым лицом  для меня оказалась Люся Ермакова, она была немного  старше нас и уже год работала литературным сотрудником  в отделе писем. Заведовала отделом Тамара Бажукова. В сельско-хозяйственном отделе работали  Валерий Михайлович Касякин и Леня Толмачев, в партийном – Георгий Федорович Чусовитин,  а ответственным секретарем  - Николай Лушников.(Я называю некоторых сотрудников  только по именам, потому  что отчеств уже не помню). Меня приняли доброжелательно, и я была безумно рада, что стала взрослой и работаю, старалась вникнуть во все мелочи, подружиться со всеми и быстро стать полезной.  Оказалось, не все так просто. Моя корректорская работа была напрямую  связана с типографией. Текст набирался на линотипах. Сначала машинистка выстукивала написанный материал на бумаге, потом я относила его в типографию, которая находилась внизу на первом этаже нашей небольшой деревянной, похожей на скворешник редакции. Линотипистка должна была набрать  весь текст одной из полос, печатник – тиснуть ее в двух экзеплярах: для корректора и редактора на вычитку. Я принималась вылавливать допущеннные опечатки, помечая их специальными корректорскими знаками. Вскоре Иван Федорович  клал мне на стол вычитанную им полосу,  я вносила его личную правку в свою, а после этого я снова бежала вниз по крутой некрашенной лестнице в типографию, чтобы линотипистка исправила текст  и найденные после ее набора ошибки.  Линотипистку, как я помню, звали Лариса. Она только что закончила училище. Мало того, что она была абсолютно безграмотна, так она еще во время работы  умудрялась отвлекаться на все что  угодно. По  характеру  ей бы  с людьми   работать, а не общаться целами днями с бездушной машиной. Она все время говорила, что ей обрыдли свинцовые чушки и вонючий линотип и что спит и видит, как бы скорее смыться из этой дыры, то бишь из Слободы Туринской. Она была неместная, здесь ей все казалось чужим, и работу свою она ненавидела. Я же в то время, кроме Слободы, ничего не видела и работа моя мне поначалу нравилась.
   И вот после первой правки Лариса принималась  переливать строку с  исправлениями, а так как она абсолютно не могла сосредоточиться на работе, исправляя ошибку в одном слове, при наборе делала несколько опечаток в других словах.  При этом она непрерывно болтала с наборщицей, печатником и со мной, едва я только к ней при ближалась с полосой,  буквально испещренной ошибками. «Исправленную»  таким образом  газетную полосу, я вновь  тащила к редактору. Он вычитывал и отдавал мне, и она выглядела еще хуже первоначальной правки.  Мне казалось, что Иван Федорович смотрит на меня с укором,  как будто это моя вина. Я чувствовала себя очень неловко, мне казалось,  меня вот-вот с позором выгонят с работы. До обеда мы едва справлялись  с одной полосой. После перерыва начинали работать со второй и история опять повторялась.  К концу дня мы успевали редко. Рабочий день кончался, все уходили домой. В редакции оставались лишь двое: я и ответственный секретарь. В принципе, газета была  сверстана и редактором вычитана, оставалось только исправить все ошибки. Но я уже уставала настолько, что  у меня рябило в глазах, внимание притуплялось. Николай Лушников ,этакий  живчик, бегал вокруг меня со строкомером в руках и торопил: давай скорее.   На дворе темнело, а в редакции горел свет. На огонек забегал кто-нибудь из друзей Коли или наших, уже успевших поужинать и отдохнуть, сотрудников. Коля радовался и кричал: « По рублику, по рублику!». Сбрасывались по рублику, и кто-то  бежал в магазин за вином. Всем, кроме меня, было весело. Вокруг моего стола толпились люди и мешали мне сосредоточиться. Коля бегал вниз и наливал стаканчик печатнику, который тоже не мог дождаться , когда,  наконец, ему принесут все четыре полосы, на которых ответственный секретарь напишет заветные слова: « В печать.» Но после  пропущенного стаканчика  домой уже никому не хотелось. Люди активно «общались»: курили, пили красное разливное вино, за  которым время от времени посылали кого-нибудь с битоном в соседний магазин, шутили,смеялись. Словом, шла гульба. А мне надо было работать в таких условиях. Иногда я домой приходила лишь под утро. Времени выспаться уже не было, к девяти часам надо было снова бежать в редакцию. А там частенько после бурной ночи обнаруживались очень интересные вещи.   Однажды пьяный печатник рассыпал полосу после того, как я ушла домой, и газета вышла с текстом, поставленным  вверх ногами. Пару раз непостижимым образом заголовки оказывались не на своем месте, а под фотографиями передовиков стояли совершенно другие фамилии. Вместо скотника Сидорова на самом деле было фото механизатора Иванова, и -наоборот.  Так как газета была органом райкома партии, то   за ошибки в  первую очередь доставалось Романихину. А уж потом редактор  устраивал всем большой разгон, искали виноватых и наказывали, а через некоторое время все снова повторялось. Он хорошо понимал, что  ответсвенность  за  это лежит не на нас, новеньких, по сути дела совсем еще детях, а на наших старших товарищах.  С них спрос был больше и строже.
   Однажды наш редактор со своей женой отправился в кино на девятичасовой сеанс. Подходя к Дому  Культуры, он увидел как весело и зазывно сияет огнями редакция руководимой им газеты «Коммунар». Он решил поинтересоваться, как идет работа и, разумеется, накрыл эту веселую  компанию « с поличным». После этого он издал приказ, по которому в редакции после рабочего времени запрещалось находиться кому бы то ни было, кроме сотрудников, напрямую связанных с выпуском  газеты.
  За мою корректорскую работу мне платили девяносто рублей. Я хорошо помню день своей первой получки. Мне почему-то было ужасно неловко  перед пожилой машинисткой и бухгалтершей, которые с утра до вечера  трудились в своем кабинете. Для меня работа в то время была радостью и удовольствием, несмотря на частые ночные бдения. И вот я, совсем еще девчонка, расписываюсь в ведомости на зарплату и получаю столько же, сколько эти две трудорлюбивые, аккуратные и ответственные женщины. Со временем эта неловкость исчезла. 
   Через некоторое время вместо Ларисы   пришла другая линотипистка – Татьяна Шаврина. Она была грамотной и малообщительной, поэтому время на выпуск газеты  резко сократилось.  К тому же после «промывки мозгов» вечерние сборища  на некоторое время прекратились. Но  «трудности» сплотили коллектив, и нам хотелось проводить свободное время вместе.
     Как-то раз мы собрались на квартире у Коли Лушникова , а чтобы наше застолье не превратилось в банальную пьянку,  мы решили, чтобы каждый приготовил к празднику какое-нибудь интернациональное блюдо. Я приготовила азу по- татарски.  Ничего в своей жизни  до этого я вообще не готовила, кроме жареной картошки. По тому, как быстро потом его «умяли», а поняла, что первый мой кулинарный опыт удался. Кто и что еще готовил, уже не припомню, но стол был завален, это точно.  А самое главное – никто тогда не напился. Мы дурачились, ипровизируя  оперу «Евгений Онегин». Все  пели и веселились. Нам хорошо было вместе. Только Леня Толмачев к нашей компании не примыкал. Вообще не смотря на свою молодость он, на мой взгляд, вел какой-то стариковский образ жизни.  Наша энергия и жизнерадостность его разражала. Ко всему   он относился очень серьезно, а чувство юмора у него начисто отсутствовало.  Не дай бог было ответственному секретарю сократить в его материале хоть строчку. С редакторской правкой он, скрепя сердце, еще соглашался, но если его  сокращали по той причине, что статья  чуток не умещалась, тут почти всегда пахло скандалом. Он  возмущался так, как будто у него вырезали кусок сердца. Вообще он был страшный ворчун.   Его постоянное недовольство всем и всеми утомляло окружающих.  Леня снимал  угол у какой-то старухи, отношения с которой не сложились, поэтому он никуда после работы не спешил. Как только «пикало» шесть, он тут же откладывал бумагу и ручку в сторону и, открыв выдвижной ящик своего стола, вынимал вязание.  Надо сказать, в столе у него хранились не только спицы и клубки разноцветной шерсти, там еще находился целый склад продуктов: сухари, печенье, конфеты... Я часто наблюдала, как он, оставшись, наконец,  один в кабинете он  с явным удовольствием пьет чай со своми припасами, никогда и никого не угощая, а потом вяжет. Вязал он шарфик для своей любимой девушки. Этот шарфик и был предметом насмешки над ним   всего коллектива. Особенно старались Володя Кайгородов, Коля Чупин, я  и Люся Ермакова. Мы даже знали, для  кого предназначался этот шарфик. Леня был влюблен в передовую доярку  из Красной Слободы по имени Валя и собирался подарить шарф на  день ее рождения. Видимо, он хотел сделать ей предложение, но  робел, и уезжая в командировку в Красную Слободу,  шарф с собой почему-то не брал, а возвратясь, распускал и принимался за вязание снова. Как-то раз Толмачев уехал в командировку, а стол забыл запереть. Мы решили подшутить над ним, изъяли из стола коробку розовой помадки, дружно, всем коллективом, съели, а вместо конфет подложили туда кусочки битого кирпича. Когда, возвратившись, Леня обнаружил пропажу и подлог, то разразился величайший скандал. Он кричал от возмущения, топал ногами, обзывал всех подряд ворами и сволочами. Еле его успокоили, пообещав возместить ущерб.
  Георгий Федорович Чусовитин, наш старший товарищ, опытный журналист, весельчак и балагур был всеобщим любимцем. С ним всегда было интересно.  Мне нравилось, как он писал. У него был один крупный недостаток, он , мягко говоря, злоупотреблял спиртными напитками. На работу он приходил трезвый, но после работы  ему было все равно, с кем пить и что. Случалось, что уехав в командировку в какой-нибудь колхоз, он там напивался,  а потом оттуда поступал сигнал о неподобающем поведении работника редакции.
   Тамара Бажукова сначала мне очень не понравилась.  Не знаю уж, каким ветром занесло ее  наши края. Чисто городская жительница, немного вычурная, независимая и прямолинейная, она плохо вписывалась в местный пейзаж.  Дело свое она делала хорошо, но всем сразу же становилось очевидно – здесь она не надолго. Со временем я лучше  ее узнала , оказалось, что она  совсем даже не плохой человек.
  Через год в конце августа Иван Федорович  дал мне возможность попробовать свои силы в журналистике. Близилось начало учебного года и   нужна была зарисовка о первокласснике.  « Попробуй, напиши, -сказал мне редактор». Я  не стала бегать за первоклассником в далекие края, а написала о своем маленьком соседе Леньке Кокорине, которого знала, как   облупленного. Когда машинистка напечатала мое произведение и его отнесли редактору, я страшно волновалась. Но он вернулся без единой поправки и сразу пошел в номер, а наутро  газета вышла с моей первой в жизни зарисовкой. Потом на летучке редактор хвалил мою работу, ее поместили на доску лучших материалов недели, а еще через несколько дней я была переведена с должности корректора  на должность литературного сотрудника партийного отдела. Сначала была необыкновенная радость, а потом сплошные огорчения. Я поняла, что  мне придется писать не о том, что мне хочется, а о том, что прикажут. Для больших серьезных статей нужен был хоть какой-то жизненный опыт, а у меня не было никакого. Мне неловко было приходить на ферму и разбираться, почему там низкие надои, а потом критиковать людей, писать о том, в чем сама абсолютно не понимаю. Первое свое задание написать о гласности в социалистическом соревновании я успешно провалила, потому что плохо представляла, о чем надо узнавать, что спрашивать. Да и в месткоме ко мне отнеслись, как к сопливой девчонке и снисходительно улыбались, глядя на такую юную корреспондентку.
   Утро в редакции начиналось со сбора свежей информации  на первую полосу, а я даже по телефону стеснялась разговаривать при других сотрудниках. Мне казалось, что они втихаря посмеиваются надо мной из-за моей неуверенности. Но постепенно день за днем я привыкала к работе, комплексы исчезали. Единственное, что никогда не любила писать – это критические статьи.  Мне больше нравилось писать о людях. Я ездила на нашем редакционном газике на фермы, писала зарисовки о механизаторах и доярках. Валерий Михайлович Касякин, видя как я ползаю в своих беленьких сапожках по кучам навоза , приволок откуда-то здоровенные валенки с калошами и бросил их в машину: « Нечего форсить, надевай, когда идешь на ферму!» Сначала я фыркнула, а потом надевала, да еще и была благодарна, потому что грязь везде была непролазная.
   Сотрудники к тому времени потихоньку менялись. Ушел Николай Лушников, а отвественным секретарем стала Людмила Ермакова. Потом изчез куда-то Леня Толмачев, а вместо него в сельхозотделе появилась Сталина Николаева.  До этого она работала в районном сельхозуправлении. Она была хорошим специалистом, но поначалу писать у нее с трудом получалось. Зато мы приобрели в ее лице  человека  разбирающегося в сельском хозяйстве и способного правильно и объективно оценить ситуацию.  В паре с Касякиным они укрепили сельхозотдел, а писать она постепенно научилась. 
    Потом уволился Георгий Федорович, а вместо него появился высокий сухопарый вечно улыбающийся Валентин Ерофеефский. Так менялись люди, а мы, вчерашние школьники, постепенно взрослели, становились серъезнее.    Не помню, чтобы у нас в редакции хоть когда-нибудь возникали серьезные конфликты с друг другом. Если мы и ругались, так это  только из-за сокращенных  строчек или не написанных вовремя материалов. С Чупиным и Кайгородовым я дружила и после работы. Ребята затянули меня в  клубный театр. Там нужна была актриса на главную роль в пьесе «Женатый жених». Я пошла на «пробы», и была одобрена нашим режиссером. С тех пор мы после работы дружно бежали в Дом культуры  на репетицию.  Жизнь казалась заполненной до краев. Потом была премъера. Не могу судить, какими мы были артистами, но редакционный коллектив нас одобрил.
    Вскоре после этого Иван Федорович  был переведен  на другую работу . Его назначили заместителем редактора областной газеты « Уральский  рабочий». Следом уехала я поступать в университет. Через несколько лет совершенно случайно в Свердловске мы встретились со Сталиной Николаевой. Самое интересное, что мы, оказывается, жили в домах по соседству. Сталина поддерживала связь с Романихиным. Узнав, что я работаю не в газете, он помог мне устроиться в редакцию железнодорожной газеты «Путевка», где я проработала одиннадцать лет. До сих пор я бесконечно благодарна ему за все, что он сделал для меня.
   В 1990 году я уехала из России навсегда. Около трех лет жила вместе с мужем и двумя сыновьями в Израиле, потом  мы перебрались в Канаду, где окончательно обосновались. Казалось, с журналистикой покончено навсегда. Однако через несколько лет,   снова занялась своей любимой работой, начав издавать литературную газету « Слог» для русско-язычного населения города Торонто. И тут уж, конечно, пригодились все мои навыки и опыт, который я получила, работая  в «Коммунаре» и в «Путевке».   Я часто вспоминаю свои первые шаги в газетном деле,  людей, которые меня окружали, наставляли, помогали и учили, и ипытываю к ним бесконечную благодарность.
  Татьяна Полужникова — Лесова. 2010 год