Политсан. Продолжение 10

***

Ещё один писатель-самоубийца из Нового Света придумал образ, обозначающий промежуточное положение между жизнью и смертью. Холодное равнодушие Белого Безмолвия – это не жизнь и не смерть, а внешнее условие балансирования живого существа на грани того и другого.
В зимней тайге такого условия нет, потому что в любое время года она – живой мир, наполненный звуками и неприметными движениями. Человек – один из обитателей  этого мира, и, как всем остальным, ему не всё доступно: он видит лишь часть таёжной жизни и слышит далеко не все её шорохи, сытые вздохи хищников и предсмертные крики жертв.

Хорошо помню каждую заброску в этот мир. Грохочущая стрекоза на мгновение опускалась с небес, откладывала на чистом месте маленького червячка-человечка и уносилась прочь.
Я сидел на куче ящиков и мешков, курил мятую папиросу и думал о дороге к дому, длина которой определялась, скорее, не километрами, а многомесячным одиночеством. Сердце тоскливо сжималось. Но нужно было сделать первый шаг, чтобы прожить первую ночь.

Освоение дикой тайги можно сравнить с написанием романа.
Эту тайгу ты не знаешь, и нет подробной карты рельефа местности. Есть приблизительная схема ручьёв и речек с маленьким крестиком, обозначающим место высадки.
У тебя есть запасы, в которых найдётся всё необходимое для устройства жизни.
Ты выбираешь площадку для основного лагеря. Хочешь или не хочешь, но сюда придётся возвращаться множество раз, чтобы уходить в других направлениях.
Проходит беспокойная ночь, но приходит спасительное утро и начинается разведка угодий. Ты топчешь первую тропу в неизвестность. А потом забираешься всё дальше и дальше.    

Я знаю, что никогда больше не вернусь в тайгу по своей воле, потому что слишком стар и немощен для ежедневного героизма первобытной охотничьей жизни.
Мой нынешний путь лежит через белое безмолвие листов бумаги или белый экран монитора. На них я должен оставить длинные цепочки слов – свой след.
Сначала он будет беспорядочно петлять в общем хаосе чужих мыслей и мучительно избавляться от собственного многословия и многомыслия. Но придёт время, и он покинет разбитые колеи и давно исхоженные дороги, по которым идут все. Он вырвется на свободный участок и застолбит его, став продуманной тропой опытного промысловика.

***

Ровно через два года после того, как Сашка Фёдоров ушёл из колонии «по-английски», ничего и никому не объяснив, ровно в то же муторное время перед очередным ледоходом на той же самой реке, всего в полусотне метров от бичхаты Дим Димыча, в одной из комнат барака, где проживала неудачная супружеская пара Бирюка и глупой Мальвины, моя Лилит сказала:
- Предоставь дело мне. Обещаю, через месяц они разойдутся.
Я тогда хмыкнул, высказал пожелание, чтобы дело обошлось без постели, и щедро прибавил к обозначенному сроку ещё два месяца, поскольку всему составу колонии в скором времени предстояло отправиться на лодке в верховья Тетеи для строительства зимовий.

Но Лилит сразу призналась, что без лёгкой эротической сцены выполнить задачу невозможно:
- Понимаешь, наш мальчик-супермен, не евший ничего слаще морковки,  должен понять, что на свете есть красивые и, одновременно, умные женщины. А не только костлявые дуры-мальвины и блудливые тётки-учительницы, способные заразить дурной болезнью.
И добавила:
- Ты же знаешь, слово «стыд» не имеет ко мне ни малейшего отношения. И если он нечаянно увидит твою жену полностью обнажённой, то ни от меня не убудет, ни тебе хуже не станет. Я хочу, чтобы он потерял голову. И он её потеряет, поверь.

Пока я размышлял на темы «станет ли мне хуже» и «убудет ли что-то у жены», если мой товарищ увидит её во всей аппетитной красе, она продолжила с полной серьёзностью профессионального экспериментатора:
- Вопрос в том, как смоделировать естественную ситуацию? Мне кажется, что в одном все мужики одинаковы. Но мы сейчас это легко проверим. Выйди на улицу и встань недалеко от этого окна. Но сначала зажги вторую лампу. Мне нужно много света.

Ни одной «улицы» в деревне не было. Наш дом стоял на отшибе, у самой реки. Но я с удовольствием подчинился своей затейнице, тем более что пришла пора выйти по малой нужде и спокойно покурить на свежем воздухе. Сделав нехитрое дело и свернув длинную самокрутку,  я закурил и устроился в назначенном месте «смотреть бесплатное кино». В метре за спиной начиналась тайга, в которой кипела ночная весенняя жизнь.

А в освещённом окне медленно раздевалась моя женщина.
Когда её трусики упали на пол, и на юном теле не осталось ничего, я понял, что Лилит права.
В этом смысле все мужики одинаковы: я забыл обо всём, пока огонёк тлеющей махорки не обжёг пальцы.

Я вернулся в дом. Прямо у порога экспериментаторша деловито расстегнула мои штаны и удовлетворённо сказала:
- Ну, вот, я же говорила. Тоже самое случится и с ним. Только без приятного продолжения в одной постели со мной. Я с удовольствием помогу нашему мальчику сойти с ума от вожделения и неразделённой страсти. Потом я открою «нашу тайну» Мальвине, и он потеряет жену. А моя задача будет выполнена.
В ту ночь мы зачали старшего сына.

***

Бирюк с Мальвиной вернулись в деревню через десять дней после окончания ледохода.
К этому времени почти все наши запасы провианта подошли к концу. Рыбу ловить было нечем – ни сетей, ни лесок, ни рыболовных крючков в доме Бирюка не водилось. Деревенские мужики таким баловством, как спиннинги и удочки, отродясь не занимались, считая это дело пустой тратой времени. Но и в их сети «в большую воду» рыбы попадало очень мало. Видимо, основной рыбий народец продолжал резвиться в широко разлившейся Нижней Тунгуске и ещё не успел подняться вверх по нашей речке.   

Супруги-коммунары привезли с собой целую кучу продуктов.
Вся она легко уместилась в детском рюкзачке: почти килограмм сливочного масла, пара буханок магазинного хлеба и большой пакет с шоколадными конфетами «Кара-Кум» и «Трюфели».

Я спросил прибывших товарищей о сахаре, его мы не видели уже месяц, о подсолнечном масле, без которого нельзя зажарить жалкие остатки вермишели или хоть немного сдобрить любимую пищу китайцев – варёный рис.

Я спросил о продуктах, ещё не ставших дефицитом в то время и в тех краях: о сгущённом молоке, сливках и какао, о говяжьей или свиной тушёнке для супа, о банках с минтаем, скумбрией в масле и консервированным борщом, солянкой или щами, о гречневой крупе, которой многие охотники кормили собак. 

Улыбающийся Бирюк сказал:
- Да я подумал, что нет смысла везти всю эту бакалею и банки-склянки, если скоро придёт целая баржа с продуктами. Представляешь: целая баржа. Это же вагон жратвы! Всё будем брать ящиками и мешками!

Я ответил, что до прихода баржи нужно ещё дожить, потому что запасы муки, риса и кильки в томатном соусе благополучно закончились. Жалких остатков хватит на два дня, если учесть, что голодных ртов в нашей компании заметно прибавилось. Ещё я сказал, что Чан – вполне справедливая и точная кличка. И ему не стоит обижаться на мудрых эвенков. Хотя точнее звучало бы – Пустой Чан.
Но Бирюк нисколько не обиделся, словно бы ничего и не услышал.
Его торжественно-загадочный вид обещал какой-то сногсшибательный сюрприз, способный привести меня в состояние радостного и продолжительного экстаза.

Мы стояли на берегу, женщины и дети ушли в дом, и Бирюк, понизив голос, сообщил:
- Я совершил сделку века.
- Неужто сдал наши шкурки по сто рублей на круг?
- Обижаешь, маэстро. Какой смысл сдавать четырёх тёмных «баргузинов» за жалкие рубли? Я вложил наши деньги в искусство. Кто-кто, а уж ты понимаешь, что оно – вечно. Смотри.

Он бережно достал из большой картонной коробки четыре импортных альбома с виниловыми пластами-гигантами. На них были надписи: «The Rolling Stones », «Deep Purple» и «The Beatles».
- А на чём мы будем их проигрывать? На пальце? – спросил я.
- Не переживайте, маэстро. Это – временные мелочи жизни. Когда-нибудь и у нас появится электричество.
- Тебе не кажется, что четырёх соболей, проданных «налево», хватило бы на заброску в тайгу трёх человек. Шкурки можно было обменять на мотопилу или купить лодочный мотор.
- Да всё это у нас будет! Дай срок!
- А на хрен нужна твоя музыка, если её невозможно послушать?
- Ты ничего не понимаешь, маэстро.  Такой случай подворачивается раз в жизни. Это же чистый импорт! На них муха не сидела!

Дело было сделано, и спорить о разумности траты в размере восьмисот рублей уже не имело смысла. 
Женщины позвали пить чай с конфетами.
Я спросил, привезли ли родители резиновые сапоги для детей.
Мальвина растерянно захлопала глупыми глазами и сказала, что об этом они не подумали.
Первый раз в жизни у меня возникло дикое желание – ударить женщину.

Продолжение http://proza.ru/2011/12/23/1158