Штрихи к биографии Ирины Кнорринг и Юрия Софиева

    В  расстрельном двадцатом году прошлого века , на корабле отчаливала от Графской пристани  будущая поэтесса Ирочка Кнорринг.    Она бежала от смерти, она уже успела повидать , как гибнут ни в чём не повинные люди. И живя в Париже , восемнадцатилетняя девушка напишет:

Как он спокоен, говорит и шутит,
Бессмысленный убийца без вины,
Он , оглушенный грохотом орудий,
Случайное чудовище войны.
Как дерзок он , как рассуждает ловко,
Не знающий ни ласки , ни любви ,
А ведь плеча касался ствол винтовки ,
И руки перепачканы в крови .
О, этот смелый взгляд непониманья
И молодой, задорно-дерзкий смех!
Как будто убивать по приказанью
Не преступленье, не позор, не грех!
 

« По своему высокому качеству и мастерству, даже неожиданному в поэте, оторванном от стихии языка, стихи Ирины Кнорринг заслуживают увидеть свет. Она находит слова, которым нельзя не верить. Ей душно на Западе. Для неё судьба поэта тесно связана с судьбой родины , далеко и даже, может быть, не совсем понятной. Это простые, хорошие, честные стихи». - написала Анна Ахматова .

Слово Анны Ахматовой во все времена многого стоило, и в шестидесятых годах была предпринята попытка издать «сочинения белоэмигрантки из Парижа».
Первая книга Ирины Кнорринг была издана в Алма-Ате в 1967 году на самом излёте хрущёвской оттепели, в издательстве «Жажушы»
Это была фантастически дерзкая операция и первое издание сборника могло стоить должности многим людям, и, тем не менее, казахский поэт, он же главный редактор издательства Аманжол Шамкенов подписал сборник к изданию. Он сделал то, что не мог позволить себе другой прекраснейший поэт Александр Твардовский, когда его попросили напечатать стихи в «Новом мире» .
В начале семидесятых годов составитель «Дня поэзии» Борис Слуцкий попытался «тиснуть» пару стихов в этой всесоюзной поэтической книге, но цензура, которую удалось «провести» в Алма-Ате, в Москве была на страже. Больше того, по тем советским временам, не было такой библиотеки в Союзе, которая бы не выписывала для себя, выходящий в Казахстане журнал «Простор» - там зачастую печаталась та запретная литература, которая создала бы честь любому журналу, но , которая не печаталась ни в одной республике, включая РСФСР!
А напечататься на Родине, в России для Ирины было пределом мечтаний.

Я верю в Россию.
Пройдут года,
Быть может совсем немного,
И я , озираясь вернусь туда
Далёкой ночной дорогой…

Вернулась. Книгами. Всё та же Алма-Ата протянула ей руку, и стихи «севастопольской девчонки» были отпечатаны в типографии Института физики высоких энергий АН Республики Казахстан – сборник стихов Ирины Кнорринг под названием «После всего» «доплыл» до Графской пристани. И в моей севастополиане появилось новое имя.

Наверное, несмотря на мою жестокую судьбу, Бог меня всё-таки любит, хоть я и не верю в него – это от моего дурного атеистического советского воспитания! В журнале «Простор», в том самом, каким я зачитывался в советские годы , находя его во всех севастопольских библиотеках, недавно появилась моя маленькая повесть «Тайная миссия графини де Ла Мотт» и, подготавливая её к печати, знаток французской истории и стихов Ирины Кнорринг указал мне на многие ошибки, связанные с Людовиками и с происхождением самой де Ла Мотт, которая фигурировала во многих романах Александра Дюма-отца … Дельные, а главное, точные замечания!
И ещё я подумал: кто этот человек, связанный с журналом «Простор», так хорошо знающий историю Франции! И фамилия его лично для меня ничего не говорила: «Игорь Софиев».
А, оказалось, это сын двух поэтов, осетина Юрия Софиева и … Ирины Кнорринг.

«Полная фамилия его отца – Кули Бен-Софиев-оглы. Постепенно все приставки отпали, но фамилия Бен – Софиев держалась ещё и во Франции. На могиле Ирины Николаевны , надпись: «Ирина Кнорринг Бен-Софиева» - напишет мне его супруга Надежда Чернова, прекрасная поэтесса и член редколлегии журнала «Простор»
Больше того , Надежда Чернова, - наряду с фотографиями! – прислала мне свой сборник стихов «Только о любви», где я вычитал стихотворение «Ставший небом» , посвящённое отцу своего мужа Юрию Софиеву. Вот эти строки:

                Потомок седьмого нагиба
                У мудрого Шамиля
                Стал небом полуденным,
                Ибо
                Ему непривычна земля.

Он сам по себе в этом мире,
Стороний и тем , и другим –
В холодной парижской квартире
И в юрте, под сводом тугим.

С озёр к нему кинется Леда ,
Полыни придут на поклон ,
Но нет, не отыщется следа –
Он в небе давно растворён.

И думать не страшно, сгорая,
О том, когда все отлетим,
Ведь небо – от края до края –
Пронзил он дыханьем своим.

 Это ли не проделки Бога? Или – Сатаны ?!

    Больше того, Игорь Софиев очень удивился, что я писал о его матери по своим «раскопкам» и прислал мне ту самую книгу «После всего» на которую я ссылался , не видя её , держа в руках третью копию машинописного самиздата ! И прислал так же свои собственные воспоминания об Отце и Матери. Скажу прямо , честные и жестокие воспоминания , совсем не такие, как привыкли «вспоминать» литературоведы советской закалки. С беспощадной прямотой , ничто не лакируя и не полируя , в своих «Монпарнасских снах» он пишет:

      « Отношения матери с отцом были в общем-то довольно сложными. Отец имел всегда большой успех у женщин и, надо сказать, часто этим пользовался. Мать же будучи серьёзно больной, чувствовала может быть какую-то свою неполноценность … Эти настроения она выплеснула в своём стихотворении

Я - человек второго сорта
Без «широты и глубины»
И для чего, какого чёрта,
Такие люди рождены?..

    В начале 30-х годов мать как-то отошла от активной литературно-общественной жизни. Она перестала посещать и даже порвала с «Союзом молодых», то ли в следствии каких-то личных обид, то ли из-за своей болезни, которая всё больше давала о себе знать…
    Мать, несомненно, очень любила отца, но и очень страдала из-за этой любви. Отец после работы ( он одно время работал на предприятии по мытью витрин парижских магазинов – работал в основном утром и рано возвращался домой ) чуть ли не каждый вечер уходил на какое-нибудь собрание или просто на встречу с друзьями-литераторами в каком-нибудь монпарнасском кафе.
    Это слово «Монпарнас» я постоянно слышал с самого раннего детства. В моём воображении оно ассоциировалось с таинственным и невероятно привлекательным местом, где собирались какие-то Ходасевичи, Адамовичи, Бунины, Мережковские … и многие, многие другие. Все эти имена присутствовали как какой-то звуковой фон в течение всего моего детства , лишь потом они превратились для меня в значимые фигуры …Монпарнас находился в 10-ти минутах от нашего дома…»

     Я рассматриваю фотографию – у окна с котом Бубулем Ирина Кнорринг. Красивая женщина, придерживая кота , с печалью в глазах, всматривается вдаль – там за стеклом – Монпарнас! Оттуда, поздно ночью возвращается её талантливый супруг Юрий Софиев, слегка пьяненкий , поддерживаемый очередной красоткой.
   
    Горе и слёзы Ирины Кнорринг выливаются в стихи:

                Снова – ночь. И лето снова
                (Сколько грустных лет!)
                Я в прокуренной столовой
                Потушила свет.

Папироса. Пламя спички.
Мрак и тишина.
И покорно, по привычке
Встала у окна.

Сколько здесь минут усталых
Молча протекло!
Сколько боли отражало
Тёмное стекло.

Сколько слов и строчек чётких
И ночей без сна
Отражалось у решётки
Этого окна.

В отдаленье –
Гул Парижа
(По ночам – слышней!)
Я ведь только мир и вижу,
Что в моём окне.

Вижу улицу ночную,
Скучные дома,
Жизнь бесцветную,
Пустую,
Как и я сама.

И когда тоски суровой
Мне не превозмочь,
Я люблю окно в столовой,
Тишину и ночь.


Прислонясь к оконной раме
В темноте ночной,
Бестолковыми стихами
Говорю с тобой.

И всегда тепло и просто
Отвечают мне
Наши камни, наши звёзды
И цветы в окне.

     Предоставлю слово снова сыну Юрия Софиева и Ирины Кнорринг:

 « Мать, конечно, знала, что отец ей изменяет. На этой почве у них часто возникали скандалы , доходящие иногда до разрыва… Мне кажется, что и отец очень любил мать. У меня на всю жизнь осталось в памяти, как спустя несколько дней после её смерти, уже после суеты похорон, мы с отцом сидели в той же самой столовой, и он, всегда очень сдержанный, как-то даже по-печёрински ироничный, вдруг зарыдал как ребёнок, с надрывом, не стесняясь меня. Это единственный раз в жизни, когда я видел отца плачущим. И тогда, да и в последствии, в мои зрелые годы, он несколько раз повторял, что моя мать была единственной женщиной, которую он по-настоящему любил…
    И стихи отца – памяти матери – написанные вскоре после её смерти в 1943 году:
Ничего не вернёшь, ничего не поправишь,
Ничего не расскажешь и не объяснишь
Ни к чему болтовня о « сиянье и славе»
Даже не вовсе не где-то там … вовсе не спишь.

Без следа. Без надежды на отклик и встречу.
Только книги и вещи живое хранят.
Эта рана – её никогда не залечишь –
Беззащитная голая совесть моя.

И над жизнью твоей – так нелепо истлевшей,
И над жизнью моей, уж не нашей весной,
Веет ветер, с далёких морей залетевший,
Плющ зелёный и розы на глине осевшей
Крест дубовый, сколоченный верной рукой.»

     Поражаюсь сходству наших судеб. Не таланту, - талант всегда индивидуален ! – а именно сходству наших житейских дорог, совпадающих один к одному.

 Вздохну и… буду выстукивать дальше на совершеннейшей пишущей машинке , которая называется компьютером !