Батюшка Дон кн. 1 гл. 18

 
Два мира, две системы человеческих ценностей схлестнулись на огромных пространствах русского Севера. От Архангельска и Коми, до Воркуты и Магадана шла невидимая страшная война на уничтожение. Профессиональные преступники встречались там с политическими заключёнными, выходцами из других культурных и социальных слоёв. «Политические» оправдано боялись «уркаганов», те находили обвинённых по вражеской 58-й статье, лишь как объект для грабежей, игр и разборок. Препятствий со стороны администрации, как правило, не возникало.
Начальство лагерей и основная масса заключённых воспринимали иерархически организованное сообщество уголовников, как реальную силу. Под прикрытием богатого тюремного фольклора и специфического кодекса чести «честного вора» их банды сумели насильственно утвердить своё положение в исправительных учреждениях ГУЛАГа. Кое-где они подмяли под себя официальные структуры лагерной жизни, добиваясь для себя лучших условий содержания.
Такое отношение власти и преступного мира возникли не на пустом месте. В начале пути в светлое будущее, большевикам казалось необходимым разрушить и преодолеть все дореволюционные государственные структуры. Самому существованию тюрем и мест ссылки не должно было оставаться места в провозглашенном ими идеале современного общественного строя. 
Всё больший вес приобретали лозунги воспитания и «перековки», ведь кадры, питавшие уголовный мир, выходили из низших слоёв общества. Уголовные преступники в современных учреждениях исполнения наказаний, так называемых «исправительно-трудовых лагерях» должны были получить возможность приобрести способности, которые бы позволили им интегрироваться в советское общество.
В коллективном труде заключённые должны были «перековываться» в полноправных советских граждан. Отсюда такое снисходительное отношение руководства исправительных учреждений к махровым рецидивистам, отсюда истоки конфликта между ними и «политическими».
В отличие от противников режима, профессиональные уголовники представлялись большевикам социально близкими. Они видели в них человеческий потенциал, который после успешной «перековки» может быть использован для строительства бесклассового общества. Их уголовное прошлое не имело значения, поскольку в утопии государства без частной собственности для воров не должно было остаться поля деятельности.
На строительстве Беломорско-Балтийского канала впервые был использован значительный контингент профессиональных преступников. Однако, на самом деле образ трудового лагеря как пространства, на котором господствует государственная власть, был окончательно подорван. Преступный мир не только сохранил воровские особенности, традиции, нравы и расширялся за счёт осуждённых по «бытовым» статьям.

***
Специально для хитроумного заключённого Михаила Кошевого спешно создали должность помощника смотрителя зданий, которому и самому делать было нечего. Михаила поселили с ним вдвоём в маленькой кабинке у входа в один из бараков.
- Теперича жить можно! - обрадовался он, оглядывая хоромы.
- Ты губу сильно не раскатывай…
Смотрителю по фамилии Пичугин, бывшему казацкому уряднику из донских казаков, исполнилось уже около семидесяти лет.
- В наши обязанности входит регулярный осмотр всех строений лагпункта, определение сроков ремонта и тому подобное, - инструктировал он новичка. - Понятно?
- Так точно! - пошутил его подчинённый.
Помимо описания своей научно-фантастической идеи Кошевой помогал ему в осмотрах и главным образом в составлении различных отчётов.
- Вишь, как выходит, Михаил, - часто говорил Пичугин, рожак крошечного хутора с верховий Чира. - Мы с тобой земляки. Я из раскулаченных, а ты, таких как я, на Север отправлял… Встретиться ж довелось туточки.
- Не больно хотелось…
- Хотелось, не хотелось, а мы с тобой равны, оба «зэки»! - дразнил бывшего председателя колхоза, главный куркуль родного хутора. - Выходит перед Советской властью мы одинаково голые.
- Я за неё воевал, кровь проливал!
- То-то она тебя отблагодарила…
На обидные и справедливые слова Михаил не знал, что ответить.
- У нас недавно умер бывший секретарь парткома крупного украинского завода, - добил его земляк. - Во время чистки рядов ВКП (б) его спросили в обкоме: «Были ли у вас колебания относительно генеральной линии партии?» «Нет, я всегда колебался вместе с партией!»
- И што тут смешного? - вопросительно буркнул бывший председатель.
- Ничего, - угрюмо согласился Пичугин. - Дали десять лет лагерей…
 После таких разговоров Кошевой замыкался в себе, пробовал что-то чертить для успокоения оперуполномоченного. Понимая собственное бессилие, бросал и поэтому ещё больше злился.
- Гори оно синим пламенем! - кричал горе-изобретатель.   
Однажды смотритель послал его осмотреть барак, прошедший обязательную санобработку. Для этого в нём были плотно закупорены окна и двери, потом зажжена переносная жаровня с вонючей серой. Михаил зашёл туда сразу после проветривания, ещё не закончили неблагодарную работу уборщики. 
- Ну и запах! - брезгливо сказал он.
- Работа такая… - оправдывались они. 
Посреди барака высилась коричневая коническая куча, высотою немногим менее метра. Подойдя поближе, Кошевой увидел, что она состояла из сметённых откормленных клопов. 
- Мать вашу! - накинулся помощник смотрителя на старшего по бараку. - Ты их што, специально разводишь?
- Значит, у нас пока живые люди ночуют, - с достоинством ответил крепко сбитый мужик и сморщил изрезанное шрамами лицо. - Мёртвых клопы не кусают!
… Как-то отправились они с лихим станичником на осмотр единственной психиатрической лечебницы. Это была психбольница для всего «Каргопольлага», довольно большой рублёный дом метрах в трехстах за территорией зоны. Пройдя через небольшой вестибюль, они оказались в длинном полутёмном коридоре.
- Прижмись к стене, - велел бывший урядник.
- Зачем? - не понял помощник.
Навстречу неторопливо шагал хмурый человек в сером халате, упорно смотрящий перед собой. Он прошёл совсем рядом, коснувшись локтями, но на них даже не посмотрел, просто не заметил. Тихо прошептал казак:
- Это доктор Мишин!
- А кто он? 
- Он стольких симулянтов расколол!.. Знаешь, сколько людей хотело получить через него путёвку на большую Землю? Всех зарубил гад…
- Тебе-то чего? - удивился Михаил. - Што ты так занервничал?
- Не дотяну я, понимаешь… Не увижу больше Батюшки Дона, не вдохну вольного воздуха, - признался поникший Пичугин. - Хотел через доктора вырваться, да видать не судьба… Мы для него не люди, больные тени.
Один из прорабов, здоровенный мужик, осуждённый по бытовой статье, жил в общем бараке, в углу за занавеской. Однажды он узнал, что пара «зэков» отхватили  отдельную кабинку, и решил, что сам Бог посылает шанс.
- Устроились, как ****и на отдыхе, - возмущался бывший слесарь, придушивший гулящую жену. - Балдеют на халяву…
Проводив бригады на развод, он остался в зоне и, взяв под одну руку складную железную койку, а в другую сверток со скудными каторжанскими пожитками, отправился поселяться в желанную кабинку.
- Счас вытурю упырей! - решился он однажды.
Кошевой находился там один, целиком погружённый в план охраны границ необъятного Советского Союза. Открыв дверь ударом ноги, потенциальный оккупант устремил на него грозный взор, от которого должен был затрепетать любой доходяга и крикнул:
- Твою мать! Выметайся отсюда, живо, а то я тебя... - прораб по- хозяйски свалил принесённые вещи на кровать отсутствующего смотрителя. - Теперь я здесь живу.
На Михаила нашло помрачение рассудка, совсем как в военной молодости, когда он бросался в отчаянные конные атаки с саблей над головой. Прораб всё понял, едва успев взглянуть в его глаза, закончил монолог, с воплем кинулся из кабинки:
- Убивают!
Кошевой не запомнил ту секунду, когда выхватил из-под себя самодельную табуретку и бросился вслед.
- Я тебе покажу сладкую жизнь… - закричал он.
Он начал воспринимать окружающий мир, когда в руке у него осталась ножка от сосновой табуретки, которую разбил об низкую притолоку. Злость его не прошла, но, выскочив на улицу, он увидел спину улепётывающего прораба, резиновые сапоги которого торчали посредине большой лужи.
- Вернись, дурачок! - глумился он над поверженным врагом.
- Я тебя упеку, куда следует… - пригрозил бывший слесарь, но с испуга застрял в полуметровой грязи.
Он выскочил из сапог и побежал дальше босой. Кошевой запустил ему вдогонку ножку от табуретки и, засмеявшись, предложил:
- Ежели хочешь, будешь жить с нами. Стирать, хлопотать по-хозяйству.
Прораб побежал жаловаться на Кошевого начальству. В масштабах лагпункта это была уже величина, начальник производства, вольнонаёмный.
- Иван Петрович! - прораба трясло гнева. - Объявился у нас фашист, понимаешь, совершил на меня покушение, к счастью, неудачно.
- Да у тебя каждый второй террорист… - досадно буркнул тот.
Прораб подробно рассказал, как своими ушами слышал, что террорист кричал, будто он расправится со всем лагерным начальством:
- Всех поубиваю!
Это выходило за пределы юрисдикции начальника производства, он направился к бдительному «оперу». Впечатлительному прорабу в доступных для него выражениях, объяснили, что пути начальства неисповедимы.
- Ты влез, куда не положено... - осадил его надменный «кум».
- Чтобы в дальнейшем ты держался от них подальше, они выполняют задание государственной важности.
Он поднял к небу глаза, словно, призывая в свидетели московских небожителей. Правда, после этого случая, он не слезал с Кошевого, пока, наконец, тот не представил ему своё любительское произведение.
- Видать мне «хана» пришла! - подумал он при этом.
«Опер» отправил его в главное управление, и Михаил решил, что достиг предела своих лагерных мечтаний. Теперь предстояло длительное и спокойное ожидание ответа, а, когда придёт отказ, то карать неразумного «зэка» будет особенно не за что. Самое страшное, что могло ожидать его - это возврат в обычную бригаду, на общие работы.
- Зато получена передышка, - знал он. - Зиму пережил, зараз легче будет.
Через две недели пришёл ответ на его псевдонаучную чушь. В центре быстро разобрались в хитростях заключённого Кошевого, и ранним утром в каморку заявился нарядчик. Он строго объявил:
- Через два часа будь готов с вещами, пойдёшь на этап.

***
Григорий Шелехов почти смирился с лагерной обстановкой. Человек, в отличие от неразумных животных, всегда может приспособиться к любым жизненным обстоятельствам, ко всему, что случится с ним, кроме смерти. 
- Завтра станет лучше! - наивно верят люди.
Так растут кривые низкорослые сосны на голых скалах Соловков, оплетая и разрушая нежными корнями неподкупный гранит. Так молодая мать, экономя каждую копейку, способна без погибшего кормильца вырастить и поднять на ноги трёх детей.
- Всё перетерплю, - приспособившись к новым условиям существования, Григорий успокоился и укоренился на неласковом каторжном Севере.
Время для него вновь потекло размашисто и неумолимо, словно полноводная горная река. Подъём, развод на работы, размеренная валка векового леса и долгожданный отбой. Так для среднестатистического лагерника, без выходных и особых болезней, прошло несколько лет.
- Ежели так пойдёт и дальше, - однажды сказал он доктору Куликову, - авось возвернусь домой… 
- Обязательно вернёмся! - ответил тот.
За прошедшие годы он высох, но не утратил природного оптимизма.
- А там новая жизнь! - загадывал наперёд Шелехов. - Как говориться, на свободу с чистой совестью. Скорее бы…
Ему виделись картины возвращения в Сталино. Там ждала привычная жизнь и работа в удовольствие, только без страха быть разоблачённым.
- А может всё случилось к лучшему? - раздумывал он и рисовал радужные картины. - Отбарабаню здеся срок, верну себе старую фамилию и буду чистым перед законом… Ажник смогу приехать в хутор Татарский.
С каждым проведённым в неволе годом росла его тоска по родным местам. Как-то после скудного обеда вышел он к дальней, законченной накануне делянке леса. Квадрат сплошной вырубки выделялся пустотой, на нём остались только низкорослые жалкие пеньки. В конце виднелась стена леса, за которой была вырубка, потому хилая полоска сосняка просвечивала насквозь. У бывшего казака сверкнуло в мозгу яркое ощущение:
- Там Азовское море… - ему до боли в сердце захотелось увидеть место, куда впадает родной Дон. - Кажись, зараз перебегу через пустую делянку, затем перемахну узкую полоску леса, и откроется морской берег. Там белая полоса прибоя, где на самой кромке воды шуршит галька и свобода... Но не убежишь от конвоя, да и море далеко!
Закончив, как обычно, рутинную работу, он решил идти в лагерь иной дорогой, перейдя на другой берег пересохшей реки. Там стеной стоял сосновый лес, и было много ягоды: брусники, голубики, морошки. Шёл вдоль песчаного берега и собирал ягоду. Вдруг услышал выстрел.
 - Твою мать! - крикнул Григорий и привычно упал на землю.
Пули пролетели где-то совсем рядом. Стрелявший стоял на противоположном берегу реки.
- Стреляют в меня… - запоздало понял Шелехов.
Он пополз и, добравшись до массивного пня, затаился. Там пролежал несколько часов, пока плотные сумерки не спустились на землю. Когда Григорий пришёл на вахту лагеря, было уже темно. Дежурные вахтёры, увидев его, ахнули и даже перекрестились:
- Тебя же убили и уже списали! Ты что, воскрес?!
Позвонили начальнику отряда Петрову. Через пару минут он был на вахте и удивлённо посмотрел на Шелехова:
- Что за чёрт? В тебя же стреляли и убили, а ты жив?
Григорий рассказал ему, как было дело, и он сказал:
- За речкой запретная зона. Появление там «зэка» считается побегом.
Единственной ниточкой, связывающей его с домом, оказались письма. Григорий никогда не любивший писать, теперь тщательно выписывал их и с натугой ждал ответов. Стараниями Антонины он также регулярно получал посылки, два-три раза в год.
- Не повезло! - с непривычки объелся сала и подхватил кровавый понос.
Болезнь, от которой в лагере мало кто поправлялся, человеческий организм просто не выдерживал страшных перегрузок.
- Авось, само пройдёт… - наивно подумал он.
Больничного стационара, хоть там и служил знакомый врач, он боялся, как и все лагерники, панически. Мало кто возвращался оттуда назад, правда, и попадали туда, как правило, в последней необратимой стадии пеллагры. Ему посоветовал матёрый «зэк» Никифоров:
- Тебе, Шелехов, надо срочно достать сильно жирную селёдку! 
- Зачем?
- Съешь её сразу и целиком, но не пей ничего…
- Так ить захочется зверски!
- Весь фокус заключался в том, чтобы сутки не пить ни капли, - поучал бывший и нынешний политкаторжанин, прошедший ни одну царскую ссылку. - Тогда, как рукой, сымет.
Никифорова он знал благодаря его дружбе с бандитом Климович, на счету которого было много убийств.
- Все недоумевают, - гадал Шелехов, - почему до сих пор ему не вынесено смертного приговора.
Наружность у него была впечатляющая. Высокого роста, широкоплечий, с крупными круглыми глазами, над которыми нависли густые брови, с толстыми вывороченными губами, он больше походил на крупную гориллу. Его боялись, зная огромную силу, и не только «зэки», но даже начальство, опасаясь его непредсказуемости. Однажды он зашёл в их корпус. 
- А где здесь помещается Никифоров? - спросил Климович.
Дневальный указал на его место. Он понять не мог, что бандиту от надо.
- Только, - подумал Никифороф, - я же ему ничего плохого не сделал, чего же мне его бояться?
Он подошёл и спросил:
- Ты, что ли, стихи пишешь?
- Да.
- В лагере на Переборах у меня есть любимая женщина. Она очень любит стихи. Я хочу сделать ей подарок, написать письмо в стихах.
Никифоров был поражён просьбой. Не мог подумать, что у бандита есть любимая, что он может вообще испытывать какие-то любовные чувства.
- Сможешь написать ей за меня письмо в стихах? - настаивал Климович.
- Могу, - ответил Никифоров, - только ты расскажи, как встретились, где, какие у вас отношения, чтобы я мог написать правдиво.
Он весь расплылся в улыбке. Видимо, его тронули приятные воспоминания. Стал обстоятельно рассказывать историю своей любви. Закончив рассказ, Климович деловито спросил:
- А когда письмо будет готово?
- Зайди дня через три.
Через три дня они сели рядом на нарах, и Никифоров стал читать письмо. Он широко улыбался, похлопывал его по колену и удивлялся:
 - И как это у тебя складно получается.
Потом пожал руку и сказал:
- Пойдём, я тебя отблагодарю.
Климович повёл его на кухню, вызвал главного повара. Когда тот пришёл, указывая на Никифорова и сказал:
- Корми от пуза, - и совершенно равнодушно добавил: - Если он пожалуется, что плохо кормишь, зарежу...
Эта странная дружба продолжалась на глазах Григория, пока бандита не убили постовые выстрелом из винтовки.
- Начальству надоели его выходки, - вспомнил он.
Рецепт специфического лечения Шелехову не понравился, но делать нечего. Он достал требуемую селёдку, обменяв её на дефицитное сало. С утра, сказавшись больным, не вышел на работу. В охотку съел сочащуюся жиром рыбу и лежал на нарах, ожидая обещанного результата. Пить, конечно, хотелось жестоко, но он держался. 
- Придёт со смены - убью гада! - на исходе мучительных суток Григорий был готов задушить советчика, но сдержался.
На удивление рыбное средство сработало, и через день Шелехов благополучно продолжил валить лес.
- Век не забуду! - поблагодарил он.
- Это слишком большая плата за совет… - улыбнулся Никифоров. – Одолжи лучше мне три рубля!
- Откель знаешь такой способ? - отдавая ему купюру.
- Знающие люди посоветовали, - скромничал сухой, как обломанный сук каторжанин. - И до нас люди сидели и после будут...
Вечером перед разводом им зачитали приказ начальника лагеря о расстреле «зэков» за саботаж. В их числе оказался Никифоров, который питался благодаря авторитету Климович и никогда не выполнял норму вырубки. После вечерней проверки он подошёл к Григорию и протянул замусоленный «трояк». Долг, который он возвращал перед смертью.
- Не хочу уходить должником… - уточнил он и опустил мокрые глаза.
 
Продолжение http://proza.ru/2011/12/06/13