В гробу карманов нет

«В гробу карманов нет…» - слова Индюка пульсировали в ушах, подстегивая и без того невыносимую головную боль. Иногда так прилипает мельком услышанная попсовая мелодия, - мерзкой пиявкой болтается на кончике языка, - и не оторвешь, пока сама не отвалится.

В гробу карманов нет. Кажется, это от блатных. Впрочем, не важно. Нужно включиться и открыть глаза. Сколько прошло времени? Полчаса? Час?

Я попытался пошевелиться, но ничего не вышло. Черт, как все болит. Чем это он меня так? Или это не он, а сердечный приступ? Нужно вспомнить последние минуты разговора. Зачем я вообще начал с ним говорить? Нет, так не годится. С самого начала.

***

Когда он вошел в бар, я, как обычно, наполнялся у стойки, и уже почти одолел привычную дозу. Его отвислые щеки и красный нос сразу вызвали ассоциацию с индюком, особенно, когда он начал говорить, - как-то странно откидывая назад голову и выставляя наружу свой громадный кадык.

Сначала я его не слушал, но потом что-то зацепило. Точно. Он упомянул Гобсека. Если когда-нибудь в этот бар и заходил человек, слыхавший о Бальзаке, то не иначе как заблудившийся турист или не в меру образованный полицейский. Да, Гобсек. Особенно обидным мне показалось то, что Индюк связал его с моим именем.

Я – Гобсек? Чушь. Спросите у кого угодно. Хотя бы вон у той рыженькой, что не целомудренно наклонилась над бильярдным столом. Или у бармена, который каждый вечер списывает с моей карточки двух «Джонни Уокеров» золотой марки. Да и из зеркала напротив на меня пялилась далеко не уродливая, хоть немного уже и поношенная, но вполне еще действующая на рыженьких «бильярдисток», сорокалетняя квадратная будка. Лицо, то есть, конечно, - одно из тех, по которому с первого взгляда определяют «хозяина жизни». Хоть мне на это и глубоко плевать.

Итак, меня зацепило, и я стал прислушиваться...

***

…Боже, как больно. Почему не удается открыть глаза? И что это за странный звук? Какое-то монотонное жужжание. Что со мной? Руки совершенно не слушаются, хотя я отчетливо ощущаю каждый нерв в каждом пальце. Ощущаю настолько остро и явственно, что даже страшно. Мир вокруг как будто стал плотнее, запахи и звуки – резче, малейший шорох проникает глубоко в сознание и оставляет там свой уникальный отпечаток…

***

 …Индюк был в курсе - кто я, как меня зовут, и что пропиваю я здесь не последнее. Далеко не последнее. Очень далеко...
Сначала он говорил о вуду и загробной жизни, втором пришествии и апокалипсисе, - короче обо всем, о чем говорят на кухне после первых пол-литра такие как он - сорокалетние мужчины и женщины в поношенной и несвежей стоковой одежде, с немытыми волосами и натруженными руками. Только говорил он не от своего имени, а постоянно кого-то цитировал, забыл вот только кого. Я собрался уже уходить, когда он обозвал меня Гобсеком. Это было лишнее. Как и следующие полстакана неразбавленного вискаря, которые мне пришлось дернуть для поиска достойной аргументации. Но Индюк уже добился своего – я остался у стойки.

 А он продолжал обвинять меня в беспорядочности и неорганизованности, в том, что с моими возможностями можно облагодетельствовать полмира или, по крайней мере, спасти от голода небольшое африканское государство…

Заезженные до скрипа, давящие на уши своим пыльным багажом идеи… Нужно было встать и уйти, но лишний Уокер уже завел движок неизбежного вертолета, а веселить народ ритуальными танцами народов севера я не собирался. Так что оставалось только сидеть и ждать, когда закончится горючее, и можно будет достойно одолеть расстояние до выхода. А там - такси, и домой.

…Домой… Индюк продолжал говорить, но меня уже рядом не было. Я был дома. Только не у себя – в бестолковом трехсотметровом пентхаузе - чердаке, по-нашему, а в Доме - настоящем, единственном, родном, мамином. С полинявшими от бесконечных стирок занавесками на окнах и протоптанным до дыр цветастым половиком у входа. С неизбежными запахами борща и котлет…

***

…Как хочется есть. Когда я последний раз испытывал такой голод? Не помню. Больно, и хочется есть – невероятное сочетание. Хотя, боль, кажется, стала понемногу стихать. Вот только глаза по-прежнему как будто заклеены пластырем. Может, и в самом деле заклеены? Ладно, разберемся, а пока едем дальше…

***

…Итак, я, как обычно, после литра солодового, пошел в детство. Именно пошел, а не впал. Пошел целенаправленно и глубоко, – до вкуса пломбира в шоколаде и запаха свежескошенной травы, до боли в содранных коленках и чернильных пятен в тетради.
Пошел искать позитив. Следуя рецепту своего дуролома.
«Вы, - говорит, - должны ежедневно испытывать положительные эмоции. Если их нет вокруг, возьмите из памяти». Окей. Их нет у меня, беру из памяти…

А Индюк продолжал говорить… В гробу карманов нет…

Господи!
Да не нужно мне ничего!
Последнее сниму и голым отсюда выйду!
Дайте только одну «позитивную» эмоцию!
Здесь и сейчас.
Не минуту откровения от Уокера.
Не выброс адреналина на толстомордого в углу, который давно уже готов его принять и, закатав рукава, с азартом оглядывается по сторонам.
Не полет на бильярде с рыженькой, – он всегда кончается апатичным падением под стол.

Дайте мне снова почувствовать вкус ветра и запах дождя.
Верните азарт и искренний смех.
Подарите мечту…

***

…Как хреново. Боль прошла совсем, но есть хочется невыносимо. А еще хочется плакать. От голода, беспомощности и одиночества. Что-то мокрое катится по щекам – только бы не слезы.
Я судорожно набираю воздух в легкие… и вдруг слышу детский плач. Боже, зачем сюда принесли ребенка? Где я?! Быть может, я все еще там, в баре, и это «Uолден лейбл» продолжает прикалываться? Нет, тогда уж лучше обратно…

***

…В гробу карманов нет. Надоело. Что он имел в виду? Деньги? Нет. Вернее, не только деньги. Индюк не так прост, как показалось вначале. Я увидел это по его глазам – вертолет сбавил обороты и позволил навести резкость. Его взгляд завораживал и не отпускал. Тяжелый взгляд, от которого одновременно становится страшно, и воскресают мечты о невозможном.
 К тому времени речь шла о моей смерти.

Вот уж чего я никогда не боялся. Зачем бояться того, чего не знаешь. А когда узнаешь, бояться уже будет нечего… и нечем. Что-то странное говорил Индюк о моей смерти. Вспомнил.

Он сказал, что ТУДА ничего нельзя с собой взять. Ну, да, правильно, - в гробу карманов нет. А потом добавил, что мечту можно купить. И назвал сумму.

Смешно, но на какую-то долю секунды мне захотелось, чтобы это оказалось правдой.
Вернуться Домой и начать все сначала.
Как в известной песне – «… выучить французский язык, научиться играть на трубе»… не дать отцу выехать в тот день на трассу, а маме… мама.
Захотелось снова выпить, причем обычной водки, но сибаритские замашки не попустили, и я заказал очередного «Уокера».

Он-то все и решил. Вместо того, чтобы подняться и оставить продавца счастья накачиваться дешевым пивом в одиночестве, я угостил его своим любимым «Будвайзером», и стал слушать условия сделки.
Ничего сложного. Я отдаю все свои лимоны детям, а он возвращает мне радость жизни плюс надбавку в количестве сорока лет – ровно столько, сколько я уже потоптал эту землю.

Круто.
Я заранее на все согласен, что и заверяю торжественно честным словом и дружеским рукопожатием. Ему этого достаточно. Все мелкие бумажные формальности он берет на себя. Комиссионные? Боже упаси. Его интерес совершенно другого рода, и свои комиссионные он получит в другом месте.
Мне даже мерещится нимб у него над головой…

***

… Я больше не голоден. Такое впечатление, что даже чрезмерно сыт. Жужжание тоже прекратилось. А вот чувства обострились до предела. Я различаю в воздухе множество знакомых и незнакомых запахов, пахнет одновременно домом и больницей. Значит, скорее всего, больница.
Доконал-таки Индюк, или «Уокер», или оба вместе. Странно, во рту нет привычной утренней гадости. Надо открыть глаза - не получается. Ну и не нужно, к тому же опять клонит в сон…

***

…Договорившись с Индюком, я осмотрелся. Отточенная гимнастика рыженькой за бильярдным столом привела ее в более удобную позицию на коленях у толстомордого. Жаль, два варианта достижения позитива накрылись.

Я уже направлялся к выходу и успел взяться за дверную ручку, когда какая-то недоговоренная мысль, вдруг, заставила меня обернуться. Индюка за стойкой не было. Успел слинять, пока я разглядывал толсторыжую парочку, или пошел в сортир. Хрен с ним.
Я вышел на улицу и ступил на край тротуара, чтобы остановить такси…

***

… Свет. Никогда не видел так много такого яркого света.
Глаза открылись сами, и теперь мне хочется их закрыть.
Точно, больница.
Врач в зеленом колпаке и такой же марлевой повязке колдует над капельницей.

 Я открываю рот, чтобы начать задавать вопросы, но вдруг снова слышу детский плач. Совсем рядом со мной кричит грудной ребенок… или это я кричу?

 Паника накрывает меня приливной волной, и на какой-то миг я отключаюсь. Это кошмар.
Его нужно переспать.
И сократить дозу «Уокера».

Медленно открываю глаза и вижу маму.
Живую и молодую. С длинными, шоколадного цвета волосами, - именно такую, какой я запомнил ее по своим детским фотографиям.
Она о чем-то разговаривает с доктором.

Мои мысли начинают путаться, лица знакомых в памяти сливаются в одно и превращаются в ненавистное рыло Индюка.
«Начать сначала… сорок лет в придачу»…
Нет! Это неправда!
Я пытаюсь кричать, но захлебываюсь собственными слезами, и наружу вырывается только пискливый визг.
В гробу карманов нет.
Бред.
Для памяти не нужны карманы, она навсегда останется со мной. Это была выгодная сделка, иначе я никогда бы ее не заключил…

***************************************************

…Хочется есть. Перед глазами болтается забавная синяя штука с розовым бантиком, пробую дотянуться до нее, но ничего не получается. Женщина с красивыми волосами наклоняется надо мной, и я чувствую ее запах – необыкновенно вкусный запах грудного молока и родного тела…

- Посмотрите, он улыбается, - педиатр центрального роддома с довольным видом потер руки, - теперь все будет хорошо, не волнуйтесь.

Женщина с шоколадными волосами взяла малыша на руки:
- Он улыбается, - значит он счастлив, пусть так будет всегда.