Клаустрофобия

               

В какой-то период времени постоянное напряжение на работе и отсутствие надёжного тыла дома ослабили мою нервную систему. Кроме того, на горизонте, возможно, замаячило переходное для женского организма время, характеризующееся неустойчивостью психики.  А тут ещё надолго останавливается в тоннеле поезд метро. В первые минуты я сижу почти спокойно. В вагоне висит гнетущая тишина. Во мне нарастает страх и беспокойство. Сердце бешено колотится. Я расстегиваю пуговицы пальто, снимаю шарф. Мне кажется, что я начинаю задыхаться, мне действительно не хватает воздуха. Не слышу никаких объявлений от машиниста поезда. Я встаю со своего места и начинаю бессмысленно пробираться между стоящими в вагоне пассажирами. Возможно, кто-то в сердцах осуждает меня. Минут через двадцать поезд трогается. Все вздыхают с облегчением, но спусковой механизм моего беспокойства уже приведён в действие. Я стала бояться ездить в метро. В любой конец огромного мегаполиса приходилось добираться наземным транспортом, затрачивая на проезд кучу времени. И если в автобусе или троллейбусе все окна оказывались закрытыми, я ощущала дискомфорт и старалась приоткрыть хотя бы щелочку.  От дома до работы раньше я добиралась на метро с двумя пересадками, теперь же придумывала различные варианты наземных маршрутов.

Проблему нужно было как-то решать. Пришлось обратиться в районную поликлинику, к невропатологу и получить у него направление в клинику неврозов на улицу Лестева. Это было странное и удивительное время! Сначала меня поместили в палату с храпящими женщинами, и я, естественно, всю ночь не могла заснуть. Наутро лечащий врач Любовь Николаевна спрашивает меня: “Как идёт лечение? Чувствуете ли Вы улучшение?”, надеясь получить на свой вопрос стандартный ответ типа “Да, всё идёт хорошо”. Я же не собиралась притворяться, а потому ответила: “О каком улучшении может идти речь, если человек не спит?” Но Любовь Николаевна продолжала выбивать из меня устраивающий её ответ. Я не сдавалась, и после нашей первой встречи мы расстались весьма недовольными друг другом. Тем не менее, моя настойчивость в отстаивании своих прав привела к положительному для меня результату: меня и ещё трёх молодых нехрапящих женщин поместили в одну палату, и у нас образовался замечательный коллектив. Мы садились за общий стол  и угощали друг друга всем, что каждая из нас сумела приобрести в магазине. Одна из девушек постоянно угощала нас кинзой, и я навсегда полюбила запах этого “клопомора”, как его называет моя дочь. Другая девушка, Ирина, родом из Новороссийска, училась тогда на филфаке в МГУ. Она говорила, что любит Москву и хочет остаться здесь после завершения учёбы. Я была удивлена, так как уже и тогда меня угнетало великое множество машин и толпы людей, едущих в сытую Москву за продуктами.

Как-то раз Ирина вышла за пределы клиники и куда-то направилась. Спустя несколько минут я тоже вышла просто для прогулки и, увидев её маленькую, стройную фигурку, без всяких мыслей пошла за ней. Вскоре я поняла, что она направляется к церкви. Тут во мне взыграл жгучий интерес. Вторая половина восьмидесятых годов… Ещё не началась перестройка, ещё в народные массы не вернулась религия и руководители государства ещё не стояли в церкви с зажжёнными свечами. Подойдя к церкви, Ирина надела на голову белую косынку и вошла внутрь. Я своими глазами видела, как она крестилась. Я была потрясена, но и позднее ни о чём её не спросила. Однако увиденное тогда мною в церкви имело для меня  далеко идущие последствия.

В клинику неврозов каждая из нас пришла со своими проблемами. Наша врач в итоге оказалась милой, доброжелательной молодой женщиной. К каждой из нас она сумела найти индивидуальный подход. Таблетками в огромном количестве нас не пичкали, но мы усердно занимались йогой, физическими упражнениями, совершали прогулки вокруг Донского монастыря, принимали различные физиопроцедуры, если на это были медицинские показания.  Через некоторое время, получив заверение в том, что у меня всё получится,  я отправилась выполнять задание - самостоятельно проехать на метро. С некоторым трепетом я вошла в вестибюль станции метро “Шаболовская” и спустилась вниз по эскалатору. Эта поездка была короткой, потом задания стали усложняться. В конце концов, я вновь обрела способность ездить на метро. Правда, и до сих пор не знаю, что произойдёт, если поезд метро снова надолго застрянет в тоннеле.
Впоследствии обнаружилось, что у меня проблемы не только с метро, но и с лифтами. Во всяком случае, я старалась ими не пользоваться, благо жила я на втором этаже, а работала на пятом. Когда не было сил подниматься пешком, то, каждый раз испытывая стресс, ехала на лифте.

Помню, дважды в жизни мне пришлось подниматься на механико-математический факультет МГУ. В первый раз – по поводу обсуждения нашей статьи по обкатке, а во второй – по поводу защиты кандидатской диссертации моей дочери Лили. Каждый раз подъём на лифте был для меня серьёзным испытанием. Студенты набивались в лифт в таком количестве, что он не мог сдвинуться с места. Тогда некоторые студенты хватались за какие-либо выступающие конструкции на потолке и стенах лифта и зависали. В итоге лифт начинал двигаться. А я потом выходила из него, еле живая.

В 2001 году  с дочерью и зятем я полетела на экскурсию в Нью-Йорк. Там мы поднялись на крышу одного из небоскрёбов – всемирно известных башен-близнецов, - естественно, на скоростном лифте. Туристов в лифте было очень много. Вокруг меня стояли рослые, крупные люди, так что мой взгляд упирался в их спины. Тогда я подняла глаза и, уже не отрываясь, смотрела на табло, на котором высвечивалось, какой этаж мы проезжаем. Заметив мой взгляд, зять говорит Лиле: “Смотри! Она боится!” Но тогда я не боялась. Я была уверена в надёжности конструкции и электрооборудования лифта, знала, что в кабине находится ровно столько людей, сколько допустимо условиями его эксплуатации. Первый раз мы вышли, кажется, на 102 этаже. Идём по закрытой круговой галерее, обеспечивающей круговой обзор Нью-Йорка. Окна – из толстого стекла – от самого пола, поэтому подойти к ним боязно: сразу у ног начинается вертикальный обрыв. Возникает такое ощущение, что, если сделаешь даже небольшой шаг вперёд, то это будет шаг в пропасть. Затем мы поднялись на последний, 110  этаж, и вышли на смотровую площадку.  И несмотря на то, что мы находились выше, обозревать панораму города теперь стало не столь страшно, так как смотровая площадка, ограниченная невысокой оградой, была значительно меньше площади поперечного сечения самого здания, поэтому взгляд устремлялся не вертикально вниз, а под некоторым углом, не вызывая в душе мучительного страха. Можно было спокойно разглядывать и Бруклинский мост, и прямые, как стрелы, стриты и перпендикулярные им авеню, и бесконечные потоки машин, и катера, и яхты, бороздящие водную гладь Гудзона и его рукавов. Я была горда за человечество, сумевшее создать такие величественные творения.

Когда, спустя всего четыре месяца после этого,  11 сентября 2001 года я узнала о том, что самолёты террористов протаранили башни-близнецы и они обрушились, унеся жизни около трёх тысяч людей, я была в шоке. Я хотела выразить своё сострадание, своё сочувствие американскому народу и всем людям Земли, поскольку в зданиях находились представители разных государств, в том числе и наши соотечественники. Я решила написать письмо Президенту Соединённых Штатов Джорджу Бушу. На следующий день во Дворце молодёжи должен был состояться праздничный вечер, однако в связи с  трагическими событиями программа вечера была скорректирована. На сцене выступали артисты, а я в это время писала письмо президенту с выражениями соболезнования, временами заглядывая в словарь. Я написала последние строчки, когда концерт уже закончился, поэтому вышла из зала позже всех зрителей. В этот момент я увидела председателя Мосгордумы Владимира Платонова и депутата Мосгордумы Евгения Бунимовича. Я рванулась навстречу им (при этом охрана, наверное, пришла в замешательство!) и спросила, как отправить письмо президенту США. Платонов посоветовал мне послать письмо с уведомлением о вручении послу США в России Александру Вершбоу, в котором содержалась бы просьба переслать моё письмо президенту США. Я так и поступила. Так закончилась моя личная история с башнями-близнецами.

Обострение проблемы с лифтами произошло, когда в России началось строительство многоэтажных домов и прочих зданий. Когда в 2007 году сломали нашу пятиэтажку и надо было переезжать в новый, семнадцатиэтажный дом, я заволновалась, как буду справляться с лифтами. Сначала мне дали смотровую в квартиру, расположенную на восьмом этаже. Тогда я запаслась в поликлинике справкой, в которой было указано, что мне следует предоставить квартиру не выше четвёртого этажа. Однако третий и четвертый этажи уже были отданы другим людям, и я согласилась на пятый, хотя и понимала, что с годами подниматься пешком на пятый этаж будет всё труднее. Мне предлагали также шестой этаж, с эркером, но я отказалась, проиграв при этом в площади и оставшись без эркера, но тогда мне был важен каждый метр высоты. Когда Лиля прилетела в Москву, чтобы помочь мне с переездом, она спросила: “Чего ты конкретно боишься, отказываясь ездить на лифте?” Подумав, я ответила: “Задохнуться”. “Хорошо, - сказала дочь, - пойдём, посмотрим. Вот видишь, в кабине везде дырочки: и вверху, и внизу. Ты не задохнёшься”. В голове у меня что-то как будто щёлкнуло, и вот уже пятый год я поднимаюсь на лифте, по крайней мере, в своём доме. Правда, в других домах, особенно там, где я бываю впервые, возникают проблемы. Если почему-то двери лифта долго не закрываются, я выскакиваю из кабины, и наоборот, если они долго не открываются,  паникую.

Несколько лет назад я отдыхала в многоэтажном санатории “Виктория” в Кисловодске, а через два года в санатории “Дагомыс” в Сочи. Оба раза меня селили достаточно высоко. И я сначала соглашалась, так как мне нравились соседки, с которыми мне предстояло жить в номере. Естественно, мне приходилось пользоваться лифтом, перед которым всегда стояла толпа людей. Конечно, никому не хотелось долго ждать, и все норовили войти в лифт, загрузив его этим под завязку. Нервы мои этого не выдерживали, и оба раза мне пришлось обращаться к главному врачу с просьбой разрешить поселиться пониже. Мне предоставляли спальное место в каком-нибудь обшарпанном номере на втором этаже, зато моя проблема с лифтами бывала успешно разрешена.

Однажды в санатории “Дагомыс” две мои знакомые дамы предложили мне подняться вместе с ними на смотровую площадку, расположенную на верхнем этаже здания. Я долго отнекивалась, но одна из женщин заверила меня, что будет держать меня за руку, чтобы я была спокойна. Я согласилась, и мы вошли в лифт. Одна из женщин нажала на кнопку. Лифт начал двигаться. Я стою с закрытыми глазами и спрашиваю своих спутниц: “Куда это мы едем?” Обе они в голос отвечают: “Наверх”. А я и говорю им: “Нет, вниз”. Лифт останавливается. Я открываю глаза, и мы выходим из лифта. Оказываемся в подвальном помещении, в нижнем ресторане. Нужно исправлять положение. Я прошу незнакомого молодого человека войти в лифт вместе с нами и нажать на нужную кнопку. Снова закрываю глаза. На этот раз благополучно добираемся до последнего этажа. Я открываю дверь на смотровую площадку, оборачиваюсь и вижу, что женщина, которая уговаривала меня подняться вместе с ними и которая держала меня за руку, не собирается выходить на смотровую площадку. Оказывается, она боится высоты. А я смотрю и не могу наглядеться на открывшиеся передо мной неоглядные дали, на холмы и горы, на сверкающее море, на удалившийся из-за такой высоты горизонт.

Ситуация с лифтами снова повторилась в Кисловодске, в санатории имени Георгия Димитрова. Меня и ещё двух дам поселяют в полулюксе, расположенном на десятом этаже. Я не отказываюсь от предложенного размещения, так как дамы производят на меня благоприятное впечатление. Но и здесь толпа перед лифтами, не справляющимися с потоком отдыхающих в часы “пик” до и после завтрака, обеда и ужина. Снова мои нервы на пределе. Всегда найдётся человек, который вопреки всем предупреждениям о недопустимости перегрузки лифта, непременно втискивается в него, а лифт, бедняжка, кряхтит, и, слава Богу, если не сможет двинуться с места, а, если начнёт подниматься, то, бывает, застревает между этажами. И вот уже в третий раз я сдаюсь и перебираюсь на второй этаж, на этот раз в совершенно холодный номер.

            Все эти картины молнией пронеслись в моей голове, когда я остановилась перед трапом, по которому мне предстояло перейти на подводную лодку во время моего отдыха на острове Мауи, одном из островов Гавайского архипелага. Но уже в следующее мгновение я ступила на её палубу. Я твёрдо верила в надёжность этого аттракциона и потому совершенно не волновалась.
 
Я знаю много людей, в том числе молодых, у которых, как и у меня, есть какие-либо фобии: боязнь замкнутого пространства, боязнь летать самолётами, боязнь высоты, боязнь темноты, боязнь гулять по лесу в одиночестве и другие. Однажды мы на автомобиле возвращались домой после отдыха на озере и вдруг увидели, что наш молодой друг решил изменить маршрут и повёз нас обратно по горной дороге, серпантином взбирающейся сначала на перевал, а потом крутыми зигзагами спускающейся к океану. По правому борту машины зияла бездна. Я вцепилась в ручку дверцы и старалась не смотреть вниз. Когда мы выехали на автостраду, идущую вдоль берега океана, я спросила молодого человека: “Ты зачем повёз нас по горной дороге? Ты же боишься высоты!” На что он ответил: “Я хотел сделать вам сюрприз. Я не думал о высоте, я смотрел только на дорогу”. Однако самолётами он всё же не летает.
 
        А я самолётами летаю безбоязненно: в Болгарию,  в Израиль,  неоднократно в США и на внутренних линиях этого государства.  Так что отношение к замкнутому пространству, оказывается, неоднозначно и определяется многими обстоятельствами. Лично у меня, видимо, степенью доверия к “источнику повышенной опасности”.