Привкус любви

    И тут я ему так, ну, вежливо-вежливо: А не пойти ли вам, молодой человек, нахуй?
       - Ну, и? Дед взял "красную шапочку" и разлил спирт по граненым стаканам.
       - Ну, и кто же знал, что лысая гопота, окажется нашей золотой молодежью, а чикса эта - дочью депутата.
       Мы молча чокнулись, выпили. Я взял нарезанный малосольный огурчик с блюдца, дед занюхал рукавом джинсовой рубахи. За окном закукарекал петух.
       - Девять?
       - Да нет, врет сволочь. У него точность: плюс минус пол ладони по глобусу, как говорил один знакомый турист. Пропал, правда. Жаль, хороший мужик был.
       Скрипнула калитка. Старый лохматый дворовой пес Конфуций лениво залаял.
       - Вот и гости. Стрелять умеешь?
       - Я лучше ножичком.
       Степаныч первый раз за четыре дня посмотрел на меня без усмешки, даже с некоторым уважением. Наверное. По его морщинистому, с впалыми щеками и выцветшими, некогда голубыми, глазами лицу сложно было что-то определить наверняка.
       - И не лень им за мной в такую даль тащиться?
       По грунтовой дорожке к дому шли пять мордоворотов в черных пиджаках. Спортивные костюмы остались в 90ых. Сейчас в них только шпана уличная рассекает. Ну, правда, бывает, вывалиться какое-нибудь пьяное тело в Адидасе из лексуса. Но это на отдыхе. А на работу ни-ни; только Prada.
       - Старый, это была любовь? Я выдернул из деревянного кухонного стола нож. Широкое черное лезвие поглощало свет, словно черная дыра. На миг мне почудилось, что клеймо ожило и "близнецы" заметались по лезвию. Я посмотрел на старого охотника.
       - Тебе решать, молодой. Степаныч оскалился, передернул затвор обреза и мягко шагнул в сени.
       Хриплый лай Конфуция перешел в визг и затих. Во входную дверь вежливо постучали.
       Я вжался в стену возле окна. Мелкая дрожь все нарастала, волнами расходясь по моему телу.
       Дверь скрипнула и распахнулась настежь. Старик вскинул обрез. Пророкотал выстрел. Голова стоящего в дверном проеме бандита распустилась кровавым цветком.
       Сжав в руке рукоятку ножа, я бросился во двор. В голове шумело. Мир выцветал, с каждой миллисекундой теряя многообразие красок, оставляя только оттенки серого и красного. Кроваво красного. Я взмахнул превратившимся в смазанную тень ножом. Тягучие капли упали на мое лицо.
      
       Холодильник "Днепр" выглядел так, словно пережил не то, что Великую Отечественную, а все вооруженные конфликты двадцатого века вместе взятые. Я протянул руку и потянул за ручку. "Днепр" содрогнулся, зарычал. В холодильной камере зажегся свет.
       Аккуратно достав миску с разморозившимся сердцем, я захлопнул холодильник, слил кровь и начал резать мясо аккуратными ломтиками.
       - Эх, измельчала молодежь. Старик зашел в дом, вытирая руки грязной тряпкой.
       Я выглянул в окно. Поломанные, залитые красной краской куклы, лежали на мокрой после дождя земле там, где мы их оставили.
       - Ты так и не сказал. Это была любовь? Мясо аппетитно зашипело на сковородке.
       Степаныч подцепил еще сырой ломтик со скороды, пожевал.
       - Да. Любовь, она придает женскому сердцу особый привкус.