Глава 16. На новом месте

     По подсказке двоюродного брата Шацкого Дмитрия, который работал на оборонном заводе, и с его помощью я перебрался из деревни в небольшой приморский посёлок с названием Двуякорный. Здесь находился завод, который занимался гидроакустическими исследованиями и испытанием новейших гидроакустических систем. Вначале июня 1954 года (мне было 17 лет)  я поступил матросом в морской цех. В первый же день моей работы на море было волнение больше двух баллов. Мы болтались в море около восьми часов. Катер водоизмещением 50 тонн сильно качало. Через некоторое время радист лёг пластом на планшир и беспрерывно кормил рыб содержимым своего желудка.
      А мне – хоть бы что! Я стою в ходовой рубке, совершенно спокойно взираю на радиста и не понимаю его страданий. На своём посту у штурвала стоял капитан катера.
-    Ты первый день на море или бывал раньше?
-    Нет, не бывал.
-    Тогда почему же тебя не берёт морская болезнь?
     Тут я сообразил, что беспомощное состояние, землистый цвет лица и почти безумные глаза и есть проявление морской болезни. На вопрос капитана я пожал плечами.
     Задняя переборка ходовой рубки имеет отделение, в котором размещается рация, небольшой откидной столик и стул для радиста. Взглянув на рацию, я вспомнил, что у нас в деревне некоторое время квартировалась рота солдат, которые занимались поиском и уничтожением боеприпасов вокруг села. Солдаты ходили с рацией за плечами, включали её, вели переговоры с помощью телефонной трубки. А мы (пацаны) крутились рядом, присматривались, потом азартно обсуждали, как это делается. К моему изумлению рация оказалась точно такой же. На передней панели тревожно замигала красная лампочка, и я помню, что это был сигнал вызова.
-    Кто-то вызывает нас по рации, - сказал я капитану. Капитан попытался поднять радиста, но тот, весь обвешанный зелёными слюнями, с выпученными глазами, не понимал, что надо ещё выполнять какой-то долг. Капитан вернулся в рубку.
-    А ты случайно не знаешь, как включить рацию?
     Я знал. Я помнил, что солдаты щёлкали клювиком включателя, снимали трубку и на ней нажимали кнопку. Я так и сделал. В ней сразу же послышался голос радистки с центра.
-    Вобла, вобла, отвечай, где ты пропал?
-    Это наш позывной, - сказал капитан, - а центральный пост - «Вышка», отвечай им.
-    Алло, Вышка, это Вобла, - начал я несмело. А в трубке вдруг раздался грубый голос начальника полигона:
-    Уволю, … твою мать! Марш из рубки! Отдай трубку капитану.
     Я с перепугу вскочил и уронил трубку, которая повисла на проводе. Капитан взял её и пытался говорить, но у него не получалось. А в это время из трубки извергался поток многоэтажных «приветствий». Я вспомнил про кнопку на трубке, показал капитану, тот нажал её, и тоже зычным голосом заставил умолкнуть словоохотливого начальника. Затем   объяснил ситуацию и получил указание возвращаться в бухту. На другой день на катер пришёл другой радист. Того, вчерашнего, уволили. Вообще, теперь радисты менялись часто.
     А меня радио привлекало. Началось моя любовь к нему ещё в отроческие годы. Правление колхоза наградило радиоприёмником бригаду, состоящую из жителей нашей деревни. Радиоприёмник без инструкции никто не мог включить, а у меня это получилось, поэтому я был назначен ответственным за его включение и выключение.
     Сейчас, когда катер приходил в заданную точку, команда некоторое время была свободна. Я в это время крутился возле радиста, наблюдал, расспрашивал. Вскоре я уже знал позывные всех радиоточек, мог подстроить частоту для связи с любым оператором Кроме того, радист по совместительству был гидроакустиком. По особой команде с вышки он включал гидроколонку для прослушивания морских глубин и сопровождал проход самодвижущегося под водой аппарата, засекал по секундомеру и докладывал в центр.
     Я проработал матросом полгода, В этот период с радистами происходила чехарда. Их нехватало. Их постоянно перебрасывали с одной точки на другую. Из-за этого работа замедлялась, план оказывался под угрозой срыва. И однажды меня вызвали в кабинет начальника морского цеха, там же находился начальник полигона (Каляка Николай Иванович). Мне он сразу не понравился: морда бульдожья, глаза исподлобья. Кроме того, вспомнилось, как в первый день моей работы он крестил меня трёхэтажными матами, не зная, правда, что я посторонний.
-    Мои радисты рассказывают, что ты умеешь работать с рацией и гидроколонкой.
-    Умею.
     Меня выпроводили. А на следующее утро отправили к начальнику полигона в группу радистов. У меня было двоякое чувство: с одной стороны, радист – это специальность и более высокий тариф по оплате, с другой, мне совершенно не нравился начальник. Конечно, я остался и добросовестно работал полтора года, но постоянно чувствовал некий страх перед ним. И однажды допустил ошибку. 
-    Уволю, … твою мать! Марш из рубки! Отдай трубку капитану.
     Ошибка была не совсем моя. У меня в то время был стажёр (Владимир ЛаскАвый), который уже прошёл полный курс стажировки, это был его последний испытательный день, завтра он должен был получить допуск к самостоятельной работе. И я доверил ему полную проводку изделия. Действовал он уверенно: включил все приборы, опустил шумоизлучатель за борт и принял с вышки первичную команду. Дальше слежение шло по секундомеру, и через определённое время он должен был включить следующую. Всё так и было, и я был спокоен. Но подводный аппарат не появился. В чём дело? Оказывается, на длинном кабеле была круглая коробка с двумя тумблерами. Надписи не чёткие, затёртые. Когда рычажки тумблеров торчат в разные стороны это означало, что один включён, другой выключен. А когда оба выключены или включены, рычажки торчат в одну сторону, и надо внимательно присматриваться – в какую. Стажёр этого не сделал, и вместо того чтобы включить второй, он выключил первый. А я не проверил, за это и поплатился. Капитан, которого прислали снять меня с точки и отвезти на берег, доложил, что шумоизлучатели лежали на палубе. Дурак он - там всегда лежали запасные. Однако никто не интересовался истинной причиной срыва испытания. Некоторые начальники, поддаваясь сиюсекундным эмоциям, ломали судьбы людей, как говорится, через колено.
     Я был ещё мальчишкой, и расплакался перед начальником отдела кадров. Пожалев меня, он отправил обратно в морской цех матросом. Там меня уважали.
     В рабочий посёлок я перебрался в основном из-за того, чтобы иметь возможность продолжить общее среднее образование. Я сразу пошёл в восьмой класс средней школы рабочей молодёжи и через три года получил документ о среднем образовании. В те годы (1957) он назывался Аттестат зрелости. И надо же было случиться счастливому совпадению – вышел указ генсека Н.С. Хрущёва о приоритетном принятии рабочей молодёжи в ВУЗы. Я немедленно воспользовался этой поблажкой и поступил в Харьковский политехнический институт.