Гостинец сверху

Снег идет. Первый снег.
Крупные белые хлопья падают на двор, подстригая с каждой минутой желтый ежик травы, что упрямо пробивается сквозь пушистое зимнее одеяло. По двору бегает собака и бестолково ловит снежинки, громко клацая розовой зубастой пастью.
На крыльцо выходит хозяин в тулупе, трусах и обрезках валенок на босу ногу. Чешет седую недельную щетину и произносит короткую фразу, первая часть которой сухо констатирует текущую метеорологическую ситуацию, зато вторая – несет ярко выраженную эмоциональную нагрузку.
Внезапно где-то вверху, за серыми низкими облаками, раздается тихий звон колокольцев, удаленный крик, что-то среднее между «йо-хо-хо» и «бе-ре-гись», и на заснеженный двор глухо падает увесистый сверток, запакованный в синюю бумагу и перевязанный красной лентой. Еще, метрах в десяти от свертка на землю шлепается лепешка оленьего помета, и некоторое время пес жалобно скулит, разрываясь между двумя объектами и совершенно не понимая, что делать в первую голову: обнюхивать ли кулек, или немедленно брать след!
У хозяина такой дилеммы не возникает, он уверенным шагом направляется к свертку и пинает его носком валенка, чтобы убедиться, что это не бомба. Неведомо, как убедившись, кряхтит, поднимает кулек и, прижимая его к груди, несет к крыльцу. Собака, избавленная от выбора, делает стойку у оленьей кучки и, задрав голову кверху, оглашает окрестности счастливым звонким лаем.
В доме, отряхнув кулек от снега, сбросив на пол тулуп и подтянув трусы, хозяин несет добычу к заставленному грязной посудой столу, отодвигает в сторону стакан и блюдо с остатками селедки в масле и ставит кулек на освободившееся место.
Дрожащими пальцами пытается развязать ленту - безуспешно. Пытается порвать – тот же результат. Берет со стола тупой нож со следами засохшей еды и некоторое время остервенело пилит им красный шелк. И наконец – лента  сдается. Ее свернувшиеся остатки падают на стол, а грубые пальцы хозяина рвут оберточную бумагу.
Под бумагой оказывается картонная коробка с крышкой. Совсем потерявший терпение старик переворачивает коробку вверх дном и вытряхивает на стол. И из коробки высыпаются:
- Кукла-солдат с винтовкой и с открыткой, на которой крупным подчерком написано: «Ванятке с Новым годом от бати с мамкой»;
- Пара шерстяных носок и пара варежек из грубой шерсти, с неумело вышитыми на них подслеповатой бабушкой звездочками снежинок;
- Пара оранжевых мандаринов и плитка шоколада «Аленка», пахнущая сладкими духами. Не Шанель, нет. Скорее Красная Москва;
- Чекушка Столичной и три пачки Явы. Одна из пачек открыта, и там не хватает пары сигарет. Видать, у того, кто собирал второпях эту часть гостинца, не было под рукой другого курева, а курить - шибко хотелось.
- Детский рисунок с елкой, Кремлем и Дедом-Морозом. Или, почти с елкой, Кремлем и Дедом-Морозом, поскольку рисунок не закончен, как будто юного художника прервали на самой середине работы. Вот и от подписи он только две буквы написать успел «П» да «А»….
Собака, залившаяся, было, на своем посту очередной брехливой трелью, вдруг замирает: в доме что-то бухнуло, как будто упал перевернутый стол или шкаф! Движимая самыми нехорошими предчувствиями, она поворачивается к избе и вытягивается в струну, но тут же с облегчением садится на снег – на пороге появляется хозяин, живой и невредимый.
Однако, облегчение ее уносит прочь быстрее, чем запах заячьего следа сдувает пронзительным зимним ветром. Хозяин, красный, полуголый, со сморщенным, как старая кожаная варежка, лицом и с текущими по щекам струйками непонятной жидкости, держит в одной руке двустволку, а в другой – патронташ. Собака с рычанием озирается, ища невидимого врага, а хозяин, переломив ружье об колено, дрожащими пальцами, матерясь и всхлипывая, заряжает его, а потом –  палит в небо, целясь в бешено летящие над избой облака. Потом – опять перезаряжает, и опять палит. Потом – еще и еще. И так продолжается до тех пор, пока собака не глохнет окончательно от грохота и пороховой вони, а патронташ – не иссякает.
Тогда хозяин разворачивается и на нетвердых ногах, пошатываясь, бредет обратно в дом.
Пить водку. А чо, не пропадать же?