Весенние разговоры отрывок Воздушный корабль

...Звонить в Москву Юнна  приходила к Варежке. Во-первых, чтобы никто из домашних не знал, не слушал и рядом не толкался. Во-вторых, Варежкин отец так часто говорил с Москвой, что телефонные счета никто не пересчитывал и не дознавался, кто звонил, кому и зачем – счета приходили пачками.
Варежка всегда звонить разрешала. Она шла на кухню готовить чай – вкусный, с бутербродами и абрикосовым вареньем, а Юнна оставалась одна в огромном солнечном зале, с незримой поддержкой мудрых прекрасных книг, полками с которыми были уставлены все стены. На высоких окнах беспорядочно вились, зеленели, кудрявились и расцветали какие-то диковинные растения, на полках среди книг пели и шумели морским прибоем внутри себя громадные морские раковины, а в стоявших повсюду – на стульях, на подоконниках, на выступах стен – театральных коробках-макетах бегали, заламывая ручки, крошечные эльфовские человечки в пышных костюмах, коронах, латах, мантиях, чепцах, кружевах, бальных платьях «декольте» и монашеских рясах и разыгрывали сцены из Шекспира, Мольера и Лопе де Вега.
Юнна сидела  на диване в обнимку с Варежкиными, из детства, потертыми и оттого еще более любимыми игрушками и с телефоном на коленях, и смотрела в огромное старинное зеркало напротив. Там отражался пушистый клетчатый диван, Юнна, прижавшиеся к ней верные плюшевые собаки и медвежата, плющ и хмель, сплетающие над ее головой свои цветущие ветви-листья, и фарфоровые трубы морских раковин. И Юнна, неотрывно глядя в зеркало и видя себя в блестках золотой цветущей пыли и в венке живых листьев и цветов, набирала номер и с замиранием сердца вслушивалась в глухую перекличку телефонных гудков.
Потом она плакала от невозможного счастья и вытирала слезы, прижавшись к бархатным игрушечным зверькам, хотя  сами разговоры были настолько незначительны по содержанию, что едва ли она смогла бы пересказать их.
Потом они с Варежкой пили чай и болтали обо всем на свете – то есть о всякой ерунде, глядя на канал Грибоедова, цветущие тополя, летящий в воздухе легкий пух - ах, как  далеко до снега! -  и золотые луковицы лазоревой церкви. И дальше, на подъемные краны, толпящиеся как особые живые существа – железные жирафы - где-то порту, где было море, и куда приходили важные суда с нужными грузами, а еще раньше стекались старинные галлионы с грозными рострами на носу. А на их палубах стояли капитаны со шпагами и брабантскими кружевами на манжетах, с которых, как всем известно, в синие волны сыпалось, искрясь  блестками золото.