Последний миг девятой жизни

             Голубиное перышко, вращаясь в до звонкости морозном воздухе, дерзко приземлилось прямо у носа старого облезлого котяры. Он жадно вдохнул шелковистый, ни с чем не сравнимый  запах добычи. Пасть моментально наполнилась горячей слюной, сточенные  когти инстинктивно сжались. Но голубь был невероятно невозможной мечтой. Доползти бы до мусорного контейнера и, если повезет, найти бы пару не окаменевших от мороза кусков чего-нибудь посильного обломкам  зубов. Но внутренним животным чутьем кот понимал бессмысленность задуманного. Слишком холодная ночь, чересчур редкая шерсть и, уж точно,  далеко не здоровое тело. Смерть уже играет им, как сам кот когда-то играл пойманным,  трепещущим от ужаса воробьем. Страха котяра не испытывал. Кошачья гордость не позволяла этого. Даже от стаи  псов он никогда не удирал, позорно задрав хвост, не шипел, не прижимал уши, а холодно смотрел в глаза врагам, выражая брезгливое презрение. Но у ночи  не было глаз. Может быть, поэтому на сердце было немного тревожно?
             Небо вдруг засверкало, и с него посыпались разноцветные звезды. Воздух пронзительно завонял гарью. Гигантские пылающие цветы  распускались в облаках и со свистом опадали.
Гул восторженных людских голосов спугнул ночь, этого безжалостного врага.
Кот прожил уже немало, чтоб запомнить непременную  связь этих чудных огней и   пиршества  следующим утром, когда мусорные контейнеры наполнятся благоухающими лакомствами.
Дверь, у которой пригрелся котяра, хлопнула, и послышались легкие человеческие шаги. Кот недолюбливал двуногих. Для этого были веские основания. Пара сломанных, чудом заживших ребер, перебитая лапа, зудящий до сих пор шрам на голове. Но сейчас уходить не хотелось. Да и просто не было сил.
Но выбежавшая на улицу девушка не собиралась калечить котяру.
          - С Новым годом! - крикнула она куда-то ввысь, размахивая искрящейся палочкой. Палочка шипела как трусливая кошка, плюясь огоньками, и потом затихла. Девушка хотела  было отбросить ее в снег, но, приглядевшись, заметила котяру и протянула к нему руку. Кот приготовился к боли.
           - С Новым годом, Киса! - повторила она ласковым шепотом. И, нежно погладив опешившего котяру,  нырнула обратно в светлый прямоугольник двери.
            Доброта опьянила кота. Он, презирая себя за слабоволие, поплелся за девушкой. Не знавший ласки, да собственно и не нуждавшийся в ней, гордый, свободный, независимый котяра стал рабски покорным, как полузадушенный мышонок,  уже смирившийся с тем, что его терзают чьи-то когти. Нежность оказалась хуже боли, потому что нельзя было забиться в укромное место и ждать,  когда все утихнет.
Кот дополз уже до порога квартиры,  куда юркнула девушка. И откуда только взялись силы? Дверь была не заперта.
Котяра сам не знал, чего хотел. Просто шел. Может быть, хотел, чтобы  она его еще разок погладила, назвала Кисой,  или просто желал увидеть ее.
             Из квартиры вдруг выглянул холеный сиамец. Агрессию он не проявлял, напротив,  вел себя вежливо, достойно, даже с каким-то состраданием. Шерсть сиамца, не знавшая уличной грязи,  блестела. Сразу видно, голод и боль ему не знакомы.  Но, тем не менее, это был не домашний хлюпик. Об этом красноречиво говорил уверенный взгляд и гордая стойка. Если понадобится, он, не теряя достоинства, защитит не только себя, да еще и отстоит свою  территорию.
             Начинать войну котяре тоже не хотелось. Он вернулся на улицу. Душу раздирало что-то совсем уж противоречивое, в котором и копаться было мучительно больно.
Зажмурившись, он  постарался вернуть память о том нежном прикосновении....
Ночь, наигравшись вдоволь, поглотила его.