Ласковый май как профилактика перитонита

Дело было осенью 1987 года. Мы с Кошкиным, весной вернувшимся из армии,  восстановились в университете, чтобы перевестись на заочное в пединститут и ехать в Назарово жить мещанской жизнью. Но неожиданно оказались вновь на дневном отделении КГУ: декан Петрищев чего-то вцепился в Кошкина. Долго убеждал нас, что решение о заочном обучении неразумно – и в конце концов пообещал дать «семейную» комнату в общаге. На это мы и купились.

Свободных комнат у профкома не было, а поворачивать коней было поздно. Помотавшись «подселенцами» у однокурсников, мы решили идти ва-банк. Я пригрозила поселиться вместе со всеми чемоданами в приемной Петрищева на Маерчака – и нам временно выделили комнатку в первой общаге в Академгородке. Убитую в хлам предыдущими жильцами, холодную и пустую.

Нашими соседками были девочки-первокурсницы с физфака. Просыпались они в 6 часов утра и врубали за стеной на всю катушку «Ласковый май». Возвращались с учебы часов в 5 вечера – и опять врубали на всю катушку «Белые розы» и прочую дребедень. Через месяц такой музыкальной жизни мне уже страстно хотелось поубивать и девочек-первокурсниц, и Юру Шатунова, а на десерт – хлопнуть чем-нибудь тяжелым по темечку самого Разина. Возможно, так бы в итоге и произошло, ну, исключая Шатунова с Разиным, до которых еще надо было дотянуться. Но случился случай, который в корне изменил моё отношение к творчеству детдомовских Робертин Лоретти отечественного разлива.

В конце октября Кошкин поехал на выходные в Назарово. Я с ним поехать не могла – у меня по расписанию в субботу в 2 часа стоял английский, с которым отношения как-то не очень складывались. Решила не пропускать.

Утром проснулась под завывания «Ласкового мая» – а как же! А куда же мы без музыкальной культуры? Еще раз утвердилась в намерении поубивать при случае соседских меломанок. Сходила в душ. Приготовила себе молочную вермишель. И с удивлением обнаружила, что есть её не могу, потому что как-то мне… нехорошо. Вот прямо подташнивает и немного болит живот справа. Дальше – больше, состояние так себе, морозить меня стало. И я решила плюнуть на английский и прилечь, авось, всё само пройдёт.

И прилегла. Предварительно отоварив организм ударной дозой дефицитной в те времена но-шпы.

На самом деле, у меня были все шансы не проснуться. В худшем случае. В лучшем –проснуться слишком поздно. Потому что у меня отродясь пониженная чувствительность к боли, на тот момент ещё и крепко сдобренная спазмолитиком… А меж тем от перитонитов у нас до сих пор люди умирают. Что уж говорить про конец прошлого века!

Но в пять часов пополудни домой вернулись девочки-первокурсницы с физфака. И врубили своих сладкоголосых подкидышей во всю мощь хрипящих дешёвеньких колонок… И я проснулась.

Коса, конечно же, за несколько часов моего сна спуталась насмерть. Во рту словно стадо слонов устраивало оргии вместе с местными скунсами. Живот ноет. Телу зябко. Я, как грамотная маша (между прочим, собиралась санинструктором в Афганистан!), ткнула пальцем в низ живота справа, резко отпустила и прислушалась к ощущениям. Непонятно. Встала, попрыгала на правой ноге, поджав левую. Непонятно. Как-то вообще всё непонятно… И спать очень хочется. Надо, наверное, просто лечь и поспать. Наверное, я просто устала и, возможно, немного простыла. А живот… ну что – живот? Не первый раз в жизни у меня ноет живот. Поноет и перестанет.

Но на всякий случай я всё же решила подстраховаться. Соскребла себя с кровати и поползла на четвертый этаж к бывшей (в нашей доармейской жизни) однокурснице Женьке Ледовской.

Женька была дома и пила чай с подружкой. Подружку звали Наташа, училась она на юридическом. Больше, к сожалению, об этом добром человеке я не помню ничего. Так вот, пришла я и с порога заявила: «Женя, ты утром приди, пожалуйста, проверь, всё ли у меня в порядке. Что-то мне сильно нехорошо. Похоже на аппендицит, но не очень… Непонятно. Проверишь?».

Женька предложила мне чаю, а её подруга Наташа тихонько вымелась из комнаты. Чему я особого значения не придала. Мало ли куда человеку надо? Вернулась барышня минут через 15 и сообщила: «Топай к себе в комнату, я скорую вызвала!».

– Нафига? – искренне возмутилась я. – Да пустяки, у меня такое уже было, ничего со мной не случится! Сейчас скорая припрется, в больницу поволокут, ничего не найдут – и мне придется по ветру и дождю два часа стоять на остановке, а потом пешком тащиться домой…

– Иди-иди! – подтолкнула меня к двери Наташа. – Я на скорой подрабатывала в прошлом году. Посмотрела таких красавчиков с перитонитами. Лучше пусть зря живьём тебя свозят, чем потом труп вывозить… Это общежитие, между прочим! Людям после этого в твоей комнате как-то жить придется!

Да уж. Юмор юристов и сотрудников скорой помощи меня всегда умилял…

Скорая себя ждать не заставила. Мрачный доктор выслушал мои сбивчивые объяснения,  измерил температуру, потыкал пальцами в живот и буркнул: «Собирайтесь!».

В приёмном покое БСМП меня осмотрели по очереди несколько врачей. Вплоть до дамского. Который ничего «своего» на нашёл и вернул девушку в крепкие руки хирургов. В отделение пациентку «подняли» уже к полуночи. Поместили в палату на 16 коек, воткнули капельницу и оставили в покое.

Уснуть с капельницей в руке и ноющим животом достаточно проблематично. Я прокрутилась до шести часов утра. Благо дело – здесь никто не слушал «Ласковый май» на всю катушку и меня наконец-то сморило. В полудрёме я слышала, как пришла медсестра, ткнула меня в палец остренькой штучкой, взяла кровь и удалилась. Я окончательно задремала.

А через какое-то непродолжительное время вокруг меня образовалась толпа «чертей»: с меня стягивали одежду, забирали часы и обручальное колечко, тормошили и приговаривали: «Кошкина, ну просыпайтесь же, срочно на стол, срочно!». Что-то там такое они нашли в моей крови, что им сильно не понравилось… Очень сильно. До острой необходимости меня порезать.

Медсестричка ткнула мне в руку укол. «Это что?» – «Димедрол!». А-а-а… Нафига было меня будить? Чтобы вколоть снотворное? – вяло думала я. «Настя, поставь ей два кубика!» – донеслось из коридора. «Откуда у меня два? – звонко ответила сестричка, протирая ваткой место укола. – Это последний был!».

Интересное кино, думала я, вплывая в страну грёз и миражей. Больница скорой медицинской помощи… Воскресенье. Утро. А у них – последний кубик димедрола…

– Каталки нет, все заняты!  – радостно известил голос из коридора. – Больная, вы пешком дойдёте?

В голове плавали мозги «а натюрель» под соусом из последнего кубика димедрола. Море было по колено, а маячащий в перспективе скальпель казался не страшнее пилочки для ногтей. Пешком? Да сколько угодно! Ничего, что я голая? Ах, простынка… Хорошая простынка.. А почему она с дыркой? Хирургическая? Какая хорошая простынка… А заверните меня так, чтобы у меня ничего не торчало? Ну я знаю, что на этом шкелете нечему торчать… Но мои худосочные сиськи – не достояние республики, чтобы их тут демонстрировать… Мы куда это идём? Какие у вас коридоры бесконечные… А вы меня обратно приведёте? А то я сама потеряюсь. Уйду в токсикологию… буду там токсикоманить… Хи-хи…

– Весёлая тебе попалась пациентка! – одобрительно заметил сестричке доктор, вошедший вместе с нами в лифт.

– Да уж не то слово… Ни на секунду не замолкает… – ответила Настя с непонятной интонацией. То ли её этот факт веселил, то ли раздражал… Пойми тут надимедроленными мозгами!

Столов в операционной не оказалось. Не так, чтобы совсем, а как каталок – всё занято.

– Настя, ты её пока посади где-нибудь, мы сейчас внематочную зашьём и заберём! – из операционной выглянул рыжий доктор с веселыми глазами. Сестричка сунула меня на тюки с чем-то мягким, уложенные за шкафом. Я привалилась головой к стене – и провалилась в мутный лекарственный сон.

– Кошкина! Кошкина!!! Да куда она подевалась? Где пациентка из первой хирургии? У неё перитонит, куда она ушла? Кошкина!!!

Голос у санитарки средних лет был высокий, почти визгливый. На самом деле, всё это время она с воплями бегала вокруг меня, но разглядеть зарывшуюся в мягкие тряпки фигурку, закутанную в хирургическую простыню с дыркой и рыжими пятнами, не могла.

Я вяло выкарабкалась из тёплого уголка. Перед операционной стояла каталка, на ней лежала, прикрытая такой же пятнистой простынёй, молодая женщина. Вдруг она открыла мутные глаза и дико закричала…

Всё! – похолодела я. Сейчас меня порежут ножиком под местным наркозом. Я буду всё слышать, всё чувствовать, а взрослым при аппендиците не дают общий наркоз… Всё! Смерть моя пришла… Остатки димедрола вытекали из организма вместе с холодным потом.

– Заходите, барышня! – кивнул мне рыжий доктор. – Посидите вот тут, в уголочке. Мы сейчас всё приготовим.

Я изо всех сил старалась завернуться в дырявую простынку так, чтобы не светить сомнительными прелестями. Бригада-то – одни мужики. А у меня то грудь в дырку вылезет, то попа на виду… Я стояла посреди операционной и крутила на себе свою временную одёжку. Изобразить соблазнительную, но целомудренную Афродиту, вышедшую из пены морской, никак не получалось. Получался голимый конфуз.

– Сядь на этот стул и не мельтеши. Что ты суетишься? Можно подумать, мы голых женщин не видели! – подтрунивал надо мной рыжий доктор. Да кто вас знает… Женщин, может, и видели. Голых. Но это не значит, что надо обязательно и на меня в таком неглиже посмотреть!

Стул тоже был хирургический. Точнее, медицинский. Круглый и винтовой. Сиденье крутилось и болталось. Стул стоял у стены, но не плотно – вообще трудно прижать плотно круглый стул к плоской стене. И, сев на него, я первым делом провалилась между стеной и сиденьем… Попа оказалась на полу, а коленки – возле ушей. Простынка с дыркой задралась окончательно неприлично, но вывернуться из этого некомильфо мне никак не удавалось. Вдруг кто-то подхватил меня за подмышки, вытянул из ямы и, пронеся немного по воздуху, опустил мою попу на что-то довольно устойчивое. Как оказалось, рыжий доктор водрузил меня прямо на операционный стол.

– Сиди-ка ты здесь, Чебурашка, пока ещё куда-нибудь не чебурахнулась!

Я посидела пару минут, немножко освоилась, с горем пополам настроила всё ещё мутное сознание на деловую волну… И поинтересовалась:

– А вы меня под каким наркозом будете… резать?
– Под местным. И не резать, а оперировать.
– А можно мне общий наркоз дать?
– Зачем тебе эта гадость? Тут делов-то – всего ничего. Быстренько чикнем немножко, аппендикс уберём – и зашьём. И топай хоть на танцы! А так будешь сутки потом спать. Во рту сохнет, голова мутная…

Так. Никто меня не понимает и молча гибнуть я должна…

– Дяденьки… Миленькие! Ну что вам, жалко, что ли? Можно мне общий наркоз? В порядке исключения? Ма-а-аленький такой, но общий!..

– Ну-у-у-у… Если только в порядке исключения… Саша, дадим ей общий в порядке исключения?

– Может, и дадим, – рыжий доктор оказался анестезиологом. – Но мы когда в порядке исключения – только за натуроплату!

Я растерялась. У меня же нет ничего – с меня даже часы и колечко сняли. И кроме дырявой хирургической простынки предложить мне добрым докторам совершенно нечего!

И тут меня буквально осенило.

– Вот и хорошо! Возьмёте себе мой аппендицит!

Бригада грохнула…

Потом, дня три спустя, рыжий анестезиолог приходил ко мне в гости в палату. И долго, со вкусом, рассказывал моим соседкам, как «эта барышня, не успев проснуться, сняла с нас полный допрос с пристрастием! Чистый прокурор!»:

– Разлепляет один глаз, смотрит им в потолок и спрашивает строго-строго: «А почему это у меня живот болит?». Мы говорим: потому что мы его немножко разрезали, операцию делали, аппендицит удаляли.
«Да? Ну и не зря разрезали?». Нет, не зря. Он практически лопнул уже. Закрывает свой глаз и грозно шипит: «А зашили?!». Конечно, говорим, зашили. Всё нормально. Не волнуйся. Сейчас тебя в палату отвезут.
И тут она оба глаза открывает, круглые такие они делаются, хотя явно ничего она ими не видит, – и норовит подскочить с воплем: «Как – в палату?! Ну-ка, быстро проверяйте тут свои инструменты и тряпки!» Мы ей: зачем, какие тряпки? «Проверяйте! Если вы у меня в пузе что-то оставили, лучше разобраться сейчас!». Наслушалась всяких страшных историй, артистка!