Глава 3. Не для детских ушей...

 Почти никто из них не говорил о войне. Правда, один 19 – летний лейтенант с восторгом рассказывал о том, как ему, командиру взвода, было удобно воевать в части, где командиру роты, старшему лейтенанту, было 20 лет, а командиру батальона,  капитану - 22 года, и потому обращались они друг к другу не по званию, а по имени: Ваня, Вася, Коля.

 Запомнился мне старшина с оторванными кистями обеих рук. В госпитале две кости предплечий каждой из его рук были разделены и превращены в примитивные клешни. Этот старшина, ловко действуя своими «клешнями», охотно демонстрировал всем желающим заплечный солдатский мешок, наполненный поваренной солью, которой он запасся где – то в Средней Азии.

 Он с гордостью говорил о том, какая это огромная ценность, такой мешок соли, нынче в его родных краях. И предлагал всем желающим поспорить с ним о том, сколько стаканов соли уместилось в его мешке.

 Но больше всего разговоров было о женщинах. И, конечно, разговоры были не для ушей 11 – летнего мальчика. И, наверное, поэтому эти разговоры накрепко западали в мои уши. Так офицер с тяжёлым ранением в челюсть, поэтому очень неразборчиво говоривший, ухитрился всё – таки довести до сведенья слушателей, что ему с женой удавалось за ночь - до двадцати раз. Слушатели упорно не верили, уточняли, не ослышались ли они, а он повторял: «Да, двадцать раз!» и блаженно улыбался.

 Пожилой, по моим тогдашним представлениям, майор рассказывал, как он с мед.сестрой из санбата уединился на берегу какого – то водоёма и как у них всё хорошо началось. Но когда, как казалось майору, всё прекрасно завершилось, он неожиданно обнаружил, что его партнёрша потеряла сознание.

 Перепуганный майор без штанов побежал к водоёму, набрал воды в офицерскую фуражку,чтобы обрызгать девушку. И обнаружил, прибежав с водой, что девушка открыла глаза и весело смотрит на него, бесштанного.

 Не видя в ситуации ничего комичного, он обозлился и набросился на девушку. «Ты что, разыгрывала меня?» И получил замечательный ответ: «Что ты! Конечно, нет! Просто я почти всегда в такой момент теряю сознание - от удовольствия.»   

 Моим «опекунам» мама передала небольшие деньги - мне на дорогу. И Лобанов на станциях покупал мне еду: хлеб, варёную картошку, кислое молоко (простоквашу). Еду он выдавал мне небольшими порциями. Один из наших соседей по купе, увидев это, решил, что Лобанов жадничает. И на очередной станции на свои деньги купил для меня простоквашу. Я мгновенно опустошил одну полулитровую банку простокваши и тянулся за второй, когда в купе вошёл Лобанов.

 Он перехватил у меня банку и очень нелестно отозвался об умственных способностях соседа: «Неужели трудно понять, что ребёнок долго недоедал и ему опасно сразу же есть помногу!» Про себя я подумал, что Лобанов, конечно, неправ, чрезмерно осторожничая. Но, видимо, Вера Всеволодовна выдала ему некие конкретные наставления, и офицер честно выполнял эти наставления главного врача.


 На третьи сутки пути по «графику» моей болезни должен был начаться очередной приступ малярии. Но его не было. Смена климата подействовала! В этот день мы проехали Куйбышев (ныне - Самара). В Москву на Казанский вокзал мы приехали на следующее утро, то есть через четверо с половиной суток после отъезда из Орска.

 Лобанов вручил мне остаток денег, проводил до выхода из Казанского вокзала и показал здание Ленинградского вокзала, откуда мне предстояло продолжить поездку самостоятельно. Он сказал, что на этом вокзале я должен найти кассу продажи билетов на пригородные поезда. Мы сдержанно, «по мужски», попрощались. Лобанов ушёл.