Охотники за цеппелинами

ОХОТНИКИ ЗА ЦЕППЕЛИНАМИ
Первый свой сентябрьский урок в 1914 учитель естествознания Захар Платонович Ряполов начал с демонстрации огромной карты Российской империи. Стриженная паства Подсереденского начального училища внимательно следила за кончиком указки, которой остробородый щеголеватый учитель водил вдоль линии фронта:
— Германия и Австро-Венгрия уже потеснены на некоторый участках. Дивизии генерала Самсонова громят их сейчас в Восточной Пруссии. (В село еще не пришли газеты с вестью о катастрофе Самсонова под Сольдау). Высок боевой дух царских войск, которые обязательно добьются победы над супостатом, И ваши отцы и братья под знаменами нашей армии непременно сокрушат германцев и автрияков.
— Господин учитель, — подал голос Ванюшка Литовкин, —Вы-то почему не на фронте?
Учитель опустил указку, на минуту задумался. Как объяснить этому десятилетнему мальцу, почему его отец, Степан Афанасьевич, в первый же день войны получил повестку, а он, здоровый сорокалетний мужчина, остался дома? Объяснения, что его возраст не подлежит призыву, тут вряд ли уместны...
— Видишь ли, Ваня, — сказал учитель. — Я свое отвоевал в японскую кампанию, в Манжурии. Твой отец ведь в то время был дома?
Мальчик согласно кивнул. Но чувствовал учитель, что его слова мало кого убедили в классе. ИI тогда он взялся за эту тему с другой стороны.
— Сегодняшняя русская армия, — заговорил учитель, опустившись на стул, — совсем не та, что была еще девять лет назад Сегодня у нас есть целые боевые части аэропланов, громадные морские крепости — дредноуты, подводные лодки. Поэтому нынешняя война — это война техники, в которой люди лишь управляют умными машинами. И вот я, ваш учитель, хоть и не нахожусь нынче на фронте, но сделал уже многое для победы. Вы спросите—как это? И я отвечу, что до того как стать учителем, я проработал на Русско-Балтийском заводе, где собирают
боевые аэропланы, и еще учился в городе Севастополе на боевого пилота. И хоть воевать в небе мне не пришлось, но я, можно сказать, тоже участвовал в обеспечении армии самолетами. И если Государь призовет, то я вновь вернусь на службу. Однако надеюсь, что война закончится раньше, чем возникнет необходимость в призыве на фронт моего 1874 года рождения резервистов...
Но напрасными оказались надежды учителя. В апреле 1916 года Бирюченский воинский начальник вызвал его в призывную комиссию. Подполковник Троицкий, высоченный военный с пышными бакенбардами, показала Захару Платоновичу телеграмму:
— Извольте видеть, распоряжением шефа русской авиации, Великого князя Александра Михайловича вы подлежите призыву на фронт с одновременным присвоением вам чина вольноопределяющегося. Поэтому я не буду записывать вас в эшелон новобранцев, а рекомендую самостоятельно отбыть в Севастополь, в летную школу. Там формируется ваша часть. С Богом, господин вольноопределяющийся.
Через час в цейхгаузе Захар Платонович получил солдатскую форму с нашивками, отличающими ее носителя от рядовых, а вахмистр цейхгауза прогудел:
— Господин вольноопределяющийся, вашему чину не положено иметь бороды и усов. Извольте к цирюльнику...
Так и отбыл Захар Платонович Ряполов к месту назначения, бритым, в солдатской форме. Уже в вагоне, закрывшись в теплушке проводника, подгонял под свою фигуру гимнастерку и брюки. На вокзале в Севостополе из вагона уже вышел аккуратный военный. Взяв извозчика, попросил отвезти себя в Мамашанскую долину, на речку Кача, где располагался учебный аэродром.
Полковник Стоматьев, начальник школы, принял сухо. Но когда узнал, что вольноопределяющийся Ряполов имеет диплом пилота-авиатора Императорского авиаклуба, то расплылся в улыбке:
— Голубчик, это же совсем другое дело! Сейчас я вас по¬знакомлю со штабс-капитаном Евграфом Николаевичем Крутенем. Знаете его?.. Ну, тем более! Так, вот, Евграф Николаевич уже сбил на фронте четыре немецких аэроплана, а сейчас
набирает экипаж для воздушной крепости — самолета «Илья Муромец». Вам, право, повезло, вольноопределяющийся!
Штабс-капитан Крутень с прищуром осмотрел Захара Платоновича, потом достал записную книжку, полистал ее:
— Старший урядник Ряполов?.. Это с вами, батенька, в 1909 году мы едва не столкнулись над Финским заливом? Вы еще летели на «моране»? Ух, и зол же я был на вас... Впрочем, мы тогда сделали неверный разворот через крыло и я уж грешным делом считал, что такой пилот долго не пролетает. Рад, что ошибся.
Крутень подобрал в экипаж «Ильи Муромца» еще шестерых молодых расторопных парней. Правда, летать до того им не приходилось.
—Не беда, — успокаивал их офицер, — ваше дело уметь стрелять да метать бомбы. Самолетом будем управлять мы с вольноопределяющимся.
С сим и отбыли на фронт. Летели на новеньком четырех¬моторном самолете. Оба летчика знали, что в мире еще нет подобных крылатых машин, способных поднять на борт до 90 килограммов взрывчатки. Устойчивая и в меру комфортабельная машина оторвалась от летного поля училища 2 мая, и уже вечером опустилась на поле киевского аэроклуба. Здесь располагался штаб Великого князя Александра Михайловича и формировались летные команды. Два дня «Илья Муромец» Крутсня простоял на запасной полосе. Пилот и штурман Ряполов в город не ушли, время праздно не проводили. Изучали машину, проверяли ее, делали замечания техникам аэроклуба. Те в сотый раз отвечали Крутеню:
— И это уже подтянули, ваше благородие... И ланжероны проверили... Так точно, и растяжки отрегулировали!
Вечером 4 мая летный состав собрали в помещении аэроклуба. Сам Великий князь, видный красивый мужчина в полевой форме, знакомил пилотов с фронтовой обстановкой.
— Войска измотаны позиционной войной, — приятным баритоном гудел он, — но летом фронт двинется. Пока это, естественно, не подлежит огласке, но чтобы провести подготовку к наступлению в тайне, мы должны нейтрализовать разведку противника. И если ее лазутчиками на земле занимается главный штаб, то воздушные шпионы — целиком на нашей совести. И здесь особую роль мы отводим самолетам типа «Илья Муромец» и «Русский витязь». Их командиров я попрошу остаться после общего собрания офицеров.
И спустя час, когда пилоты истребительных машин ушли, Великий князь продолжил для оставшихся:
— В целях разведки противник использует дирижабли типа «Цеппелин». Это циклопические сооружения, представляющие из себя начиненную водородом сигарообразную оболочку и подвесную вместительную кабину с двигателем. В воздухе дирижабль, в силу его предельного оснащения пулеметами, практически неуязвим. И с земли мы пока не можем с ним эффективно бороться из-за отсутствия орудий вертикального обстрела. Поэтому вся надежда — на авиацию. Сразу скажу, что Государь император обещал каждый уничтоженный «Цеппелин» отмечать орденами для господ офицеров и Георгиевскими крестами для нижних чинов. Словом, вы и будете заниматься охотой за дирижаблями. А теперь, господа, потрудитесь выслушать приказ о вашей росписи по армиям и корпусам.
* * *
12 мая 1916 года «Илья Муромец» штабс-капитана Крутеня приземлился на летном поле аэродрома под Черновцами. Коноводы подвели битюгов, чтобы отбуксировать самолет к месту стоянки, н тут Ряполов окликнул высокого светлоголового урядника:
- Никак — Степан Афанасьевич?! Да не отмахивайся ты, : это действительно я — учитель Ряполов. Ты что, служишь тут?
Вместо ответа Степан Литовкпн крепко пожал Ряполову руку, распустил кисет. Когда закурили, сказал:
— Я тут аэродромной конюшней командую. Десять человек в подчинении да сорок лошадей. Вчера ночью обстреляли нас
с дирижабля, двух битюгов покалечили, да аэроплан спалили.
— Ночью? — удивился Ряполов. — А как же они видят?
— Прожекторами светят. И ведь повадились, подлецы: как полночь, так тут как тут. Сейчас, чуете — ветерок с запада
тянет? Так они идут без шума, двигателей не запускают. Небось, и нынче прилетят.
С новостью этой Ряполов сразу же поделился с командиром. Тот призадумался.
— Ночью мы летать, увы, не можем. Так что выкиньте из головы, вольноопределяющийся, самое эту мысль. А самолет
надо увести с поля и получше замаскировать. Сами же поподробнее узнаем, где у немцев стоят их причальные мачты и разгромим дирижабли днем в ближайшее время. Такой мой приказ, н я от него не отступлюсь.
* * *
Но отступиться Крутеню пришлось. Уже вечером этого же дня он вызвал к себе в палатку Ряполова. На удивление вольноопределяющегося, штабс-капитан говорил, тщательно пакуя
свой чемодан:
- Вот — уезжаю немедленно в Москву для тренировок на новых аппаратах-истребителях. Вместе с прапорщиком Арцеуловым получили такой приказ. Знаете Константина Константиновича?.. Ну, ничего, еще узнаете. Да, «Илью Муромца» оставляю на вас. Полетайте с недельку осторожненько, попривыкните к аппарату. Я уже попросил начальника штаба не давать вам пока боевых заданий. Помню ведь, что у вас разворот через крыло неважно выходит... Ну, давайте на прощанье поднимем стаканы!
* * *
Так в одночасье из штурмана вольноопределяющийся Ряполов оказался пилотом. Выйдя от Крутеня, он распорядился укатить самолет с летного поля, под сень небольшой рощицы. Потом в свою палатку пригласил Степана Литовкина. Тот явился, неся за пазухой ясно выпирающую бутылку:
Вообще-то хмельное у нас запрещено, — улыбнулся он,— ну да тут удочки взял, айда на Прут, там во-от такие лещи водятся! Посидим, да еще ужин неплохой состряпаем.
По тому, какие у Степана Афанасьевича были снасти, в нем сразу угадывался испытанный рыболов. Дома, на Тихой Сосне, он имел свою лодку, привязанную в Малобыково у свояка в огороде. Закидушки, верши, саки да удилища с крутушками — все это он имел и здесь. Теперь Степан нес на плече два длинющих удилища, на леске каждой поблескивали по целой гирлянде крючков.
На подходе к реке остановились, пропуская колонну забайкальских казаков. Те гарцевали, в такт приподнимаясь в седлах, и лихо пели, разом втыкая в небо кончики пик. Высокий тенор-запевала петухом выводил:

- Речка наща быстрая
Текла-текла, текла,
Все шире разливалась,
Как матушка Москва,

Тут же вся колонна рвала припевом воздух: —

-Ура-ура-ура,
Полк песенку поет,
Через речку быструю,
Вновь конница плывет!

Пыль густо висела над казачьими сотнями, делая их пестрые , значки и вымпелы на пиках совершенно серыми.
Колонна прошла, оставив на большаке кучи дымящегося , конского навоза. Но еще долго в зыбком предзакатном небе звенел голос запевалы:
— А рядом Анка-Анечка
Веселая была,
Всю роту рассмешила,
Наутро умерла!

Степан Афанасьевич вновь кинул на плечи удочки, которые во время прохождения казаков держал у ноги, и только и сказал:
-Сила-а-а...

-Ура-ура-ура,
Полк песенку поет,
Через речку быструю
Вновь конница плывет!

Словно подтверждая слова урядника, мощно донеслось от ушедшего войска.
...А потом они сидели у костра, пили можжевеловую настойку, и вспоминали, вспоминали, вспоминали... Стемнело.
— Ванюшка мой будет голова, — твердил Степан Афанасьевич. — Колеса такие соорудил, что верхом на них ездит. Лисапед, твердит, называется. А чего ж вы так поздно женились, Захар Платонович?
— Судьба, брат, то служба, то учеба, все было недосуг. А теперь вот супругу оставил беременной. Условились: коли что со мной случится, то сына Филиппом назовет. В честь деда — гренадера генерала Гурко. Был такой в Балканской войне.
И тут оба разом увидели, как с неба, вытекая из яркой точки, словно световая спица, в землю уперлась яркая полоса.
— «Цеппелин», — почему-то шепотом сказал Степан, и тут же вскочил, словно подброшенный недалеким взрывом. Дирижабль начал бомбить летное поле. И пока урядник и вольноопределяющийся добежали до палаток аэродрома, луч прожектора погас,унеся темный небесный силуэт в сторону. А на поле
горели два «ньюпора, только накануне полученные в часть.
* * *
Утром вольноопределяющийся Ряполов был в палатке начальника штаба. Моложавый полковник пригласил его сесть, предложил стакан чаю:
— Штабс-капитан Крутень просил подержать вас недельку в резерве, чтобы вы привыкли к аппарату и небу. Но у меня, Захар Платонович, этой недели нету. Если мы не разгромим этот чертов дирижабль, то нам будет скоро вообще не на чем летать. База нашего «цеппелина» расположена под Раховом, извольте взглянуть на карту. Каждый день наши авиаторы пытаются прорваться туда, но у австрийцев сильна зенитная артиллерия. Мало того, что мы теряем аэропланы от пиратских ночных набегов, еще и днем гибнут летчики на подступах к их летнему полю. Единственная возможность снять этого мерзавца с неба, — подстеречь его на выходе из зоны обстрела их зе¬ниток, ведь цеппелин используется и в дневных операциях. Посему, господин вольноопределяющийся, сейчас же снимите с самолета все лишнее и загрузите его канистрами с бензином, и барражируйте по линии Сучава-Сторожинец-Коломыя. Учтите, что на пулеметный выстрел дирижабль вас не подпустит. Посему вооружитесь легкой пушкой и бейте его издали. К слову: на пилотской корзине нашего разбойника ясно читается надпись готикой «Фердиданд».
Самолет заправили «под завязку». Напихали во все отсеки канистр с горючим, на переднюю открытую площадку установили легкую пехотную пушку. Штурмана у Ряполова не было, и из всего экипажа он один мог вести самолет.Стрелки заняли свои места, техники ушли к моторам.
Взлетели. Самолет «Илья Муромец» был совершенно уникальной конструкцией. Гигантская фанерная птица-биплян выглядела чем-то вроде летающего барака. Громадные размеры позволяли ходить по нему, как по казарме, а перед пилотской кабиной была открытая площадка, с которой широко открыва лись окрестности. Это был настоящий небесный грузовик. Но его внешняя неуклюжесть являлась обманчивой. Конструктор Игорь Иванович Сикорский создал его именно как боевую машину, многоцелевой аэроплан, небесный танк. Истребитель мог взять «Илью Муромца» разве что тараном и зенитки, даже пробив плоскости, не выводили самолет из боя: на своих громадных крыльях он легко планировал.
Но самолет вольноопределяющегося Ряполова, начиненный горючим, был легко уязвим. Ведь достаточно одной пули в канистру, и последствия не надо предугадывать. Поэтому командир велел всем членам экипажа постоянно вертеть головами, не прозевать австрийских самолетов.
...Летели. Земля легко проворачивалась под аэропланом, горбясь у горизонта цепью Карпат. У Коломыи повернули на юг, поплыли к Сторожинцу. Внизу, словно серные головки, брошенные на горячую плиту, вспыхивали снарядные разрывы. У дубового леска лагерем стояла вчерашняя казачья дивизия, а ее разъезды виделись в разных местах впереди русских окопов... У Сучавы легли на правое крыло, вновь ловя стрелкой компаса север.
Дирижабль увидели внезапно. Крупная голубая сигара почти слившись с небом, скользила в сторону Черновиц. Возможно, наши авиаторы и не заметили бы небесного пловца, если бы дирижабль не начал стрелять первым. Троссирующая нить крупнокалиберного пулемета запульсировала у самого носа самолета, потом, сделав круг, ткнулась в обшивку хвостового oперения. Оттуда потянуло дымком, пилот бросил машину вниз, и тут же стрелки аэроплана в два пулемета застрочили в сторону дирижабля. Но тот поспешно уходил, сияя на солнце блестящим диском пропеллера. «Илья Муромец» лег на курс следом за цеппелином, но дирижабль открыл столь плотный огонь, что самолет пришлось придержать. Тогда ударила пушка «ИльиЯ Муромца». Попасть в воздушного пирата, увы, не удалось. Дирижабль ушел за линию фронта и оставил о себе в намять лишь название. «Нахтигаль» — выведено было белой краской на его синей кабине. Это был не тот аппарат.
...А ночью вновь пожаловал «Фердинанд». По нему налили из винтовок и пистолетов, пытались повернуть жерлом кверху мортиру. Но дирижабль ушел, повредив продовольственный склад и в щепки разнеся блок дощатых отхожих мест. Остатки ночи солдаты тушили огонь, кривясь от тяжелого духа, шедшего от развороченных ям.
В десятом часу утра вестовой принес сообщение в штаб авиаотряда о том, что минувшей ночью австрийский дирижабль разбомбил на станции санитарный состав и выбросил баллоны с газом зорин. Погибли несколько сотен человек. Ряполов узнал обо всем этом, со злостыо садясь в пилотское кресло перед патрулированием на прежнем маршруте.
«Илья Муромец» улетел. Но если бы командир авиаотряда подполковник Терещенко мог проследить за его дальнейшим маршрутом, то мало что понял бы. Потому что аэроплан через полчаса после взлета опустился на выгоне у селения Залещики. Пилот развернул машину точно против ветра и выключил мотор.
— Отдыхай, ребята! — велел Ряполов экипажу, а сам достал карту-двухверстку. И начал буквально ползать по ней карандашом, стараясь накрепко запомнить наземные ориентиры. Особенно внимательно Захар Платонович изучал подступы к своему аэродрому. Ведь то, что он задумал, не допускало вероятность ошибки.
И поднял он воздушный корабль в небо уже в сумерки. Он понимал, что подполковник Терещенко уже очень волнуется, ведь по прикидкам подполковника, горючее в самолете давно кончилось...
Солнце уже упало за Карпаты, затемненные села и фольварки просматривались внизу темными пятнами. «Илья Муромец» медленно плыл над Прутом в надежде увидеть в небе «Фердинанда».
* * *
А по взлетной полосе аэродрома нервно прохаживался подполковник Терещенко, бессмысленно поглядывая на циферблат наручных часов. Он уже раскаивался что, вопреки воле Крутеня, доверил боевой самолет необстрелянному «вольноперу». Наверняка сбили его, иначе бы давно вернулся.
И тут внимание подполковника привлекла солдатская тень с громадным мешком на спине. Тень кралась по кромке летного поля к рулежной дорожке.
— Стоять! — рявкнул подполковник, и тень уронила мешок. Подполковник несколькими прыжками нагнал темного незнакомца и схватил его за гимнастерку:
— Стоять, шельма, а то застрелю!
И когда запыхивавшийся офицер поставил солдата «во фунт», тот четко произнес:
— Извиняюсь, ваше высокоблагородие, но я исполняю приказ вольноопределяющегося Ряполова!
— Кто таков, шельма?!
— Старший урядник Литовкин! По приказу вольоопределяющегося Ряполова велено сразу после пролета австрийского
дирижабля разложить на земле знак "Т" из простыней, чтобы аэроплан мог сесть.
— Так значит... Ряполов решил дождаться в небе дирижабля?
— Так точно, ваше высокоблагородие!
Подполковник застегнул кобуру и несколько раз прошелся мимо солдата. Потом велел:
— Выполнять приказание пилота. Но пока дирижабля нет — шагом марш в палатку!
Подполковник перекипел в душе, пока прохаживался вдоль полосы. Теперь он одобрял поступок «вольнопера». Ведь сам отдать приказ на его ночной вылет подполковник не мог, а сбить дирижабль днем — пустая затея.
И еще подполковник сразу понял, что воздушный бой произойти может только над летным полем, ведь именно здесь дирижабль обнаруживает себя, включая прожекторы. Значит — с минуты на минуту в небе разыграется трагедия.
И впрямь, он уже различал вдалеке ровное гудение моторов «Ильи Муромца». Словно невидимый гигантский шмель летал где-то в округе, не приближаясь, впрочем, к аэродрому. «Соображает, что близко подлетать нельзя, иначе «Фердинанд» а услышит!» — отметил про себя Терещенко.
* * *
Коротка майская ночь. Уже занималась заря на востоке, но еще не погасла на западе. Вот на все тускнеющем фоне и заметил Ряполов хищное тело «Фердинанда». Из-за безветрия сегодня тот довольно быстро шел на двигателях, держа курс на русский аэродром. Впрыснув своим моторам большую дозу бензина, Ряполов резко двинул самолет навстречу дирижаблю. Бить решил наверняка, с самой короткой дистанции.
А цеппелин, надвинувшись на город, заглушил моторы. К аэродрому он подходил по инерции. Вскоре его яркий луч затанцевал по земле, освещая лежащие на земле кресты аэропланов, крыши конюшни, купола палаток. Но, видимо на дирижабле услышали рев шумящих самолетных моторов, потому что слепящий столб света метнулся по небу и стал резать его в разных направлениях. «Илья Муромец» был уже в сотне метров, когда резкий свет прожектора ударил в глаза пилоту, ослепил
его стрелков.
— Огонь! — отчаянно крикнул пилот, и самолет начал вытряхивать из себя по светящемуся лучу прожектора содержи¬мое пулеметных магазинов. Прикрывая глаза рукой, артилле¬рист на носу дернул шнур орудия и упал рядом.
И в тот же миг, делая тусклым даже свет прожектора, в небе вспыхнул огромный огненный факел. Мощно вспучившись, горящая начинка дирижабля осветила реку, лес, недалекий город, летное ноле и мечущихся по нему людей. Но за миг до взрыва цеппелин успел пустить по лучу прожектора несколько очередей, сразив артиллериста у пушки и угодив двумя пулями в грудь пилота. Ряполова отбросило на спинку кресла, он на миг потерял сознание. Лишь безотчетным усилием воли удержал штурвал, не дав самолету завалиться на крыло. Он глянул вниз, и в отствете летящих на землю пламенеющих частей дирижабля увидел, как шустрые солдатские фигурки растягивают на полосе громадной буквой «Т» белые полотнища. «Не подвел, земляк, сделал, как надо!» улыбнулся сквозь силу Ряполов, заводя самолет с одним горящим двигателем на посадочную полосу. Самолет коснулся земли, побежал, наматывая на колеса простыни, и остановился, завалившись левой стороной в воронку из-под разлетевшейся тут тремя минутами раньше вдребезги корзины дирижабля. Потерявшею еще раз сознание пилота извлекли из кабины, едва разжав на штурвале его закостеневшие пальцы. Он не видел, как затушили мотор, как сняли от пушки мертвого артиллериста, не чувствовал, как подполковник Терещенко поцеловал его в лоб,сказав:
Спасибо, герой...
А потом урядник Степан Лптовкин гнал двуколку с лучшими своими жеребцами в город, где целую ночь не отходил от хирургической палаты в госпитале. И заснул тут же, у двери, лишь пожилой фельдшер в халате с красными пятнами сказал
ему:
— Кризис миновал, выживет.
* * *
Французский журнал «Аэрофиль», июль 1916 год. «Нам телеграфируют из Петрограда, что русский авиатор Ряполов уничтожил еще один дирижабль австрийских войск. Это не вызывало
бы интереса, если бы не шла речь о ночном бое. Сомнителен факт использования тяжелого русского аэроплана «Илья Муромец» в темное время суток. Если же эта телеграмма верна, то фамилия русского летчика прапорщика Ряполова достойна быть поставленной в ряд лучших авиаторов Антанты».
Эту заметку уже в сентябре, в харьковском госпитале дал Ряполову нашедший его Крутень. Тепло обняв, Евграф Николаевич признал, что был неправ, усомнившись в летных способностях Ряполова.

— Кстати! — Крутень раскрыл чемодан, достал плоскую голубую коробочку: — По поручению Великого князя Александра Михайловича я передаю вам крест Святого Георгия IV степени. Награда солдатская, потому что вы в момент совершения подвига еще не были представлены к офицерскому чину. Примите, Захар Платонович, заслужили.
Врачебная комиссия уже в октябре начисто списала прапорщика Ряполова с военной службы. Через неделю он, исхудалый и постаревший, появился па окраине Подсереднего. Стоял бесснежный морозный день. Захар Платонович шел от дома к дому, здоровался со встречными сельчанами, делился с мужиками папиросами. И уже почти у школьного порога его настиг непонятный деревянный стук. Захар Платонович обернулся и увидел мальчугана в валенках и зипуне, который лихо катил на деревянном самокате, ловко объезжая мерзлые кочки.
— Ваня Литовкин? — угадал учитель.
-Он самый! — лихо ответил наездник. Остановившись рядом, утер нос рукавом зипуна и спросил:
— Батьку на войне не видели, господин учитель?.. Он у генерала Брусилова воевал, да вот с июня не пишет нам с маманей.

. . .

Но Степан Афанасьевич Литовкин так и не вернулся с войны. И сам Захар Платонович прожил на пенсионе всего несколько месяцев — умер от туберкулеза в марте следующего, 1917 года. Его жена с маленьким сыном Филиппом уехала куда-то к родственникам, и нахлынувшие революционные события вытерли из сознания земляков память о Георигиевском кавалере — замечательном русском авиаторе Захаре Ряполове. Старики говорят, что еще в пятидесятые годы прошлого века на сельском кладбище можно было найти его могилу.