Дивизион 11. Накануне

   11.
Накануне.

С Ладоги ехали все очень довольные. Очень. Хорошо отстрелялись. Кругом получили отличные оценки. Были, конечно, некоторые шероховатости. Были. Как же без этого?
При стрельбе батареей по локатору, одна пушка «заметалась». Все с отворотом на сто восемьдесят глядели, а одна не послушалась. И нагло «прищуривалась» прямо на самолётик. Неполадка случилась в кабеле. И предохранитель сгорел. Быстренько мы это устранили. А то бы мне статься могло и влететь. Я наблюдающим был. По распорядку стрельбы. Да, ещё и Файзула наблюдал. Для удовольствия. За любимым манёвром. Кричал, визжал. Хорошо за грохотом пушечным не слышно было. Спрашиваю его в перерыве:
- Слушай, Файзула-хан, у тебя глаз-то хороший, а? Не ты нам стрельбу чуть не «сглазил»? Зениточка-то одна, вишь, не за тобой ли дулом вертела?
Развесёлый Файзула ответствовал мне загадочно:
- Ай, ничего не понимаешь. Гляжу – всё отлично бывает. Уйду – неполадки, понимаешь, могут.
А ведь точно излагал, башкирец степной!

Оторвал Дьяк его от созерцания. Погнал по делам водочно-закусочным. Для подтверждения хороших очень оценок. За стрельбу с отворотом. Чтоб на командном пункте утвердились те отметки.
И на тебе!
Соседняя с нами батарея выполняла стрельбу «по конусу». За самолётом тянется на тросе. Макет.
Взводом стреляют Подать команду должен стреляющий взводный:
- По конусу! Наводи!
А потом уже и:
- Огонь!
Это стрельба фактическая. Обстановка – нервная. И это очень мягкое сравнение.
Взводный извёлся, перегорел, командует:
- По самолёту! Наводи!
Ну и выполнили. Дословно.
И влупили.
И трассы очень хорошо пошли. По самолёту. Не зря им «боевые» платили за вылет. Летун «конус» отцепил и умотался.
С КП над полигоном поплыл мат.
Файзула-хан потом причмокивал:
- Ай, зря уехал. Праверять всех нада. Ни кансервы-масервы вазить.
Память,кстати, на цифирьки у него была феноменная. Абсолютно все закладки продуктов по кухне, по всем выдачам-раздачам знал наизусть. До граммов.
Искренне, до азиатского степного восторга, любил стрельбы. Истинный наш поволжский брат.

В Печенгу родную вернулись. В Заполярном кабак посетили. Пушки, тягачи, машины на колодки поставили. Траки чистили, мыли, солярой мазали. Соловей-разбойник изгибами шевелил и бумажками, гильзы стреляные орудийные считал, путался, матерился, начинал снова.
И весной запахло. Солнца много стало. И мороза тоже.

Сокол, майор, зам по второму штату остановил меня на плацу. Сигаретку свою коротенькую, в мундштук засовывая, порадовал:
- Поди, уж засиделся. Собирайся. Поедем в мой дивизион. Во второй. Открывать консервы, закрывать консервы.
Я чего-то несуразно хохотнул:
- Файзулу тоже возьмём?
Сокол мотанул головой, сожалеючи:
- Не получится. Они тут с голода все передохнут. А жаль. Нам бы там, припеваючи, было.
Запоздало, спрашиваю:
- А чего делать-то будем? И куда ехать?
Пыхнул с удовольствием никотином майор:
- Под Мурманск. В артполк. Смазку поменять надо. На всей технике. Стоит на консервации.
Надо бы о деле выяснять, а я чего-то опять не туда:
- Почему, товарищ майор, эти маленькие смолите? Я пробовал. Длиннее, а по цене также выходит.
Задумался о чём-то грустном Сокол:
- Да. Вонючие. Что есть, то есть. Не отнимешь. Привык. Когда-то на мотоцикле гонял. С мундштуком удобнее. Короткие. На ветру не загибаются.

Команду собрали больше взвода. На паровозе поехали. Посёлок Кола. Окрестности Мурманска. Поставили шатровые палатки. В парке, рядом с пушками.
Три недели тихой размеренной жизни. Майор сидел у палатки, наблюдал. Кажется, в город ни разу ездил. Смазать, перемазать – командовали спецы из артполка. Я солдатиков строем водил. В столовую, пару раз в кино. На выборы один раз. За Советскую власть проголосовали.
На главпочтамт катался в воскресенье. Домой звонил. В Ленинград. Одно грустно: денег было с «гулькин…», этот, не помню как. Чего-то нам командировочные не дали вовремя.
Раз вечером Сокол вздохнул тяжко, но решительно:
- Всё. Амба. Куплю «Урал». У Дудника перезайму. Уж не помню, когда и курил за рулём.
Поддержал его по мере сил:
- За пивом сгоняю.
Наскребли всего ничего. Бутылки на три, вроде. А пиво в Мурманске было замечательное. Там вода удивительно мягкая. А пивзавод – рядом. В посёлке Кола. И говорили: варит пиво – чех. Фиг знает, откуда он взялся.

По телефону друзья надоумили, как связаться с Лёхой-шлангом. Он стоял в Североморске. На ремонте. Корабль его стоял на ремонте. Большой десантный. Это естественно. Шланг сам был очень большой. На малом он бы не поместился.
И в будний день, утром, гляжу: между пушек протискивается здоровая чёрная шинель. А над ней круглая довольная рожа.
Шланг! Собственной военно-морской лейтенантской персоной. И ведь, зараза, прошёл через КП полка.
Привёз потрясную воблу. На подлодках только давали в те времена. В больших запаяных банках. Угостил Сокола. Майор без слов меня отпустил. До вечера. С воблой и с сигаретой прошелестел:
- Иди. Не наедайтесь слишком. Домой вернёмся, Дмитриева сменишь, с бумажками набегаешься, пить будет некогда.

Покатили с Лёхой в Мурманск. Дорогой спрашивает меня:
- Кого это сменишь? Ты. Где-то есть ещё больший «чайник» ?
- Обижаешь, морячок. Стану начальничком артвооружения. Глядишь: в кадрах останусь. А ты?
Я ему весело отвечал. На душе птички чирикали. Лёха в кабак вёз. В «Арктику».
Долго обдумывал сей факт Лёха. От природы он очень обстоятельный и несуетливый. Изрёк:
- Ни ты, ни я не останемся. Факт. Обусловленный.
- Это почему же? И шансов не даёшь что ли? – прямо возмутило меня.
Шланг опять рассудительно:
- Я б остался. Мне и форма нравится. На посудине мне все говорят – не выйдет. Нельзя.
- Чего ж это так? Места много занимаешь?
Лёха вздохнул горестно:
- Трепло, ты. Я – мягкий. Натурой. Хоть и габаритный.
Нечто подобное мне ещё лукавый Гасюнас не предрёк. Позже.
Уже за столиком, в узком длинном зале «Арктики», после первой, али второй, спросил Шланга опять:
- А мне чего не даёшь света зелёного? У меня ведь и батька, почитай, всю жизнь в погонах.
- У тебя отец кто? Вот. Журналист. Ты его превзошёл. Не в ту степь только. Языком трепать.
В оркестре импровизировал один бородатый. На коленях – баян. Правой успевал барабанить. Левой тыкал в пианину.
В зале – большинство корешей шланговых. В чёрных мундирах. Я один в сапогах.
Выпили. Я обиделся, кажется:
- Так я значит – трепло?
Хотел ответить Лёха. Когда он выпьет – ещё медлительнее становится. Из-за соседнего столика ответили. Литер моложавенький, мориман испечённый:
- Прав ты, корешок. Вот я тут стиш сочинил:
«В канаве лежит офицер ПВО.
Не дохлый, а пьяный, простите его.
Вчера вызывали его на ковёр.
Сношали, сношали, но он не помёр».
До драки не дошло. Чуть-чуть. На воздух пришлось удалиться. Фамилию литера помню: Осмоловский.
Курили на широкой аллее Мурманска. Без деревьев. Слева на сопке – городская библиотека.
Говорю Лёхе:
- Вот опять ты поил, кормил. А ведь спасибо тебе главное – не за это. Ты первый мне принёс журнал «Москва». С «Мастером».
Помолчали. Шланг подхватил:
- Помнишь, как пиво ходили вдвоём пить учиться?

Мы оба пиво не терпели в юности. Простите меня, все мужики планеты, но я его и до сих пор не жалую. Не облегчает и с похмела.
Пошли тогда вдвоём с Лёхой привыкать. А то стыдно было. Угол Невского и Мойки. На стороне «Баррикады» Буфетик был крохотный. Пиво бутылочное, «Рижское». Сейчас-то скажу: прекрасное! И бутерброды с твёрдокопчёной колбасой. Мы с Лёхой взяли пару пива и четыре бутерброда. За соседней стойкой два мужика взяли пять пива и один бутерброд. Смотрели на нас, как на…, ну, понятно, да?
К пиву мы привыкли слегка, но не полюбили. Не судьба.

Сидели мы тогда на склоне сопки, у библиотеки и не знал я, что через два-три года, в ней, я возьму легендарный журнал «Москва», дам читать Саше Васильеву и три вечера буду наслаждаться, на него глядючи. И переснимать ночью мы будем на фото.
Всё это будет потом, потом…

Пушки второго эшелона были смазаны. Зачехлены. Остались стоять довольные. Мы вернулись в Печенгу.
Прошёл ещё месяц.
Дмитриев готовился к дембелю. Принял его должность Павлючина. Внезапно. Гарбузёнок и я остались при своих. Я с радостью, Гринька со слезами.
На носу – ученья.
Завтра идти на артсклад. Смотреть запасные стволы. Павлючина завлекает.
Неохота…

                Конец  первой  части .