Волчья Кровь, ч. 4

          Боль. Жажда. Жаркая, душная темнота. Боль скручивала мое тело канатом. Я не знал, что такое канат. Я знал только боль. Я проваливался в вязкую трясину, но боль вытягивала меня на поверхность. Я понимал, что остался в живых. Я надеялся все же умереть. Боль служила мне проводником в новом, распадающемся на куски мире. Она помогла мне найти ноги, скованные железом, зажатые над головой руки, тяжелую, пульсирующую голову. Окружающая меня полная, беспросветная тьма звенела железом, стонала, плескалась и нестерпимо воняла. В остановившемся времени, в живой, колышущейся темноте, на самом краю сознания, обожженный болью, я понял, наконец, что закованный в кандалы, я брошен в трюм ладьи, вместе с такими же, как я.
          Рабами.
          Так я, Хендер Эриксон из Акера, гребец и воин Веллихен, стал рабом.

          У нас в Акере никогда не держали рабов. Все гребцы были также и воинами, а значит свободными людьми. Даже наши слуги не были рабами и я не мог, просто не мог смириться с такой участью. Я рванулся, заметался в цепях, выворачивая руки и выгибаясь. Конечно, цепи оказались сильнее, и колодки крепко сжимали запястья. Боль взяла свое, и я затих. Я вгладывался в темноту. Я вертел головой, моргал и таращил глаза, но ничего не видел. Совсем ничего. Так ведь не бывает, чтобы совсем ничего не видеть. Паника сдавила мне горло, задыхаясь, я взвыл и снова рванулся, и кто-то закричал на меня из темноты, но кто - я не видел, не видел, не видел! Мой голос срывался, и я уже визжал от ужаса, и не мог остановиться, пока меня не вырвало.

          Со мною обошлись несправедливо. Я погиб с мечом в руках, не отступив и не струсив в бою, мне полагалось место в Валгалле, за столом у Одина, мне были обещаны вечный пир, вечный бой и самые дивные женщины. Все это у меня отняли и бросили меня в вонючую ладью, в отчаяние рабской жизни с изломанным телом и незрячими глазами. Боли больше не было, мое отчаяние лишило меня сил, и я лишь тупо бился головой о гулкую деревянную переборку. При каждом ударе моя голова вспыхивала белым огнем, и что-то липкое текло по шее. Я чувствовал движение ладьи: вверх по гребню невеликой волны, вниз, вперед, повинуясь движению весел, вперед... Словно со стороны я услышал свой шепот:
          Раз, два, три,
          Как там было дальше? Я не помнил, Я забыл свое имя, не понимая где я и для чего.
          Раз, два,три,

          Я раскачивался вместе с ладьей. Безумие казалось милостью, оно подсовывало бессвязные картины: поднимающиеся со дна водоросли, дым над рекой, парус белый в красную полоску. Теплая волна растеклась вокруг моих бедер.

          Та ночь длилась бесконечно. В следующей моей жизни я часто думал о ней. Неправда. Я никогда ее не забывал. Та ночь, с ее черным отчаянием, душным ужасом, болью и безумием, вошла в мои вены, смешалась с моей кровью и билась в моем сердце до самого последнего вздоха. Прежде я не знал, что меня можно сломать, уничтожить, превратить в слепого безумного раба. Я, норманский меченосец и воин Веллихен, умер той ночью и воскрес совсем другим, обмочившимся побитым псом, ненавидящим весь мир, а себя в особенности.

          Боль уступила отчаянию, на смену которому пришло безумие. Настал черед жажды. Она стала единственной реальностью.
          Раз, два, три,
          Солнце и вода...
          Вспомнил я вдруг, и засмеялся, и заревел, потому что солнца не существовало, только вода, вода. Я сидел в липкой вонючей луже, и вода плескалась вокруг моих скованных ног, оставаясь между тем совершенно недосягаемой. Я снова закрутился, ободрал себе запястья, и в конце концов горько, по-детски расплакался. А гадкая лужа дрожала совсем рядом, и ее поверхность отливала маслом. Все-таки я потерял рассудок. Потому что не сразу понял, что увидел, рассмотрел мерзкую пленку на воде, увидел, как серый предутренний свет вползал в трюм, увидел. Я крепко закрыл глаза. Боясь поверить в такое чудо, медленно сосчитал до пятидесяти, хотел до ста, но не смог, открыл глаза и различил лужи на полу трюма, бело-серое очертание моих ног, кандалы на ногах, цепь. Не дыша, я осторожно оглянулся. Во мраке трюма копошились тени, поблескивало тусклое железо, и я это все видел. Остальное не имело значения. Пытаясь сохранить свой удивительный секрет, я давился смехом и счастливыми слезами, потому что я был спасен, и я видел.

          Верно, так оно и случилось, чудо моего прозрения спасло мне жизнь. Еще два дня и две ночи мы провели в море, и никто не принес нам воды. Вокруг меня умирали люди, а я все всматривался в кошмарные картины и не мог поверить своему счастью. Так что я был жив и даже в сознании, когда днище ладьи заскрежетало о прибрежный песок и крышка люка распахнулась, и двое сошли в трюм и сняли с нас колодки – руки упали плетьми, но я вышел на палубу сам, волоча цепь и спотыкаясь, так мне не терпелось поскорее увидеть солнце и воду и небо. Солнце пряталось за низкими облаками, но я знал – оно есть, так же как и река и низкий болотистый берег, и город на берегу. А еще я увидел на палубе бадью, в которую собирают дождевую воду, и, упав перед ней на колени, вцепился в обод обеими руками, засунул голову прямо под воду и стал жадно глотать, глотать, пока не задохнулся. А то, что меня за такое побили, так это пустяк, главное было удержать подступившую к горлу воду, и это мне удалось.

          На нас надели наручники, соединенные цепью, и отвели в большой сарай на берегу реки, где кроме нас сидели, лежали на полу, стояли вдоль стен десятки закованных в железо людей. Были среди них и дети, но ни стариков, ни женщин я не видел. Знакомых лиц между ними я не нашел, по-сверски никто не говорил, и вообще люди между собой не говорили, но как-будто чего-то ждали. Оказалось – еды. Ее принесли в огромной бадье двое слуг в сопровождении стражников с пиками. Пока за ними не закрылась дверь никто и с места не сдвинулся, зато потом все кинулись на еду, как стая волков, а я впереди всех. Вот тогда и выяснилось в первый раз, что хорошего раба из меня не получится. Кто-то дернул меня за кандальную цепь, и я свалился ничком, больно ударившись лбом о край бадьи. Своего обидчика, крепкого, заросшего рыжим волосом мужика, я атаковал даже не вставая с земли, ударил его под колени, а когда тот упал, забросил ему на шею цепь и стал душить. Он оказался силен, но я был, конечно, сильнее. После трех лет за веслом, да кто знает скольких зим жестокой Гуннаровой науки я мог, наверное, задушить быка. Я кончал рыжего, и он бился на утоптанном земляном полу и никто не пришел ему на помощь. А когда я встал, наконец, и подошел к бадье, все расступились, и пока я ел никто не сделал ни шага. Потому что были они рабами. И не в железе дело.

          После кошмарной ладьи я думал, что никто не станет переживать об убитом мною рыжем рабе, и ошибся. Слуги, пришедшие за опустевшей бадьей, увидели тело и подняли крик, на который сбежались стражники, заорали грозно. Я не знал их языка, но все и так было понятно. Рабы дружно указали на меня, и я встал в своем углу, распрямляя плечи. Куда там. Скованный по рукам и ногам, я и не рассчитывал на особый успех, и меня снова побили, на этот раз крепко, а что еще хуже, приковали к стене, надев что-то вроде ошейника. Ошейник заканчивался цепью, вделанной в стену, и особенно не мешал, но встать я уже не мог. Рабы развлекались, бросали в меня мусор, держась все же на расстоянии. Впрочем, один мужичок, голый по пояс, подошел и стал развязывать портки. Я глянул на него внимательно и твердо пообещал: "Убъю". Тот поверил, подобрал портки, отошел. Я подумал, что толмачи зря едят свой хлеб, ведь важные вещи на любом языке понятны.

          У меня оказались выбиты два зуба, сбоку, и сломан нос. Зубы – ерунда, этого как раз полно, а нос я поставил на место сам, получив от боли странное, мрачное удовлетворение. Так прошла ночь, в течении которой меня никто не тревожил, наступило утро, снова принесли еду, но никто не собирался снимать меня с цепи, и тогда я понял как глупо и серьезно я попался. Снова захотелось пить. Постоянная жажда приводила меня в бешенство, и я сидел на цепи, скрипя зубами и бормоча самые жуткие ругательства и дрожа от ненависти ко всем на свете, когда снова произошло чудо. В тот раз оно явилось в образе чернявого, донельзя замызганного мальчишки, который принес мне воды, прямо в руках. Глоток воды, всего-то, но так он меня тронул, что я взял его мокрые ладошки и прижал к своему разбитому лицу. Так он и носил мне воду, по глотку, а на ночь устроился возле меня. Он назвал мне свое имя, но я его не понял и не запомнил. Наверное, он надеялся найти во мне защитника, но на следующий день меня повели на рынок, и я его больше не видел.
         Вернее, это сейчас я знаю про рынок, а тогда и понятия не имел. Просто вошли стражники, а с ними еще двое в высоких нарядных шапках с мехом и в длинных одеждах, стали тыкать пальцами, отбирая мужчин помоложе. Подошли и ко мне, потянули зачем-то за волосы, но дурацкий ошейник все-таки сняли.
         Я им не противился, пошел за ними послушно, сколько же можно сидеть на цепи да получать по морде.

Часть 5
http://www.proza.ru/2011/12/22/199