Глава 3. Голодные военные годы

 
  В ПОИСКАХ ДРОВ,
 Керосинки и примусы во время войны стали бесполезны - керосина в продаже не было. Повсеместное распространение получили жестяные печки - буржуйки. На них кипятили воду для чая, варили тыкву и картофель, когда они были в наличии.(Никаких других съедобных продуктов в нашем обиходе военных лет не было. Да и картофель с тыквой съедались обычно до наступления весны.)

 Для буржуйки нужны дрова, и добыча дров была моей обязанностью. В одиночку и с другими мальчишками я искал дрова. В дело шло всё - обрезки досок со строек, штакетины от «совершенно ненужных» заборов около разных учреждений, доски от старых «безхозных» сараев и прочее и прочее. Как – то раз мы ухитрились даже содрать доски от пола чердака недостроенного и плохо охраняемого барака.


 Летом 1943 года мама получила участок земли под огород в районе Песчанного озера, то есть всего в трёх – четырёх километрах от нашего дома. И где – то добыла, наверное, выменяла, картофель на посадку. Правда, сажали мы не целые картофелины, а только верхушки их с «глазками».

 Основная часть картофелин давно была съедена. Посадочного материала в результате было килограммов шесть. Забегая вперёд, скажу, что осенью мы накопали более полутора мешков картошки, примерно пятьдесят - шестьдесят килограммов.

 Среди картофеля посадили несколько кустов рассады помидоров и в несколько лунок посеяли семена дыни - «для баловства», как сказала мама. В уходе за этим огородом я уже принимал заметное участие: регулярно поливал рассаду, таская воду ведром из озера за двадцать - тридцать метров, пропалывал сорняки вокруг рассады помидор и проклюнувшихся ростков дынь.

 Когда ботва картофеля поднялась, со стороны стало трудно заметить, что среди картофеля есть дыни и помидоры. Но угроза воровства оставалась. Поэтому ко времени созревания помидоров я пораньше прибегал на огород и собирал их, как созревшие, так и слегка  покрасневшие. Пусть дозревают дома!

 Мало заметные, пока не созреют, дыни, созрев, выдавали себя характерным ароматом, который я чувствовал за несколько метров до приближения к участку. Было радостно и удивительно, что с этого, совершенно неохраняемого, участка у нас ничего не украли.

  ТИФ.
 К осени 1943 года здание школы № 6 освободили от эвакуированных. И с сентября 1943 – го я опять стал учиться в этой школе. В октябре этого же года и я, и мама попали в больницу, заболев брюшным тифом. Заболевание было тяжёлое. И мама и я длительное время были без сознания.

 Я вообще ничего не помню об этой больнице. Не знаю, где она располагалась. Не помню ни одного лица: ни врачей, ни медсестёр, ни соседей по палате. Эти недели (или месяцы?), что я пролежал в больнице, напрочь выпали из моей памяти. В больнице нас остригли наголо. Меня, конечно, эта стрижка ничуть не волновала. Но каково было маме, тогда тридцатилетней женщине!

 Правда, после выздоровления отрастающие волосы у мамы стали виться. Я не помню, как  долго мы лежали в больнице. Похоже, месяца полтора или больше. Вскоре после выздоровления от тифа у меня обострилась другая болезнь - малярия. Два дня я был относительно здоров, а на третий начинался приступ, во время которого я настолько терял силы, что буквально не мог удержать в руках столовую ложку.

 Приступ продолжался несколько часов. Предыдущим летом во время таких приступов мне становилось холодно даже на солнце. Наверное в результате болезней я почти ничего не помню о периоде с сентября 1943 года по февраль 1944 – го. За одним исключением.


 Во время официального построения по случаю начала нового учебного года в строю параллельного 4–го класса я увидел поразительно красивую девочку. И немедленно, с первого взгляда, влюбился в неё. Каждую перемену между уроками я слонялся около соседнего класса с надеждой увидеть её.

 И был счастлив, когда это удавалось. Потом была моя болезнь. Потом были зимние каникулы. А потом были ещё более серьёзные обстоятельства, почти целый год мешавшие мне познакомиться с моей первой любовью. Но всё–таки я успел узнать её имя и фамилию.