Тот самый Триэр

                Часть первая

                ДОБРОЕ УТРО

Он чуть-чуть приоткрыл левый глаз (привычка начинать новый день с открывания левого глаза), скосив его, сквозь нависшую бровь убедился (по ярким пляшущим бликам, проникающим с улицы через оконное стекло и всегда открытую дверь кухни), что настало утро, и ему пришла пора вставать. Зевнув, сладко и протяжно, встал с мягкой и удобной лежанки и хотел уже пойти на кухню, где стоит его голубая миска и в которой (вполне возможно) может найти что-нибудь вкусненькое, да вспомнил о главном – об утренней гимнастике. Теперь она для него обязательна, а когда-то занялся ею из солидарности с лучшим  другом. На раз – потянулся вперед, на два – вернулся в исходное положение, на три – потянулся назад, на четыре – вернулся опять в первоначальное положение. Повторив несколько раз это упражнение, перешел к следующему – стойке на задних лапах и, наконец, занялся легкими прыжками. Последнее упражнение для него предпочтительнее и потому выполняет его дольше и азартнее. Потом, тщательно отряхнувшись и еще раз не менее сладостно зевнув, уже идет на кухню, где между холодильником и столом, за которым обедают хозяева, у стенки стоит его голубая миска.

Увы! Уже издали понимает, что миска пуста. Огорченно вздохнув по поводу призрачности надежд, все-таки подходит и убеждается, что глаза и острое чутье его не обманули. Заодно уж, на всякий случай сунул свой любознательный нос в соседнюю миску, ему не принадлежащую, однако и в ней были лишь одни рыбные запахи. Огорчен, но не слишком. Он умен и хорошо воспитан, чтобы расстраиваться по пустякам. Нет-нет, вкусный и ранний завтрак совсем для него не пустяк. Но… Ему ли не знать, что встает прежде хозяев, что хозяева все еще в своей спальне и не выходили из нее, стало быть, в холодильник не заглядывали, ничего из него не вынимали (уж он-то не пропустил бы этот ответственный момент), а посему, откуда в его миске что-нибудь возьмется? Да, все так, но зачем в таком случае приходил на кухню, а? Затем, чтобы убедиться. Мало ли… Вдруг что-то с вечера осталось, а он забыл? К тому же это не что иное, как привычка (хозяин, правда, называет мудрёно очень; говорит, что это есть безусловный рефлекс).

Огорчение уже забыто. Он вышел из кухни, пройдя коридором (хозяин почему-то прихожей называет), оказался в просторной комнате (хозяйка, понятное дело, выражается красивее, называя гостиной). Подошел к мягкому (он знает; хозяева ему иногда позволяют полежать) и глубокому креслу. Остановился на минуту, чтобы поприветствовать свернувшуюся пушистым клубочком рыжую гордячку с белоснежной манишкой на груди и такими же носочками на всех четырех лапках и что-нибудь пожелать. Но та, даже не взглянув в его сторону, продолжает лежать, будто он пустое место и в комнате нет никого. Обижен, но к такому высокомерному равнодушию привык и смирился.

- Р-р-р, - глухо проворчал он, - хватит спать. Вставай уж…

Не получив ответа на свое вежливое предложение, повторяющееся им каждое утро, пошел проверить, как там хозяева, не проснулись ли? У дверей их спальни прислушался: тишина. Поднял было левую лапу, чтобы зацепить дверь да приоткрыть, чтобы посмотреть, что и как там? От затеи отказался: вряд ли его вторжение понравится; хозяева не любят, когда он их пытается будить, сразу нервничают.

Он возвращается в коридор и останавливается у другой двери: за ней слышит сопение. Он знает чье это сопение – его лучшего друга, Руслана. К нему захаживает запросто, по-дружески. Поэтому открывает дверь и входит. Обнюхав всю мебель, останавливается у кровати. Он вправе (Руслан разрешает, а вот хозяйка, когда застанет, сердится) заскочить и удобно устроиться в ногах лучшего друга на красивом и теплом одеяле, но сегодня ему почему-то не хочется этого. Он всего лишь ставит передние лапы на постель, у изголовья и тычется прохладным носом в руку, высунувшуюся из-под одеяла. Рука лучшего друга тотчас же исчезает. Он, не мигая, смотрит в закрытые глаза, но и это ни к чему не приводит. Он языком дотягивается до щеки. И слышит-таки голос лучшего друга:

- Ну, Эрчик…  Дай поспать… Рано ведь, - не открывая глаз, спросонья говорит ему лучший друг и поворачивается на другой бок.

- Р-р-р, - ворчливо произносит в ответ, - проспишь всё на свете.

Вообще-то, Эрчиком его называет лишь лучший друг. Руслан, значит. С тех пор, когда был маленьким и буква «т» ему почему-то давалась с трудом. Настоящее его имя – Триэр. Почему так назвали? Сам он не помнит. Со слов хозяина получается так: когда щеночком его принесли, то Русланчик (тогда малолетка) потянулся к нему рукой, чтобы погладить по загривку, но он в ответ ощетинился и произнес трижды букву «р». Эти звуки, по мнению хозяина, щенок повторял раз за разом. Вот из-за чего его назвали Триэром…

Он хватает зубами край одела и настойчиво пытается стянуть с лучшего друга, а тот держит и брыкается.

- Эрчик, перестань! – умоляюще просит лучший друг, но Триэр продолжает тянуть одеяло на себя. – Хватит, Эрчик! – лучший друг хлопает ладошкой у края подушки. – Ложись-ка лучше.

Триэру второго приглашения не требуется. Прыжок и он уже, прижавшись к лучшему другу, лежит, Лучший друг, не открывая по-прежнему глаз, кладет свою теплую ладонь на его загривок, легонько треплет (ему это очень нравится!), а потом чешет за ухом (ну, это-то нравится вдвойне!). Так-то он готов лежать долго, да тут чуткое ухо улавливает в коридоре знакомое шевеление. Не иначе, считает он, проснулась хозяйка, а это значит, что его долг пойти и поприветствовать. Триэр соскакивает с кровати. Не дай Бог, если хозяйка его вольность, то есть лежание на кровати, увидит. Достанется. Он меньше всего о себе думает. Он, главным образом, о лучшем друге печется.

- Иди, - говорит Руслан и машет рукой.  – Мама тебя покормит.

Триэр не возражает лучшему другу, покидает спальню и объявляется на кухне, прижимается к ноге хозяйки и определенно глядит на нее снизу вверх.

- С добрым утром, Триэр Трезорович, - говорит хозяйка и по ее мягкой улыбке он понимает, что она сегодня «встала с той ноги» (он не очень понимает, что означает «встать с той или не с той ноги», но так выражается хозяин, которому он доверяет). О ее благоволении говорит и то, что обратилась к нему так – Триэр Трезорович. Надобно пояснить: мать его (опять же со слов хозяев) из чистокровных терьеров, а отец из простых дворовых псов, которого, будто бы, все дворовые мальчишки называли Трезором. Хозяйка склоняется над ним, треплет загривок и участливо спрашивает.  - Проголодался? – Триэр не подает звука, а лишь облизывается в ответ. – Сейчас покормлю, - она идет к холодильнику и чуть не наступает на рыжую усердно умывающуюся гордячку. – И Муська, гляди, тоже готовится к завтраку.

«Явилась, - думает Триэр, - и прихорашивается, чистюля».

Хозяйка достает жареного и с золотистой корочкой цыпленка, отрезает большой кусок грудки, которую Триэр обожает, кладет в голубую миску, отрезает еще кусок, но теперь маленький, - для Муськи. У Триэра слюнки текут, но он, важничая, не спешит. Муська, заметив, что Триэр замешкался, попыталась стащить кусище из голубой миски, но Триэр начеку и предотвращает похищение.

- Р-р-р, - глухо рычит он, - воровка, - ворчит он, косясь на соседку.

Но Муська на ворчливого соседа не обращает никакого внимания, а продолжает, как будто не было  попытки кражи с ее стороны, завтракать.

Доедая грудку, Триэр слышит, как из детской спальни выходит его лучший друг и скрывается в ванной. Что это значит? А то, что его ожидает утренняя прогулка. Он поспешно, хрустя косточками, заканчивает завтрак. Триэр уже готов. Он сидит возле входных дверей, ожидая своего лучшего друга и тихо поскуливая.

- Русланчик! – кричит хозяйка. – Чего копаешься? Триэр Трезорович ждет.

- Ничего, подождет, - беспечно отвечает Руслан.

Триэр, услышав такое от лучшего друга, обидчиво встряхивает головой. Неприлично, считает он, заставлять себя ждать, ведь вот он-то почему-то ни разу ничего такого не позволил по отношению к лучшему другу.




                Часть вторая

                НА ПРОГУЛКЕ

Триэр летит с шестнадцатого этажа, едва касаясь лапами ступеней, и радуется, что лифт глух на вызовы: не любит теснотищу да к тому же где-то за стенкой вечно кто-то стонет, скрежещет, грохает. А тут? Скачи себе в удовольствие. И даже потявкать можно всласть.

Триэр, не оглядываясь, скатывается вниз. И без оглядки знает, что следом, шлепая подошвами ботинок, сбегает его лучший друг Руслан. Триэру даже кажется, что и ему, его лучшему другу, такое сбегание в радость.

Вот и площадка первого этажа. И вечно прохладная дверь. Повизгивая от нетерпеливого желания, заскрёб дверь. Прежде, когда не было вечно прохладной двери, и пахла другая дверь чем-то более приятным, и на ней не горел оранжевый глазик, запросто открывал сам – мордочкой и пружинистыми лапками. Сейчас? Принуждён ждать лучшего друга. Пока не обучен новой  дверной мудрёности. Лучший друг обещает провести для него «мастер-класс». Что есть «мастер-класс»? Триэру неведомо. Предположительно, считает все-таки он,  что это загадочное слово связано как-то с его натаскиванием по части открывания новых дверей. Вообще говоря, Триэр замечает, что чем дольше они дружат, тем  чаще и чаще его лучший друг произносит непонятные ему слова, поэтому приходится до всего дотункивать (слово Руслана, понравившееся Триэру) путем собственных предположений и догадок.

Вот и лучший друг рядом. У него всё мигом получается: пальцем правой руки – раз на какой-то кругляк, левой рукой – два, толчок в дверь и она, нехотя, распахивается. Чудеса! Триэр каждый раз любопытно наблюдает и всегда восхищается способностями лучшего друга. Да, он, Триэр, также не тупой (и это слово перенял от лучшего друга) и многое понимает, но Руслан, его Руслан – бесподобен.

Триэр, проскользнув между ног, первым оказывается во дворе; повизгивая и взлаивая (ни на кого, а просто так, в свое удовольствие), носится по двору, помечая территорию, - каждый угол, каждый столб, каждое деревцо – это его неизменная и ответственная часть прогулки. Потом возвращается к лучшему другу, а у того уже в руках палка. Триэр знает, что надо делать: подходит и с усердием обнюхивает. Запомнив характерный запах, склонив голову на бок и высунув язык, смотрит в глаза лучшего друга: ну, мол, давай; чего ждешь; кидай, а я найду и притащу. Руслан кидает, палка улетает далеко  и исчезает в рябиновых кустах.

- Ищи, Эрчик, ищи! – командует лучший друг. Триэр срывается с места, мчится в том направлении, куда улетела палка, пошуршав под кустом рябины, с палкой в зубах и неописуемом восторге возвращается к лучшему другу и ждет похвалы. – Ты – молодец, Эрчик! – он коротко взлаивает, крутит хвостом и, поставив передние лапы на грудь лучшего друга, пытается дотянуться до лица и лизнуть.

Прежде бывало так, что Триэр пробовал хитрить и чтобы долго не искать, приносил любую другую попавшую ему на глаза палку, но, заметив, что такая хитрость не по душе лучшему другу, прекратил ловчение.

Руслан снова и снова бросает палку, а Триэр раз за разом добросовестно выполняет свою обязанность.

Триэр уже тяжело и часто дышит, однако ему по-прежнему хочется прыгать и скакать.

Лучший друг предлагает другое занятие. Прежнее занятие было на сообразительность, а теперь - на ловкость. В руках – знакомый Триэру тугой мячик. Он понимает. Он отходит на несколько метров от Руслана, поворачивается к нему мордочкой и зорко, не спуская глаз, следит за мячиком. Он ждет. Руслан подбрасывает в его сторону мячик, Триэр, высоко подпрыгнув, ловит его на лету и приносит лучшему другу; вернувшись назад, вновь ждет броска.

Эта забава нравится Триэру и ею он по-настоящему увлечен.

Когда-то Триэру не удавалось схватить мячик на лету либо успевал схватить, но зажимал в пасти столь сильно, что прокусывал. Лучший друг сердился на него. Триэру страшно хотелось угодить лучшему другу, поэтому старался изо всех сил. И мало-помалу стало получаться. Так что теперь все в порядке.

Позабавлявшись с мячиком, Триэр и его лучший друг начинают бегать наперегонки. Триэр всегда первый. Ему нравится быть первым, но иногда, чтобы доставить и лучшему другу возможность насладиться победой, умышленно мешкает.  Руслан, хохоча, обгоняет.

Триэр еще ничего и готов еще баловаться, а вот его лучший друг, кажется, подустал и сел на лавочку. Триэр понимает, что прогулка, увы, близится к своему обычному финалу, поэтому, наслаждаясь свободой, продолжает бегать по двору. Вот он, заметив порхающую бабочку, попытался ее схватить. Неудача! Еще одна попытка, еще и еще, но бабочка, будто подразнивая его, неизменно ускользает. Ускользает все дальше и дальше от дома. Он останавливается возле контейнеров. Останавливается, потому что видит нечто новое: из среднего высокого контейнера торчат мохнатые уши и слышится шуршание. Насторожившись, стал подкрадываться. Он почти ползет, бороздя животом землю. Он уже совсем близко. Он готовится к прыжку, но прежде оглядывается и смотрит в сторону лучшего друга, сидящего к нему спиной. Значит, не видит. Хозяин, хозяйка и лучший друг строго-настрого запрещают ему даже приближаться к  месту, от которого идет шуршание, но ему страшно интересно и это сильнее любых запретов. Триэр уже рядом. Он вскакивает и лает. На его лай из контейнера высовывается большая мохнатая голова.

- Гав-гав, - пролаяла миролюбиво голова и спросила. – Чего надрываешься?

Триэр, увидев незнакомца, удивленно присел на задние лапы.

- Так… это…  я… туда нельзя же…

Незнакомец  долго трясет головой, чтобы избавиться от приставшей к ушам подсолнечной шелухи, и только потом с достоинством отвечает:

- Тебе… гав-гав… нельзя, а мне вот можно…

- Р-р-р…  Даже рыться в… этом?! – спросил Триэр и даже от неудовольствия чихнул.

- А что делать, братец?.. Нужда, знаешь ли…

- Хозяева-то что?.. Не кормят тебя?

Пёс раздраженно фыркнул.

- Я сам себе хозяин.

- У меня, - решил похвастаться Триэр, - есть хозяева…  Любят меня… Знаешь, что сегодня было на завтрак? Куриная грудка. Жареная. Вкуснотище! Обалдеть можно.

- Счастливый, - сказал незнакомец и вздохнул.

- У тебя, что, вообще… никогда не было хозяев?

- Не знаю, не помню.

- А имя-то хоть у тебя есть? Не Трезор ли?

- Точно не Трезор.

- А как?

- Пожалуй, - пес  тряхнул вновь головой, - никак.

- Жаль… очень, - сказал грустно Триэр и опустил мордочку вниз.

- Почему?

- Отца моего, кажется, звали Трезором. Ищу… Вот…

- Не нашел, значит, гав-гав?

- Да…  Встречал Шарика, Тузика, даже Бобика, но не Трезора. Может… это… ты где-нибудь встречался, а?

- Нет. Да и в моем кругу имена не приняты, поэтому и…

- Жаль.

Триэр встал на ноги, отряхнулся. И вовремя.

- Эрчик, ко мне! – это был голос лучшего друга.

- Извини, - сказал Триэр лохматой голове, выглядывающей из контейнера.

- Хозяин, что ли? – поинтересовался бродяга.

- Больше, чем хозяин, - лучший друг.

- А где ж хозяин?

- Дома. На службу собирается. Он каждое утро уходит на службу.

- Значит, служит… Понятно…  Значит, по команде встает перед всяким на задние лапы.

Триэру этот комментарий не понравился. Он сморщил мордочку.

- Вряд ли…

- Эрчик, ко мне!

После повторной команды Триэр бросился со всех ног. Подбежал к лучшему другу и прижался виновато к его ноге. Прости, дескать, ослушался малость и побывал в запретном месте. Лучший друг погрозил пальцем: смотри, дескать, не балуй.

- Пошли домой, - сказал лучший друг. – Пора в школу собираться.

Триэр ничего на это не сказал, но подумал: «Мог бы один раз ради друга и пропустить эту самую школу».

Руслан и Триэр – дома. Триэру почему-то захотелось нарушить раз и навсегда заведенный порядок, и он попытался с порога пройти на кухню, но хозяйка, вовремя заметив его поползновения, строго сказала:

- Куда с грязными лапами?! Ну, марш в ванную!

- Р-р-р…  В ванную так в ванную. Кто спорит?

Через несколько минут, приняв теплый душ, Триэр, склонившись над голубой миской, с хрустом поедал аппетитные подушечки, а потом улегся в прихожей, на своем мягком и привычном месте, закрыл глаза и даже захрапел. Уже сквозь сон его чуткое ухо уловило добродушное замечание хозяйки:

- Убегался.




                Часть третья

                ВКЛАД

Что-то сейчас Триэру подсказывает, что его лучший друг (Руслан, значит) уже должен быть дома, но его все нет и нет. Триэр, развалясь на своей родной лежанке, от скуки беспрестанно позевывает, при этом чуть-чуть поскуливая, и, повернув уши в сторону входной двери, чутко ловит каждый шорох за нею. Увы, знакомых ему шагов не слышно. Пытается  принюхаться, поводя носом, и уловить тончайший запах Русланчика – результат тот же.

Триэр сытно пообедал (хозяйка, позаботившись, оставила перед уходом на работу приличную горку хрустящих подушечек), спокойно поспал и теперь впору порезвиться. Но с кем?! С Муськой, что ли? Нет, не снизойдет до нег  бело-рыжая гордячка. Недавно, вон, мимо проходила и окатила его таким презрительным взглядом, что Триэр поёжился.

Триэр встает, потягивается, разминая затекшие косточки, отряхивается и идет на кухню. Он, проходя,  даже не смотрит в сторону голубой мисочки: не за тем он тут. Триэр пружинисто заскакивает на стол, стоящий у окна. Конечно, хозяйка  бы его отругала за подобную вольность, но сейчас… Ему, считает Триэр, никто не указ, потому как в доме оставлен за главного, стало быть, вправе кое-что себе и позволить. К тому же его вольность вызвана крайней необходимостью: больно уж удобно со стола наблюдать за осенней улицей. Там – небо хмурится, а ветер, налетая на березки, срывает последние золотинки-листочки. А вот в его доме – тепло, сухо и ёжиться, как вон тем маленьким человечкам, что суетливо бегут под ним, не надо. Ага, из-за угла  длинного дома вывернула толпа мальчишек. Триэр напряженно вглядывается (все-таки далековато), пробуя распознать среди них Русланчика, своего лучшего друга, но нет его в толпе. Триэр огорченно вздыхает. И тут за спиной его чуткие уши улавливают что-то очень знакомое. Оборачивается. Ну, ясно! И видеть не надо: наконец-то лучший друг пришел!

Триэр соскакивает со стола и в один миг оказывается у открывающейся входной двери, бросается на прохладную грудь лучшего друга, дотягивается до щеки и тычется, повизгивая от счастья, влажным носом.

- Ну, Эрчик, перестань, - говорит ему лучший друг. - Дай повесить ранец: сам знаешь, как мама не любит беспорядок в доме. Соскучился, да?

- Гав-гав! – ласково взлаивает Триэр, крутит хвостом и жмется к ноге лучшего друга.

- Заждался?.. Бывает…   Пришлось, понимаешь, остаться после уроков.

Триэр внимателен к оправданиям лучшего друга, но понять не может: ну, как можно задерживаться, когда тебя так ждут дома?! И кто ведь ждет? Он, Триэр, то есть Эрчик!

- Р-р-р…

Триэр вправе выражать недовольство: почему он-то не позволяет никому себя ждать? А еще лучший друг…  Да он… Для него, Триэра, не было и никогда не будет ничего важнее прогулки с Русланчиком. И что в ответ?.. Пришлось, видите ли, остаться после уроков. Нет прощения! Особенно сегодня, когда у него, Триэра, имеется спецплан прогулки, то есть очень ответственное дело, осуществив которое, если верить телевизору, будешь иметь много-много… Чего?  Ну, это он даже лучшему другу пока не скажет. Должна же ведь и у него быть хоть одна тайна?

Через пару минут Триэр, напрочь позабыв про недавнюю обиду, летит вниз по лестнице, зажав в челюстях обглоданную еще вчера приличную мозговую кость. Кость хороша! А будет еще больше, еще вкуснее, если, считает Триэр, его задумка осуществится. Идея родилась в его голове вчерашним вечером, когда бок о бок с хозяином смотрел телевизор. В телевизоре усатый дядька хвастливо рассказывал, как он положил в банк совсем немного под проценты (что такое «проценты» - Триэр не знает, но догадывается, - что-то очень большое и вкусное, если усатый дядька с таким восторгом рассказывает), а потом взял из банка положенное им когда-то, много-много взял. А что, если, подумал Триэр, я тоже проверну это дело с «процентами»? Что он может положить в банк? Ну, например, вчерашнюю мозговую косточку. Почему нет?

Побегав изрядно с лучшим другом, а потом поборовшись всласть (Русланчик победил, потому что он, Триэр, просто-напросто пощадил самолюбие лучшего друга и поддался), принялся за осуществление задуманного. Перво-наперво, по мнению Триэра, надо найти надежный банк, то есть крепкую банку. Он знает, где найти: в запретной для него зоне. Стало быть, надо попасть в ту зону незаметно от лучшего друга. Долго кружил возле домов, пока лучший друг не потерял бдительность, оставив его, Триэра, вне своего наблюдения. Молнией проскочил к контейнерам и сразу наткнулся на блестящую банку: осмотрев и обнюхав, решил: годится. Надежная банка и, ну, очень большая, в которой тем самым быстро растущим «процентам» будет достаточно места. Конечно, припахивает рыбой, но это даже лучше: будет сбивать со следа возможных похитителей: пусть думают, что в банке рыба, какая-нибудь ерундовая селедка, а не его прекрасная мозговая кость, растущая в «процентах».

Триэр аккуратно уложил в банку кость и лапой прижал оттопыренную жестяную крышку. Оглянувшись на лучшего друга, увидев, что тот ничего не замечает, потащил банк, то есть банку, под рябиновый раскидистый куст. Но (о, невезуха!) споткнулся и выронил банку со своим вкладом. Банка звякнула, чем привлекла внимание лучшего друга.

- Эрчик, фу!

Ну, да, думает Триэр, нашел дурака: так тебе и бросил вклад. Схватив банку, понесся под куст. Так, значит, банк надо укрыть. Безопаснее всего, считает Триэр, зарыть в землю. Он усердно заработал обеими лапами и ямку вырыл быстро. Положив в ямку банку, он тотчас же зарыл ее, прикрыв сверху (для маскировки) оранжевыми листьями рябины.

Вынырнув из-под куста, первым делом огляделся. Собратья не видели, не видел  место вклада и его лучший друг. Значит, все в полнейшем порядке. К тому же успел вовремя: стал накрапывать холодный дождь. Триэр, отряхнув с лап следы недавней работы, напустив на себя безразличие, прошел мимо лучшего друга, даже не взглянув в его сторону, поднялся по ступеням и остановился возле двери дома.

-Р-р-р,  - глухо зарычал он, давая понять лучшему другу, что пора и по домам.

Руслан встал с лавочки и пошел следом. У двери, не скрывая иронии, что несколько обескуражило Триэра, спросил:

- Надежно, да, спрятал?

Триэр, фыркнув в ответ, отвернулся. Он не стал вступать с лучшим другом в спор, как это часто с ним случается, а лишь подумал про себя: «Надежнее некуда… Уж тебе-то не найти мой банковский вклад… Ты – умен, а я – хитёр!»







                Часть четвертая

                ЗАХВАТ

Сегодня – понедельник (хозяин отчего-то называет «тяжелым днем»). Триэра же ничто не тяготит: он весел и бодр с утренних сумерек. К тому же томит сладкое предчувствие. С какой стати? Он не может сказать: томит – и все. Проснулся пораньше и обычной зарядкой занимался охотнее, усерднее. Что-то Триэру подсказывает, что ожидаемая им приятность изойдет от хозяина. Какая именно? Эх (он  глубоко вздыхает), знать бы!

Собственно, что ему томиться, а? Утро как утро: на прогулку сходил со своим лучшим другом и всласть поозорничал;  при этом про банковский вклад (может, клад?), сделанный недавно, вспомнил, нырнув под рябиновый куст, проверил, сохранен ли. Оказывается, все в полном порядке. Даже, счастливо жмурясь, подумал: «Может, косточка уже добавила таинственных процентов и выглядит аппетитнее прежнего?» Ощущение испытал, что надо: обнадеживающее. Да и завтрак как завтрак: хозяйка положила в его голубую миску несколько запашистых и с прожилками мяса нежных косточек. С хрустом и чавканьем их слопал.

А таинственное томление, однако, никак не проходит. Триэру становится невмоготу и он, сидя возле входной двери (почему?), тихо поскуливая, пытается заглянуть в глаза хозяина, обстоятельно, не торопясь, собирающегося на работу, то есть, на службу.

Наконец-то долгие сборы закончены, и хозяин берется за дверную ручку.

- Ну, приятель, до вечера, что ли?

Триэр вздрагивает, а взгляд становится жалостливее прежнего. Он теснее жмется к ноге хозяина.

Из кухни показывается хозяйка. Смотрит и осуждающе качает головой.

- В чем проблема, Триэр Трезорович? – недовольно спрашивает она.

Он с радостью ответил бы, да сам не знает: интуиция, знаешь ли, беспокоит.

Хозяин продолжает раздумчиво смотреть сверху вниз. Триэр подмечает и поощрительно повизгивает: не томи, дескать, и принимай поскорее решение.

- Возьму-ка, - говорит хозяин хозяйке, - на службу.

Триэр, не до конца еще поверив в то, что услышал, взлаивает и мордочкой утыкается в дверь.

Хозяйка недовольно крутит головой и хмыкает.

- Только мешать будет.

- День отчетности… С бумагами буду возиться… Да и, - теплая рука хозяина треплет загривок Триэра, - давно обещал коллегам показать это лохматое чудовище.

В ответ Триэр глухо рычит:

- Р-р-р…  Да, обещал. И не только им, а и мне.

Хозяин соглашается.

- Твоя правда, приятель. Ну, - он приоткрывает дверь, - так и быть…

Триэр молнией вылетает на лестничную площадку.

- Гав-гав-гав!

- Не шуми, - укоризненно говорит хозяин, идущий за ним по пятам. – Не всем нравится твое гавканье.

Триэр смирнеет. И на улице уже идет нога в ногу с хозяином. Ступает важно и гордо, создает видимость, что окружающее его совсем не волнует. Хотя народ оглядывается на него и одаряет благожелательными взглядами. Общественное внимание греет душу Триэра.

До места службы хозяина остается, как догадывается Триэр, совсем чуть-чуть, когда слышит истошный крик женщины, шедшей чуть-чуть впереди:

- Помогите!.. Сумочку вырвал!..  Держите его!..

Триэр настораживается, смотрит в глаза хозяина, спрашивая, что ему делать? Конечно, женщина взывает к людям, а не к нему, но все же… Что-то Триэру подсказывает (может, жесткая складка, образовавшаяся в уголках губ?), что его хозяин также напрягся.

Женщина, видя, что прохожие не реагируют, а иные даже безразлично отворачиваются от нее, вновь кричит:

- Люди, что же вы?! – она в растерянности крутит головой.

- Как, приятель, поможем, а?

Триэр понимает хозяина правильно, коротко взлаивает и срывается с места. Парень с чужой сумочкой ныряет во двор дома, чтобы там скрыться, но сзади его настигает Триэр. Последний прыжок Триэра и рука парня, держащая сумочку, оказывается в пасти. Парень испуган неожиданным нападением и пытается высвободиться, но не тут-то было: Триэр не из тех, кто просто так отпускает добычу; что его, то его.

А вот и хозяин. Значит? Триэр теперь может и отпустить захваченного. Отпускает, но продолжает зорко следить за каждым его движением. Впрочем, хозяин ловок: раз, еще раз и парнишка скручен. Триэр с любовью наблюдает за действиями своего хозяина. Наблюдает и радостно повизгивает.

Тут и хозяйка сумочки подбегает.

- Гражданочка, - говорит его хозяин, - пройдемте в управление: протокол задержания надлежит составить.

И они идут. Слева – хозяин, крепко держащий за локоть злодея, - справа – он, Триэр, как надзиратель, а сзади плетется все еще взволнованная происшествием потерпевшая.

В управлении, то есть на службе хозяина, всё Триэру понравилось, особенно всеобщее внимание к его скромной персоне. Все подходили и старались потрепать его загривок. Он? Не противился, так сказать, снисходительно позволял. Он понимал и принимал маленькие людские слабости.

Объявился и самый важный человек (Триэр сразу догадался, потому что его хозяин сразу посуровел и встал в стойку, демонстрируя стремление служить), подошел и пощекотал за ушами.

- Ну, ты, братец – герой!  Какого злодея задержал!

Триэр фыркнул.

- Р-р-р!..  Хорошее слово и собаке приятно, но, - тут Триэр хитро сощурился, - плюсом бы еще несколько симпатичных косточек не помешали.

Самый важный человек, к огорчению Триэра, на этот счет почему-то никак не распорядился. Ну и ладно, подумал Триэр, в конце концов, он не оголодал, чтобы выпрашивать подачки. Слава Богу, хозяева хорошо о нем заботятся.

Весь день его хозяин шуршал бумагами и ласково поглядывал в его сторону. Триэр сидел смирно, ничем не выказывая своего присутствия, и лишь заглядывал  в глаза хозяина, будто спрашивая:

«Так это и есть твоя служба, да? Шуршать бумагами да нехороших парней ловить?»

Хозяин, прочтя его в его глазах немой вопрос, кивает и гладит по голове. Триэр восторженно взвизгивает.

- Р-р-р! Ну, такая-то служба  по мне!

Вечером, когда вернулся Триэр со службы домой, была восторженная встреча героя. И долгий праздник, после которого он спал, как убитый. И даже  храп, как показалось Триэру, не очень-то раздражал хозяйку.



                Часть пятая

                ПРИЯТНОЕ ЗНАКОМСТВО

В эту ночь Триэру не спалось. Может, смена обстановки виной всему?  Только он закроет глаза, чтобы крепко-накрепко  заснуть, как его чуткое ухо ловит: неизвестные под полом начинают шуршать и попискивать, а за окном – незнакомец страшно как-то кричать – ух-ху-ху-ху да ух-ху-ху-ху! Под  утро лишь вздремнуть удалось. Заснул после того, как гордячка Муська, встревоженная также подпольными шуршаниями, пришла и внимательно обследовала его прихожую, обнюхав каждый уголок и везде, уставившись в одну точку, напряженно посидев. Благодаря ей ли, или кому-то другому, но под полом наступила тишина.

Так что встретил позднее осеннее утро дурно настроенным. Что верно, то верно: на даче у Триэра больше свобод, однако ж…  Даже воля не всегда приносит ему ощущения радости: уж больно много всяких подозрительных звуков и тревожных запахов здесь, на даче.

По правде-то говоря, выезды, как выражается хозяин, на природу Триэру редко улыбаются. Чаще его и бело-рыжую бестию оставляют в городе: домовничать. И каждый из хозяев имеет на то свои причины. Хозяйка обычно ворчливо говорит, имея в виду Триэра: «Во всякое место сует свой нос… По зарослям лазит, а после весь в репейнике… Поотдирай-ка…» Триэр, слушая это ворчание, обычно морщит нос и недовольно фыркает. Для него, да, забавно исследовать глухомань всякую, в особенности лесную, где всё необыкновенно любопытно, потому что загадочно. В городе-то что он видит? Один и тот же двор, одни и те же кусты, а также изученные до сантиметра тропинки. Триэр сильно уважает свою хозяйку, но  вынужден признать, что в данном случае преувеличивает свою роль в «отдирании» с него репейников. Ну, во-первых, ему тоже не нравятся эти приставучие колючки, а потому сам он и первым пытается от них избавиться. Ну, конечно, без помощи со стороны не обходится, но кто помогает? Ну, никак не хозяйка, а его лучший друг, Русланчик, значит.

А хозяин? Тоже в этом случае странен: отвечая, когда собирается в очередной раз «на природу»,  на слишком уж откровенные позывы Триэра, выдвигает свое возражение.

- Нельзя тебе, приятель, - говорит, - весной и летом  выезжать за город. Там, - говорит, - боровая дичь растит потомство, а ты, - говорит, - у этой боровой дичи вызываешь опасения и тревоги. В тебе, - говорит, - сразу просыпаются охотничьи инстинкты.

Ну, чистой воды отговорки! Потому что… Потому что Триэр вовсе не кровожаден и птичек старается не трогать. Разве что…  Ну, иногда, завидев вспорхнувшего кого-нибудь, побалуется чуть-чуть, погоняется. Всего лишь для вида. Что делать, если, как говорит его лучший друг, любит поприкалываться? Не со зла ведь, а от избыточного желания общаться. А птицы, дуры этакие, сразу гвалт на весь лес  поднимают. В чем тут его, Триэра вина?

Вчерашний выезд можно считать исключением из правил. С понедельника по пятницу – сплошь дни восхищения его героическим захватом нехорошего парнишки и, естественно, хозяин с хозяйкой ни в чем не могли ему, Триэру, отказать. А Муське? Просто-напросто подфартило: ее-то взяли за город не за заслуги какие-нибудь, а за компанию с ним, Триэром.

Триэр, потянувшись пару раз и протяжно зевнув в придачу, решает самостоятельно выйти на крыльцо дачного домика (одно из величайших его преимуществ дачной жизни). К тому же дверь здесь – не препятствие: отлично знает способ открывания и делает всё без проблем.

Триэр, упёршись обеими лапами и надавив хорошенько, отворяет дверь и выходит. Довольно хмуро: солнца нет и, похоже, не будет. Холодный и влажный ветер взъерошивает его густую шевелюру. На траве – что-то белое. Триэр нюхает: что-то холодное, но без запаха.

С минуту сидит и размышляет, что бы вытворить, пока его лучший друг досматривает последние сны. Решает выйти на деревенскую улицу. Конечно, калитка хорошо закрыта. Не беда: не такие препятствия берет, если, понятное дело, очень захочет. Разбегается и легко перемахивает. Триэр не собирается отдаляться от дома его хозяев, потому что те не одобряют.

Триэр усаживается на холодную и влажную траву. Осматривается. Улица, не в пример городской, пуста и тиха. Справа слышится глухой лай. Триэр поворачивает свою любопытную мордочку, но высмотреть пустобрёха  не может: видимо, далеко, в самом конце улицы.  Триэр поворачивается  налево и, надо же, его зоркие глаза замечают нечто новое – чью-то симпатичную, беленькую и пушистую,  мордочку, выглядывающую из высокой травы. Увиденное не просто его заинтересовало, но почему-то возбудило. И Триэр идет знакомиться.  Приблизившись, видит существо крайне симпатичное, необыкновенно обаятельное. И не скрывает своего удивления, точнее – попытался прикинуться равнодушным, да не получилось у него. Уж больно оказалось кудрявое существо, в бархатном комбинезончике и с розовым бантом-бабочкой на груди, великолепным. Не сон ли? Он встряхивает головой, чтобы избавиться от видения, но нет: существо всё там же, у калитки соседнего дома.

- Р-р-р! – мягко приветствует он приятную незнакомку. – Привет!

Незнакомка, увы, наморщив нос и презрительно чихнув при этом, отворачивается, демонстрируя тем самым, что ее это лохматое черное чудовище вовсе не интересует. Долгая пауза и лишь после этого следует реакция.

- Чего рычишь? Не нравлюсь, да? Ну, и иди, куда шел.

Триэр виновато опускает голову.

- Я… Это… Извини, по привычке.

- Дурная привычка…

- Наследственная, - объясняет Триэр. Назидательный тон ему не очень-то нравится, но больно уж хороша, а потому готов ей все простить.

- Не оправдание: воспитанная собака никогда попусту рычать не будет.

- Ну…  Извини, а?

Триэр, чтобы загладить свою вину перед очаровательной блондинкой, подходит и тычется носом в ее белоснежные кудряшки.

- Гав-гав! Это еще что такое? – блондинка капризно взвизгивает. – Кто позволил?! Я – не какая-нибудь…  Не дворняга, чтобы вот так-то…

Триэр примирительно отпускает комплимент:

- А пахнешь хорошо.

Блондинка встает, выпятив грудь, важно проходит перед носом Триэра.

- Вот еще! Не хватало, чтобы от меня плохо пахло, - самодовольно говорит она. – Я – из благородных…  Дважды в день ванну принимаю… Ты вот…

Нашла, считает Триэр, чем хвастаться.

- Я – тоже… Когда в городе… После каждой прогулки…

Незнакомка не уступает. Продолжает хвастовство:

- Мои ванны – с французским шампунем, между прочим. Знаешь, какая у меня родословная?

Триэр отрицательно мотает головой.

- Не знаю, - подумав с секунду, добавляет, - но догадываюсь. Ты – из французских болонок, а они такие самодовольные, такие капризные да к тому же злюки. Противно!

- Противно, - парирует блондинка, - потому что сам не такой, без родословной.

Триэр возмущенно фыркает.

- С чего взяла?!

- Не видать, что ли?

Триэр встает, делает несколько кругов, чтобы хорошенько оглядеть себя со всех сторон. Увиденным  доволен. И ворчливо возражает:

- Я – нормальный… Я из породы русских черных терьеров. Не чета иным хвастливым иностранкам.

- Хе! - незнакомка ехидно прыскает. – Так да не так.

Триэр, у которого начинает вновь портиться настроение, обидчиво спрашивает:

- Почему?

- Меня не обманешь: вижу в тебе дурную кровь. Не иначе, отец у тебя из приблудных.

Триэр стыдливо и неохотно признается:

- Это правда: отец – из простых, но это ничего не значит.

Блондинка аж взвизгивает.

- Как это «ничего не значит»?! Значит, многое значит! У тебя, скажи, есть паспорт?

- Паспорт? – неосторожно переспрашивает Триэр. – А что такое «паспорт»?

- Гав-гав! Какой ужас! Это чудовище не знает, что такое паспорт!

- Не знаю. Потому что ни к чему мне какой-то там паспорт.

- Темнота! Да без паспорта – никуда. Если, понятное дело, из благородных. Потому что в паспорте есть все: от имени  до  окраса и происхождения. У порядочной собаки, как и у людей, должен быть паспорт, то есть бумажка, удостоверяющая личность.

- А… Зачем мне удостоверять личность? Разве так не видно, что я – это я, а не кто-нибудь другой?

- Темнота! Это людям надо.

- И… У тебя… есть «бумажка, удостоверяющая личность»?

- Есть! И такая красивая! Из бумажки-паспорта я знаю, что один из моих дальних предков лежал на коленях Людовиков. Вот!

- А… Кто такие Людовики? – простодушно интересуется Триэр.

- Темнотища, какая темнота! Он, видите ли, не знает ничего про Людовиков! – блондинка снисходительно сощуривает глаза. – Людовики – это самые главные французы. Они страной долго правили.

- Все и сразу?

- Нет, по очереди, на протяжении веков. Людовиков было то ли семнадцать, то ли девятнадцать, я тебе точно не скажу. Этого нет в моем паспорте.

Чтобы сменить тему (проблема паспорта ему пришлась не по нутру), спросил, мордочкой указав на огромный кирпичный дом за высоким забором:

- Твой?

- Да, мой. Ничего, правда? Комнат столько, что убегаться можно.

- И тебе разрешают?

- Без проблем, - блондинка машет хвостиком-кисточкой.

- Врешь ведь.

- И ничего не вру: я у хозяев – королева.

- Ну… ты и здесь… у калитки выглядишь как королева.

От комплимента в глазах блондинки засветились добрые огоньки.

- Стараюсь…

Триэр вынужден признать:

- Дом моих хозяев поскромнее.

- Мои хозяева – не чета твоим. Знаешь, хозяин мой какой крутой?

- Ну, - Триэр посчитал своим долгом заступиться за честь своего хозяина, - мой - тоже. Ему палец в рот лучше не класть.

Блондинка, пожалуй, впервые проявляет хоть какой-то интерес.

- А чем он занят? – спрашивает она.

- Служит…

- А, знаю…

- Я не эту службу имею в виду, не стояние на задних лапках.

- А какую же?

- Мой хозяин борется с плохими людьми. Он красиво одевается (мне очень нравится), а на плечах – блестящие полоски такие и звездочки.

- Большие звездочки или так себе? – со знанием дела спрашивает блондинка.

- Не самые большие, как у его главного начальника, но и не самые маленькие.

- Сколько их?

- Кого?

- Ну, этих звездочек.

- Две, но это пока. Хозяин верит, что скоро третью дадут.

Блондинка зачем-то облизывается, а потом, напуская равнодушие, говорит:

- А ты… ничего… Хотя и без родословной, - блондинка как-то по-особенному оглядела Триэра.

Триэр приободрился. И решил тоже похвастаться.

- Я, знаешь, очень храбрый.

- На словах? – съехидничала блондинка.

- Обижаешь, - Триэр нахмурился. – В начале недели страшного-престрашного злодея поймал. Схватил за руку и не отпустил. Даже самый большой начальник моего хозяина (ну, тот, у которого на плечах большие звезды) назвал меня «героем».

- Чего геройского? Взял и схватил.

- Ну, да! Тот с ножом был.

- Тогда – дурак…

- Кто?

- Ты, конечно.

- Почему?

- Мог поранить тебя или даже убить. Стоило ли рисковать?

- Но просили о помощи.

- Тебе какое дело? Не твоему же хозяину, как я поняла, нужна была помощь.

- Неужели ты бы не помогла, если человек, попавший в беду, не твой хозяин?

- Ни за что! Если бы, к примеру, моей хозяйке кто-то угрожал, то я бы, не задумываясь, порвала на части. А так…

- Ты – эгоистка.

- Я – эгоистка, да, но я разумная эгоистка, а ты дурак.

- Пусть так, - примирительно говорит Триэр, - скажи хоть, как тебя зовут?

- Виолетта – это по паспорту, а так меня зовут либо Летой, либо Витой - короче и понятнее.

- А мое имя Триэр…

- Ничего в твоем имени аристократического…

- А… что это?..

- Ну… Хозяйка говорит, что аристократы – это те, которые из высшего общества.

Триэр пытается облагородить себя.

- Ну… Меня тоже называют по-разному: хозяин – приятелем, хозяйка, когда в хорошем настроении, - Триэром Трезоровичем, а мой лучший друг – Эрчиком.

- И кто же твой лучший друг? – спрашивает Виолетта и встряхивает кудряшками на голове. Триэру почудились в ее голосе ревнивые нотки. И Триэр спешит успокоить очаровательную блондинку.

- Русланчик, сынок хозяйский. Знаешь, как дружны? Друг за дружку жизни готовы положить. Вот так!

- У меня тоже есть приятельница. Не могу сказать, что подружка…

Триэр спешит с предложением.

- Давай, а, дружить? Тебя всегда защищать буду. Хочешь?

Виолетта начинает испуганно крутить головой.

- Нет-нет-нет! Это – невозможно! Хозяева уверены, что моим другом может быть лишь тот, в ком течет королевская кровь.

Настает пора и Триэру сказать что-то очень назидательное.

- Друзей не назначают; их сердцем выбирают.

- Это – у вас, у простых. У нас же…  Все очень сложно, - Виолетта опасливо оглядывается на калитку, за которой слышны чьи-то тяжелые шаги. – Прощай… Не могу дольше… Хозяева увидят, что с тобой, беспородным, общаюсь, возникнут проблемы, - Виолетта тотчас же ныряет за калитку.

Триэр идет к себе. Хоть ему и отказали в дружбе, но настроение у него все равно приподнятое. И причина – в распрекрасной соседке.

Триэр вбегает во двор своего дома и громко-громко лает. Тотчас же на крыльце, потягиваясь и зевая, появляется его лучший друг.

- Чего шумишь? – ласково спрашивает Руслан.

Триэр, переполняемый непонятной нежностью ко всем, а к лучшему другу – тем более, взвизгивает, бросается на грудь, дотянувшись, трижды лижет его щеку.

ЕКАТЕРИНБУРГ, апрель - октябрь 2008.