Alter ego

  1   
     Я лежу с подвешенной ногой в хирургическом отделении нашей больницы. Левую голень сверлит пронизывающая боль, еще сильнее болит душа, и я вновь и вновь задаю себе вопросы: «Что будет с моим прибором? Кто эти преступные люди? Неужели нет на них управы?» Но не нахожу ответов, поэтому меня охватывает злость, доходящая до ярости. Я не намерен сдаваться. Не для этого ушёл с третьего курса добровольцем в Афганистан, не для этого в горах проливал кровь. Правда, там душманы были перед нами, они в открытую боролись против нас, а здесь… врагами являются свои же люди. Попробуй найди их…    
     Неприятный скрип двери прерывает мои размышления. В палату входит сестра, за собой она тащит тележку с обедом. Опять перловка с селедкой. Я отворачиваюсь к стене и смотрю в окно: с этой стороны с третьего этажа передо мной открывается прекрасная панорама. Вдали виднеется перелесок. Рядом желтое поле, сплошь заросшее сорняком. Посреди поля мелькают пестрые фигурки детей, они дергают траву, но безуспешно: всё так же, как и вчера, окружает их безбрежное море сурепки. А рядом с больничным корпусом, через дорогу, растут три молодых деревца – неизвестно кем посаженные дубки. На стволе одного из них белеет свежий след, наверное, задело кузовом машины или бульдозером. За второе дерево прицеплен крепкий десятиметровый провод, удерживающий другим концом старый телеграфный столб, который, падая, так сильно натянул проволоку, что она глубоко врезалась в ствол уже согнутого молодого дуба. Третье дерево, крайнее, прискорбно склонило голову-верхушку, вздрагивая от боли: кто-то сломал два боковых сука, похожих на руки человека. Но деревья растут, несмотря ни на что: шумят на ветру листья, густые кроны слились воедино, поддерживая друг друга.    
     Я поворачиваю голову в другую сторону и через раскрытую дверь нашей палаты и из окна фойе вижу другую картину: вдали возвышаются многоэтажные дома и где-то между ними высокие заводские трубы, то и дело выпускающие желтоватый едкий дым.    
     – Добрынин, Вы будете кушать? – спрашивает меня сестра, зная, что я и прошлый раз отказался от перловки.    
     – Не беспокойтесь, мне каждый день приносят, – говорю я и, высвободив руку, показываю на стол, забитый яблоками, вареньем, консервами, бутылками с молоком, различными бутербродами.      
     Сестра все-таки наливает мне горячий чай и подходит к другим больным. В палате нас трое. Мы уже успели подружиться и знаем друг о друге буквально всё. Судьбы у нас разные, но у всех одинаковое несчастье.      
     Рядом со мной лежит бывший колхозник Илья Михайлович, человек с ясными голубыми глазами. Его огромное тело не вместилось бы на кровати, если б не подвесили забинтованные ноги. Широкая густая борода затрудняет определить его возраст… Загорелые руки с заскорузлыми пальцами похожи на дубины, когда он сжимает их в кулак. Эти могучие руки обладают удивительной силой. Вчера после обеда Илья Михайлович, желая подкрепиться и боясь, однако ж, разбудить нас, решил, видимо, передвинуть поближе к себе стол, на котором лежали различные продукты. Я заметил, как он медленно подтянулся и схватил стол правой рукой за ближайшую ножку, а затем без особых усилий приподнял его и, развернув поворотом кисти, тихо опустил рядом с собой, так тихо, что его сосед, учитель Алексей Петрович, просыпающийся обычно от малейшего шороха, в этот раз ничего не почувствовал…               
                2    
     Илья Михайлович раньше никогда не бывал в больнице, не знал даже запаха лекарств. Жил в далекой деревне, работал не покладая рук. Слыл хорошим, трудолюбивым человеком. В колхозе его уважали, но некоторые боялись честного богатыря, боялись его правды, немногословного, но прямого высказывания на собраниях.    
     В конце семидесятых годов Илья Михайлович подал заявление о выходе из колхоза и потребовал выделить ему на вечное пользование, как было до революции, их исконные земли, принадлежавшие еще деду. Члены правления кинулись искать нормативные документы, законы о землепользовании, но ничего предосудительного в просьбе Ильи Михайловича не смогли обнаружить. Закон фактически оказался на его стороне. Скрепя сердце выделили ему надел земли на всю семью, правда, самой плохой, с глинистой почвой.   
     Как муравей работал Илья Михайлович с тремя сыновьями на своем поле. Через три года земля, за которой он ухаживал, словно за любимой женой, родила ему богатый урожай зерновых и различных корнеплодов. Урожайность пшеницы и картофеля превышала колхозную в три раза. Илья Михайлович знал, что его участки могут дать ещё больше, но не хватало навоза и перегноя. С трудом приобрел он двух лошадей, списанный трактор ДТ-20, который старший сын через месяц привел в полный порядок и на котором не столько пахали, а сколько возили различные грузы, высвобождая лошадей. За один сезон с двадцати соток собрали так много клубники, что на вырученные деньги приобрели и легковую машину, и навозу, который годами накапливался рядом с колхозной фермой на краю оврага, отравляя единственную речку в округе.    
     Односельчане с завистью смотрели на Илью Михайловича, на его сыновей и хозяйство. Зависть в скором времени перешла в ненависть, подогреваемую некоторыми членами правления.    
     Илья Михайлович соорудил маленький кормозапарник с лебедкой, заключил несколько договоров с колхозом и держал уже десять коров холмогорской породы. Вот тут-то и посыпались беды, когда он связался с колхозом. Семья согласилась в течение трех лет поставлять с десяти коров ежегодно сорок тысяч килограммов молока, но колхоз постоянно нарушал свои обязательства: то вовремя не привозил комбикорма, то не давал нужной техники, то снабжал испорченным силосом.    
     Два раза выводили из строя ДТ-20, один раз – кормозапарник. Всё это отнимало много сил и времени. Илья Михайлович осунулся, стал иногда ночевать в кормозапарнике, боясь, что с трудом налаженную технику кто-нибудь доломает. Однажды рано утром, когда он подошел к лебедке, за трактором промелькнула тень. Это был сосед Соловьев, заведующий захудалой колхозной фермой. Схватил его Илья Михайлович, привязал веревкой к столбу, спустил ему штаны и, выбрав из метелки несколько крепких прутьев, молча отодрал его как сидорову козу. А потом отпустил…      
     Только через неделю старший сын еле-еле починил трактор, пришлось заменить полностью электропривод.   
     В лице заведующего Илья Михайлович, конечно, нажил себе смертельного врага.    
     Однажды в конце мая он с утра возился в хлеву. Погода была чудесная. Ярко светило солнышко. Теплый воздух дрожал над навозной кучей в огороде. Иногда налетал прохладный ветер, освежая вспотевшее лицо, лоб и мокрую спину. Уставший, Илья Михайлович лег на солому и не заметил, как заснул.    
     Проснулся он не от шума, а оттого, что, как ему сперва показалось, кто-то тащил его за ноги. Действительно, он уже соскользнул с соломы, кто-то нацепил ему довольно-таки крепкую проволоку на ноги, а другой конец – на барабан лебедки. Мотор тихо урчал, накручивая метр за метром проволоку на барабан.    
     Илья Михайлович попытался встать на ноги, но это ему не удалось. Лежа на спине, с приподнятой головой, он с ужасом видел, как его затягивает в лебедку. Вот уже остается всего семь – восемь метров. Бетонный пол совершенно ровный, не во что упереться. Единственное спасение – столб, за который он успел ухватиться. Могучее тело вытянулось, кричала каждая жилка от напряжения, натянутая проволока впилась в ноги через кирзовые сапоги, вгрызаясь в кость. Илья Михайлович чувствовал страшную боль, мощные руки напряглись до предела. Мотор гудел тяжело, проволока звенела, как струна. Трещали кости… Теряя сознание, Илья Михайлович услышал, как лопнул провод…    
     Так он впервые в жизни попал в больницу. Его соседом по койке оказался Алексей Петрович, тоже крепкий человек, но при всем желании он не смог бы, как Илья Михайлович, приподнять стол рукой или даже руками, потому что они у него забинтованы и закреплены какими-то металлическими конструкциями. Учитель не может есть самостоятельно, поэтому сестра задерживается у его постели надолго: усаживает его поудобнее, приподняв специальную спинку, и кормит с ложки…
   3
     Алексей Петрович, как он рассказывал, когда-то служил в пограничных войсках, затем окончил институт и уже лет пять работал учителем физики в средней школе. Это был строгий педагог, которого умные дети уважали, а глупые и ленивые боялись и ненавидели. Физику школьники знали хорошо, выпускники ежегодно поступали в технические вузы. Но на партах часто пестрели надписи «физик – фанат», «физик – дурак», а в туалете среди прочих шедевров обязательно находилась его фамилия в эшелоне неугодных учителей. Из каждого окошка выглядывал учитель, а физик непременно оказывался в первых вагонах.
     Алексей Петрович любил свой предмет. Небольшая лаборатория при кабинете напоминала бюро находок: здесь были собраны различные вещи и предметы, самодельные механизмы и конструкции, своеобразные инструменты и поделки, природный материал и промышленные отходы, современная аппаратура и допотопные приборы. Учащиеся любили копаться среди этих многочисленных вещей, а администрация школы с инспекторами гороно под видом инвентаризации каждый год покушались на удивительную лабораторию и ее хозяина: не соблюдалась якобы техника безопасности, всё помещение превращено в хозяйственный склад или даже в свалку. А физик на педсоветах, на совещаниях доказывал, что каждая вещь, каждый кусок проволоки ему нужны в работе. На том и стоял.
     Жил он один, семьи у него не было, может, поэтому о своей одежде особо не заботился: как говорят, зимой и летом одним цветом.
     Хулиганы и лодыри люто ненавидели его: только физик, в отличие от других учителей, ставил им заслуженные оценки. В каждом классе набиралось около десятка двоечников, не умеющих или не желающих учиться. Привыкшие с первого класса к легкому учению, к школе как месту развлечений и встреч с дружками, такие ученики в лице физика видели врага. В то же время он часами занимался со слабыми учениками после уроков, жалел их, зная, что они добрые и трудолюбивые, но обделены природой. И такие школьники любили его и знали физику на крепкую тройку.
     На каждом педсовете Алексея Петровича ругали, признавали отсталым от жизни, но на олимпиады посылали именно его учеников, хотя в школе работали ещё два физика. «Нет плохих учеников, а есть плохие учителя», – повторяла завуч избитое выражение, норовя при каждом удобном случае унизить непокорного, своенравного педагога.
     Страсти накалялись, назревал конфликт. Однажды вечером, после второй смены, готовясь к смотру строя и песни, Алексей Петрович выстроил свой восьмой класс в коридоре на первом этаже, хотя репетицию должен был проводить не он, а военрук или в крайнем случае физкультурник. Но так уж повелось: каждый классный руководитель сам муштровал свой класс. Восьмиклассники нехотя становились в строй, нарочно путали ряды, разговаривали и не умели петь отрядную песню – словом, всё делали через пень колоду. А тут еще подошли девятиклассники. Один из них, более наглый, в трёх шагах от Алексея Петровича начал дублировать его команды.
     Восьмиклассники смеялись, особенно девочки, за которыми уже ухаживали мальчики из девятых классов.
     Вскоре юноша, поддерживаемый одобрительным смешком и хихиканьем восьмиклассниц, осмелел.
     – Напра – во! – командовал учитель.
     – Отставить! Нале – во! – кричал юноша.
     – Запе – вай! – требовал физик.
     – Отставить песню! – ухмылялся девятиклассник.
     – Ха-ха-ха! – хохотали все.
     Тут Алексей Петрович не выдержал, быстрыми шагами подошел к рослому юноше, взял его за одежду и захотел вытолкнуть из школы, но не тут-то было: девятиклассник вспыхнул от такой несправедливости и обиды, вырвался из рук и грудью встал перед учителем. Физик заметил: кругом стояли дружки-старшеклассники, были здесь и учащиеся ПТУ. Что оставалось делать? Алексей Петрович, недолго думая, быстро завернул юноше руку за спину и вытолкнул его вон на улицу.
     Репетиция прошла кое-как, а потом еще целый час проверял физик контрольные работы. Когда он вместе с учительницей истории собрался домой и вышел на улицу, было уже темно. Алексей Петрович увидел за углом школьного здания целую группу ребят. «Все те же лица. Решили отомстить», – подумал физик, предупреждая девушку о предполагаемом покушении.
     Они шли медленно, а ватага держалась сзади в пятнадцати – двадцати метрах. Слышно было, как молодчики плевались и выражались нецензурными словами. Не прошли и ста метров, как на учителя посыпались снежные комки и куски льда. «Алексей Петрович, не обращайте внимания и не оборачивайтесь», – испуганно говорила Татьяна Павловна, прижимаясь к физику.
     Вдруг послышался быстрый топот ног. Не успели они оглянуться, как кто-то на бегу ударил его по голове и промчался мимо. Сначала Алексей Петрович боли не почувствовал, растерялся на какое-то мгновение, а потом, опомнившись, рванулся за обидчиком.
     Тот обнаружил погоню слишком поздно. Расстояние между ними быстро сокращалось. Парень вбежал во двор и обогнул большой дом. Алексей Петрович понял, что ему мешает большой дипломат в руке, и поэтому он швырнул его на ноги преследуемого человека, когда хулиган хотел было свернуть за угол. Негодяй споткнулся, ударился головой об стену и растянулся на снегу. Физик не дал ему убежать, схватил за шиворот и рывком поднял его. Лицо было незнакомое. Под широким носом четко выделялись черные усы, в глазах промелькнул животный страх.
     – Вытри сопли и топай отсюда. – Физик оттолкнул парня от себя, и тот скрылся в подворотне. Учитель взял дипломат и вышел на тротуар. Скоро подошла и Татьяна Павловна.
     – Догнали? – со страхом и интересом спрашивала она.
     – Нет, не удалось, – говорил он. – Разве с таким дипломатом догонишь? Надо было оставить Вам…
     Об этом случае узнали многие: и директор, и завуч, и некоторые учителя и ученики, – но никаких жалоб и заявлений не поступало, наверное, поэтому администрация посчитала, что выносить сор из избы не стоит, и скоро об этом инциденте забыли.
     Не забывали только ученики: они рисовали в туалетах карикатуры на физика, незаметно брызгали чернила на его костюм, однажды подсунули ему мягкий стул с английскими булавками. И всё им сходило с рук.
     Наступила весна. Алексей Петрович, бывший пограничник, два – три раза в неделю совершал длительные пробежки. Бег и специальные упражнения, о которых мало кто знал, сохраняли ему здоровье в такой трудной работе.
     Однажды воскресным утром он, как всегда, побежал по определенному маршруту через лес к озеру, а затем вышел на магистральное шоссе, по которому надо было преодолеть расстояние в три километра. Это была самая неприятная часть маршрута: по магистрали на бешеной скорости мчались машины, оставляя за собой бензинный запах, едкий дым и пыль.
     На обочине дороги стояло несколько грузовиков, остановившихся по разным причинам.
     Не успел Алексей Петрович свернуть с шоссе, как его медленно обогнула черная «Волга» и остановилась в ста метрах впереди. Ничего не подозревая, учитель приблизился к ней. Дверцы открылись, и с обеих сторон вышли молодые люди. Среди них физик узнал того, с черными усами, и понял, что мстители так просто его не отпустят. Он хотел было свернуть на обочину, а потом в лес, но вдруг сзади взвизгнули тормоза и что-то тяжелое ударило его ниже спины. Сильный толчок отбросил его вперед, и он наверняка упал бы, но его подхватили стоящие впереди. Первый удар, скользящий, пришелся в челюсть. Учитель устоял на ногах, сразу почувствовал во рту вкус крови.
     Расслабленный после пятнадцатикилометровой пробежки и выведенный из равновесия толчком сзади, он оказался между двумя машинами среди восьмерых распоясавшихся молодчиков. Злость обуяла человека, и это придало ему силы. Он видел перед собой теперь не молодых парней, а опасных врагов, посягающих на его жизнь. Обманным движением он перехватил кулак, занесенный для следующего удара, и провел боевой прием: рука врага хрустнула, послышался стон, и рослый парень повалился на землю. Произошло замешательство, но молодчики снова набросились на учителя, однако нападение со всех сторон не достигало цели, они только мешали друг другу. Физику удалось обезвредить еще двоих: одного – ударом ноги в пах, а другого – ребром ладони в шею.
     Нападающие, видать, поняли, что им не справиться с этим человеком просто так. У одного из них в руке оказалась монтировка, которую Алексей Петрович заметил слишком поздно, когда она уже была занесена над его головой. Он молниеносно подставил руку, и удар пришелся по предплечью, а правой рукой все-таки успел врезать нападающему в левый висок. Парень упал как подкошенный, уронив монтировку. Алексей Петрович наклонился за ней, и в этот момент кто-то бросил в него большой обломок кирпича. Кисть руки, поврежденная сильным ударом, сразу обмякла.
     Алексей Петрович сгоряча не почувствовал боли, но обе руки его были парализованы. Догадались ли об этом враги?
     Он поддел носком армейского ботинка монтировку и отбросил ее далеко под откос, в большую лужу.
     Нападающие снова приближались, но в этот раз ни у кого из них в руках пограничник не заметил опасного предмета. Его глаза налились кровью. «За что вы меня, гады?» – с ненавистью подумал он, ожидая броска. Вот уже всего три – четыре метра отделяло его от бандитов. Опережая нападение, пограничник прыгнул на коренастого парня и в прыжке ударил его правой ногой в челюсть. Не выпуская остальных из поля зрения, он заметил, как парень упал и изо рта у него потекла кровь. «Пырни его!» – крикнул худощавый, и Алексей Петрович увидел у высокого в руке финку. Пограничник успел отскочить в сторону и подставить ногу. Высокий рухнул на асфальт, а нож, выпущенный из руки, отлетел под колеса мчавшихся машин. Алексей Петрович одним прыжком достиг лежащего и ударил его между ног. Худощавый и молодчик с черными усиками побежали к «Волге». В метрах десяти от машины пограничник настиг худощавого и сделал заднюю подкрутку, и парень ударился затылком об асфальт. Главный виновник всех этих событий уже садился в машину. Разбежавшись, Алексей Петрович прыгнул на приоткрытую дверцу, из-под которой торчала нога в лакированном ботинке. Послышался стон, и усатый вывалился из кабины.
     Алексей Петрович еле-еле вытащил ключ зажигания и бросил его уже в лесу. Только теперь почувствовал он острую боль в руках.
     Через час он добрался домой и вызвал скорую помощь. Его привезли в хирургическое отделение.
   4
     Сестра уходит, и в палате опять наступает тишина. После обеда мы должны спать, но мне не спится. Слышу, как Илья Михайлович незаметно передвигает стол, а Алексей Петрович уже посапывает. Кругом голые стены, только в одном месте висит старый репродуктор, а рядом с ним – дешевая картина небольшого размера. К радиоприемнику мы уже привыкли: тихий, убаюкивающий голос или музыка никому не мешают, наоборот, успокаивают, помогают уснуть.
     Идет детская передача. Сказочник рассказывает, как Илью Муромца за провинность свои же посадили на несколько лет в глубокий погреб и засыпали желтым песком… За что же? А только за то, что он, главный оборонитель земли русской, защищая свою честь, посмел не подчиниться светлейшему князю… Но богатырь остался жив и невредим, а мы…
     Мысли мои опять возвращаются в далекое прошлое…
                * * *
     Уже в седьмом классе я всерьез заинтересовался биологией и физикой. Учительница биологии сумела убедить нас, что в скором будущем в мире наук вперед выдвинется именно биология и что интерес к человеку, к его мозгу как уникальнейшему мыслящему устройству будет возрастать из года в год. Физик тоже, рассказывая о кибернетике, часто подчеркивал, что человеку еще не удалось создать такие машины, которые производили бы сами себя, как это происходит в животном мире, однако изучение структуры мозга поможет ученым создать машины и устройства нового поколения.
     К десятому классу я перечитал уйму книг по этим вопросам и, окончив школу с золотой медалью, поступил на первый курс университета. Специализировался в области экспериментальной биофизики. На втором курсе я напечатал несколько научных статей в университетских изданиях. На них обратил внимание доктор технических наук Аракелян, профессор нашего университета. Он пригласил меня к себе, прощупал мои интересы и знания и, видимо, убедившись, что я в достаточной степени разбираюсь в сложных вопросах по избранной теме, возбужденно начал развивать мысли, высказанные мною в публикации. Сразу стало ясно, что мои статьи затронули и те проблемы, которыми недавно интересовался сам профессор, но по тем или иным причинам отошел от них. Увлекшись научной беседой, мы начали горячо спорить о возможности реализации наших идей, и тут он быстро начертил план предполагаемых работ по осуществлению своих замыслов. Это был заманчивый план, четкий и ясный, со многими изменениями и дополнениями к тому, о чем я знал или только догадывался. Щедро поделившись научным багажом со мной, рядовым студентом, доктор в конце беседы вдруг предложил мне работать у него в лаборатории. Конечно, я тут же согласился.
     И вот под руководством профессора я начал работу над созданием особого прибора, не только улавливающего биотоки человеческого мозга, но и различающего их по определенным параметрам. Последнего достичь мне не удалось, хотя всё свободное время проводил в лаборатории университета, зато мой аппарат уже с пяти метров чутко реагировал на сравнительно слабые биотоки обезьян и собак.
     Скоро началась война в Афганистане. Не закончив третьего курса, я добровольно ушел на фронт. Не раз бывал в сражениях, но, бог миловал, остался жив. В свободное время постоянно читал специальную литературу и на русском, и на английском языках, которую мне присылали по моей просьбе или родители, или друзья. На третьем году службы меня все-таки ранило осколком мины в правую ногу. Полежав в госпитале, через месяц выписался и демобилизовался.
     В этом же году меня зачислили на четвертый курс. Я вернулся к своим приборам в лаборатории Аракеляна. За два последующих года мой аппарат изменился до неузнаваемости: теперь он выдавал на монитор различные параметры самых слабых биотоков собак и обезьян.
     Прибор только принимал сигналы, поэтому никакой опасности для животных и человека не было, и я решил испытать его на себе. После тщательной настройки первые сигналы удивили меня. Я отходил от аппарата на сотни, тысячи метров, выходил на улицу, но сверхчувствительные уловители четко фиксировали мои биотоки, а блок кибернетической памяти в любое время по моему желанию мог воспроизводить полученные данные. Одно было неясно: почему сложная конструкция реагировала только на меня, ведь на улице прохаживали сотни людей? Не скоро я убедился, что всё зависит от настройки прибора, что у каждого человека биотоки имеют свои особенности по длине волн и что два одинаковых излучения так же трудно обнаружить, как и два похожих рисунка в дактилоскопии…
     Получив красный диплом, я по совету профессора остался в его лаборатории и поступил в аспирантуру. Одно другому не мешало. Мой учитель не знал, как далеко мне удалось продвинуться в исследовании этой проблемы. Внутренний голос подсказывал мне, что необходимо сохранить всё в тайне, потому что такого прибора, я назвал его Alter ego, больше нигде не было, и я стоял на пороге великих открытий.
     Теперь передо мной было три задачи: во-первых, расшифровать записи биотоков, найти ключ к разгадке секрета мыслящего мозга, во-вторых, наладить во что бы то ни стало автоматическую настройку на биотоки любого человека и, в-третьих, а это самое главное, никто не должен знать о моих открытиях.
     Через год я достиг цели: теперь Alter ego можно было разобрать за полчаса на многочисленные узлы и заменить похожими, но с другими функциями, и прибор становился обыкновенным. Таким его знал и профессор Аракелян, и сотрудники лаборатории, которые уже начали посмеиваться надо мной как над неудачным изобретателем. Кроме этого, в каждом блоке установил автоматически разрушающие устройства, замаскированные под комплектующие изделия. Они могли срабатывать через каждые двадцать четыре часа. Все важные записи и схемы хранились дома в тайнике.
     Закончив с этим, я взялся за выполнение первой задачи. Как узнать, что обозначают различные зигзаги на мониторе? Читают же врачи кардиограмму, значит, и я должен научиться. Начал с себя. Выяснил, что чем неспокойнее человек, тем быстрее пульсируют сигналы на экране.
     Моей работой то и дело интересовались сотрудники лаборатории: одни жалели меня, другие иронизировали, а третьи за глаза обзывали чуть ли не бездарью, но всем хотелось посмотреть на свои биотоки. Я охотно позволял им садиться в специальное кресло и надевать сетку из проводов и датчиков, названную кем-то короной голого короля. Каждый мог увидеть на экране еле заметную запись собственных биотоков, но никто не знал, что я, уже зафиксировав их данные однажды и настроив Alter ego на определенного работника, часами наблюдаю за этим человеком. Сами того не подозревая, помогали мне и студенты, проявившие, как и наши сотрудники, любопытство к моему прибору. Я фиксировал их параметры и тоже устанавливал за ними наблюдение. Выяснилось, например, что у студентов, пользующихся на экзаменах шпаргалкой, биотоки усиливаются, пульсация на экране резко возрастает. Так, шаг за шагом я углублялся в тайны записи излучений и разгадывал их. Через год и два месяца у меня уже появилась большая засекреченная таблица классификации и расшифровки биотоков человека в его различных состояниях.
     Мой аппарат теперь стал детектором и лжи, и горя, и радости, и страха, и ненависти. Не видя человека, я мог точно определить его душевное состояние, но пользовался такой возможностью очень осторожно: могли догадаться о моих опытах.
     Оставалось последнее: наладить в аппарате автоматическую настройку на биотоки любого человека. Долго я бился над этой проблемой и в конце концов понял, что мне нужны особые микросхемы из сверхчистого материала. Такие изделия выпускал в нашей стране единственный завод закрытого типа. Благодаря широким связям в нескольких министерствах, Аракеляну удалось договориться об изготовлении нужных микросхем, и я поехал в командировку. В течение двух месяцев конструкторы работали с моими чертежами. За это время я успел познакомиться со многими людьми на заводе, привязаться к ним, нашел здесь даже друзей. Наконец двадцать крошечных изделий по нашему спецзаказу были изготовлены, и, получив их на руки, я вернулся домой. Буквально через неделю мне удалось наладить автоматическую настройку. Теперь Alter ego чутко реагировал на биотоки любого человека без моего особого вмешательства. Случалось так, что я включал прибор, и он сам подбирал себе клиента, прерывал записи, если этот человек удалялся, и начинал реагировать на другого, оказавшегося рядом. Одним словом, Alter ego записывал каждый раз более сильные биотоки.
     Однажды аппаратура переключилась на старшего сотрудника Михайлова, оказавшегося ближе всех, затем, когда он ушёл, снова на меня. И вдруг я заметил, как на экране пульсация сигналов резко возросла. Мне стало ясно: прибор записывал страх, чей-то огромный страх. Только минут через пять Alterego переключился на меня. На следующий день среди многочисленных сотрудников лаборатории быстро распространился слух, который оказался, к сожалению, ужасной правдой.
     Одной из сотрудниц позвонил из дому четырехлетний сын: «Мамочка, я хотел… на плитке… обогреть мишку, а он… загорелся», – и заплакал. Представьте себе состояние матери. Она вся побледнела, крикнула несколько слов и тут же выскочила на улицу, поймала такси и помчалась домой. Несчастная мать так торопила водителя, что тот чуть не врезался во встречную машину. Один из сотрудников, знающий адрес женщины, сразу позвонил в пожарную часть, но пожарники приехали слишком поздно: мать, желая спасти сына, ринулась в горящую квартиру, но задохнулась дымом, потеряла ориентировку и упала без сознания. Подоспевшие пожарники успели вытащить женщину, а ребенка спасти не удалось.
     В конце недели она пришла на работу, и Alter ego сразу переключился на нее, фиксировал несколько дней огромное горе, и я не выдержал, отключил аппаратуру…
     Прошло еще полгода. Я не сумел защитить кандидатскую диссертацию: профессор Аракелян был недоволен моей работой, он ожидал от меня большего, и нам пришлось расстаться. Уничтожив аппаратуру, я уехал и устроился на том заводе, где когда-то заказывал микросхемы. Мне доверили группу в отделе главного конструктора. Наряду с основной работой я продолжал совершенствовать свой прибор. Почему люди не понимают друг друга, не могут читать чужие мысли? Не потому ли, что у каждого свои биотоки, со своими параметрами?.. А если параметры совпадут хотя бы на некоторое время, то происходит чудо: два человека на расстоянии в сотни, тысячи километров думают об одном и том же, снится им одно и то же. Нельзя ли сконструировать установку, принимающую биотоки, преобразующую их до необходимых параметров и передающую дальше? При помощи такого прибора можно было бы подслушивать чужие мысли и чувства.
     Чем бы закончилась эта затея, не берусь ответить, потому что в скором времени в моей жизни произошли события, приведшие меня на хирургический стол.
     На заводе начали строить новую проходную. Старая уже никуда не годилась: не удовлетворяла и пропускная способность, надоели вертушки, лишние средства уходили на содержание многочисленных бесполезных вахтеров. Бесполезны они были потому, что хищение на заводе не прекращалось, а наоборот, наносило всё более ощутимый урон. Даже анекдоты ходили о них среди рабочих и служащих. Рассказывали, например, как один рабочий, привыкший брать то, что плохо лежит, решил вынести мелкие гвозди. Снял он сапоги, наполнил их гвоздями, а потом связанные сапоги повесил на плечо и смело направился по теплому асфальту прямо в проходную.
     – Что это Вы босиком? – удивился вахтер.
     – Да гвозди в сапогах, – ответил рабочий, слегка прихрамывая.
     – Много?
     – Много, и все острые.
     – У нас в раздевалке есть старые сапоги, возьмите, а утром принесете.
     – Спасибо, я здесь рядом живу, как-нибудь доковыляю, – сказал рабочий и спокойно прошел мимо вахтера.
     О размерах хищения нигде открыто не говорили, но каждый знал и видел, что творилось на заводе. Выносили в карманах и сумках ценные детали, мелкие инструменты, различные химикаты, спирт в маленьких посудах, редкие приборы, дефицитные материалы, драгоценные металлы. Вывозили на грузовых машинах в различных тайниках стройматериалы, более крупные вещи. Многие вахтеры знали своих клиентов в лицо, но за определенную мзду пропускали их, машины осматривали формально.
     И вот было решено построить новую проходную с современным электронным оборудованием. Главный конструктор пригласил меня к себе и объявил, что наша группа должна обеспечить будущую проходную современной системой проверки пропусков, на которую генеральный директор возлагает большие надежды.
     Это была уникальная возможность использовать мою аппаратуру в большом деле. Я сразу согласился, и наша группа принялась за работу.
     В течение года, пока строили вторую проходную, мы успели наладить новую систему проверки пропусков. Если раньше всё зависело от зорких глаз вахтеров, когда люди показывали им свои пропуска с фотокарточками, то теперь каждый работающий на заводе имел свой код на пропуске, автоматически узнаваемый в электроячейке.
     Вахтерам только оставалось следить, чтобы не было хищения. Но разве залезешь каждому в карман?
     И я решил установить везде Alter ego под видом модифицированной аппаратуры, какая обычно применяется в аэропортах при досмотре багажа пассажиров.
     Наконец закрыли старую проходную и открыли новую. Прошло несколько недель. Десятки тысяч людей побывало за это время на заводе, но мои приборы почему-то молчали, а на постоянные звуковые сигналы скоро перестали обращать внимание и рабочие, и вахтеры. Ведь каждый из них носил с собой какой-нибудь металлический предмет: или часы, или ручку, или монеты. Над нами и нашим «изобретением» уже посмеивались, как вдруг в конце недели несколько приборов Alter ego зафиксировали страх. Вахтеры задержали девятиклассников, проходивших учебную практику на заводе, и обнаружили у них в карманах дефицитные комплектующие изделия.
     Я только потом догадался, почему мои приборы молчали. Всё было просто: люди привыкли воровать, а точнее, брать, как они говорили, и давно при этом перестали испытывать не только угрызение совести, но и чувство страха. Брали своё, из общего котла.
     Школьники под влиянием старших впервые захотели вынести ценные изделия и, конечно, волновались, испытывали чувство страха.
И вот цепная реакция началась: за школьниками попались другие. На заводе распространился слух о задержании нескольких человек, о том, что задержанных якобы не наказывают. У людей проснулось чувство страха, но укоренившаяся привычка брать толкала их по инерции на новое хищение. При этом все были уверены, что тех задержали случайно, а их никогда не поймают.
     Некоторые попадались по три – четыре раза, всё еще веря в свою неуязвимость. Никто не знал, кроме обученных вахтеров, о новой системе охраны государственной собственности.
     К концу месяца количество несунов перевалило за несколько тысяч. И что интересно, попадались не только простые рабочие, но и инженеры, руководители различных служб, начальники цехов и заместители генерального директора. Но «господа средней руки» сами не воровали, им вывозили на машинах их работники или в тайниках, или по «законным» документам.
     Чего только не вывозили! Я специально сходил несколько раз в главное помещение военизированной охраны. Всё было забито конфискованным имуществом.
     Через месяц мелкое хищение пошло на убыль, а потом, когда состоялся открытый выездной суд во Дворце культуры, почти прекратилось, но всё еще случались крупные хищения с участием закоренелых преступников, которых почему-то никто не наказывал, хотя на них я успел завести свою картотеку.
     Скоро меня вызвали к генеральному директору, который вместе со своими заместителями пытался понять эпидемию хищения и эффективную борьбу с ней. Я прикинулся простачком, рассказывал, что пришлось уволить прежних вахтеров и после тщательного отбора назначить других, немаловажную роль сыграла, конечно, и наша модернизированная аппаратура. С тем и ушел, не выдав тайны эксперимента.
     Слух о том, что вахтеры ловят несунов с помощью какого-то нового прибора, дошел, видимо, до многих. И вот однажды ночью совершено было покушение на Alterego. Кто-то проник в аппаратную и разворотил одну установку. Прибор починили быстро и усилили охрану, однако покушения продолжались, но уже в иной форме. Посыпались угрозы, и в основном в мой адрес: то подбрасывали записки, то звонили по телефону. Намекали, что им всё известно, предлагали сотрудничать, а я молчал.
     Однажды в ящике своего сейфа, от которого ключ был только у меня, я обнаружил целую пачку сторублевок. Что мне оставалось делать? Взять ее – значит сотрудничать с кем-то. Кто они такие, я не знал, но догадывался, что здесь орудует хорошо организованная группа. Сообщить куда следует о шантаже, о пачке денег тоже было нельзя: во-первых, не докажешь, что это взятка, а во-вторых, самое главное, раскрылась бы тайна Alterego, стали бы применять это изобретение в различных целях, не считаясь с моим желанием. А если научиться с его помощью читать чужие мысли? Тогда всякая индивидуальность исчезнет; нетронутый, изолированный внутренний мир человека разрушится; люди будут красть друг у друга не только материальные, но и духовные ценности; мысль одного человека будет принадлежать не ему самому, а многим. Трудно представить последствия такого открытия, к которому я уже подошел вплотную. Недаром Леонардо да Винчи не раскрыл своим современникам тайну многих своих изобретений. Нет, люди ещё не дошли до такого развития, чтобы разумно пользоваться Alterego. Тому пример – использование разбуженного атома…
     И я решил действовать. Первым делом, напомнив вахтерам-операторам, работающим с Alter ego, о секретности наших приборов, попросил их подписать официальную бумагу о неразглашении государственной тайны, а затем получить как особо доверенным лицам крупные суммы денег в виде премии. Заметно похудевшую пачку спрятал в надежное место. Пусть думают, что я согласился не вмешиваться в дела местной мафии. Это даст мне возможность выиграть время, хотя бы неделю. Потом срочно занялся разрушающими устройствами с дистанционным управлением. В карманный транзисторный приемник вмонтировал миниатюрный, но очень мощный передатчик, для изготовления которого пришлось истратить часть припрятанных денег.
     Теперь я мог на расстоянии десяти километров включить эти устройства и за несколько секунд полностью уничтожить все экземпляры Alter ego.
     Одновременно с этими приготовлениями продолжалась работа по усовершенствованию прибора с целью, чтобы научиться с его помощью подслушивать чужие мысли, но пока ощутимых результатов не было.
     Пошла вторая неделя с того дня, когда мне подсунули десять тысяч. Всё шло спокойно. После работы сотни, тысячи людей выходили через огромную проходную за пределы завода, однако ни один Alter ego за это время не зафиксировал испуг, страх или ужас.
     Но скоро появилось несколько разведчиков, которых мы не тронули, хотя наши лжемашины подавали звуковой сигнал. За разведчиками двинулись силы покрупнее. Охрана задержала их. Среди изъятых изделий оказались и платина, и золото, и серебро. Пришлось сообщить в прокуратуру, и она нехотя возбудила уголовное дело против расхитителей и преступников. Опять наступило затишье. Никто больше не покушался на государственное добро, но такое затишье мне не нравилось: оно было похоже на тишину перед грозой, перед бурей. Чутье не обмануло меня.   
     Однажды, возвращаясь после работы домой, я заметил около нашего корпуса черную «Волгу». За рулем сидел человек в глубоко надвинутой на глаза кепке, из-под которой виднелись черные усики. Не успел я подойти к подъезду, как машина рывком сорвалась с места и сильно ударила меня в бок. Я отлетел, как мяч, и упал на бордюр. Сколько лежал без сознания, не помню. Очнулся уже в больнице. Голова шумела, ныло где-то ниже пояса, сильно болела забинтованная нога.
     Я понял: это было первое серьезное предупреждение, а ведь могли отправить на тот свет… Что же с установками Alterego? И где прибор с дистанционным управлением? Сколько времени я здесь лежу? Такие вопросы очень беспокоили меня.
     Но вот пришла сестра и рассказала обо всем. Доставили меня в больницу около семи вечера, а сейчас одиннадцать часов. Одежда и мои вещи находятся у кастелянши. «Слава Богу, – подумал я, – не всё еще потеряно. Грудь у меня не болит, значит, и карманный микропередатчик должен уцелеть. Завтра, когда придет кастелянша, первым делом попросить транзисторный приемник».
     Ночью мне спалось плохо. Снились кошмарные сны, как будто меня преследовали черные «Волги». Я убегаю, задыхаюсь, наконец меня окружают, и из черных машин выскакивают милиционеры и человек в плаще и шляпе. «Это он! – кричит мужчина в штатском, похожий на профессора Аракеляна. – Держите его!» – «А-а, попался, голубчик, – спокойно говорит капитан милиции и показывает мне мой целлофановый пакет со сторублевыми бумажками. – Надеть наручники!»
     Меня тащат к машине и втискивают на заднее сиденье. С обеих сторон прижимают костлявыми плечами и крепко держат за руки два скелета со свежими лицами. Они смотрят на меня в упор, желтоватые черепа сзади и сверху блестят, а полные губы растянуты в улыбке. О Боже! Это же душманы, молодые парни, которых я заколол штыком автомата во время атаки! Дрожь охватывает мое тело, зубы стучат. «Поехали!» – говорит капитан, садясь на переднее сиденье, и водитель поворачивает ключ зажигания. Щелчок, и на спидометре, как на экране Alterego, появляется запись моего страха, переходящего в ужас…
     Проснулся я на рассвете весь в поту и до утра уже не смог успокоиться и заснуть еще раз. Всё время думал то о сне, то о передатчике. Мне хотелось быстрее добраться до него и нажать на кнопки.
     Наконец пришла сестра и по моей просьбе пригласила ко мне старую кастеляншу. Старуха скоро принесла приемник, он был в целости и сохранности. Я так обрадовался, что чуть не вскочил с кровати, но раненая нога вовремя напомнила о себе. Успокоившись, включил сперва «Маяк», поймал хорошую песенную музыку. Она, видимо, понравилась и моим соседям. Илья Михайлович, прислушиваясь, медленно улыбнулся, а Алексей Петрович повернулся в мою сторону и тихо запел.
     Хотя транзистор работал отлично, я с большим волнением открыл маленькие крышечки на задней стенке приемника и нажал в определенной последовательности четыре кнопки. Зажглась индикаторная лампочка, значит, сигналы пошли в эфир, и система включилась. Через несколько секунд лампочка погасла. Передача состоялась, все экземпляры Alterego уничтожены, но почему-то не верилось, что все обошлось благополучно. Хотелось посмотреть на сгоревшие приборы своими глазами, пощупать остатки своими руками.
     К полудню ко мне заявилась целая делегация: товарищи по работе, несколько вахтеров и группа специалистов, а впереди – главный конструктор. Два вахтера, перебивая друг друга, рассказывали, что кто-то проник якобы этой ночью в аппаратную и уничтожил все приборы. Главный посочувствовал мне, пожелал быстрее вылечиться. Все проклинали водителя черной «Волги», которого пока никто не знает. Затем главный, не спуская с меня глаз, вкрадчивым голосом спросил, что я думаю по этому поводу, несчастный ли это случай или покушение. Я его понял и решил успокоить, тем более рассказывать обо всем откровенно было невозможно, поэтому ограничился полуправдой: номер машины не успел заметить, водителя тоже, но он наверняка был пьян…
     Пожелав мне скорейшего выздоровления и оставив несколько пакетов с продуктами, делегация ушла.
     В палате снова наступила тишина.
                * * *
     Мой взгляд блуждает в пространстве, я опять смотрю в окно: все так же желтеет колхозное поле, но детей уже совсем немного; все так же стоят под палящим солнцем деревья у дороги, тихие, с опущенными ветвями.
     Слышится сонное дыхание моих друзей. Радиоприемник молчит. Лишь с картины, висящей рядом с ним, устало и тревожно смотрят три богатыря куда-то вдаль. Откуда может напасть враг? Нет ли угрозы? Не покажется ли на горизонте туча пыли, а затем неисчислимая вражеская конница?..
     Нет, не одолеть никому защитников земли русской: как скалы стоят могучие кони, тесно прижавшись друг к другу, сильны и тверды руки богатырей, ясен их взор. Но почему слишком тревожен их взгляд, бессильно опущены широкие плечи одного из них?..
     А за ними на синих просторах сквозь толщу расстояний раскинулись горы, перелески и огромная желтая степь без конца и без края.
                март – июнь 1989 года