Глава 3. В Оренбургской степи на сенокосе

 В 1949 -1950  годах сенокосом для обеспечения лошадей конюшни при Орском заводе "Прокат" занималась в районе селения Кара Бутак большая бригада, составленная из работников завода или членов их семей. Завод предоставил бригаде лошадей и механизмы, среди которых был и пресс (установка для прессования сена в тюки).

 Косили косилкой, которую возила пара лошадей. Сгребали сено механическими граблями, в которые запрягалась лошадь. И даже пресс приводился в действие лошадью, ходившей по кругу. Так было в 1949 – ом.

 В 1950 – ом бригада шагнула на очередную «ступень прогресса». С завода привезли старый списанный весьма капризный дизель–генератор, чтобы механизм пресса приводился в действие электромотором, а также старика - механика, чтобы «подкручивать» дизель. Оплата производилась сеном в пропорции: 60 % - заводу и 40 % - бригаде.

 Я работал в этой бригаде летом 1949 – го и 1950 – го годов. Причём, в 1950 – ом работал в месячный промежуток после сдачи экзаменов за десятый класс и до отъезда в Москву для поступления в университет.

 Школу я окончил с серебряной медалью и был уверен, что мне не нужна дополнительная  подготовка для поступления в ВУЗ. Родители разделяли мою уверенность. Такое было время.
 
 Доля для оплаты труда каждого из членов бригады определялась как количеством  отработанных дней, так и степенью его полезности и добросовестности. Рядовым хорошо  работавшим членам бригады трудодень начислялся с коэффициентом 1,0, а слабосильным или ленивым - с коэффициентом 0,5.

 Бригадиру, старику механику и работнику на сенокосилке, в которую запрягалась пара лошадей, был определён коэффициент 1,5. Всё это определялось, обсуждалось и утверждалось на общем собрании бригады по представлению бригадира, назначенного руководством завода.

 В первый год я работал на прессе, а во второй сначала на конных граблях, в которые запрягал старого ленивого мерина. Дружеских отношений с ним у меня не получилось. Когда я кнутом пытался ускорить его неспешный ход, он с неодобрением оглядывался и даже пытался порой лягнуть меня.

 К счастью, в упряжке сделать это ему не удавалось. Конечно, это была очень приятная работа. Мне нравилось, сидя в стальном кресле, ехать по просторной степи на тарахтящей стальной двуколке и периодически нажимать на рычаг, поднимая и опуская грабли.

 Когда необходимость в граблях отпала (была скошена вся отведенная для нашей бригады площадь), меня опять определили на пресс. Моя работа заключалась в подаче руками очередной порции сена в открытую на короткий момент приёмную камеру пресса.

 Делать это нужно было быстро, так как прессующая стальная плита, двигаясь неумолимо быстро, закрывала приёмную камеру, и, не дай бог зазеваться, руки будут поломаны.

 Работа на этой «должности» была сидячая, грязная, требующая внимания, скорости и сноровки. И очень утомительная своим однообразием - как всякая работа на конвейере, где темп задаётся механизмом. Но! Мне был установлен коэффициент 1,0. Такой коэффициент получили не все и более взрослые и опытные работники.

 В результате за июль 1950–го года я заработал 132 двухпудовых тюка, то есть более четырёх тонн сена. Наверное, ещё лет десять после окончания университета я не зарабатывал за месяц столько денег, сколько стоили те четыре тонны сена, заработанные мною в июле 1950 - го.

 Очень неприятная память осталась у меня от выпивки по случаю первого приезда бригады на место нашего будущего лагеря. Поскольку место под лагерь ещё не было  оборудовано, устроились прямо в кузове грузовой машины, на которой приехали.

 Стояла жара. Мы пили страшно мерзкую тёплую водку при минимальном количестве какой – то случайной, подсохшей за дорогу, закуски. Пили почему–то из одной алюминиевой кружки, которую пустили по кругу. Поскольку кружка была одна, каждому её наливали доверху - чтобы не тратить зря время. Налили и мне.

 Мне было тогда (летом 1949 – ого) почти семнадцать лет, водку я, конечно, уже пробовал, но маленькой рюмкой, с отчимом, после работы на морозе. Никаких неприятных ощущений от водки тогда не осталось. Другое дело - здесь. Доза явно была велика для меня.

 Но не хотелось показаться слабаком перед взрослыми мужиками. И с едва переносимым отвращением, через силу, я пил эту тёплую гадость, и водка текла у меня с подбородка. Возникшее тогда отвращение к водке не оставляет меня, за исключением очень редких моментов, всю жизнь.
   
 И случай приятной выпивки. С ночи пошёл дождь. И трава, и сено намокли. Нельзя  ни косить, ни прессовать. Бригадир и ещё несколько мужиков решили ехать в гости к  знакомому. Взяли с собой и меня. Хозяином оказался пожилой казах, живший с женой в  землянке в степи далеко от селения. Он пас колхозных овец и, заодно, несколько собственных кобыл.

 Нас пригласили в землянку и угостили кумысом. Посудой служили стеклянные полулитровые банки. Каждый принял по два таких «кубка». Мы выбрались из землянки и улеглись около неё на траве. Шёл мелкий дождь. Временами он усиливался, но внимания на него никто не обращал.

 Некоторые тихо переговаривались, кто–то спал. Я лежал на спине, не засыпая, смотрел в небо и мечтал. Это было редкостное состояние мягкого хмеля, очень приятного и спокойного. Позже я с удовольствием пил кумыс при каждой возникавшей возможности. Но такого приятного состояния не достигал, пожалуй, ни разу. .