Типа про любовь

Дело значит было в далеком 1998 году. Так себе был год, чего уж тут, не то что щас. Деноминация (только успел почувствовать себя миллионером), одноразовый премьер-министр Кириенко (или Кириешко хренегоразберет), говнотитаник и полупидор Леодикаприо, которому еще только предстояло стать Актером и сниматься у Скорсезе, Iron Maiden выпустил самый коштыберный альбом за всю историю своего существования (ДДТ бы лучше сделал), ну и под конец канешна его величество дефолт, как без него, от которого открещивались до последнего, как у нас, в принципе, принято и до сих пор. Еще до кучи Уго Чавес ну и там по мелочи: земфира и прочий шлак. Вы, наверное, подумаете, что я в Википедии посмотрел, и будете правы, потому что память, увы, уже не та, что была в том же, скажем, 98-м: уже не помню, что на завтрак ел, что на ужин пил, да и вообще что вчера делал иногда запамитываю (блин сложное слово то какое). Я вообще на вопрос: «Что ты вчера делал?» последнее время часто отвечаю «Без четверти девять» или что-нибудь в том же духе, так как слух уже тоже не ахти.
Ну да что это я все про плохое? Было конечно и хорошее в 1998-м году. Наш соотечественник (ну как соотечественник? так... название одно) основал в Соединенных Штатах Пендостана Google, начало строительства МКС, Большой Лебовский, Карты, Деньги Два Ствола, мега альбом Cradle of Filth, да и Уго Чавес, по сути, не такой уж и хмырь (что я вообще к старику Уго докопался? Прости, чувак, просто не повезло тебе сегодня).
Для меня год был тоже неоднозначным. С одной стороны, меня впервые оторвали от теплой московской казармы и отправили херегознает куда, с другой стороны – этот херегознает куда оказался не таким уж Шушенским, как казалось в начале. Да не будем уж греха таить, поселок Пропердь (название изменено) Анальского района (название изменено) Красножабинской области (название изменено) был для таких как я ненагулявшихся олигофренов просто раем.
Дорвавшись до танцпола (ну как танцпола? Просто пола) местного сельпо (минус четыре звезды), мы, пьяные бабуины-эпилептики, ветераны таксказать хачовских сомнитетельных дискотек (ну на что денег хватало, а вы как хотели) взорвали к хреням весь поселок своим зажигательным танцем (ну как танцем? Ну да вы уже и сами поняли) под хит того года «Ветер с моря дул». Это, сами понимаете, был наш звездный час. Готов дать рукав на отсечение, для многих не особо преуспевших этот момент так и останется самым запоминающимся на всю жизнь. Наш успех среди местных комсомолок и доярок был настолько ошеломителен, что многие из нас потеряли девственность в тот же день, причом некоторые прямо на танцполе. Но не все...
Есть у меня один друг (практически брат), которому посчастливилось отправиться в этот несомненно экзотический уголок вместе со мной. Так получилось, что с доярками ему с самого начала стало не везти, толи от природной скромности, которую он пытался умертщвлять с помощью античеловечных доз водки «Комдив» (на ней еще Михалков из «Утомленных солнцем 1» изображен был), толи потому что каждый раз неизменно умертщвлялся сам еще до того, как предполагаемая пассия начинала подавать какие-либо намеки. В ответ на эти намеки Валера (назовем его так, хотя зовут его на самом деле совсем по другому - Серега) очаровательно улыбался, тыкался пассии в мягкую (или твердую, в общем по ситуации) сисю, пускал туда слюну и окукливался там же, после чего все вставали, бросали всё и несли его в казарму сначала звать ихтиандра, а потом байки (в некоторых случаях наоборот).
Сами понимаете, успеха у местного женского населения он не имел, хотя шансы, скажу я вам, были шикарные. Валера был парень видный, начитанный, красивый и высокий, хоть и в покосившихся очках, а то, как он по-залихватски мог всосать бутылку Комдива Михалкова одним глотком (как заправский мохнатый шмель), ничего, кроме восторга и зависти, вызывать не могло.
Однако как-то в один день, как это часто бывает, все переменилось. В тот злополучный четверг (как сейчас помню), хотя, может быть, это была среда или того хуже понедельник, к нам за столик подсела лучшая подруга моей тогдашней пассии Иры (как сейчас помню, хотя возможно ее звали Наташа или того хуже Снежана). Подруга имела имя Света, модную пергидрольную челку, усы как у Чапаева, плоскостопие, грудь 6 размера, и все остальное такого размера, который не во всяком Макдональдсе увидишь. Валера был уже, так скажем, глубоко под шмелем, и по достоинству оценил гордый греческий профиль и мужественные волосатые ноги прекрасной незнакомки.
Когда Михалков на бутылке начал подмигивать и качать усами под «Ветер с моря дул», Валера привычным движением взбил шестой размер, уютно подоткнул складки на светином животе и отправился в мир грез. Как только я со словами «ну все, нам с Валерой пора» поднялся и покачиваясь направился к телу усопшего Валеры, Света проявила чудеса материнской любви: подобно тому, как самка орангутунга защищает своего детеныша, прижала безжизненное тельце к себе и враждебно оскалилась.
Я замешкался и в нерешительности остановился. Ира притянула меня к себе и прошептала на ухо: «Не надо. Видишь, он ей нравится?». Это я видел. Видел я и то, что Валера во сне явно видел совсем другое, возможно Анджелину Джоли и ли там на худой конец Алену Апину, посколько уже залил Свете слюнями весь ее модный гардероб, сладко причмокивал и не догадывался, какой расклад готовит ему на этот вечер женское коварство.
«А пойдемте прогуляемся? – продолжала гнуть свою фашистскую линию Ира. – На улице минус 30, он там сразу протрезвеет». Я не разделял ее оптимизма, поскольку был свято уверен, что протрезвят Валеру только +40 и то с утра. Однако перечить женщинам не умел, и поэтому уже через пять минут мы впятером (я, Ира, Света, сопящий у нее на могучем плече Валера и по прежнему подмигивающий Никита Сергеевич), провожаемые завистливыми взглядами неудачливых Валериных недолюбовниц, ушли в белесую покрытую предательскими рытвинами морозную даль, которые местные жители по недомыслию называли дорогой или даже в моменты особого патриотизма улицей.
Дойти мы смогли только до ближайшей мусорной ямы, где культуристка Света все-таки выдохлась и уронила растекающееся тело Валеры на ледяную поверхность скамейки (в Проперди по какомe-то местному романтическому обычаю было принято размещать скамейки (ну как скамейки? бревна обычные) рядом с мусорными ямами и кучами, которых имелось в изобилии). Почувствовав ягодицей изменения в окружающей среде, Валера очнулся, посмотрел из-под еще более покосившихся очков на меня, на Иру, на яму, на звезды, на Свету, вздрогнул и удивленно гугукнул. Такое обилие эволюций, произведенных  за одну минуту, видимо, потрясло у него в голове несколько нервных пучков или что там еще есть, потому что затем Валера совершил странное: «Богиня, - расфокусированно уставившись на Свету и возбужденно икая, произнес он. – Я хочу тебя». Дальше он понес совершенную уже околесицу про звезды, поэзию и Шопенгауэра, а в завершение водрузил изящную тушу богини себе на руки и вознамерился идти к брачному ложу, а возможно и к алтарю, но дошел, понятное дело, только до мусорной ямы.
Любящим сердцам в ту ночь не дала соединиться именно она. Как сейчас помню исчезающих из виду влюбленных, хруст замерзшего мусора (как я тогда думал) и один басовитый вскрик. Вскрик был, естественно, Светин, ибо Валера, как истинный спартанец, не проронил ни звука – возможно, в полете снова заснул.
Наутро проснувшись, Валера не помнил ровным счетом ничего, и с удивлением осматривал ссадину на локте.
Надо ли говорить, что Света в Валерином порыве любви сломала ногу, пролежала в больнице месяц и после этого не могла смотреть на него без спазмов в лодыжке.
А Валера тоже на нее не смотрел, по двум причинам:
- с женщинами у него с тех пор все было хорошо и много
- Свету он не помнил и узнать не мог даже после двух мохнатых шмелей в лицо
Вот такая история, дарагой друк.