Дирижёр будущего

Дирижёр будущего (человек-задница). Наверное повесть

  Маленькая история… нет, не о саморазрушении; о том, почему мы до сих пор живы. Рекомендуется нетрезвым читателям.

Этим летом у нас было много навязчивых идей: секира, жильё, огнетушитель, ещё что-то. Мы ни на секунду не задумывались о том, что делаем, - и это было правильно. И то, что мы теряли время – было правильно. И то, что мы пили как черти – тоже было правильно.
Всё началось, когда Эдуардович зашёл к Еноту на чай. У него совсем недавно закончилась летняя практика, а вместе с ней и деньги на алкоголь. Выцепив, очевидно, уже последние «триста рублей на картон», он отправился к Еноту, ещё ничего не планируя.
Я в это время был занят тем, что пытался разобраться в махинации, устроенной деканатом и банком с моей стипендией. Пришедшие две недели назад на карточку пять тысяч я счёл материальной помощью, ошибкой, неожиданным подарком – всем, чем угодной, но только не стипой (размеры были не сопоставимы). Мне было абсолютно всё равно, что это за деньги, и я с удовольствием их потратил. Почти все. А сегодня ожидал, что мои добытые потрясающей импровизацией в сессию три рубля придут на карточку, чтобы я мог потратить ещё и их.
Но их не было. Я мысленно подсчитал всё, что оставалось в кармане – что-то около восьмисот. Хватит на неделю аскетического бытия, но не больше.
И я понадеялся на то, что деньги придут завтра, или через несколько дней. Забил, одним словом.
В кармане завибрировал телефон. Почему-то я уже знал, кто и зачем мне звонит.
- Синий! - послышался в трубке весёлый голос. – У нас тут коньяк, подходи к Еноту, знаешь, где он обитает?
Я, конечно, уже знал, где обитает Енот. И, что я тоже знал, - придти к нему без коньяка не получится. Просто потому, что потом мы всё равно пойдём за новой бутылкой. Так зачем оттягивать момент?
По дороге я заглянул в неприглядный местный магазинчик, внутри оказавшийся, впрочем, вполне современным и обладающим неплохим выбором. Я не знал, что взять, я знал, чего брать не следовало: «Бестужев» и «Олд Баррел» до сих пор вспоминались с содроганием. Я выбрал что-то дешёвое, по-моему, «Золотую выдержку».
В квартире у Енота жил дракон. Дракона звали Маша, так же, как и его бывшую девушку; мне думается, что он именно девушку назвал в честь дракона. У Маши часто случались перепады настроения, поэтому, войдя, я перевернул мокасины подошвами вверх.
Они вдвоём смотрели «Большого Лебовски», причём была уже середина фильма, и я, пока догонял их, так и не вник в его суть. Временами было смешно, актёры, кстати, тоже были замечательные. Позже я посмотрел его целиком и остался доволен; этот фильм не мог не понравится тому, кто видел лучшие работы Терри Гиллиама.
Под столом уже стояла законченная бутылка «Чёрного паруса», мы допивали ещё одну, в голове постепенно не оставалось мыслей – мы превращались в сгустки раздолбайской энергии, связанные одной волной.
- Мария, ну иди сюда, - мурлыкал Эдуардович дракону, когда мы уже перебрались на кухню. – Енот, а давай обмотаем её туалетной бумагой!
Дракон, видимо, всё понял, и ушёл в другую комнату. Наша энергия была направлена не на то, чтобы бегать за ней.
В ход пошла моя «Выдержка». Я уже чувствовал себя неплохо, но видел, что моим друзьям лучше, и от этого становилось немного обидно. Я наливал себе больше чем им, так что эффект у меня был, пусть пока меньше, зато обширнее.
Енот встал у плиты. Он замечательно там смотрелся: по его фигуре было видно, что с едой он вытворяет восхитительные вещи. Мне, собственно, в тот момент было всё равно, что жрать, но Енот не умел готовить обыкновенные блюда. Только шедевры. Шедевр он и сделал: пасту с табаско и креветками, лучшее, что я ел со времён первой солянки в «Шоколаде».
Еноту кто-то позвонил. Через минуту выяснилось, что скоро к нам на чай заглянет Лёд, и что он уже серьёзно пьян. Это всех развеселило.
С Лёдом мы знакомились уже в третий или в четвёртый раз, не помню точно: он всё время уходил домой в таком состоянии, что не мог запомнить тех, с кем пил.
- Ты чё, упоротый? – приветствовали мы его.
- Вы чё, обсажены? – ответил он.
Я с трудом могу отличить трезвого Лёда от пьяного. Ну, видимо, упорот-то он всё время.
У него с собой оказалась ещё одна бутылка – тоже «Выдержка», и тоже золотая. Правда, коньяка в ней оставалось чуть больше половины, но это нас нисколько не смутило. Приближался вечер.
Мы с Эдуардовичем уже долгое время собирались найти где-нибудь гитару и носить с собой на каждую пьянку, но гитары всё время под рукой не было. У Енота она была, и Эдуардович загорелся идеей спеть все старые песни из подъезда и нашей бурной молодости.
В ход пошли «Сплин», «Пилот», «Сектор Газа». Когда ворчащий Лёд свалил от нас в комнату играть в ГТА, я спел несколько своих песен. В том числе, и уже знаменитую собственную версию «Бала» Макаревича.
Песня была встречена овациями, я спел про шотландского парня Джони, спел «Мы три дня и три ночи без сна», и мы допили коньяк.


Дальше был долгий провал, часа три или четыре, но в какой-то момент я обнаружил себя идущим по улице. Уже темнело, я прикинул, что времени где-то около десяти, и повеселел ещё больше (хотя куда уже?).
Идущий впереди Енот подошёл к какому-то парню и спросил:
- Привет, друг, тебя случайно не Женя зовут?
Парень покачал головой и пошёл дальше.
- ***во! – воскликнул Енот. Мы громко засмеялись.
Мы шлифовали коньяк пивом, по ощущениям, банка, которую я купил в ларьке, была уже третьей. Моя сумка тоже была залита пивом, в какой-то момент я, помнится, хотел её облизать. Эдуардович отнял её у меня, но скоро попытался выбросить, и я отобрал её обратно.
Я обычно готов кутить мирно, достаточно мирно, не устраивать погромов и поджогов. Но Эдуардовичу всегда мало – ему обязательно нужно ввязаться в какой-либо опасный для жизни кипишь. Я смутно припоминаю, что они с Енотом собирались драться, уже когда мы вышли, а теперь их желание только усилилось.
У меня зародилось нехорошее предчувствие.
- Нам надо проверить нашу дружбу! – кричал Эдуардович, ну, или что-то вроде этого.
- Конечно, - серьёзно отвечал ему Енот.
Я оглянулся на Лёда, но от него поддержки ждать было нечего. Он, конечно, стал бы их отговаривать, но его бы, конечно, никто не послушал. А я не чувствовал в себе сил кого-то в чём-то убеждать. Мне было здорово. Почему бы и нет? Я не против любого кипиша, кроме голодовки.
Эдуардович заметил у лавки человек десять гопников, на меньшее он не разменивается, и они с Енотом, как счастливые дети, быстрым, сбивающимся шагом пошли в их сторону. Глаза у них были как у Джеффа Бриджеса, пролетающего между ног манекенщиц. Я не мог за ними угнаться и решил, что подключусь по факту. Вскоре мы расслышал, как Эдуардович обращается к гопнику с самым наглым лицом:
- Эй, парень, тут два гея, на тебя похожих, не пробегали?


Я обратил внимание на секиру, которую держал медведь на клумбе. Она давно уже не давала мне покоя, и я подошёл и вытащил её. Я взвалил секиру на плечо, подошёл к парням и спросил:
- Ну что, ребят, проблемы?
Гопники сразу потеряли к нам интерес. Сейчас я думаю, они решили, что мы психи. Но тогда это казалось мне великолепной победой.
Мы протащились с секирой через полгорода, домой к Еноту. Секира была деревянная, поэтому, когда мы пытались срубить ей дерево у Енота во дворе, она немного сломалась.
Ещё час мы постоянно кричали:
- Секира!
- Секира!
- А пошли в трусах за пивом?
И мы пошли в трусах и пиджаках за пивом. Пришлось растолкать спавшего Лёда.
Енот взял нож, Эдуардович монтировку, я штангенциркуль. На улице было уже прохладно, но так стало даже лучше.
Когда мы уже стояли у ларька, Лёд отошёл за угол. Вернувшись, он увидел такую картину:
1. Я пытаюсь отобрать у какого-то пьяного мужика, случайно попавшегося под руку, бутылку «Балтики», размахивая штангенциркулем у него перед лицом;
2. Енот с трусами на голове просунулся в окошко, и старается зубами ухватить несколько банок «Будвайзера»;
3. Эдуардович монтировкой разбирает ларёк.
Оказалось, Лёд ещё в состоянии менять выражение лица.
- Мы животные! – проникновенно говорил нам Эдуардович весь оставшийся вечер. Периодически он кричал это же диким голосом.
В каком-то дворе он разобрал лавку, на которой я сидел, и мне пришлось ютиться на единственной железной перекладине, с которой он не совладал. По-моему, он пытался разобрать ещё и песочницу.
Енот предложил украсть качели из детского городка, и Эдуардович, окончательно перешедший на сторону бармалея, с почти детским восторгом бросился к ним. Мы с Лёдом уже были лишь созерцателями.
Насколько я знаю, далеко они качели не унесли.


Труднее всего с утра было понять, где я нахожусь. Не открывая глаз, я ощупал всё, что мог, вокруг себя, пару раз натыкался на чьё-то тело рядом. В итоге обнаружил, что лежу в кровати.
Глаза пришлось открыть. Я пожалел об этом. Мир вокруг был крайне неприветлив.
Не меняя позы, я пролежал полтора часа, глядя в потолок и не пытаясь даже думать. Любое усилие, любое движение, даже глаз, сопровождалось муками, сравнимых с которыми не испытывал сам Иисус. Но лежать на одном месте было удивительно приятно, словно утопая внутри собственного организма, сохраняя хрупкое равновесие между счастьем и унитазом.
Наконец, кто-то рядом со мной ожил. Злодей попытался отнять у меня одеяло, но я сжал его крепко-крепко, представляя себя со стороны грудным младенцем, также вцепившимся в свою первую и единственную родную простынку.
Голос дряхлого старика справа произнёс:
- Да, вот она, «Золотая выдержка». Доброе утро, что ли…
- Секиру видишь? – спросил я слабо, но слегка торжествующе.
- Ох, твою мать… - выдохнул Эдуардович. – Хорошо погуляли.
Он тоже свернулся эмбрионом.
- Синий, поищи каких-нибудь таблеток, я пошевелиться не могу.
- Я так же.
- Не надо скорой помощи, хочу остаться овощем, - пробормотал он и затих на неопределённое время.


- Помоги-ите! – донёсся до нас тихий жалобный стон из другой комнаты.
- Енот проснулся, - сказал я с удовлетворением.
Эдуардович усмехнулся:
- Вот кому сейчас хорошо.
- Лучше чем нам?
- Иди в жопу! – с улыбкой застонал он.
- Хорошо погуляли, - произнёс я в двадцатый раз.
- Иди – в жопу!! – повторил он, и теперь уже я улыбнулся.
В коридоре послышались чьи-то шаги.
- Там кто-то живой.
- Иди проверь.
Я промолчал. Сталкиваться со странной ожившей субстанцией мне совсем не хотелось. Она меня пугала. Она вызывала панику и ощущение, будто кто-то из нас вчера что-то сделал не так. Мне было стыдно за того, кто сейчас мог позволить себе передвигаться вертикально.
В комнату заглянул Лёд. Он выглядел так же, как и вечером, и говорил так же.
- Вы чего?
- Мы – дичь! – весело ответил Эдуардович.
- Вы телефон не видели?
- Твой?
- Нет, городской. Мне надо позвонить.
Понятно. Ясно было, кому он собирается звонить, поэтому – понятно. Он нас покинет. Ну, собственно, и что? Он уже и так нас предал, он без похмелья, так что пусть идёт куда угодно. Главное, чтобы молчал.
- Ты, может, спал на нём? – предположил я. Эдуардович шутку понял. Лёд скрылся за дверью.
Через несколько минут мы услышали, что в коридоре что-то шевелится.
- Это Маня, - уверенно сказал я.
- Не-ет, это травоядное ползёт, - ответил Эдуардович.
В комнату, поскуливая, вполз Енот, приблизился к кровати и обессилено замер, уткнувшись лицом в ковёр.
- И тебя с добрым утром, - сказал Эдуардович.
Мне стало смешно. Когда мне с похмелья смешно, я становлюсь крайне взрывоопасен.
Я спихнул Эдуардовича вниз на Енота. Он застонал, но не пошевелился, и глаз не открыл.
- Иуда! – скрипучим голосом, обличающим меня в смертных грехах, сказал Енот.
- Сука ты, - проговорил Эдуардович, но продолжал лежать.
Я встал, потыкал их ногами. Было неинтересно, они не реагировали; они сливались с ковром.
Тогда я нетвёрдой походкой пошёл на кухню. По пути увидел, как Лёд сидит в комнате за буком и говорит по телефону. Вот он, где, Иуда. Я на него обиделся.
На кухне в аптечке оказался «Нурофен». Я мысленно воззвал к Дионисию, чтобы в холодильнике было ещё и пиво. В холодильнике его не было, зато весь стол и пол были уставлены пустой тарой. Штук десять бутылок, если не считать коньяк.
Я растворил сразу две таблетки, выпил. Не сказать, что изображение перед глазами стало чётче. Но я чувствовал, как ко мне возвращается хоть какое-то мировосприятие.
Я взял чашку с водой и вернулся в комнату. Двое упоротых заснули.
Я набрал воды в рот и выплюнул на них.
- Иуда! – застонали они хором.
Я был очень доволен собой.
Через час, когда Лёд уже ушёл, мы валялись в большой комнате перед телевизором и что-то смотрели. Сначала это был «Топ-гир», где Джереми пытался посадить вертолёт на «Йети», потом передача про животных и «Пингвины Мадагаскара». Енот постоянно переключал каналы.
- Пойди уже, попробуй порычать, - говорил я Эдуардовичу.
- Блин, поздно уже, я поел; не хочется.
- Легче ведь станет.
- Я тоже пробовал, не могу, - сказал Енот. – Ты-то сам - уже?
- Да нет, я, вроде бы, бодрячком.
- Ну почему?! – застонал Эдуардович. – Какого хрена ты не болеешь?
- Я уже «Нурофена» выпил.
Оба встрепенулись.
- Принеси, будь другом, - сказал Енот, - я забыл про него совсем.
- Там последние две были, - ответил я, почти виновато.
- Сука ты, - снова сказал Эдуардович.
Енот переключил телевизор на очередной канал. На экране Мачете стоял за барной стойкой. Он налил себе стопку текилы и резко выпил.
Мы наперегонки рванули в туалет.


- Это лучшие две недели моего алкоголизма! – произнёс Эдуардович, прихлёбывая «Новотёрскую», медленно, словно «Хеннесси».
Мы сидели у Енота на кухне и пили минералку с пряниками. Пряники были сухие, почти безвкусные, но мы уже два дня ничего не ели, и на них набросились с жадностью. Минералка уже подходила к концу.
За последние две недели произошло столько всего, что нам впору было нанимать летописца. Не было ни одной фотографии, всё сохранилось лишь в нашей памяти.

Вечером того же дня, как мы обнаружили себя в одной комнате с секирой, я сходил домой, потом забрал компьютер из ремонта, но он не заработал, и мне снова стало скучно. Захотелось набрать какую-нибудь девочку, но никого интересного не примете не было.
В кармане оставалось ещё сто тридцать рублей.
До девяти часов я пытался читать, в полдесятого сдался окончательно и набрал Енота.
- Святой Пётр, разрешите исповедоваться? – сказал я в трубку.
- Давай, заканчивай, что ты там делаешь, и прибегай. У нас коньяк, - я прямо представил, какую довольную рожу он сделал при этих словах.
Размышлять не было смысла. Я всё ещё был в восторге от вчерашней ночи.
В квартире меня встретил Эдуардович, уже счастливый лицом, завёрнутый в плед.
- Помнишь мем «нетипичная баба»? Енот себе такую нашёл, сто процентов нетипичная баба!
Я присоединился к остальным, не забыв оставить мокасины в оборонительной позиции.
Мы быстро распили ноль-пять коньяка на четверых, для них это уже была вторая бутылка. Я достал из холодильника чекушку водки и стал догоняться ей. Но сидеть спокойно мне не дали.
Эдуардовичу наскучило сидеть без песен.
- Синий, хватай гитару, сейчас что-нибудь споём!
- Я даже тюнер сегодня взял, - ответил я и сходил за инструментом.
Инструмент у Енота был хороший, с железными струнами, всё как я люблю – не «Хохнер», слава богу. 
- Давай «Ах какой был бал»! – с жаром предложил Эдуардович.
И я начал:
- «Ах какой был изысканный бал,
Бал, какого ещё не бывало,
Их сиятельство Граф… весь порог…»
И я снова спел «Бал», про Джони, нетипичной бабе она особенно понравилась, «Мы три дня и три ночи…» и сочинённую на ходу песню про оленя и медведя.
- «…а вы скажите мне: ну и кто из них олень?» - я ударил по струнам и отложил гитару. Мне хотелось пить.
Коньяк в магазине был ходовым товаром. Только за последние два дня было продано около тридцати бутылок. Десять из них – нам.
Платил за всё Енот, который решил уже сегодня вечером потратить запасы, что оставили ему родители на две недели жизни.
Вернувшись, мы поняли, что и без пива не обойтись, но денег ни у кого не было. Пришлось наскребать мелочь.
- У меня копейками около двадцати рублей, - это Енот.
- Тридцать пять… нет, тридцать семь девяносто, - я дополнил кучку.
- Видимо, домой я снова не еду – тридцать, - Эдуардович подытожил накопления.
- Всего – восемьдесят пять рублей. Кто пойдёт?
Мы решили разыграть в карты. Первые два раза идти выпало Еноту, он согласился, но сказал, что один не пойдёт. Стали разыгрывать, кому идти с ним. Когда идти снова выпало Еноту, он послал нас к чёрту и выбрал меня. Я был не против ещё проветриться.
Мы взяли два с половиной литра «Оболони», разбросав при этом мелочь, по-моему, по всему ларьку, и поспешили обратно, стараясь не дать нашим соперникам фору.
Но они уже успели убрать половину одной из двух бутылок, Эдуардович, видимо, пил на скорость. Нам не удалось отстранить его от очереди, поэтому мы с Енотом взяли несколько внеочередных.
Когда кухонная атмосфера вновь стала располагать к творчеству, я подхватил гитару и сыграл несколько песен «Сплина»: «Мой друг не пьёт и не курит», «Выхода нет», причём и свою английскую версию, «Новых людей», «Рыбу без трусов», «Мы сидели и курили»…
Мы все знали слова, коньяк шёл медленно, но потрясающе ровно и замечательно, и мы сами не замечали, как летело время.
Я сказал, что хочу устроить какую-нибудь великолепную импровизацию, и пусть мне предложат тему. Енот тихо сказал мне в ухо:
- Спой что-нибудь про нетипичную бабу…
Он уже стал очень собран и серьёзен, как всегда, когда собирался потрахаться.
Я выбрал несколько аккордов, развил тему, и слова полились из меня.
Я пел, в основном, для неё. Уже не помню смысла, слов, рифм, это был один большой образ их множества строчек.
Я пел минут двадцать, не останавливаясь. Енот с Эдуардовичем уже вышли покурить, а эта девочка продолжала сидеть и слушать меня. Она смеялась, когда было действительно смешно, и даже тогда, когда я нёс какую-то удивительно нескладную чушь, мы с ней были одни под собственным куполом.
Когда я выдохся, я заметил, что Енот стоит в дверном проёме и смотрит на нас. Она вышла, а он подошёл и проникновенно произнёс:
- Друг, она уже почти твоя. И если бы ты сейчас трахнул её, я был бы не в обиде.
И они с ней ушли в комнату.
Мы с Эдуардовичем до трёх часов ночи сидели на кухне, допивая остатки коньяка и пива. На него легла тень философии, и он долго задвигал мне что-то: про женщин, дружбу, про мои песни, про то, как удачно мы зашли к Еноту на чай. Я слушал его, кивал тяжёлой головой. Пытаться вести с ним диалог в его состоянии было глупым делом. Я ограничивался односложными ответами, и мне было хорошо. И ему было замечательно, он походил на огромного пьяного белого медведя, медведя полярника, почему-то у меня в голове возник именно такой образ. Пиджак, который он натянул, был ему велик, лицо расплылось в ширину, казалось, от плеча до плеча, его поза была… поучающей. С ним мы тоже были под одним куполом.

- Убейте меня! – кричал Эдуардович на следующее утро. – Енот, дай мне пистолет, я застрелюсь! Нет, я не могу двигаться, Синий, лучше ты застрели меня. Мне лень.
- Мне тоже лень, - ответил я, поудобнее заворачиваясь в плед. Я спал прямо в пиджаке и, похоже, в джинсах.
- Тогда принеси мне таблеточку, - жалобно произнёс он.
- Не-а, вы же их вчера не купили. Вот и страдайте.
- Ты как будто не страдаешь!
- Да мне уже лучше, я уже час, как проснулся.
Мы с ним снова спали в одной кровати. Так получилось. Я снова не помнил, как это «так» получилось, но получилось. Видимо, Енот с нетипичной бабой спали в другой комнате, а на диване, где вчера переночевал Лёд, даже лежать было решительно невозможно.
- Я могу тебе помочь.
- Как? Принеси таблетку, или застрели меня, больше ты мне ни для чего не нужен.
- Я буду говорить с тобой.
- О, нет, только не это! – взмолился он. – Мне и так плохо, а от тебя будет ещё хуже.
- Я могу тебе про Мачете напомнить, - предложил я.
Эдуардович задумался, проверяя свои ощущения.
- Нет, порычать не выйдет, - с сожалением сказал он. – Вчера я тоже думал, что вариант будет беспроигрышным, - он засмеялся.
- Тогда я поговорю о социологии. И тебе всё равно придётся слушать, - я поднял с пола подушку и подложил себе под голову.
- Мы лежим в кровати, как два пидора, - заметил Эдуардович.
- Правильно. Геев сейчас много развелось, вспомнить хотя бы твоего приятеля Андрюшу. Лесбиянок, кстати, тоже хватает, но их-то я переношу. Я вообще думаю, что лет через двести, максимум через триста, человечество полностью скатится к бисексуальности, упрощая себе возможности потрахаться…
- Твою мать, ведь действительно работает… - сказал Эдуардович так, будто что-то подступило ему к горлу.
Он тяжело сел на кровати, встал и с ускорением удалился из комнаты.
Чуть позже баба Енота зашла на кухню, увидела, как я ем плавленый сыр ложкой прямо из коробки, спросила:
- Как ты это ешь?
И вышла из кухни. Это всё, что я о ней запомнил.


Пряники закончились, и я попросил у Енота яблоко.
- Прости, Егорка, яблок уже нет.
Я посмотрел на Эдуардовича. Его лицо было очень довольное.
- Понятно.
- Нет, ну с секирой это было что-то, - сказал Эдуардович.
Енот засмеялся, по своему обыкновению превращая глаза в две маленькие, опухшие щёлки.
- Секира это да… - проговорил я, усмехаясь. – Но этот тоже супер-кадр: утро, похмелье, два мужика лежат в одной постели и говорят про бисексуализм…
Все расхохотались.
- Тебя надо на диск записывать – «Пособие по утреннему спасению от похмелья».
Я согласился с Эдуардовичем.


К трём часам дня мы более-менее отошли. Енот проводил нетипичную бабу, сразу пошёл в душ, закрылся там минут на сорок, мы в это время скучали и немного завидовали.
- Потрахался, подлец, - приветствовал его Эдуардович, когда тот, завёрнутый в полотенце, вышел из ванной.
- Ага, - Енот сощурился в довольной ухмылке.
- Ты мне про неё вчера что-то долго рассказывал, - обратился я к нему.
- Да похер! Не бери в голову, - весело сказал он. – Что делать-то будем?
Эдуардович немного помрачнел.
- Мне сейчас нужно уйти, у тёти Иры день рождения, меня мама просила трезвым придти.
- Всё равно там напьёшься и будешь на столе отплясывать, - сказал я.
- С селёдочкой, - добавил Енот.
- С ***дочкой!
- Тогда, может, пока по пиву, прогуляемся, ты отпразднуешь, а мы пока на вечер затаримся? – предложил я.
На меня посмотрели с интересом.
- Всё-таки зажал вчера пятихатку, - с обидой в голосе сказал Эдуардович.
- Нет, - я искренне удивился, - я на вас рассчитывал.
- Я фулл, - ответил он.
- Пацаны, - сказал Енот, - сейчас всё будет.
Мы пошли за ним в комнату. Жестом плохого фокусника, абсолютно не эстетично (ещё и полотенце упало) он запустил руку в белую строительную каску, лежащую на тумбочке, и вынул её оттуда с тысячерублёвой бумажкой.
- Твою мать, если б я знал! – выдохнули мы с Эдуардовичем почти одновременно.
А Енот снова расплылся в улыбке.


Я настоял, чтобы мы взяли джина, хотя и Енот тоже не был против. Я знал, кто будет против, но он в это время отплясывал на столе, так что его мнение не учитывалось.
- Куда двинем, пока этого подлеца ждём?
- Давай по «Бобби» и в сторону дома.
Когда мы были на полпути к дому, позвонил Эдуардович, сказал, что устал от всех и чтобы мы ждали его у «Ташира» через десять минут.
- Подождёт, - решил я, и Енот меня поддержал.
Мы с ним прогулялись, рассказывая друг другу анекдоты. Глупые, признаться, анекдоты, зато очень смешные.
- Надо баб! – заявил Эдуардович, когда мы подошли.
- Надеюсь, ты не собираешься звать Хуаниту? – спросил я.
- Упаси Бог, - ответил за него Енот. – Мы пьём без жён.
Я вспомнил наши посиделки на даче. На самом деле, глупо было бы.
- Кого тогда?
- Не торопись, дома разберёмся.
Дома мы разбирались долго. Выбор был неплох, «друзья» Енота открывали огромное поле для творчества – ****ью он был ещё той.
- Как насчёт… - один из нас тыкал пальцем в очередную понравившуюся мордашку.
- Нет в городе, - говорил Енот.
Их не было в городе, они были с ним в ссоре, они были в ссоре со мной или Эдуардовичем, они были уже замужем, они не отвечали на звонок, они были...
В итоге, круг подозреваемых сузился до двух вариантов.
- Ну что, сегодня можно считать чёрным днём? – поинтересовался я.
Эдуардович изменился в лице.
- Твою мать, иди в жопу!! Нафиг такую движуху!
Точнее, до одного.
- Ну что, звони своей, - сказал Енот.
- Хуаниту сегодня не хочу видеть.
- Да нет, я про рыжее чудо.
- Хм… - протянул он. - Хмм! Идея. Зайди на мою страницу, у меня нет её номера.
- Может быть, она со своей подружкой придёт, - сказал я.
- Фрг? – Енот улыбнулся.
- Внешне она вполне пристойная, фигура у неё хорошая. Почему бы и нет?
- Звони, - сказал Енот, - и пусть Фрг с собой возьмёт.
- Они наверняка где-то вдвоём шляются, - ответил Эдуардович.
Он набрал номер. На телефоне высветилось: «ГДР».
- А, так он у меня всё-таки записан.
Гдр и Фрг – две подружки не разлей вода. Тупые правда, и чересчур болтливые, но ведь в девушках не это главное, правда?
Мы встречали их на углу улицы. Они, конечно, опаздывали; видимо, заезжали домой накраситься и… Это «и» вызывало много хороших предчувствий.
- Ты свою бабу зовёшь? – спросил я у Енота.
- Зачем?.. А! – произнёс он скрипуче. – Синий хочет потрахаться!
- Конечно! Вы, ребята, распределены по билетам, так что в ФРГ сегодня я еду.
Мы засмеялись.
Джин уже был выпит. Мы с девочками зашли в магазин, купить чего-нибудь для поднятия настроения.
- Мы уже закрываемся, - сказал нам охранник на входе.
- Мы постоянные клиенты, тем более мы быстро, - ответили.
Охранник пожал плечами и пропустил нас.
- Паспорт есть? – спросила продавщица.
Мы с Енотом посмотрели на щетины друг друга и расхохотались.
- Вы шутите? Мы тут каждый день алкоголем закупаемся, оптовики.
- Просто покажите паспорт.
- Голубушка! – пропел Енот, обращаясь к немкам. – Предъяви ксиву!
Гдр достала паспорт. Мы вышли из магазина.
На этот вечер планы у меня были серьёзные, поэтому я запер гитару в шкаф. Не дай Бог, меня опять заставят петь «Бал», тогда для меня наступит (здесь должно быть немецкое слово, означающее унизительное, разгромное поражение; но я не знаю немецкого).
Мы пили с девочками коньяк, они сначала сопротивлялись, давились одна «Рэдсом», другая «Ред Девилом», но выбора у них не было. Они знали, куда пришли.
К Еноту на самом деле пришла его баба, но она очень быстро ретировалась, как я понял, в слезах. Енот помчался за ней (вот уж никогда бы не подумал, что он на такое способен). Эдуардович вышел вместе с ним, но через пару минут уже вернулся. Войдя на кухню, он мне подмигнул.
Контакт с Фрг налаживался. Я был умным и рассудительным, пьяным, но настолько лишь, чтобы, не задумываясь, выдавать цитаты, которые она принимала за мои собственные мысли. Дурочка, что с неё возьмёшь. Она была красивая, и цвет волос её уже не портил. Раньше, когда она была тёмненькой, без жалости на неё было не взглянуть. Но теперь – другое дело.
Эдуардович пытался обнимать Гдр, но та не давала даже себя целовать. Видимо, такой порции алкоголя для неё сегодня недостаточно.
Они нас смущали. Мы с Фрг пошли в комнату, сели там на кровати, продолжали говорить. Я не забыл взять с собой два наполненных коньяком бокала, и беседа была сдобрена терпким ароматом разливающегося внутри… почти что счастья.
Мы легли на спины, она осторожно взяла меня за руку. Я не мог ничего предвкушать – я полностью отдавался мигу. Лампа на тумбочке неровным, но приятным светом поливала глаза, было ощущение, что она даже грела, или мне было уже жарко от алкоголя, в мозгу что-то сладко щекотало, и что-то начинало щекотать в штанах – не было и намёка на безжизненность после коньяка. Свет начал становится тяжёлым, я закрыл глаза.
И я понял, что чудовищно пьян. В голове, дождавшись породившей их темноты, проснулись вертолёты, и устроили мне весёлый карнавал своими лопастями.
Пробормотав какие-то невнятные извинения, я пулей вылетел из комнаты. В коридоре натолкнулся на Енота, тот только что вошёл. Было видно, что он ещё ничего не понимает. Но я знал, что скоро все всё поймут.
Первый залп был сродни очищению, два других были похожи на пытку. Потом ощущения выровнялись, но я минут десять провисел над белым другом, понимая, что уничтожил весь сегодняшний вечер. Только начавшая обретать форму причудливая, красивая фигура под руками стеклодува внезапно лопнула, рассыпавшись на мириады маленьких осколков и окропив лицо бисеринками крови.
Эдуардович заглянул и протянул мне чашку с водой.
- Ты как? Вертолёты? – понимающе спросил он.
Я кивнул, отвечать сил ещё не было. Диафрагма только что выдержала нагрузку за пару месяцев тренировок спортсмена. И ведь это я захотел джина.
- Как так хоть? – обречённо произнёс Эдуардович. – Ты как себя довёл до такого состояния? Сколько выпил-то – джин, потом коньяк, даже пива не было.
- Вот потому что пива не было, - попытался пошутить я.
- Думаешь, оклемаешься?
- Не уверен, - сказал я и последовал ещё один залп. Я прополоскал рот водой, остатки влил в себя, разогнувшись не без труда.
- Погоди, сейчас я тебе угля принесу, - и он вышел.
А на меня навалилась темнота.


Я проснулся у себя дома, и первой моей мыслью было – пересчитать презервативы в сумке. Покряхтывая от боли в животе, я сполз с кровати и придвинул сумку – всё было на месте. Жаль. То, что я почти ничего не помнил после вертолётов, оставляло мне возможность надеяться. Но нет. Жаль.
Я заметил на спинке стула рубашку Енота, в которую, видимо, вчера переоделся. Этого я не помнил. Чуть позже в сумке обнаружились его паспорт и телефон. В телефоне было семь пропущенных от Мани. Я почему-то представил, как дракон упорно, по циферке, раз за разом набирает номер. Картина показалась мне страшной, и я попытался её забыть.
Родители оставили мне денег, что было чудно хорошо. В холодильнике была банка с солёными огурцами, и сделалось ещё чуть лучше. Рассол через какое-то время вернул меня к жизни. И первой моей мыслью по воскрешению было: «надо вернуть Еноту телефон».
Я позвонил в домофон. С первого раза никто не отозвался, но потом голос откликнулся:
- Дерьмовый ресторан, хотите заказать столик?
- Простите, а что, бордель этажом выше? – ответил я и вошёл в подъезд.


- Точно яблок нет?
- Нет, даже арбуза нет.
- Тогда устрой нам чайку.
- И соляночки, - добавил Эдуардович.
- Всё будет, - ответил Енот.
- Женщины не умеют варить солянку, только мужики могут, - сказал Эдуардович, выуживая из-под хлебницы половинку пряника. – Ни Хуанита, ни Гдр мне солянки не варили.
- С Гдр-то давно виделся? – спросил я как бы невзначай.
- С того дня её не видел и не говорил с ней. Тупая она.
- У вас ведь тогда так ничего и не было?
- Нет, - он покачал головой. – Не даётся, хоть об лёд расшибайся. А ради неё уже не хочется расшибаться.
- Ленивый ты стал, - сказал я ему.
- Это он мне говорит? Вспомни, каким ты в тот вечер был, травоядное.
Я понял, что сейчас последует очередной рассказ о том, как я тогда исчез.
- Мы идём по улице, отвернулись на полминуты, поворачиваемся – Синий растворился в ночи. Вообще его на улице нет, непонятно где его искать. У меня была мысль, что ты снова в ментуру попадёшь, но ты видимо задал себе вектор, и по нему шёл до самого дома.
Я потупил голову, будто бы пристыжённо. На самом деле мне было весело.


Мой внешний вид не отпугивал людей. Хотя им было из-за чего отпугнуться: губа заплыла, глаза как у варёного поросёнка, на голове лётный шлем, вся одежда в тальке, в руках бутылка «козла» с отколотым горлышком и пластиковый стаканчик.
Мы выбрались из дома затем, чтобы найти себе на жопу приключений. Эдуардович заскучал, Енот захмелел, я поддержал. Лёд остался спать на полу в прихожей, мы не сумели его растолкать и оставили так, как есть.
- Может, его завернуть? – предложил я.
- Задохнётся, - серьёзно ответил Эдуардович.
Никто не хотел брать с собой балласт.
Потрахался я вчера без удовольствия. Да и откуда взяться удовольствию, если девушка обращает на тебя внимание лишь после того, как её прежний кавалер отрубился ещё до начала?
Я был достаточно пьян, и в то же время настолько глуп, чтобы не отказаться. И поначалу всё это было весело и приятно. Я не обращал внимания на её нос (её выбирал Эдуардович), она была приятная, мягкая. Но… Оказалась бревном.
То ли я оказался не в состоянии её завести, то ли она по натуре была настолько флегматична – я не знаю. Она постанывала, изгибалась, но абсолютно не помогала мне, и под конец я скорее разозлился, потому всё и закончил. Она осталась довольна, я нет. Вот и конец истории.
- В общагу? – спросил я, потягивая носом приятный воздух конца августа.
- В общагу.
Мы приехали и завалились к Осетрине.
Осетрина училась вместе с Эдуардовичем.
Под улюлюканье Енота мы втроём выгнали из комнаты соседку Осетрины с её парнем, и, не давая им одеться, прогнали по коридорам до самого выхода.
- Принимайте воздушные ванны! – что-то такое кричал я им вслед.
Осетрина не стала требовать пива – её уже давно никто не спрашивал. Мы налили ей сразу на три пальца «Беллса», она попросила меня налить колы, но я спрятал бутылку за спиной и сказал, что не отдам, пока она не выпьет. Она выпила, сморщившись, и тогда я налил ей на палец колы.
- Ты издеваешься? – спросила она.
- Колу пить вредно, она даже ржавчину растворяет.
- У меня сейчас горло взорвётся, - она закашлялась, но колу выпила. Я подлил ей виски.
Енот и Эдуардович откровенно стебались, глядя на нас. Это повторилось три раза.
Наконец она не выдержала.
- Пойдём, покурим, - сказала она Эдуардовичу.
Виски очень быстро снёс её слабенькие преграды. Неделю назад она бросила курить, и я поспорил с Енотом, что даже без намёка на сигареты быстро заставлю её закурить опять.
Енот покачал головой и протянул мне сотню.
- На пиво, - сказал я с удовольствием.
Пока те двое курили, мы с Енотом выпили и разговорились о чём-то не очень важном.
Наш разговор был прерван: в комнату ворвался Эдуардович, его глаза горели.
- Пацаны, я там такое нашёл! – чуть не захлёбываясь слюной, воскликнул он.
- Вагину в стене? - учтиво поинтересовался Енот.
- Иди в жопу, - отмахнулся Эдуардович. – Лучше! Пошли, покажу.
В самом конце коридора на стене висел огнетушитель. Он был огромен, или просто мне так казалось. Он манил.
Я понял, что Эдуардович имеет в виду.
- Сможешь его снять?
- Тут одному не снять, я потому вас и позвал. Енот, надави вот сюда…
Они сняли огнетушитель и поставили на пол. В нас горело, чесалось что-то, какая-та энергия, необходимо было действовать.
- Синий, сгоняй на третий, там должен быть ещё один.
Я поднялся по лестнице и пошёл к окну.
У окна стояла девочка. Маленькая, красивая, с тёмно-русыми, почти чёрными, волосами, правильным красивым носом. Она стояла одна и курила. Она мне сразу понравилась.
Мы разговорились, говорили долго, на протяжении четырёх или пяти сигарет. Наконец, она мне улыбнулась и пошла. Когда на этаж влетел Эдуардович, я успел заметить, в какую комнату она свернула.
- Ты залип? – спросил он, подходя.
- Был важный разговор.
- С кем? – недоверчиво отозвался он. – Снова сеанс связи с чертями?
- Вроде того, - ответил я; мне не было нужды объяснять.
- Нажми, - сказал он, я нажал, и наш боезапас пополнился.
Я заскочил в комнату, схватил с кровати лётный шлем, по пути утопив в вазе с цветами сигареты Осетрины, и вернулся к остальным. Предстояла феерия.
Скоро должен был приехать Круглый. Очень вовремя, у нас заканчивались продукты.
В коридоре стояли уже три огнетушителя. С огненным азартом в глазах, Енот отплясывал вокруг них ритуальный танец. Эдуардович выглядел так же. Осетрина, похоже, не понимала, что сейчас произойдёт.
- Надо потушить горячий свинец! – выкрикнул Эдуардович и схватил огнетушитель.
Это был не какой-то там пенный маленький баллончик, способный лишь поливать цветы. Это был настоящий тальковый гигант!
За полминуты мы все стали белые с головы до ног. Осетрина что-то возмущённо кричала, мы, в восторге, слали её во все щели и поливали стены. Когда очередь дошла до меня, огнетушитель уже здорово полегчал. Но я успел насладиться.
Ни из одной комнаты никто не выглянул.
Почему-то вместо того, чтобы пойти отмываться в туалет, я ввалился в комнату Осетрины. Упал на её, именно её, кровать, нещадно портя покрывало, и закрыл глаза. Никаких вертолётов не было.
Я присел и заметил под столом пол-литра виски и незаконченную бутылку колы. Я решил повиноваться порыву. Через минуту я уже стучался в другую комнату.

Времени было уже ощутимо больше двенадцати, когда я, не таясь, прошёл мимо спящей вахтёрши, сам отпер запертую изнутри дверь и вышел на улицу.
Лицо обдал приятный прохладный воздух. В этот момент я почувствовал себя живым – больше, чем за все предыдущие годы.
Символизм, подумалось мне. Да. Мы все живём только благодаря символам, образам, которые сами и пытаемся создать. Символ окончательно победил нашу реальность – прагматичную, устроенную, разливающуюся во все стороны скукой от обыденности даже самых прекрасных вещей. Люди смотрят на символы и смыслы – и уже не видят между ними разницы. Все пытаются искоренить из жизни риск, но – при этом кидаются из крайности в крайность. Разве это не весело?
Я купил в ларьке бутылку «Козла», тёмного, с неоткручивающейся крышкой. Просить открывалку было уже поздно – я сам не заметил, как ушёл от ларька довольно далеко.
Меня окликнул какой-то парень. Он был одет в спортивный костюм, по комплекции почти как я.
Я подошёл к нему. Он неприятно (или мне так показалось?) спросил:
- Сигареты нет?
Я покачал головой.
- А позвонить нет?
Я без колебаний ударил его свободной рукой в нос. Парень, казалось, не ожидал такого хода, и пару секунд тупо смотрел на меня. Я занёс руку для второго удара, но получил по лицу. На губах почувствовался вкус крови. Видимо, я реагировал не так быстро, как думал. Это надо было исправить.
Я ударил горлышком бутылки об забор и заорал:
- С-сука, не подходи!! Я тебе горло перережу!!
Глаза у меня, кажется, были достаточно сумасшедшие.
- Деньги и сигареты из карманов достал!! – я замахнулся бутылкой, расплёскивая пиво.
Это уже был перебор. Парень бросился бежать.
В следующем ларьке я, задумавшись, сначала попросил открывалку, но вовремя сообразил, что мне нужен стаканчик.
Я заметил, что рядом с ушами болтаются какие-то хрени.
- Лётный шлем, - пробормотал я себе под нос.
Всё было замечательно хорошо. Я шёл в ночь, прихлёбывая пиво из стаканчика, но люди от меня не шарахались.


Чайник вскипел, и Енот заварил пуэр.
-…и тогда Енот, - продолжал Эдуардович, - взвалил оба огнетушителя на плечи и прошёл мимо вахтёрши, до свидания, говорит, и на выход!
Я засмеялся. Эту часть истории я ещё не слышал. Очень может быть, Эдуардович придумал её только что.
- Кого вы в засаде ждали? – уточнил я.
- Круглого! – радостно отозвался Енот. – Мы послали его в магазин, он потом приехал, и только открыл дверь, как ему в лицо ударяет струя огнетушителя.
- Ага! – Эдуардович закивал. – Он грохнулся, закричал что-то о войне и о предателях-енотах.
- Ну, чего же ему ещё было кричать.
Енот разлил чай и сел сам.
- Нет, всё-таки, классно было, - подытожил Эдуардович наше общее настроение.
Никто не ответил. Мы молча сидели и пили чай, а по телевизору показывали передачу «Кто-то там с каким-то Ширвиндтом». В ней рассказывали о торте из мёда и селёдки. Нас уже три дня не тошнило вовсе; мы просто засмеялись.


А потом лето закончилось, и наступила осень. И что-то внутри начало меняться. У каждого это что-то было своё.


У Эдуардовича была страсть к рыжим девочкам. Весь его компьютер был забит фотографиями рыжих, веснушчатых, маленьких и красивых. При этом его Хуанита сначала была блондинкой, а потом брюнеткой.
Была ещё Гдр – девочка-подёнка, как я для себя её называл. Каждые полгода у Эдуардовича случались обострения, и он на неделю влюблялся в неё. Они гуляли, держась за руки, целовались, трахались у неё на окне, а потом его помешательство проходило, и он забывал о ней. Ровно на полгода.
Вот как раз она была рыжей до мозга костей. Последний раз он таскался за ней в марте. Сейчас был сентябрь. Делайте выводы.
- Ты к Гдр едешь? – спросил я, когда мы с ним пересеклись после учёбы. Шёл дождь, и мы прятались от него в проходе возле «Ниагары».
- С чего ты взял?
- Обострение, по моим подсчётам, уже должно случиться. Тем более, вчера ты говорил, что у тебя не было секса неделю.
- Не еду к ней.
- Стареешь.
- Я к Хуаните еду.
- Совсем стареешь!
- Иди в жопу! – отозвался он. – И что с того, что у меня секса не было?
- Мне показалось, тебя это напрягает.
- Не то, чтобы напрягает – я знаю, что всегда могу приехать к своей и что-то будет.
- Ну не ври, не всегда.
Он промолчал.
- Да, я же видел – Гдр тебе на стенку накидала чего-то грустного и ванильного.
- Ты бы видел, чем я ответил – перестал бы со мной разговаривать, - он улыбнулся.
- Ты же знаешь, что всегда можешь на меня положиться.
Он пристально посмотрел на меня.
- Ох, чувствую я, к чему ты клонишь, - сказал он весело и чуть осуждающе.
- Меня что, глаза выдают?
- Глаза как у настоящего алкоголика! – ответил он.
- Ну и что, пить же ты всё равно станешь?
Он стал пить, и мы поехали на квартиру к Синусу. Но Эдуардович не врал – он довольно быстро сорвался и уехал к Хуаните. Мы проводили его поминальной стопкой. Уже полгода все, и я в том числе, говорили ему – бросай. Я не был уверен, что говорю искренне, но моя позиция хотя бы была обоснованна. Правда, я не представлял, что будет потом.
Я проснулся на следующий день в плохом настроении. Вечером случилось что-то плохое, но я никак не мог вспомнить, что. Я решил прогуляться.
У подъезда меня застал звонок.
- Я с Хуанитой расстался. У меня сотрясение мозга. Пошли на пляж.
Я не мог отказать своему лучшему другу.
Нас постоянно спрашивали – сколько вы друг друга знаете? Наши показания расходились: он считал, что с трёх лет, я говорил, что с рождения. Один мой одногруппник, нечаянно попавший с Эдуардовичем на четырёхчасовую попойку в автобусе, заявил, что мы с ним как два брата близнеца. Он блондин, я тёмный, он шире меня раза в полтора и лицо у него  как у гопника. А у меня лицо интеллигентное и немного грустное.
- Неужели по моему лицу можно сказать, что я сильно пью? – как-то спросил я у него.
- Ага! Особенно… да всегда!
В голове внезапно возникла удачная идея, я свернул с дороги на остановку и зашёл в единственный ларёк, в котором у нас продавали «Чешское барное». Я взял две бутылки, оставалось лишь на проезд.
Мы с ним встретились на остановке, и пошли в сторону пляжа.
- Доставай, что ли, - сказал он, когда мы уже проходили по спуску к реке.
Я достал бутылки из сумки.
- Я люблю тебя, - искренне сказал он и открыл бутылку.
Его рассказ, как всегда был долгим.
Вчера, когда он ушёл от нас, выяснилось, что денег на такси у него нет, а до маршрутки идти нужно было несколько кварталов. Он вставил плеер в уши и пошёл.
На одном из перекрёстков его заметила толпа кавказцев – у них явно были свои счёты к кому-то. На время этим кем-то стал он. Ему даже драться не пришлось – ударили доской по голове. Когда он понял, что происходит, никого уже рядом не было. А ведь ещё даже не совсем стемнело.
Я посмотрел на его глаза. Они были красные и тяжёлые, зрачков я со своего места на спинке лавки различить не мог. Он лежал на сидении, положив под голову обе наши сумки.
- Похоже, всё-таки сотряс, - сказал я.
- Похоже, - отозвался он. – Башка гудит страшно…
- Бошка? – встрепенулся я.
- Нет, это было бы лишним.
Когда он приехал к Хуаните, они расстались. Тут рассказывать особо нечего – он был немного пьян, голова болела, настроение было ещё хуже, чем у неё. Они попытались потрахаться – но энтузиазма не было. И тогда она положила его на диване в другой комнате и легла спать одна. Не знаю, о чём она думала, но Эдуардовичу было хреново.
- Я знал, что так будет, - сказал он. – Но доска – это уже карма.
- Всё у вас и должно было так закончиться – нелепо и глупо, но навсегда.
Я понимал, что они уже больше не сойдутся. Он несколько раз говорил мне – мол, всё, мы расстались, но тогда всё было по-другому. А сегодня, признаться, уже назрело.
- Слушай, может, у тебя суп есть? – с надеждой спросил он.
- Есть.
- Тогда пошли до тебя. Потом позвоню кому-нибудь, пусть за мной такси пришлют.
Я так и знал, кому он позвонит.
- Она точно не будет горевать по твоим отношениям.
Он улыбнулся:
- Это точно.
- Может быть, тебе лучше к Гдр?
- Не даётся она, бесперспективняк. Я говорил, что когда я лишал её девственности, она в то же время спала с Натсом?
- Говорил.
- Вот. К тому же, она теперь уже не рыжая. Поэтому даже звонить не буду.
И он уехал.


Он как-то странно затух за следующие несколько недель.
Мы с ним увиделись в следующий раз только через месяц.
Он заявил, что они с Енотом прекращают пить – в том смысле, что переходят только на дудку и вино. Меня этот замысел внутренне покоробил.
- Не обязательно же пить всякую дешёвую сивуху! – возражал я.
- Вспомни, что мы последний раз пили?
Я вспомнил. Сивуху. С оленем. Последние несколько раз.
- Неправильно это как-то, - пробормотал я.
- Это взросление. Не буду же я до восьмидесяти лет пить столько же, сколько и сейчас?
- Ещё недавно ты так и собирался, - сказал я, не глядя на него.
- Уже нет. Бессмысленно это.
Эту фразу я слышал за последние дни уже второй раз. Человек, первым её произнесший, уже навсегда ушёл из моей жизни. Нет, было много причин – но и эта одна из них.
- Я вас теряю, - произнёс я, не надеясь, впрочем, его переубедить. Без бутылки виски это не получилось бы.

Один раз они позвали меня на какую-то движуху в клуб – я не поехал, настроения не было. Енот, говорят, был там с Маней, Эдуардович, говорят, оттаскивал её от охранников. Но потом ему вдруг всё надоело, и он ушёл оттуда и пешком пошёл до дома. А идти было далеко. И ночь была ещё в самом разгаре.

Я перестал видеть в его глазах огонь, зажигающийся при одном предчувствии алкоголя вечером. Он не трахался уже два месяца – и сам говорил, что ему не хочется. Это была неправда – ему хотелось.
Но он стал крайне избирателен. Ему не хотелось новых отношений – старые ещё жили в памяти. Но он никак не мог выбрать себе даже бабу на одну ночь: его не устраивала то чёрточка внешности, то характер, а то он вспоминал, что с ней у него уже что-то как будто бы было. Ему было лень снимать баб в клубе; и в клуб ему уже было идти неинтересно, и даже в бар.
Наши с ним встречи становились всё однообразнее и однообразнее. Мы сидели на лавочках с пивом, иногда с ноль-тридцать-три коньяка, разговаривали, потом звонили кому-нибудь, у кого было тепло и диван. Если вариантов не было – расходились по домам. У нас было достаточно дел – мы стали читать книги, смотреть фильмы и даже, кажется, занялись учёбой.


Енот всё же не был ****ью. Он не переставал трахаться, с бабами вёл себя откровенно по-свински. Но к нему были неприменимы образы Казановы, Распутина, кота Мартына или простой putain du quartier des lanterns rouges. Он был шаром тепловой энергии, рядом с которым всем было комфортно и весело. И бабы сами ему отдавались – от него не требовалось никаких усилий.
Мы с ним встретились тем же вечером у Синуса.
Он увидел меня и сказал:
- А этот что так лыбится, конь чеширский?
- Скорее олень, - поправил Синус его слегка подрагивающим голосом. – У них коньяк с оленем.
- Коньяк? Значит всё-таки конь.
- В пальто.
- В ***то! – это Эдуардович высунулся из комнаты.
- Пьёте? – серьёзным голосом спросил Енот.
- Пьём, - сказали мы.
- Значит, пьём, - сказал Енот.
- Пора заканчивать с алкоголизмом, - буркнул Эдуардович, но это, видимо, было только временное умопомешательство. Или нет.
Пил он немного – в основном потому, что увидел на кухне у Синуса тыкву и стал её разрисовывать. Мне он говорил, что это портрет, и я пытался позировать, но, видимо, получалось плохо, потому что портрет получался плохой.
- Что это за леший? – пьяным голосом вопрошал я.
- Эт, мой друг, человек, который так и не трахнул… - имя потонуло в хохоте Эдуардовича. – Почему ты сейчас здесь, а не с ней?
- Потому, что я сейчас выпью ещё стакан коньяка, - ответил я.
Енот вздохнул.
- Мне она уже не нужна, так что…
- Что? – я оживился.
- Не бери в голову! – ответил он весело, и застолье продолжилось. Только Эдуардович засобирался.


Енот ушёл в учёбу раньше всех. Он каждую неделю, в пятницу, приносил в универ справки о продлении сессии, которые делал на своём компьютере, и каждый понедельник забивал до пятницы. При этом все выходные он учил, и был недоступен на телефоне. Пьянок без его участия становилось уже пугающе много.
На неделе он зависал либо у Круглого, либо в подвале у Эдуардовича. С ним они курили гарик, пили вино (ей-богу!) и слушали музыку из колонок, на установку которых тоже потратили несколько дней.
Потом Синус посоветовал ему игру «Мафия 2». Лучше бы он этого не делал. Мы потеряли Енота ещё на неделю. Он постоянно говорил только о Фальконе-Морриконе-Спагетти, вытащить его на улицу стало совсем невозможно. Он обленился настолько, что когда к нему однажды приехала Маня, он даже не встал со стула, чтобы подойти к домофону.
Наконец, сессию он закрыл. По этому поводу они с Эдуардовичем хотели организовать праздник, но Школьника не было в городе, а на моё предложение купить коньяка никто с энтузиазмом не отреагировал, и коньяк в итоге остался. Полбутылки.

Еноту пришла идея взять абонемент в боулинг на месяц. И он взял, но оказалось, что не очень-то много людей разделяют его страсть. Зато Эдуардович её разделил.
После игры они, довольные, решили набрать Школьника.
- Привет, выходи гулять! – сказал Енот в трубку.
- Вы где? – отозвался Школьник.
- Сидим во «Фрёкенбокене».
- Хорошо, скоро буду.
Школьник прибежал, отдал вес и убежал. Нагулялся.
Енот предложил:
- Давай Синего, что ли, наберём.
- У него веса нет, и денег как всегда тоже. Или он ещё что-нибудь придумает, чтобы не приходить.
- Тогда, - Енот довольно ухмыльнулся, - встретим его у подъезда!
Когда я подходил к дому, заметил вдалеке знакомые фигуры. Остановился, подождал. Так и есть.
- Здарова, Синий! – прокричал Енот. – Есть триста рублей? Мы Школьнику должны.
- Окей, сейчас домой загляну, и будут.
Впервые за много дней мы снова собрались все вместе, почти случайно собрались.
Но я не вышел, сказал, что у меня какие-то важные дела, уже не помню.
Енот покурил и пошёл домой. Эдуардович тоже. Вечер снова не удался.


Мы выпили с нашим старостой, и я отправился искать следующую жертву. «Биг Мак», который мы в макдаке запили коньяком, бурно ворочался в животе. Я пытался его успокоить.
- Лежи тихонько, - пробормотал я.
Он не успокаивался.
Что же делать? – обычный вопрос в такой ситуации.
Недалеко жила моя бывшая одногруппница.
Что, придти к ней просто в туалет? Нет, друг, не для того нас воспитывали.
Я зашёл в магазинчик «24» и взял шампанское за сто тридцать рублей. С ним мой визит в семь вечера выглядел вполне оправданным.
Она открыла мне дверь – слегка растрёпанная, в почти домашней одежде. Я улыбнулся и протянул ей шампанское.
- Привет, - сказал я.
- Привет, - сказала она.
- Я посрать, - сказал я.
- К шампанскому что-нибудь будешь? – улыбнулась и спросила она.
- Разве что мандарин, - ответил я.
Она отнесла шампанское в морозилку, достала из неё мандарин и стала нарезать его, не вру, нарезать ножом.
Я быстро слетал в туалет.
Выйдя, я обнаружил на столе бокалы и нарезанный мандарин.
- Я обманул тебя, я не хочу есть, - сдерживая смех, сказал я.
- Почему-то я так и подумала, - весело ответила она.
Мы сели и медленно выпили шампанское. А потом пошли валяться к ней на диван.
Я положил голову к ней на колени, взял её за руку и принялся нести такую чушь, что все живущие под диваном монстры умерли от смеха. Она слушала и пыталась гладить меня по голове. Я пресекал.
Раздался звонок в домофон.
- Кто это? – спросил я.
- Вот чёрт, - она взглянула на часы. – Это мой парень.
- Как?! – воскликнул я. – Ты что же – мне изменяешь со своим парнем?
- Ты идиот! – сказала она зло. – Иди одевайся, ты просто посрать зашёл.
Я даже не стал спорить, мне стало весело. Уже в пальто я сбегал на кухню, взял со стола пластиковый чайник, наполовину наполненный водой.
- Что ты делаешь? - спросила она, впустив его в подъезд
- Хочу бокалы в комнате сполоснуть, - соврал я.
- Чёрт, ещё же бокалы!
Не замечая меня, она кинулась в комнату за бокалами.
Я спрятался у двери среди вешалок и стал ждать.
Через полминуты дверь открылась в мою сторону. Вошёл невысокий, с белёсыми волосами парень.
Я с размаху ударил его чайником и вылетел из квартиры.
Я бежал по лестнице до первого этажа и смеялся, не в силах остановиться.


С тех пор у меня два месяца не было секса, как и у Эдуардовича. Про Енота с Маней говорить не буду.


Начинался промозглый конец ноября. На улицу вывалился мокрый снег и сразу же стал таять. Казалось, все светофоры должны потонуть в лужах, но они выплывали и продолжали мешать движению на каждом перекрёстке.
Я проснулся с тоскливым ощущением очередного ненужного дня. Делать было абсолютно нечего. Было ощущение, что я зачерствел, покрылся коркой отмерших интересов и эмоций. Не хотелось выходить из дома.
Но я заставил себя протянуть руку к телефону, когда он зазвонил. Я чувствовал, кто звонит.
- Синий, не занят?
- Нет, - ответил я.
- Давай выберемся, прогуляемся.
- В такую погоду? – я скривился.
- Да забей на погоду, надень свои ужасные ботинки, их не жалко, и пошли.
Я поломался и согласился.
Мы с ним встретились у «Ароматного». Оба мы, будто в насмешку над собственной ленью, уже два месяца ходили в одних и тех же брюках – все остальные штаны мы благополучно убили.
- Пива?
- Давай.
Мы взяли два светлых пива и пошли в направлении хрустящего двора.
- Чего у тебя нового? – спросил Эдуардович.
- Учёба, книжки читаю, недавно в бильярд с Енотом играли. У тебя чего интересного?
- Сдал зачёт по рисунку, вернул Еноту ноутбук – вот и скучаю. Тебе даже позвонил.
- Стабильность, - сказал я.
- Будь она проклята.
Да, вот люди, подумалось мне – больше всего хотят рисковать, но больше всего ценят стабильность. Парадокс. Несмешной.
- А Енота чего не взял?
- Учится он. Не Енот, а Человек-Задница.
Мне почему-то стало смешно. Глупость же сказал, а смешно.
Эдуардович тоже засмеялся.
- Мы слишком привыкли к мату. Детские искренние ругательства самые смешные.
Я не согласился. Привёл несколько доказательств. Тоже было смешно, но немножко не так.
- Видишь, я же говорил?
- Ну да, но логики здесь никакой нет.
- Ну ты скучный… - протянул он.
Мы прогулялись по парку, пиво закончилось, потом дошли до вечного огня. По дороге нам попался камерный театр, где в этот вечер показывали «Прощай, Иуда». Хотели пойти, но денег в карманах не оказалось.
Мы стояли и грелись у вечного огня. Через дорогу переходила семья с маленьким ребёнком. Ребёнок громко что-то декламировал.
- Вот он счастлив, - сказал я.
Эдуардович попытался прикурить от огня, его одёрнул стоящий невдалеке дед.
- Извините, - пробормотал он.
Маленький мальчик разбежался и влетел лбом в водосточную трубу. И заплакал.
- Сам убился, сам и плачет, - сказал Эдуардович.
- Зато он счастлив, - сказал я.
- Хотел бы я быть таким же маленьким, без проблем и без алкоголизма, - вздохнул он.
- Без ответственности, - добавил я.
- Да, чтобы можно было украсть секиру.
- Или поджечь ванну.
Не хочу рассказывать, как я поджигал ванну.
- По пиву ещё? – спросил он через какое-то время.
- Да нет, что-то не хочется.
С неба повалил мокрый снег. Ветер уже был сильным, теперь нас не только продувало, но и обливало.
- Пошли что ли, - предложил я.
- Ага, - Эдуардович зевнул. – Погода! Погода моей мечты!
- Человек-Задница, - сказал я и снова рассмеялся. Нет, всё-таки, что-то в этом было. Тот мальчик, что бился головой об трубу, должен был оценить шутку.
- Всё ещё смешно?
- Ага, - ответил я и тоже зевнул.

Я лежал в кровати и не мог заснуть. В голову лезли мысли.
На самом деле, Эдуардович прав. Мы слишком устали от мата. Хочется немного побыть ребёнком, без комплексов, условностей, не знающим ни про дудку, ни про болезни печени, не правда ли?
Мы живём в обществе риска, где слишком много стабильности. Тоже правда. Эдуардович последнее время постоянно твердит: нужна стабильность. И всем почти она нужна. Только тогда сегодняшние люди смогут по-настоящему рисковать. Или нет, я запутался. Произошло поражение мыслей.
Так или иначе, я завидую тому малышу. У него достаточно настоящей, не призрачной, не подаренной фальшивой свободы, а именно настоящей. Он может биться головой об трубу, не задумываясь о смысле, последствиях, мнении окружающих, наслаждаясь действием, одним действием. 
«А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?..»
А сможем ли мы, действительно? Ещё сможем? Или мы слишком повзрослели?
Мы успокоились. Мы как будто на самом деле вдруг стали старше: перестали пить почти, появилось много проблем, ниоткуда не появлялись деньги. И хотя на проблемы мы по-прежнему забивали, от нехватки средств не расстраивались, а алкоголь просто заменили на гарик, - ощущение взросления всё равно было.
И в этот момент у меня в душе оно сменилось ощущением старости.
Так вот она какая, старость.
«Когда тебе не хочется хотеть чего-то хотеть» - сказал кто-то в телевизоре. А ведь мне порой действительно ничего не хотелось. Апатия? Старость?
Этот малыш может сыграть ноктюрн. Пока только ноктюрн, но дальше у него буду токкаты, фуги, симфонии, концерты, растянутые на несколько вечеров. И он не музыкант, он – дирижёр. Дирижёр своего будущего, дирижёр своей жизни. И если ему повезёт, а ему повезёт, вокруг него сложится целый оркестр, и он будет состоять в оркестре, где дирижёром – его лучший друг.
А пока он может с удовольствием биться головой об разные острые предметы, он может придумать супергероя «Человека-Задницу» и играть в него, и веселиться. А мы - что, уже не можем?


- Синий, - голос Эдуардовича казался мне счастливым, - подходи к «Блинам», мы скоро приедем!
- Мы – кто?
- Я и… - я не расслышал имени.
- Енот? – спросил я.
- А он влюбился походу! Потом расскажу.
Я собрался и вышел. На душе было одновременно грустно и легко. После вчерашних мыслей в сердце осталось что-то тягостное, но в голове засело что-то оптимистичное. Предвкушение чего-то. Может быть, новой жизни? – глупо подумалось мне.
Рядом с Эдуардовичем стоял какой-то парень. Я его уже видел, но не мог вспомнить где.
- Привет, - я протянул ему руку.
- Привет, - он пожал её.
- Первый курс? – спросил я.
- Ты о чём? – он не понял.
Хотелось ляпнуть: а тебя как, блин, зовут-то?!
Эдуардович нагнулся ко мне и прошептал:
- Он Нику трахает.
А я уже вспомнил его. И теперь посмотрел на него совсем другими глазами.
Я похлопал его по плечу, и сказал:
- Сработаемся!
Он, кажется, снова не понял. Но уже почувствовал.
Из Эдуардовича била энергия. Я не видел его таким с лета, и ТАКИМ он мне нравился гораздо больше.
- Эх, чувствую, сегодня что-то будет! – сияя, воскликнул он.
Мы взяли федотиков и зашли в мой корпус, чтобы поесть.
- Надо купить франшизу «Федотиков», - заявил Эдуардович, заканчивая третий пирожок. Мы съели ещё только по одному.
Вдруг я заметил, как глаза Эдуардовича округлились. Я проследил его взгляд – огнетушитель. Огнетушитель. Огнетушитель!!!
Мы переглянулись. Я почувствовал, что он думал о том же, о чём и я, и он хочет сейчас того же.
Мы хотели, наконец, сделать что-то значимое. Для нас, идиотов, значимое.
Мы не хотели быть стариками!
Мы снова сами хотели чувствовать себя моложе, хотели сами стать дирижёрами, дирижёрами собственного настоящего, и из копилок наших душ вновь были извлечены самые сокровенные, очередные «последние запасы» – мы снова начинали жить. Мы хотели быть рас****яями, хотели чувствовать ту же жизнь, что и год, ещё полгода назад. Каждому из нас надо было стать задницей – супергероем, которому подвластно всё на свете, который изобрёл алкоголь в душах людей.
Всё начиналось заново – от одной искры, что высекли наши встретившиеся взгляды.
 Мы переглянулись – и через минуту выносили огнетушитель у Эдуардовича под пальто. Я пил водку, он поспорил с нами, что пробьёт головой дорожный знак, но не совладал с фермой, мы шатались по улицам, и нам было здорово, а в конце вечера залезли на двадцатиметровую вышку в роще у пляжа. На ту же самую, на которую, пьяные до чертей и вертолётов, забирались и три года назад. Мы будто бы переместились назад в нашем собственном времени. И пусть это могло быть всего на один вечер – неважно. Важно то, что мы не забыли, как это – по-настоящему жить. Жить и чувствовать, и не умирать от собственной скуки. И даже, наверное, быть счастливыми - пусть даже и так.