Игры с тенями. Часть 3. Память племени

Ветер лениво гнал по улице сухие листья. Он их то неспешно перекладывал по одному, а то вздымал целую кучу и, закрутив небольшим вихрем, нес до первого прохожего, осыпал его с ног до головы и снова успокаивался. Улица была длинная, с высокими каменными заборами. Почти за каждым забором стояли деревья. И хоть по календарю был только турмин, в городе начался листопад - лето в этот год стояло жаркое и сухое.

Фермеры радовались погоде - лучше уж так, чем как в прошлом году, когда дожди нудно моросили с турмина по самый форэй. А вот горожане страдали. Пыль, снова пыль, опять пыль и засохшие бурые листья, которые не мягко шуршали под ногами, как обычно осенью, а с хрустом рассыпались в ту же пыль...

Но и в городе встречались такие, кто радовался засухе. И было почему. Кто мог бы пробраться в дом по такой сухости? Хруст листьев под ногами, отчетливо раздававшийся в ночной тишине, не оставлял ни одного шанса ночному вору. Сторожа могли спать спокойно. В иной столице воры могли бы заскучать. Но только не в Кнусхальде. А всё потому, что Хенрику когда-то ну очень захотелось узнать обо всём, что творилось в городе и в окрестностях. Только тратиться на содержание специальных шпионов, соглядатаев да доносчиков ему страсть как не хотелось. Вот и придумал Хенрик заняться скупкой слухов да всяких тайных сведений.

Тут-то воры и развернулись. Мало того что свои, кнусхальдовские, так даже из соседних городов набежали. Это ж дело куда как безопаснее, чем вещи да деньги воровать (хотя деньгами, если подворачивались, никто, ясное дело, не брезговал). Подслушал, подсмотрел - и на доклад. Повезёт если, награда будет щедрой. А особо отличившиеся могли и до самого герцога свою добычу донести. Хотя это и опасно было. Тут уж или без головы останешься, если прогневается добрейший, или сразу себя до старости обеспечишь.

Горожане, кто знал об этом, начали уже волноваться. Теперь, как орки из страны ушли, что будет всё это ворьё делать? А когда зима придёт? Волновались и воры, из тех, кто поумнее. Некоторые сбивались в шайки и уходили из города. Некоторые потянулись в Тамаранг. Либринская ярмарка - добычливое место. Самые рисковые, как известно в городе стало об эльфийском караване да о приключениях в пути (Ивей уж постарался эти приключения расписать, не жалел красок), отправились кто на восток, а кто и на юг. Но многие пока держались Кнусхальда. И вышло так, что за каждым эльфом в городе не одна пара глаз следила. Вот и в это утро за эльфийским подворьем велось неусыпное наблюдение.

Вначале было тихо. Но вскоре в конце улицы показалась тележка зеленщика. Поскрипывая колесами, громыхая на булыжниках мостовой и шурша бурой листвой, она не спеша катилась к воротам не посреди дороги, как обычно, а под самой стеной. Зеленщик нисколько не беспокоился о тишине. Подъехав к воротам он остановился и постучал дверным молоточком по специальной наковаленке. Надо сказать, эльфы не сразу привыкли к этой штуке, завезённой в Эвенхельм гномами Лоди ещё в незапамятные времена. Но привыкли таки. Вот и сейчас, довольно быстро на этот стук открылось окошко и, после нескольких сказанных фраз, ворота открылись и тележка въехала во двор. Всё было как обычно. Но наблюдатель, который занял свою позицию ещё накануне, видел, что когда тележка ещё только подъезжала к подворью, на ней поднялись во весь рост две невысоких человека. Не мешкая ни одного мгновения, они резво перемахнули через забор как раз в том месте, где к нему примыкала крыша амбара, и исчезли...


Коротышка Лёги уже полдня лежал, почти не шевелясь, под грудой какого-то тряпья. В амбаре прекрасно пахло. Тут хранилось сено. И не какое-то дешевое, с соломой и мякиной, а самое наилучшее сено, какое только можно было найти в городе. Под крышей, на чердаке амбара, были развешаны пучки трав. Он знал почти все из них, не даром его детство прошло вдали от этих каменных громад, на берегах священных озёр. Многие травы были обычные, их лекари широко используют. Некоторые - простые сорняки, даже не понятно, зачем они тут. Ароматные, конечно, но совершенно бесполезные.

Он лежал и наслаждался запахами. Даже легкое пованивание старых тряпок, сваленных здесь неизвестно почему, не мешало. За свою жизнь он и не такого нанюхался. Привык уже выделять только то, что приятно - на этом и сосредотачивался. Ароматы трав успокаивали. Вспоминался давно утраченный дом. Там его никто не называл «Коротышка Лёги». У него было настоящее, красивое имя. Льогэ-Ли. Теперь уже никто не назовёт его по имени. Наверно, никто уже и имени его народа не вспомнит. А какой был красивый народ! Почему, почему они тогда не убили пришельцев? Сам Льогэ-Ли этого не знал, он родился уже многими столетиями позже, в горах Абеш, но память, уникальная память его племени, жила с ним. Льогэ-Ли не знал, но он мог вспомнить.

В те годы нищие, исхудавшие, умирающие с голоду, но гордые, высокие, с горящими глазами пришельцы пришли с востока. Племя приняло их. Гордость даже в нищите - достойна уважения. Места под солнцем много, и мать племени, Лиа (все матери племени носили это священное имя), сама ввела в тайфы женщину чужого племени, которая в знак смирения с судьбой приняла имя Тайфини, и показала лучшие места, где можно поставить укрытия. Не роскошные дома, но достаточно безопасные хижины, чтобы пережить надвигающуюся зиму.

Почему? Почему они не увидели жестокости и зависти, что скрывалась в глубине душ чужаков? Наверно потому, что эти чувства не были известны племени Лиа-Ли. Даже длинная память племени, передававшаяся из поколение в поколение, не помогла.

Пришельцам не понравилась зимовка в хижинах на холмах. Они потребовали отдать им каменный щит на берегу озера. Это место, говорили пришельщы, лучше всего подходит для строительства настоящего города. Мать племени удивилась. Она даже не поняла, о чём её попросили.

«-Отец наш Ли, и мать наша Лиа,» - говорила она Тайфини, стоящей рядом с ней на священном каменном берегу, - «в незапамятные времена встретились в этих местах. И от той встречи пошёл быть народ наш. И проснулась память наша. И с тех пор этот край - сила наша и душа наша. Вот залив озера, в котором омылась первая мать. Он так и называется теперь, Оккьо-Лиа. По вашему - «душа женщины». Теперь ни одна женщина не может войти в его воды. Только мужчина может быть там, чтобы соприкоснуться с душой праматери и понять, что такое женщина, и соприкоснуться с её памятью и обрести полноту. А этот каменный холм, с которого первый отец охранял омовение праматери, называется Оккьо-Ли, по вашему - «душа мужчины». Только женщина может ступить на этот камень, ибо она нуждается в полноте. И только тут женщина может ощутить величие праотца и, через него, своего будущего мужчины. И мы сейчас стоим тут. Потому что ты должна попробовать понять нашу душу и не просить не выполнимого.»

Бесполезна оказалась речь Лиа. Ибо душа Тайфини не была женской душой. Не была она и мужской. Пришельцы не имели души. И Тайфини на глазах племени убила мать Лиа. И племя ужаснулось.

Тайфини осталась жива - никто не смел вступить на Оккьо-Ли и, тем более, убить. И никто не напал на пришельцев. Разве они виноваты в душевной болезни своей женщины? Но напали сами пришельцы.

Народ Лиа-Ли был невелик. И он имел жалость даже к хищнику, нападающему на скот. Народ Лиа-Ли был счастливым народом и жил в полной гармонии с природой. Память племени помогала этому. Даже первых людей племени, мать Лиа и отца Ли, выбирали их тех, в ком наиболее сильна была эта память. Лиа-Ли помнили, как человек зажёг первый огонь. Они помнили, как огонь, камень и дерево принесли первые раздоры на землю людей. Как уходили на север те, для кого огонь очага стал отцом. Они помнили, как ушли на восток другие. Потом, многие зимы спустя, те, другие, разделились, но это уже никак не касалось народа Лиа-Ли. Мир менялся, но мир не вторгался в размеренную жизнь на берегах священного озера. И так было пока не пришли безжалостные нищие с востока.

Народ Лиа-Ли имел большую душу. Пришельцы же души не имели вовсе. И пусть не сразу, но они уничтожили народ Лиа-Ли. Остатки племени бежали к гьелифам. Но и туда дотянулись пришельцы. Мир уже не был таким спокойным, как раньше. Пришли другие, с запада.

Снова бегство. Через степи Тар-Магарад, которые местные жители уже давно так не называли, так как память имели короткую, остатки племени ушли в горы Абеш. Там, на высокогорных лугах в верховьях Буга, племя обрело своё место. Священные Озёра, как глаза гор, отражали чистую душу Лиа-Ли. Не одну сотню лет жили они там, умершие для большого мира. Там и родился Льогэ-Ли. Родился, чтобы стать последним Ли своего племени. Когда Тамаранги открыли своё представительство в За-Шоге, тайная долина на свою беду оказалась открыта отрядами жестокого Тамара. С тех пор народа Лиа-Ли больше не существует. Меньше десяти лет счастья досталось Льогэ-Ли. А потом - рынок в Либрине. Покупка воровской гильдией, нищета, побои... Имя его никто нормально произнести не мог, да и не хотел. Только смеялись. Тогда, из-за имени и малого роста (а почему малого? среди сверстников Льогэ-Ли очень высоким считался!) ему и дали прозвище. Коротышка Лёги.

Никогда народ Лиа-Ли не был народом-воином. Даже охотниками они были плохими. И теперь народа Лиа-Ли больше нет. Может и выжил кто, но кто их видел? Точно - не Коротышка Лёги. Он бы не упустил случая. Пусть его считали безобидным, никчёмным трусом, но он имел своё мужество. Мужество выжить. Теперь всё будущее его народа ждало своего мига в его крови. Скоро уже полвека минует, но Лиа-Ли всегда были терпеливы. Они жили не спеша и умирали редко, только если от несчастных случаев. Время у него есть. Только бы встретить её, ту, кто станет новой матерью Лиа... А пока Коротышка Лёги молчал и запоминал. Он никогда не зыбывал ничего из виденного. И теперь он насыщал память племени знаниями о войне.

Но это потом, всё потом. А сейчас он - вор. Член обычной воровской шайки, пришедшей в Кнусхальд вот уже года два назад. Но вор не обычный. Он умел запоминать - а потом рисовать по памяти. Его теперь берегли и ценили. Вот и сейчас он ждёт - кто-то из главарей решил сделать портреты всех эльфов, даже тех, кто никогда не покидал эльфийского подворья. И, заодно, всех эльфийских гостей. Для этого-то его с напарником, Горбатым Дю, и послали сюда на чердак амбара. Они лежали, он под тряпками около слухового окна, Дю в тени какого-то хлама рядом с выходом, и терпеливо ждали.


Птицелов появился только в середине дня.

По улице шел, загребая ногами и подбрасывая листья, человек. Среднего роста, немного сутулый, прячащий лицо под капюшоном. Вначале это вызывало подозрение, но довольно быстро все, кто заинтересовался, узнал, что причина этой скрытности банальна. У птицелова был рваный шрам на лице, от губы и до правого глаза. Охотники подсказали - скорее всего каменная кошка отметину свою оставила. Хорошо ещё глаз цел остался. Но щека выглядела ужасно. И, главное, верхняя губа была вздёрнута и перекошена, словно человек постоянно скалился. Неприятный оскал, выставленные как напоказ гнилые зубы, присвистывание при разговоре и еде... Да такое у кого хошь омерзение вызовет! Понятно, что несчастный всех чурается и лицо прячет. Хороший лекарь, из тех, что магией пробавляется, мог бы птицелова вылечить, да за так кто ж лечить станет? А птицелову на мага ни в жисть не заработать. Если только браксы золотыми станут вдруг. Дураку бы на службу наняться. Там его, при армии, бесплатно вылечили бы. Красоты не вернули, но стал бы человеком как все. Но посмотришь на птицелова поближе, на его руки с сухой кожей, нос с тонкой кровяной сеткой, послушаешь его подкашливание... Да... Такого перестарка на службу кто возьмёт? Вся и надежда для него, что большая война начнётся. Тогда уже смотреть не станут - всё одно помирать кому-то надо. Вот только, тьфу-тьфу, войны не предвидется. Хенрик наш не дурак, чтоб с кем-то армиями буцкаться. Вон, орков спровадил, и умница. Орки пусть воюют, что б их там всех перебило, а мы тут поживём, тихо-мирно.

Птицелов шел не таясь. В городе он был не долго, дня три, но успел много где побывать. Для начала он в таверне, где поселился, свой улов разместил по клеткам. А потом отправился бродить по Кнусхальду, выискивать торговцев, кто цену получше даст. Чуть не в первый день ему на эльфов показали. То ли от безделья, то ли ещё зачем, но стал там один эльф птиц скупать. Всяких. Причём не только домашнюю птицу, или певчих, но и лесных разных. Одних на перо, других на кухню. А сейчас вот начал майри брать. И цена хорошая. Только кто ж в турмин дикую майри поймает? Так, полдюжины домашних принесли, и всё.

Продав всё, что в лесу наловил, птицелов расплатился и за постой, и за еду. И потом уже, дав своим птахам оправится и вид побойчее принять, пошел за главным барышом. Хозяин, по дневному времени скучавший за стойкой и протиравший по привычке грязным полотенцем кружки, проводил постояльца взглядом, потеплевшим после вчерашнего расчёта. Чудно, и как ему удалось споймать птиц-то? Повезло уроду, может и на лекаря денег хватит. Надо будет посоветовать одного. Если, конечно, парень уходя накинет монету-другую. Птицелов-то он, видать, ловкий. Такой и на постоялый двор удачу привадить может...

В спину птицелову смотрел не один только хозяин. Как только дверь закрылась, из-за углового столика поднялся неприметный человек и, даже не заплатив за еду и питье, тоже вышел на улицу. Платить ему не надо было. Вперёд уплачено. Сам по себе птицелов не заинтересовал многочисленных соглядатаев Кнусхальда. А вот за эльфами присматривали плотно. Особенно, когда попробовали несколько раз заслать продавцами своих, у кого взгляд поострей. Показалось одному такому подставному, что эльф, птиц скупающий, присматривается к продавцам, словно выискивает кого-то. Ошибся старый мошенник, или нет - неизвестно. Ну а вдруг? Какой вор откажется удачу подкараулить? Потому и установили слежку за всеми птицеловами. Недели две уже следят, а пока бестолку. Правда, сейчас с птицами мало кто возится. Не время ещё. Вот через месяц начнётся горячая пора. Побегать придется.

Вор не крался за птицеловом. Он им словно не интересовался. Даже отставал иногда чуть не на пол-улицы. Да и за ради чего парню на пятки наступать? И так ясно, куда он идёт. Давеча уже побывал там, договаривался о майри.

Убедившись, что птицелов свернул на нужную улицу, соглядатай и вовсе отстал.

Улица была пуста. Только пацан какой-то играл с котом на скамейке у стены. Да точильщик неспешно катил свой станок навстречу птицелову выкрикивая свою однообразную фразу, в которой слова давно уже слились в один долгий заунывный звук и, неразличимые, почти утратили всякий смысл.

Мальчишка, увидев птицелова, так засмотрелся на плотно укрытую клетку, что неловко прижал к груди кота. Тот зашипел и попытался вывернуться. Мальчишка выронил животное, успев только ухватить на лету за хвост. Кот заорал, вырвался из рук маленького мучителя. Забыв о птицелове, мальчишка с гиканьем помчался за котом и вскоре оба исчезли за поворотом.

Птицелов, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он подошел в эльфийским воротам, постучался. Сказал привратнику зачем пришёл. Поднял и продемонстрировал клетку. А когда ему, наконец, открыли дверь, вошёл, даже не оглянувшись на улицу.


День тянулся медленно. Но Коротышка Лёги не замечал времени. События и звуки скользили поверх его сознания, не мешая вспоминать. Сейчас он не стал далеко углубляться в прошлое. Он вспоминал Эрдиан. Именно там, лет двадцать назад, он впервые увидел огров. И это поразило юного Льогэ-Ли. Память племени хранила мало встреч с другими расами. Гьелифы? Но они были ближе к людям, чем даже сам народ Лиа-Ли. Разве что гномы, приходившие раз торговать к гьелифам. И вот - огры. И не просто другая раса. Воины. Их-то никто не пытался покорить. Льогэ-Ли увидел как Тамар, жестокий поработитель, сам побаивался огров. Трудно было понять почему (Льогэ-Ли о той давней истории позже узнал), но чувствовалось - боится... Именно в тот день Льогэ-Ли понял - каков будет его путь. И он не стал терять времени. С тех пор он стал жадно впитывать знания о войнах и о воинском искусстве. Глаза его открылись. Гильдия отнеслась к его жажде знаний сперва с подозрением, но когда Коротышка Лёги стал делать успехи в изучении чужих языков, и когда проявились его способности к рисованию, жизнь у бывшего раба изменилась. Ему уже не надо было добывать пропитание на улицах, выполняя ежедневный урок. Его стали посылать за пределы Либрина. Уже не волей случая, который привёл последнего сына народа Лиа-Ли в Эрдиан, но волей тайных управителей воровской гильдии открылись ворота библиотек Рины и Басти, выучены были эльфийский, гномий и орочий языки. Даже в Белендейле удалось побывать и стащить несколько свитков. Но магии по свиткам разве можно выучится? Да и способностей к магии к Коротышки Лёги ну никаких не оказалось.

Кнусхальд был не знаком ворам Либрина. Но когда пришло время - первым отправили Коротышку Лёги с помощниками. И уже через месяц в Либрине были прекрасные планы города и даже планы некоторых домов, с портретами многих владетельных лиц герцогства и многих местных воровских знаменитостей. Воровская гильдия Либрина быстро заняла подобающее ей место и вот уже с год более чем наполовину обеспечивала слухами и тайнами охочего до этих товаров Хенрика. Выгодное дело! Тайна - укрывистый товар. Специальных схронов для бережения не требует. И, при должном умении, продать её можно разным покупателям. А потом продать покупателей друг другу...

В Кнусхальде Коротышка Лёги впервые увидел эльфов. Увидел - и поразился. Они оказались не такими, как он представлял их по книгам и по чужим пересказам. В них чувствовалась сила. Но не такая, как у людей, жадная, нахрапистая и безжалостная. И не такая, как у огров, буйная, безудержная, в чём-то благородная, но от этого не менее жестокая и презирающая любые проявления физической слабости. Эльфы оказались совсем другими. Они были словно вода. Её и рубить станешь - поддастся, не понеся урону, а потом окружит и сметет со своего пути любую преграду. Несколько раз Коротышка Лёги видел как эльфы торгуются. И мало когда уходили с рынка без выгодной цены. Милосердны были до того, что детей-карманников, пойманных за руку, отпускали, шлёпнув разок. Но когда спрашивал пострадавших - шлепок оказывался не простым. Наказанный дня три сидеть не мог. И три раза потом подумает - лезть ли в карман к эльфу вдругорядь. И ведь действительно милосердие - огласи эльф кражу, торговцы могли бы и до смерти вора забить, хорошо ещё если выживет, покалеченный. Но и милосердие их знало границы. Когда случилось одному эльфу поймать конокрада, что лошадь почти свел у него, то эльф всего-то пару раз и ударил. Не сильно. Конокрад сбежал, к неудовольствию зрителей. Сбежать-то сбежал, да на третий день умер... Коротышка Лёги это точно знал и потому боялся эльфов. Но Льогэ-Ли ликовал. Такая сила ему больше подходила, чем людская да орочья. Вот только как бы теперь...

Мягкий поток памяти прервал отчаяный кошачий мяв. Коротышка Лёги очнулся и чуть приподнял голову, чтобы лучше увидеть Дю. Тот тоже услышал сигнал и, еле заметно в густой тени, махнул рукой.

Вскоре голоса послышались во дворе. Говорили двое. Речь шла о майри. Один голос предлагал купить птиц сразу. Коротышка Лёги его узнал. Этот эльф уже несколько раз появлялся во дворе. Он тут вроде не самым главным был, но точно все распоряжения по хозяйству, в том числе и по птичнику, исходили от него. Второй был незнакомым. Этот второй говорил по-эльфийски с каким-то странным акцентом. Он предложил не стоять на солнце, так как птицы, если снять платок, будут ослеплены. Лучше, мол, отойти в тень.

- Где же взять тень, чтоб была достаточно густой? - спросил местный эльф.
- Нет мест, где не было бы тени, - ответил посетитель с необычным акцентом, - и чем больше место, тем гуще ложаться тени вокруг него.

Эльф немного помолчал и предложил отойти в амбару. Коротышка Лёги напрягся. Вначале он даже не сообразил - почему. И только повторив в памяти этот короткий разговор, понял причину своего волнения. Интонации! Первая фраза эльфа была сказана обычным равнодушным голосом, каким встречают торгующих в разнос. Во второй фразе появилось любопытство, что тоже было вполне обычно. Но третья фраза, когда эльф предложил отойти от ворот к амбару, имела уже странные теплые нотки в голосе, столь не уместные для такого разговора.

Эльф с посетителем подошли к амбару. Начался обычный, на первый взгляд, торг. Дю, не мешкая, вышел из тени и стал осторожно ходить по чердаку, постепенно приближаясь к говорящим. Лёги видел, как тот поочерёдно наступает на все доски, и запоминал - какая из них скрипит, а какая надёжна.

Шаги Дю быстро привлекли внимание говорящих. Поднялась обычная суматоха, какая бывает в домах, где есть тайна - и где обнаружили вора. Дю умудрился привлечь к себе дополнительное внимание, выглянув наружу. Потом, на дожидаясь, пока поднимут лежавшую у стены лестницу, с топотом пробежался по чердаку, выскочил из слухового окна, перехватившись за жерди, и, как заправский акробат, взлетел на крышу. Прогромыхал черепицей (эльфам, как дорогим гостям, предоставили богатое подворье, тут соломенных крыш ни одной не было), перескочил на стену и, ловко увернувшись от пущенной впопыхах стрелы, соскочил на улицу. Причем всё это он проделал с таким шумом, что казалось даже удивительным, как этот же самый Дю вместе с Лёги пробрался нынешним утром по той же самой черепице совершенно бесшумно, ступая мягче, чем кошка, подкрадывающаяся к задремавшей птице.

Когда суматоха улеглась, когда эльфы поднялись на крышу и обшарили её, Лёги расслабился. Не нашли. Опять получилось. Молодец Дю! Значит, правильно укрыл его, присыпав вокруг где соломенной трухой, где пылью. Ни один эльф, видя не тронутую пыль в одном углу - и следы Дю в такой же пыли в другой части чердака, не додумался подойти и проверить укрытие Лёги. Теперь можно вылезать.

Вылезать, вообще-то, не хотелось. Но Лёги должен был не только слушать, но и видеть.

К счастью, эльфы не остались на улице и не пошли к птичнику. Отдав кому-то клетку с майри, они зашли в амбар.