Лошадь задурачила

Давно я не слышал таких слов. Не могу сказать, почему они мне вспомнились? И о конях не думал, и о дурости чьей либо тоже не было повода соображать, но как будто кто-то шепнул. И полагаю, не каждый поймет вдруг, о чем речь. Хотя, в общем-то понятно же?
Полез по сайтам искать, а там больше про людскую дурь пишут. Однако и про конскую тоже сказано. ..."Лошадь и не малА, да обычаем пропалА: ты с хомутом, а она и шею протянула!" Толковый словарь В. Даля.
 А в деревне-то отдельный двор был для коней. Сколько работ делалось гужевым тяглом! Смотришь бывало на животину, тащит воз в три раза больше самой себя, жалко станет и подумаешь: глупое, безответное существо. Вот сейчас отвезет сено в коровник, напоят ее холодной водой из речки, даже овса не дадут, а то же сено и не какой-нибудь клеверок, или из полей, а то, что заготовили на болотной пойме реки Съежа и придется всю ночь жевать. Утром же опять впрягут.
Но, бывало, что и артачились, особенно молодые лошаденки. Вскочит надыбы, заржет, потом грохнется опять на ноги, и, давай, задними копытами по оглоблям, по головяшке дровней да полозьям бить. Взгляд безумный, шея колесом, пена у рта. Так и норовит из хомута и оглобель вылезти. Да, если шлеи нет, так и вывернется так, что оглобля окажется у нее на спине. Может и дровни перевернуть, а седока вытряхнет.  "Ну,- думаешь,- что и будет!" Так-то страшновато снепривычки. А потом уймется, опять побежала, как и небыло этого ее бунта.
 
 Однажды везу я воз сена издалека с пустоши за двумя деревнями. Километров восемь считай, что без дороги по снегу чуть не в цело, после одного-двух следов. Тянемся мы с Кучумом в хвосте колонны из четырех подвод.  Кони все изрядно устали, но подъемчик напротив сенного сарая преодолели все и пошли дальше, а  мой красный мерин вдруг споткнулся и привалился поджав под себя ноги. Да и на бок лег, а мне то страшно стало. Соскочил с воза, иду к морде, а вожжи в руках.  Думаю: Нет бы соскочил раньше, чтобы полегче ему было, так вот, досиделся. Он глядит перед собой, виновато, но и промелькнула и хитринка в его глазах. Я обнял его голову, одной рукой, так что макушка оказалась у меня под левою подмышкой, говорю тихонько: "Кучум, что такое?". А понимаю, что не ответит бессловесная животина.
 Будто сам не видишь, что снег смешан с сеном укатан и утрамбован, так, что полозья не скользят по нему, а напротив, тормозят.
Конь в глаза не смотрит, лежит себе, я вижу, что Коля Павлов что ехал впереди меня на Голубке, которая значительно моложе моего, уже скрылся за поворотом, думаю, помощи ждать не откуда и осторожно вкрадчиво говорю:
  "Ну, Кучум, давай, немного осталось-то". Натянул вожжи, встряхиваю их и понукаю.
 "О, чудо, бог есть",- думаю я видя, как он, как будто из жалости ко мне, встал, , поднатужился, поволок тяжкую поклажу.
  Ох уж и радости у меня было. А то же я все передумал за эту минуту, что он лежал.
 "- А ну, как он вообще больше не поднимется, хорош же я буду,- Тою зимой я работал в колхозе первый год после школы. Ждал призыва в армию, как избавления, чтобы выбраться из того места.
 -"Запалил лошадь, не мог слезть с воза когда пустые-то дровни не катятся по такой дороге. А тут сена  триста кило, дровни тоже весят, и сам в одежде"-, думалось мне.Что теперь будет? Могут и наказать как-нибудь. Не меня, так отца, по голове не погладят...

  Все-таки, тревога моя не скоро унялась. Ведь впереди было еще два километра пути. Коровник стоял за рекой, но чтобы туда попасть, надо было объезжать полынью выше  Ключика. Она начиналась выше деревни, и тянулась километра два по всей мелководной части реки с быстрым течением. В  деревне лед не вставал даже в сильные морозы. Потому и переправа для конной тяги находилась выше громадного родника, который расположился за изворотом реки, возле самого берега.
 Один склон к воде был относительно пологий, а вот второй, где надо было выбираться со льда, был короче и круче.
 
 Это препятствие каждая лошадь брала по разному. У Кучума была своя манера. Мы еще школьниками наблюдали, этот бег. Ускорялся он прямо со спуска и к моменту толчка об сушу, Мишка- сидя на корточках на возу сена, даже голову опускал чтоб не дуло в лицо.
 Он как будто форсил и гордился своею лошадью,  голову поднимал только тогда, когда воз оказывался на горе и конь переходил на ровный шаг. Другие мужики придерживали своих кляч до середины спуска, и отпускали на бег уже ближе к поверхности реки. Там надо было пробежать еще метров сто, и взять подъем довольно крутой, и длиной метров двадцать. Когда воз касался берега его подкидывало изрядно, так, что дай бог удержаться и не слететь назад, под ноги другой лошади.
Однако, все обошлось и на этот раз. Мы догнали обоз, потом свернули с дороги на спуск. Опять он поджал уши и помчался опрометью под кручу, бежал всю длину поверхности льда, и выволок воз наверх без остановки. А куда же ему было деваться? В другие разы я был более внимателен, и не сидел на сене, когда скольжение было затрудненным. А потом судьба избавила меня от столь примитивной жизни и работы.