Не родись красивой

ИЗ ЗАПИСОК УЧИТЕЛЯ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛЫ          
               
Данилы Семёновича Бочарова

Гл. I.  ТРОИЦКИЙ ДЕНЬ

К Троице  1900 года весенние работы на лошадях закончили, а пахоту паров ещё не начинали. Лошадей уводили в ночное время в поле, чтобы  не тратить  корм.             
Самойла Семёнович в субботу перед Троицей ездил за товаром для своей лавчонки и вернулся поздно. По этой причине все лошади остались дома. А рано утром следующего дня разбудил сына.               
-  Иван, Иван! Вставай,  пора вести лошадей. Пусть холодком попасутся, а сам доспишь там.
      
Ивану не хотелось подниматься в такую рань, но больше некого было посылать: старшие братья, Василий и Семён, давно отделились и жили самостоятельно.
В крестьянских семьях парни, девушки  и молодожены, у которых не было грудных детей, с благовещения  выходили спать в сени, клети, амбары и другие какие-либо помещения. Алексашка, дочь Самойла Семеновича, и её брат Иван устроили себе постели на подмостках крыльца амбара, под навесом. На свежем воздухе спалось крепко. И родителей не тревожили  своим поздним возвращением с улицы.

Иван увёл лошадей, а отец стал подкармливать оставленную кобылицу с сосунком для поездки в церковь. Подмазал и колёсные оси  телеги. Молодые никогда не ездили на лошадях, разве только на крещение за "святой" водой  в сильные морозы. В остальные праздники зимой и летом предпочитали ходить пешком, причем не в одиночку, а группами. Старики, в том числе и Алексашкины родители, ездили на лошади, так как мать, Ирина Игнатьевна, жаловалась на недомогание. Но пропустить Троицкий праздник в церкви считали непростительным грехом.
Ирина Игнатьевна тоже встала рано и спешила   поскорее подоить корову, истопить печь, чтобы сварить всё необходимое к обеду. Крестьяне зимой и летом варили еду в русской печи на весь день. Рано утром на Троицу завтракать не полагалось. Только после заутрени, когда священник уходил домой, чтобы подкрепиться, можно было и прихожанам что-нибудь съесть. Но они с собой ничего из еды не брали, а купить в лавке кренделей или пряников не на что было. Так что все, кроме священника, обычно терпели до обеда, когда придут из церкви.
         
Из хутора Цуркина сюда никто не приходил. В  хорошую погоду гулянье продолжалось до позднего вечера. Случалось и такое, когда при абсолютной тишине, неожиданно начнется ветер, а на горизонте появится полоска белых облаков. Они быстро приближались к деревне. Как только засверкает молния и загремит гром,  все устремляют взгляд в сторону надвигающихся грозовых чёрных туч. Мамаши бросались к своим малышам и уносили их домой. Не задерживались и все остальные. Они видели, что облака с неимоверной скоростью приближаются, и тоже спешили уйти. Некоторые не успевали добежать до своего дома, а останавливались у своих подруг или товарищей.
    
«Сегодняшнее утро обещает хорошую погоду. Гулянье должно быть весёлым», - подумала Алексашка, глядя на чистое утреннее небо.
      
Мать и отец уже всё приготовили. Дома останется младшая сестра  Устинья. Она редко ходит в церковь, хотя и набожная. Её лицо так исковеркала оспа, что девушка стеснялась появляться на людях. В церкви нередко парни выбирали невест, а их родители - снох. Устинья считала, что на неё никто не позавидует. В церковь она ходила только в великий пост на исповедь и причастие среди недели, когда  храм посещали старушки, которые не обращали на неё никакого внимания. Ходила она и к всенощной под Пасху. В этот день служба кончалась рано, и никто не мог её рассмотреть. Если служба проходила днем, она сидела дома и читала Евангелие, подаренное ей за отличные успехи в учёбе. В школу она ходила без всякого стеснения, не боялась насмешек. В то время в школе учились только две девочки, и обе окончили с похвальной грамотой.
Алексашка уже привела в порядок волосы, вплела в косу голубую ленту. «А придет время, расплетут косу, закрутят сзади пучок и наденут чепец»,- думала Алексашка, держа в руке косу.

Сборы не долгие были. Одежду не выбирать: она всегда одна и та же для лета. Из хорошо отбеленной холстины рубашка, подол которой украшен собственноручной мережкой. рукава миткалевые, расшитые разными узорами. Поверх рубашки кашемировая чёрная юбка, собранная в вершковые складки, плисовая корсетка без рукавов, сшитая в талию с тремя складками: одна посредине спины и две по бокам. На шею навешивали бусы разного цвета и размера. Несмотря на жаркую погоду, обували сапоги в гармошку, на высоких каблуках которых красовались медные блестящие подковки. Это был модный малороссийский убор девушки, и он отличался от убора русских девушек. Русские девушки носили широкие  длинные сарафаны из тонкой домотканой овечьей шерсти. На такой сарафан, по рассказам самих девушек, уходило двенадцать локтей материала. На ноги надевали лапти, причем праздничные - с особой отделкой.

Призначенскнй приход объединял русское село Призначное, где находилась церковь, и несколько приписанных деревень украинцев, или, как тогда называли их, хохлов. Несмотря на соседство и посещение одной церкви, случаев брачного союза между русскими и украинцами не допускалось.
Алексашка оделась и вышла на улицу в ожидании подруг. Подошла Марфуша, а за ней Катя. Им нужно спешить, так как состояли в церковном хоре и не хотели опаздывать. Подошел Алексашкин брат Василий, который тоже состоял в хоре, и они поспешили в церковь.

Гл. 2.  ВСТРЕЧА ЖЕНИХА И НЕВЕСТЫ.

Троицкое  богослужение в Призначенской церкви. Народу битком. Все двери храма открыты настежь, и пение церковного хора слышно снаружи. Молодежь, как правило, на площадке в церковной ограде. Парням и девушкам не до молитв: они пришли посмотреть друг на друга и пошутить. Причём, русские были по одну сторону церкви, а украинцы по другую. Мало кто из молодёжи переступал порог храма, но их никто за это осуждал. Всех желающих храм не мог вместить.

Наконец звон колоколов известил об окончании богослужения, и прихожане стали выходить из храма. Уже около десяти часов, но никто   во рту и крошки не держал. Алексашкины подруги ждали её и Марфушу. Из церкви шли, как правило, группами, собираясь по возрасту. Песен не распевали - это было грешно. Только шутили и смеялись, что не считалось грехом. В пути группы уменьшались:  каждый, дойдя до своего дома, расставался с весёлой компанией до встречи на лугу.

Старики не спешили покидать храм божий: они старались лишний раз положить поклон своему угоднику. Иные задерживались, чтобы поклониться священнику, чем показывали своё уважение к нему.

Церковная коновязь небольшая, и все приехавшие не могли привязать своих лошадей к ней. Успевали те, кто приехал раньше. Остальные привязывали лошадей за телеги первых и так далее. Вот почему тот, кто приехал раньше, уезжал позже.
В последнюю очередь отъехал Пётр Иванович Цуркин со своей старухой Василисой Яковлевной и сыном Егором.

В Призначенскую церковь Егор попал потому, что отцу необходимо было встретиться с земским начальником Венедиктом Ивановичем Лавриновым - жителем села Призначное. До земской управы пришлось бы ехать за 40 вёрст. В церковь Венедикт Иванович пришёл только к обедне и остановился на таком месте, чтобы все видели его.
         
Петр Иванович подойти к нему во время богослужения не мог. А когда кончилась служба, Венедикт Иванович ушёл в алтарь к священнику. Пётр Иванович, не дождавшись Лавринова, направился к своей лошади. Все уже разъехались, только Егор ожидал своих родителей. Недовольный поездкой, Пётр Иванович сел на телегу.
Старуха, как и все женщины, уселась на телегу с ногами. Рядом с отцом - Егор. На нём  белая расшитая косоворотка навыпуск, подвязанная синим скрученным в веревочку поясом с махрами на концах. На голове картуз с блестящим козырьком, на ногах новые сапоги. Так он наряжался только в великие праздники.               
               
Пётр Иванович тоже принарядился, так как наметил встретиться с видным человеком. Да и день торжественный. На нём пиджак из дешёвого сукна, синяя сатиновая рубашка. Брюки, хотя и  хлопчатобумажные, но чистые, начищенные до блеска яловые сапоги. Черные волосы смазал конопляным маслом, сделал пробор посредине. Борода тоже чёрная, окладистая, усы немного закручены кверху. В пожилом человеке чувствуется бодрость, свежесть, властность.
      
Подъезжая к своей деревне Бехтеевке, Самойла Семёнович догнал группу молодежи, с которой шла и его дочь Алексашка. Ехать с родителями она отказалась, не желая оставлять подруг. Подъехал и Пётр Иванович на своей рыжей, легкой на ход, лошадке.. Егор жевал крендель, не стесняясь ребят и девчат. Видно, изрядно проголодался, да и крендель не так уж часто приходилось пробовать.
- Эй, парень, дай хоть один крендель на всех, а то есть захотели! - обратилась к нему Алексашка.
      
Егор ничего не ответил: он не распоряжался кренделями. Будь он смелее, отломил бы кусочек и шутки ради  предложил смелой и красивой девушке. Но по своей стеснительности он молчал и продолжал жевать.
     - Смотри, парень, колесо в ногах запутается, - подшутил кто-то из ребят.   
   
Все засмеялись, когда Егор, не поняв насмешки, посмотрел на свои ноги и колесо. Алексашка ещё раз пустила в его адрес острый комплимент, от которого снова грянул дружный смех.
      
Пётр Иванович понял, что смеются над его сыном, а тот не может ничего им сказать  в ответ, только краснеет. Сам же Пётр Иванович не хотел заводить с молодежью разговор. Но все же не вытерпел:
      
- Смотри, дивчина, не попадись на крючок. – сказал он Алексашке, так как именно она заставила его сына краснеть.             
- Как бы леска не оборвалась! - ответила Алексашка.               
               
Пётр Иванович ударил лошадь вожжой, лошади рванули, и он не расслышал из-за стука колёс дружного смеха молодёжи.
     -   Мать, а хорошая девка, - сказал Пётр Иванович, обращаясь к жене.
     -   Да я сама уже присмотрелась к ней. Только чья она?
     -   Не знаю. Но это можно узнать. Она поёт в церковном хоре. Я её там видел, - ответил Пётр Иванович.
         
Алексашка – девушка среднего роста, ладно сложена и стройна, как молодая елочка. Лицо чистое, румяное, что кровь с молоком. Губы алые, глаза карие. Чёрные ресницы и брови, тёмные волосы напоминали девушку южных мест. Вероятно, ее далёкие предки и жили там.  Она всем нравилась. Вот и Егоровы родители загляделись на нее. Девушка страсть как хороша. Встретившись взглядом с её голубыми глазами, трудно отвести взор от их глубокой синевы.
-   Да, красавица, - сказал Пётр Иванович.
-   Алеет, пока молодеет, а как станет стареть, побуреет,- сказала Василиса Яковлевна.
-   Смотрят не на старость, а на молодость,- ответил Пётр Иванович.               
    Вскоре он догнал Самойла Семёновича, дружески поприветствовал его как старосту, перебросился несколькими словами.
-  Пётр Иванович, почему это ты вздумал нашу церковь посетить? - спросил Самойла Семёнович.
- Не хотелось ехать в Корочу. Думал поговорить с Венедиктом Ивановичем здесь, но не удалось.
- Деловые вопросы, Пётр Иванович, он на ходу решать не будет, да ещё в такой праздник. Так что напрасно приезжал. Да и какая разница, в какой церкви молиться: Бог один, - сказал Самойла Семёнович.
-  Самойла Семёнович, чья будет девка? – обрисовав её внешность и наряд, спросил Пётр Иванович.
- Моя дочь Алексашка.
- Боевая она у тебя.
- В обиду себя не даст.
-   Оно так лучше      
               
Больше Пётр Иванович никаких вопросов не задавал и хотел обогнать Самойла Семеновича, но путь преградило стадо коров, которое пастух гнал на обед. Цуркину пришлось подождать.
    
Подошли девушки и парни. Теперь уже никто не шутил и не обращал никакого внимания на Егора. Видно, стеснялись Алексашкиных родителей, а может, устали от невыносимой жары. Шли молча.               
    
Петр Иванович и Василиса Яковлевна, узнав, чья эта боевая девушка, еще внимательнее посмотрели на нее, но Егору опять ничего не сказали. Зачем ему об этом говорить, если осенью сына призовут в солдаты. Если не выйдет к тому времени замуж, то будет хорошей женой для Егора. Он согласится с  выбором невесты, если только вздумают женить на девке, которая родителям по душе. С такими мыслями Цуркины продолжили путь, когда стадо освободило дорогу.               
    
Самойла Семёнович по тому времени считался грамотным человеком: умел писать, читать, быстро считать не только в уме, но и на конторских счетах, которыми ему приходилось пользоваться при подсчете товара и денег в своей маленькой лавчонке. Его не мог обсчитать даже самый жуликоватый  приемщик хлеба. Несколько раз избирали его старостой. А во время очередного передела земли, назначали главным мерщиком. Так что он всегда был в почёте.

Гл. 3.   СМОТРИНЫ

Прошло много времени с того момента, когда Пётр Иванович посетил Призначенскую церковь. Все уже забыли, как Алексашка смеялась над его сыном. Егор отслужил в солдатах положенный срок и домой возвратился крепким, возмужалым, с солдатской выправкой, но взгляд был по-прежнему суровый, как и у всех Цуркиных. Родители решили женить его и начали думать о выборе невесты. В своей деревне были девушки, но они находились в таком родстве, что священник не мог их венчать. Нужно искать невесту на стороне. Много перебрали в уме знакомых семей Погореловского прихода, где были девушки, но в каждой семье находили какой-либо порок или у девушки, или у родителей. А они придерживались принципа: какова яблонька, таково и яблочко. И тут воспрянули духом, вспомнив дочь Самойла Семеновича.
- А не вышла ли она замуж? - спросила  Василиса Яковлевна мужа.
- Не знаю, но это можно узнать.
      
Егор, хотя и отслужил в солдатах, самостоятельно ничего не мог решать. На вечеринки в другие деревни, как это делали его старше братья и другие парни их деревни, он не ходил, так как не было товарищей его возраста, а один боялся ходить. По этой причине он ни одной девушки из соседних деревень не знал. Родители сами подбирали ему невесту, он об этом не знал.
      
Приближался праздник Покрова Пресвятой Богородицы. С покрова кончаются хороводы и начинаются посиделки, свадьбы.
- Батюшка покров, покрой землю снежком, а меня, молоду,  женишком! - приговаривают девушки.
 
В Призначенском и Погореловском приходах этот праздник престольный.
Люди готовились к встрече гостей. Время года было самое богатое: только что убрали урожай, поспела для убоя птица и скотина.
   
Пётр Иванович решил к этому празднику закупить кое-какого товара. Он мог бы поехать в Журавку или на станцию Прохоровка, где было много торгового купечества и большой выбор всякого товара. Однако решил отправиться в Бехтеевку, к Самойлу Семеновичу,  когда узнал, что он ещё не выдал свою дочь замуж. Ехал он к нему не столько за покупками, сколько за тем, чтобы поговорить о его дочери. Взял он с собой и Егора, чтобы показать его. Набрав нужного товара и расплатившись, Петр Иванович, указывая на стоявшего около лошади, несколько в стороне от них, Егора сказал:
   - Самойла Семенович, я хочу женить вот этого молодца.               
     Егор не слышал их разговора: он стоял и поглаживал лошадь.
   - Ну и дай тебе бог счастья.
    - Бог-то Бог, но нужна невеста.
   - Если решил женить, то невесту найдёшь.
   - Она уже найдена.
   - 0 чём тогда может быть разговор, если невеста есть? Ставь под венец и делу конец.
   - Мы-то нашли, но согласится ли невеста и её родители?
   - Нужно спросить, если не знаешь их мнения. За спрос в шею не бьют,
    - Я тоже так думаю, Самойла Семенович. Вот и хочу спросить тебя, не породнимся ли мы?
   - Ты так бы сразу в ворота и заезжал, а не ездил вокруг двора.               
     Самойла Семёнович внимательно посмотрел на Егора и на первый взгляд ничего дурного в нём не обнаружил. Парень рослый, физически крепкий и на вид недурной.
    - Алексашка, принеси ведро воды,- крикнул Самойла Семёнович дочери, когда услышал, что она ходила по двору. Никто не просил пить, но он решил вызвать ее, чтобы посмотрела на парня.
- Кому воды? - спросила она, но не растерялась, когда увидела почти незнакомых людей.
- Егор, дай лошади воды,- сказал Пётр Иванович сыну. Он тоже понял, зачем Самойла Семёнович вызвал дочь. Это было сделано для того, чтобы молодые посмотрели друг на друга.

Егор взял у Алексашки ведро и поднёс лошади. Он не ожидал, что к нему подойдёт девушка, и растерялся: стал поить, не разнуздав её.
- Тебя бы взнуздать и дать сухой крендель,- зло сказала Алексашка, когда увидела, что Егор стал поить взнузданную лошадь.
- Забыл, - сказал Егор, и оттого, что девушка сделала ему замечание, лицо его покрылось багровым румянцем. Егор вспомнил, как она смеялась над ним, когда он ел сухой крендель на Троицын день. Алексашка тоже вспомнила тот случай, поэтому так сказала. Правда, теперь он был как будто другим парнем, но стеснительность осталась прежней. Он не мог вступить в разговор с девушкой. Алексашка не знала, зачем приехали эти люди и зачем позвали её.
- Ещё принести? - спросила Алексашка, когда Егор подал ей пустое ведро.
- Хватит!- опередил  сына Пётр Иванович. Он боялся, что Егор может сказать какую-либо глупость и тогда опозорится не только перед девушкой, но и перед её отцом и разговор о сватовстве может сорваться. Парень он неглупый, но с девушками мало общался, особенно из чужих сел, поэтому стеснялся и не знал, о чём с ними разговаривать
   Алексашка ушла.
- Ну, что скажешь Самойла Семенович? -  спросил Пётр Иванович, когда Алексашка закрыла за собой калитку.
      
Многие в те времена женили своих сыновей и выдавали замуж дочерей без их согласия. Егора тоже хотят женить, не спрашивая его согласия. Он не против такого выбора, но об этом ещё не знает. По выражению лица его  можно определить, что Алексашка нравится ему. А если она не по душе ему, то родители всё равно заставят подчиниться их выбору. Так поступит и Самойла Семёнович и сразу скажет своё веское слово. Но Самойла Семенович никого не женил, никого не выдавал замуж без их согласия. Поэтому на вопрос Петра Ивановича он не мог ничего сказать, не поговорив с дочерью и женой.
- Подумаем, посоветуемся и тогда скажем.
- Егор, ты помнишь, как эта девка смеялась над тобой, когда ехали из Призначенской церкви? - спросил отец, когда отъехали от Бехтеевки.
- Как же не помнить?  Она и сегодня подковырнула, что лошадь поил взнузданную.
- А ты разве не знаешь, что надо разнуздать?
- Да поспешил взять ведро и забыл разнуздать.
-  То-то, не надо пороть горячку, а всё делать обдуманно.               
   Проводив покупателей, Самойла Семёнович пошел к жене и рассказал ей, что Цуркины приезжали узнать относительно Алексашки. Хотят женить   своего парня на ней.
- А как он парень, смышлёный?
- Ты видела его, когда они приезжали в нашу церковь на Троицу.
- Я не присматривалась к нему. Парень как парень, а какой у него характер, по внешнему виду не определишь. Григорий Немцев на вид тоже был хороший, а как женился, волком стал. Евдокия знала его парнем, а не могла узнать его характер. А Наталья с ходу влюбилась в Дмитрия, и он оказался замечательным мужем. Видно, характер глубоко сидит в душе.

Этого парня Алексашка не знает. Она видела его всего два раза, а поговорить по-настоящему вряд ли пришлось               
               
- Надо спросить Алексашку,- сказала Ирина Игнатьевна.
- Я не говорю, что мы решим без неё.
- Алексашка, пойди сюда,- сказала мать.
- Что, мама?
- Ты видела, кто к нам в лавку приезжал?
- Когда?
- Сегодня. Вот недавно.
- Видела. А что?
- А парня видела?
- Видела. Я давала ему воды лошадь поить.
- Как он, нравится тебе?
- А зачем он нужен мне?
- Они приезжали узнать, согласишься ли ты выйти за него замуж? - сказала мать,
- Вот как? - сказала Алексашка, и лицо её покрылось румянцем.- Я не присматривалась к нему. Подала ему ведро с водой, он напоил лошадь, я взяла ведро и ушла. Он ничего мне не говорил. На вид он недурной. Григорий на вид тоже был хороший, а внутри оказались черти. Может, и этот такой зверь.
- Характер, дочка, на вид не вылезает - он прячется до поры до времени. - Нужно съесть пуд соли, чтобы его узнать, как говорят люди. А как вылезет, тогда покажет свою силу. Вот ты и подумай, что нам сказать, когда приедут.
- А сегодня что им сказали?
- Что мы могли сказать, не узнав твоего мнения? Да и я их не видела. 0ни только спросили у отца, но он твёрдого ответа не дал, не поговорив с тобой. Без твоего согласия мы не можем ничего им сказать. Отец всех их знает. Они тоже выбирали его старостой. Люди как будто хорошие. Конечно, судить о людях, живущих вдали, не так-то легко, тем более, что их деревня находится от нас далеко.   
               
Приехали неизвестно откуда три брата-богатыря: Артём, Иван и Мирон. У Ивана и Артёма бороды  чёрные, а у Мирона рыжая. Поселились  на косогорах, вдали от населённого пункта. Чем их привлекло это место, никто не знал. Проходила там глубокая балка от Бехтеевки до Журавки. К обеим сторонам этой балки примыкали неглубокие короткие балки то с одной, то с другой стороны. В том месте, где они поселились, было сразу две - одна против другой. На южных склонах балки поселились Мирон и Артем, а на противоположной Иван со своими сыновьями - Петром и Пантелеем. Люди рассказывали, что приехали они сюда с капиталом. Какие постройки они начали ставить, можно было судить, что без денег их не построишь. И лошади у них хорошие. По земельному делу их приписали к Хусёк-Бехтеевскому обществу, а по церковному - к Гусёк-Погореловскому  приходу, куда им было ближе.  Спросить, кто это за люди, не у кого было. Сами они друг про друга не рассказывали. Встречался Самойла Семенович с ними, когда стал сам хозяином и ходил на сходку. Братья приходили редко, да там и не узнаешь, кто  они такие. Чужаки больше молчали. Их интересовала земля. Самойла Семенович знал, что у Петра Ивановича большая семья, что живёт он крепко.
      
Закончив предварительный разговор с Алексашкой, родители позвали на семейный совет сыновей. Те дали согласие.
   
 Сообщение о сватовстве потрясло Алексашку. Конечно, она знала, что девушки должны выходить замуж и готовилась к этому. Но пока только знала. А когда заговорили всерьез, то задумалась. Когда выходили её старшие сёстры, ей казалось, что это очень просто, а когда дело дошло до самой, почувствовала, что это  не просто решить. С того момента, как заговорили о  замужестве, Алексашка потеряла покой. Что бы ни делала, куда бы ни шла, все думала о сладкой или горькой замужней жизни. Но пока был только разговор, а не сватовство. Может, это пустой разговор и никто не придёт свататься, а поэтому Алексашка  и её родители никому об этом не говорили. Даже задушевной подруге, Марфуше, Алексашка не говорила, что должны приехать сваты. Пугало её не только то, что отдадут в чужую деревню, в чужую семью, но и то, что должна уйти из  родительского дома, из своей деревни. Даже в другую церковь будет ходить.
               
Гл. 4. СВАТОВСТВО.

- Ну, Егор, завтра поедем в Бехтеевку свататься.
- Как хотите. Она, может, не согласится?
Егор даже не спросил, кто невеста, хотя ему никто не говорил её имени и к кому поедут. Просто сам догадывался, что поедут сватать Алексашку.               
  - Это уже не твое дело, - сказал отец.
    
Егор ничего не думал. За него всё решили родители. Казалось, что такой статный, бравый парень сам должен подбирать себе невесту, а он не мог. Он подчинялся воле родителей. Егор не глупый человек, но не  приучен к самостоятельному решению любого вопроса. Что скажут родители, то он и делал. Когда узнал, что должен ехать свататься, то почистил сапоги, поддевку и картуз.
    
В один из вечеров, вскоре после Покрова дня, к дому Самойла Семеновича подъехала подвода. На телеге сидели Пётр Иванович, Василиса Яковлевна, Пантелей Иванович, брат Петра Ивановича, он же крёстный отец Егора и Егор. Все одеты по-праздничному
      
Самойла Семёнович и вся его семья ожидали сватов, но не знали точно, в какой день приедут. Поэтому хозяин в тот вечер управлялся во дворе не спеша. Почуяв приближение к дому чужих, собака залаяла, и хозяин вышел за калитку, где увидел гостей. Открыл ворота - и подвода въехала во двор. Услышав ласковый разговор хозяина с гостями, собака приутихла и только помахивала хвостом.
      
Алексашка и Устинья сидели за столом и вышивали рубашки, а мать вязала чулки. Десятилинейная лампа, подвешенная на крючке к потолку, ярко горела, и в горнице казалось очень светло.
- Принимай, мать, гостей,- открыв дверь избы и пропустив приехавших людей вперед, сказал хозяин.
- Милости просим, заходите, если добрые гости,- встретила вошедших лёгким поклоном хозяйка.
- Добрые или недобрые, но с добрыми намерениями, - сказал Пётр Иванович, заходя в дом.
Все гости перекрестились на образа, покланялись и пожелали хозяевам доброго здоровья.
Ирина Игнатьевна отложила своё вязание, накрыла стол заранее приготовленной новой скатертью собственноручной работы.
    
Как только в дом вошли гости, Алексашка и Устинья ушли на кухню, где горела лампадка. Алексашка ушла, зная, что разговор будет идти о ней, а она не хотела слышать похвалу в её адрес. Устинья вообще пряталась, когда в дом приходили незнакомые люди.
     Все гости сели у стола, а Егор сначала стоял у двери, словно собирался убегать. Он думал, что разговор о сватовстве начнётся прямо с ходу. поэтому незачем далеко проходить, если скоро уходить. Ему предложили подойти ближе к родителям или пойти к девушкам на кухню. Но он отказался от всех предложений и присел на лавку у порога. Был ли такой наказ родителей или так решил он сам - неизвестно, но его больше не уговаривали, и он остался на своём избранном месте   
               
Проходя на кухню мимо Егора, Алексашка опустила голову, но вкрадчивым взглядом осмотрела его с ног до головы. Когда выносила ведро воды для лошади, она не рассматривала его, так как не знала, для чего вызвали её. Она подумала, что действительно нужно напоить лошадь и попросили принести воды. Если на Троицын день он казался каким-то смешным, а особенно когда уходил от молодежи, то теперь перед ней стоял немного выше среднего роста, плотный, коренастый, с чёрными кудрявыми волосами и красивым лицом парень.
«За этого можно выходить замуж, если только он не подставной», - подумала Алексашка.
   
Были такие случаи, что на помолвку привозили одного, а к венцу - другого. Невеста, конечно, в истерику, но священник быстро окрутит без всяких церемоний, и тогда никакая сила не поможет, чтобы отказаться. Все это делалось по уговору родителей и священника. Алексашка знала, что её родители на такой обман не могут пойти. Если выбирать по красоте, то лучшего вряд ли можно найти. А что касается характера, то его трудно сразу определить.
   
«Видно, не нужно отпугивать первого жениха, как советуют старшие», - решила Алексашка и пошла на кухню.
    
Она думала, что Егор придёт к ней, и они вспомнят насмешки, упрёки, посмеются. Когда Немцев Григорий пришёл сватать Евдокию, то не успела она закрыть за собой кухонную дверь, как Григорий следом вошёл на кухню. Правда, они друг друга знали, много раз встречались в церковной ограде, на Бехтеевском лугу во время гулянья, куда он каждый раз приходил. Так же поступил и Дмитрий, когда приехал сватать Наталью. Молодые друг друга совершенно не знали. Случайно встретились на ярмарке в Радьковке у карусели, и этого знакомства было достаточно, чтобы приехать за двадцать вёрст свататься. Правда, Дмитрий не сразу пошёл на кухню, куда ушла невеста, а немного посидел, послушал разговор родителей, который его не интересовал, и без всякого предупреждения зашел в чулан к невесте.
    
Алексашка думала, что так поступит и Егор. Проходило время, а он не появлялся. Вдруг дверь открылась, и у Алексашки застучало сердце. Но вошла мать и послала Устинью за Василием и Семеном. Теперь на кухне оставалась одна Алексашка.
   
Она думала, что теперь Егор обязательно зайдёт. Но ошиблась. Снова открылась - и вошла Устинья.
      
Не дождавшись Егора, Алексашка стала прислушиваться к разговору в горнице. Говорили об урожае, о погоде, о хозяйстве, о цене на хлеб, об обсчёте крестьян скупщиками хлеба. Словом, разговор шёл о хозяйственных делах, что её не интересовало, и она загрустила.
«Хорошо, если моя жизнь будет, как у моих родителей: она никогда не слышала, чтобы отец грубо разговаривал с матерью. О драке в доме и понятия не имели. А если жизнь сложится, как у соседки тети Василисы, которую муж чуть ли не до полусмерти избивает? Она никогда не жалуется: боится мужа. Это не жизнь, а мучение. Нет, этого я не допущу! Если только он станет бить меня, то ни одного дня не стану жить с ним»,- размышляла Алексашка.
    
А Егор всё сидел в горнице, ерзал на лавке и продолжал терпеливо ждал окончания разговора старших. Возможно, у него в голове блуждали свои мысли, и он ничего не слышал; о чём говорили старшие.  Однако пойти к Алексашке на кухню у него не хватало смелости. Он не знал, о чём говорить с невестой. Но и слушать надоело. Сам вступить в разговор по существу он не мог. Наконец, Пантелей Иванович перешёл к главному, зачем они приехали, и Егор воспрянул духом.
   
Алексашка, погруженная в размышления, вздрогнула, когда услышала голос отца. Родители для приличия решили спросить согласие невесты и позвали её.               
      Алексашка вошла с опущенной головой и лицом, покрытым ярким румянцем. Она не знала, что в таких случаях следует говорить. Если бы увидели ее подруги, то удивились: куда делась её смелость, находчивость и смекалка. В этот момент она не была похожа на ту Алексашку, которую они знали. К счастью, в этот момент никого из подруг не было и посмеяться над ней некому.
   - Алексашка, согласна ли ты стать женой нашего молодца-красавца Егорушки? - спросил Пантелей Иванович, поглядывая то на Алексашку, то на крестника.
      
Егор услышал похвалу в свой адрес и начал передвигаться по лавке. Он тоже покраснел.
      
Алексашка подняла голову, выпрямилась, отчего её фигура стала ещё стройней. В горнице воцарилась тишина. В этот момент она казалась настоящей Афродитой, и все ждали её ответного слова. Алексашка посмотрела сначала на мать, а потом на отца,  мысленно спрашивая совета. По выражению их лиц поняла, что они согласны.

- Согласна, - бодро ответила она и снова опустила голову, потому что перед ней сидели старшие.               
- А ты, Егор, согласен взять себе в жёны Алексашку? - спросил Самойла Семёнович.
- Как батюшка с матушкой решат, так и будет, - неуверенно ответил Егор.    
    
Нос Алексашки слегка дрогнул: такой ответ жениха ей не понравился.
 «Выходит, не он женится по воле родителей, - мелькнуло в голове девушки. - Наверно, он всегда будет на поводу у родителей».  Когда сватали Евдокию за Немцева Григория и Наталью за Дмитрия, они твёрдо отвечали, что согласны. А Егор так не ответил.       
               
После обоюдного согласия, Ирина Игнатьевна засуетилась. Пётр Иванович, по обычаям той местности, поста вил на стол штоф водки, а  Василиса Яковлевна положила ковригу ржаного душистого хлеба, испечённого только в этот день. Все сели за стол, кроме виновников торжества: им не положено сидеть. Помолвка состоялась. Как только кончили выпивку, Василий и Семён ушли домой. Когда родители начали договариваться о дне свадьбы, Алексашка вышла на улицу. Она думала, что следом за ней выйдет и Егор. Постояла у амбара, но Егор не выходил. Вышла за калитку и там ждала, когда все выйдут из дома. Вместе со всеми вышел и Егор. Он подошел к своей телеге, взял какой-то узелок, и когда родители выехали со двора, подошёл к Алексашке. Егор готов был отдать узелок невесте и сразу уехать с родителями домой, но те предупредили, что жених должен остаться с невестой.
      
Проводив гостей, Самойла Семёнович и Ирина Игнатьевна ушли в избу, оставив Алексашку и Егора одних. Алексашка думала, что Егор предложит присесть на крыльцо амбара, начнет разговаривать. Она даже не слышала, как он разговаривает, кроме тех слов, которые он произнес, когда его спрашивали о желании на ней жениться. Теперь, когда остались вдвоём, надеялась поговорить с ним по душам. А Егор стоял и молчал, перекладывая узелок с гостинцами из одной руки в другую, не зная, как его вручить невесте. Молчала и Алексашка. Они простояли молча долго. Наконец, ему надоело держать узел, и он сказал:
- На тебе гостинцы.
       
Алексашка взяла узелок и начала его развязывать, чтобы угостить жениха его же гостинцами. Узелок был так хитро завязан, что пришлось повозиться, чтобы его развязать. А когда развязала и обернулась, чтобы угостить, то жениха не оказалось на месте. Она подумала, что отлучился  для облегчения. Прошло порядочно времени, а он не появлялся. Алексашка тихо запела, надеясь, что на песню Егор скорее придет. Послышались чьи-то:  это Иван пришел от своей подруги.
- Ты что стоишь? - спросил он.
- Жениха жду. Меня просватали.
- А я и не знал.
- Теперь всё прозевал.
    Иван ушёл домой. Кругом такая тишина, что слышен шорох веток на деревьях да лай собак.  «Наверно, они лают на Егора», - подумала Алексашка и пошла домой.
- Ты что же быстро пришла? - спросила мать.
- А что же я буду там делать?
- А Егор где?
- Ушёл домой.
- Ты что, прогнала его?
- Нет, я только хотела угостить его пряниками и конфетами, которые он мне дал. Повернулась, а его и след простыл. Не побегу же за ним.
 
«Родители сватают меня, а у него, видимо, есть любимая девушка и он поспешил к ней, чтобы рассказать, что его хотят женить на другой девушке. Иначе, почему он убежал, не простившись?», - подумала Алексашка, но матери об этом ничего не сказала.
       
В ночное время Пётр Иванович не захотел ехать по оврагам, так как всё же изрядно выпили, а лошадь шустрая: на поворотах можно перевернуться. Поэтому поехал в объезд по ровной дороге, хотя она была длиннее почти в два раза.
      
Вручив невесте гостинцы, Егор незаметно исчез в темноте. По улице шёл быстро, но не бежал. А как только миновал деревню, помчался рысью. Пробежав деревню Дубовое, спустился вниз и мгновенно остановился: он вспомнил, что где-то недалеко находится карьер. В этом карьере крестьяне окрестных деревень берут белую глину. Крестьяне используют её для побелки своих хат, а жидким раствором поливают соломенные крыши строений, чтобы ветер не раскрывал. Глины заготавливали много, отчего карьер расширился и углубился. В глине попадались тёмно-коричневые величиной в небольшой человеческий палец окаменевшие стержни. Старики говаривали, что это чёртов палец. Егор тоже видел такие стержни и верил, что это  пальцы чертей. Вот он остановился и задумался, Хотел вернуться  назад и пойти в обход, но это будет версты четыре, да  вдобавок, чистым полем, что тоже не меньше пугало его. Надо бежать мимо карьера, пока   не услышали его черти.   

Егор решил идти мимо карьера. Поднял полы своей поддевки, перекрестился. Он слышал от людей, что черти боятся, когда крестятся, и побежал с такой быстротой, что и на лошади не догнать. Ему казалось, что всё же черти не испугались креста, гнались за ним. Он чувствовал дыхание чёрта сзади. Добежав до плотины, остановился. Через плотину бежать он не мог, так как по ней днем и то нужно идти осторожно, чтобы не упасть в воду. Если свалишься в воду, то в воде трудно бороться с чертями - они в воде чувствуют себя, как и на суше. Егор остановился и принял стойку, как в кулачном  бою. Правда, в кулачном бою никогда не принимал участия. Он считал. что не все черти сразу подбегут к нему, а поодиночке. На суше он должен справиться с ними. Убедившись, что никто его не преследует, снял картуз, вытер рукавом вспотевший лоб, перекрестился и легко вздохнул.
«Значит, они или проспали, или испугались креста», - подумал Егор и осторожно пошёл по плотине на свою сторону. От плотины оставалось идти полверсты, и он пошёл медленным шагом. Родители ещё не приехали, а он был уже дома. Войти в дом раньше их не решился. Они будут удивлены, как это он мог оказаться дома раньше их. Станут спрашивать, почему он дома, а не у невесты?  Он не знал, что делать: сказать, что невеста прогнала, они завтра же вместе с ним поедут к ней. Но она не прогоняла его. Сказать, что сам убежал от невесты, так как не знал, о чём с ней разговаривать, хорошо отругают.  Егор решил спрятаться в скирду соломы и ждать приезда родителей. К счастью, вскоре услышал стук тележных колёс и  человеческие голоса. Это ехали его родители.
- Запирай, мать, калитку. Он теперь к свету придёт, - сказал отец, когда въехал во двор и стал распрягать лошадь.
    
Егор понял, как глупо поступил. Но теперь не вернёшься и не исправишь того, что случилось. Нужно сидеть и ждать, пока уснут. Свет в доме погас, но Егор всё ждал и не шёл домой. Он решил: как только заговорят "деревенские часы» так и пойдет. Но как медленно идёт время, когда  ждешь. Он и по огороду ходил, и сидел, а "часы" всё молчали. Вдруг раздался звонкий голосок соседского петуха, а затем запели другие петухи, а их всё молчал. Видно, крепко уснул и никак не может проснуться. Наконец, запел знакомым басом свой петух. Егору послышалось, что он как будто пропел: "за-хо-ди-и!"  Егор от радости быстро вскочил, отряхнул солому с одежды и пошёл домой. Родители уже крепко спали, и Егор старался всё делать тихо, чтобы не разбудить их.
   
«Чудной парень! Я ждала, что он расскажет, как жил, с кем дружил и почему решил жениться на мне, а он убежал и ничего не сказал. Видно, у него на душе другая девушка, и он поспешил к ней. Ну и чёрт с ним!» - подумала Алексашка и начала есть с Устиньей пряники и недорогие конфеты.               
     Утром Алексашка пошла к подруге Марфуше и рассказала, что вчера её просватали за того парня, который ел крендель, когда ехал из церкви.
- Это за того смешного?
- Сейчас он не смешной.
- Это потому, что выходишь за него замуж?.
- Да нет, он сейчас совершенно изменился, стал стройный, красивый, волосы кудрявые. Только несмелый. Вот вечером придёт, и ты сама убедишься.
- Он и тогда был красивый, а почему-то над ним наши ребята смеялись. Мы с тобой только вышли из церкви, а он уже уходил от наших ребят. Мы не спросили, над чем они смеялись,- сказала Марфуша.
- Может они смеялись не над ним, - сказала Алексашка.
- Но тебе он нравится?
- Не знаю.
- Смешно. Согласилась выходить за него и не знаешь, нравится или не нравится.
- Родители советуют. А я что-то боюсь выходить не только за него, но и за любого.
- Ты же не первая выходишь. Придет ко мне жених, и я выйду.               
    
Вечером опять пришла к Алексашке Марфуша. Они сели на крыльцо амбара и стали ждать Алексашкиного жениха. Алексашка думала, что он обязательно придет. Сколько она помнит просватанных девушек, ко всем по вечерам приходили их женихи, хотя и жили далеко. Конечно, за десять-пятнадцать вёрст никто не приходил, а три-четыре версты для молодого человека не считались за большое расстояние, чтобы повидаться с любимой девушкой. До хутора Цуркино меньше трёх вёрст. Поэтому Алексашка была уверена, что Егор обязательно придет. Правда, про вчерашний вечер Алексашка не рассказала, что он убежал. Долго сидели подруги, но Егор не пришёл.
- Какие-нибудь дела дома задержали,  поэтому и не пришёл,- сказала Алексашка.
       Не пришёл Егор  и в следующие вечера, так как боялся один ходить по оврагам, особенно мимо глиняного карьера. Товарищей у него не было, поэтому Егор отсиживался дома до самой свадьбы.
       Марфуша приходила к Алексашке каждый вечер, надеясь встретиться с Егором, но каждый раз уходила домой разочарованной.
- Алексашка, может, ты обманываешь, что тебя просватали? Почему же он не приходит к тебе?                - Приезжали его родители. Выпили. Договорились о свадьбе, а почему не приходит, не могу знать. Может, он боится ходить ночью по оврагам.               
   
И хотя Алексашка оправдывала его, у самой на сердце лежал камень. Она считала, что у него есть другая девушка.. Уходит из дома к ней, а родителям говори, что ко мне. Алексашка через других людей узнала, что другой девушки у Егора нет,  и он никуда не ходит из своей деревни. Алексашка успокоилась.
    
Свадьба приближалась. Но ещё можно передумать и отказаться от своего решения. Говорила матери, что боится выходить замуж, не хочется уходить из своего дома.
- Уходить из родного дома в чужой нелегко. Но так уж Богом дано,.что девушки уходят из своего дома, и чужой дом становится родным. Мне этот дом тоже был чужим, а теперь роднее его ничего на свете нет. Так и тебе. Сначала покажется страшно, а потом привыкнешь. Появятся дети, и чужой дом станет родным, - уговаривала её мать.
    
Венчание назначили на воскресенье. В день свадьбы вся церемония в церкви проходила, как обычно, по церковному уставу, с участием церковного хора, торжественно. Тем более, что венчали девушку из церковного хора.
    
Родителям невесты казалось, что очень долго идёт венчание. Они волновались и часто выходили наружу, чтобы посмотреть, не едут ли молодые. Никакой задержки в церкви не было, но ждать всегда томительно. Наконец из-за поворота показалась ватага ребятишек. Они, увидев приближение свадебного поезда, бежали вперёд и оглядывались. Это был первый признак, что молодые едут из церкви. Следом за ребятишками из-за поворота показалась первая подвода, на которой сидела Алексашка в венке из искусственных цветов, по обычаям украинских поселений тех мест, а рядом. с радостной улыбкой - Егор.
      
Два колокольчика под дугой, увитой расшитым полотенцем, издавали нежный мелодичный звон, манили и заставляли прохожих останавливаться, чтобы полюбоваться. На свадьбу всегда запрягали самых лучших лошадей. Всю сбрую разукрашивали разноцветными лентами.
Увидев приближающийся свадебный поезд, Ирина Игнатьевна и Самойла Семёнович посмотрели друг на друга, легко вздохнули, словно по команде, перекрестились и пошли в дом, чтобы у порога встретить новобрачных с хлебом-солью, с иконой и благословить их на долгую, дружную, счастливую жизнь.
    
Собравшиеся у ворот подруги запели свадебные песни, величая молодых, а гармонист и скрипач, не желая уступать горластым девчатам, заиграли громче. Любопытные расступились, давая дорогу молодым.
      
Получив благословение родителей, молодые пошли в дом. Обед, как и положено, продолжался долго. Бесконечное «горько!» заставляло молодых часто подниматься и целоваться, а Егор краснел и с  большим нежеланием поднимался.
    
После обеда все вышли на улицу. Алексашка заглянула в амбар, где на её сундуке уже лежала постель. Присела, поплакала над ней, как это делали все девушки, выходившие замуж. Это называлось прощанием с девичьей жизнью. Потом  подошла к подводе, на которой повезут её к жениху, взяла свою икону у крестной. Стоя помолилась на все четыре стороны и села, держа икону у себя на коленях. Рядом сел Егор. Мужчины вынесли из амбара сундук с постелью и определили на специально приготовленную для этого повозку.
    
Когда все были готовы, кучер молодых лихо вскочил на облучок, дал команду всем, и первый выехал со двора.3а ним последовали остальные подводы. Заиграли музыканты.               

В доме жениха молодых встретили его родители, благословили, взяли у Алексашки икону и поставили её на приготовленное место рядом с иконой Егора. Потом молодых посадили за стол. Алексашка наклонила голову, крёстная сняла венок, ленты, расплела косу, закрутила сзади пучок, а чтобы волосы не рассыпались, надела чепец и покрыла платком. Теперь она уже не девушка. Ленту, которая была вплетена в косу, крестная невесты передала крёстной жениха. Она должна этой лентой связать ноги невесты, когда молодые будут ложиться спать. Егор повёл Алексашку в амбар, где уже стоял её сундук. Там она сменила свадебный наряд на обыкновенный праздничный. В этом наряде вместе с Егором поехала встречать свою мать, которая  со всей своей роднёй уже ехала к зятю для вручения свадебных подарков. Отца не брали с собой, хотя было место. Такой обычай.

Понедельник тоже считался днём свадебным. В этот день  родные невесты,  молодёжь в составе 6-10 человек, везут к невесте вареники, начиненные творогом и обильно политые маслом. А чтобы вареники не остыли, их клали в глиняный горшок и укрывали чем-либо теплым. Со своей бутылкой водки. У жениха собирались только молодые. Они ставили свою бутылку. После всех пиршеств гости уезжали домой. Их должны проводить молодожены за село.
- Егор, ты что же стоишь и не собираешься? - сказал Исай.
- А мне чего собираться?
- Проводишь гостей.
- Они что, дороги сами не знают? - сказал Егор.
- Глупый ты, Егор, -ответил ему Макар.

Но как бы ни отнекивался Егор, все же вышел за ворота, а дальше не пошел, хотя Алексашка звала.
      
Первую неделю все наводили порядок в доме. Алексашка помогала стирать скатерти, утирки. На кухне она пока не принимала никакого участия. Ей показалось, что она в этой семье лишняя и не могла ни к чему приспособиться, все её обходят и ничего не заставляют делать. Спали они первое время в амбаре. Егор утром поднимался с постели и молча уходил на двор, где с братьями работал. Он ни разу не заглянул в дом и не узнал, где жена и что она делает.
- Ну, Алексашка, сегодня можешь сходить к родителям, переночуешь там, а завтра к вечеру придешь. В понедельник будешь варить обед, - сказала свекровь в субботу под вечер.
- А Егор может пойти со мной?
- Не знаю. Если он отцу не нужен будет, то пусть идёт.
- Егор, пойдем сегодня со мной?
- А что мне там делать?
- Ну, что делают у тёщи? Погостим и завтра придём.
- Что-то неохота. Ну, хорошо, пойдём.
Алексашка обрадовалась, что пойдёт не одна, что дорогой они наговорятся. Но как только они вышли за ворота, Егор зашагал вперед,  не ожидая жены.
- Егор, ты не спеши. Я не успеваю за тобой.
- Тянись и не отставай.
   
Алексашке хотелось идти рядом с мужем и разговаривать, но Егор всё время шёл впереди и не останавливался. Подошли к ручейку. Он перепрыгнул через него и стал ожидать жену.
- Прыгай смелее!
- Я не могу перепрыгнуть.
      
Конечно, Егору нужно было взять её на руки и перенести, или подать ей руку, чтобы ей было легче прыгать, но он не сделал ни того, ни другого, и Алексашке пришлось идти по воде. Она выпачкала сапоги. На берегу стала обмывать их, а Егор стоял и ожидал, не оказывая ей никакой помощи. Когда Алексашка обмыла сапоги, Егор снова зашагал, не ожидая ее. Так она всю дорогу шла следом за ним и всё время молчала. Он не находил слов для разговора с женой. Так и шли молча. Казалось, что за три версты пути можно досыта наговориться, намиловаться, нацеловаться, а они шли как чужие. Ей хотелось пройти с мужем по своей деревне, чтобы все посмотрели на него. Теперь она боялась идти по деревне, чтобы люди не смеялись. Она решила идти позади огородов.      
               
Не разговаривал он и у тещи. Только ел, словно прибыл из голодного дома. В этом он не стеснялся: ел все, что подавали на стол.
      
Второй понедельник в жизни Алексашки в новой семье начался новыми заботами. Дома она в приготовлении пищи почти не принимала участия. Иногда мать заставляла почистить картошки или порубить капусту. У них была маленькая семья и всего приготавливали мало. Здесь же только взрослых десять человек, да шесть ребятишек разного возраста. На всех нужно приготовить, причём, на целый день. Варили в нескольких ведёрных чугунах. Их нужно ставить в русскую печь и не один раз. Правда, на кухне дежурили по две снохи. Свекровь только говорила, что нужно делать. Дежурила Алексашка с Макаровой женой Марфой. Нельзя сказать, что Алексашка сошлась с ней характером, но всё же чувствовала к  ней больше привязанности, чем к остальным снохам. Марфа более общительна. Однако много не говорила. Такая ли она была от роду или здесь, в семье Цуркиных, так приучили, чтобы не раскрывать рот по всяким пустякам.
    
Когда наступили морозы, Алексашка и Егор перешли спать в ту половину дома, где спали Макар и его семья. Во второй половине жили Иван с женой Степанидой, Исай с Ольгой. Там же находились и их дети. Старики спали на кухне, которая находилась между двумя половинами. Помещение для большой семьи стало тесновато, но разговора о дележе пока не было. Теперь все сыновья были женатые, физически крепкие, рослые, но никто из старших не требовал раздела. Они ждали, когда отец сам предложит дележ. Все они не любили много говорить. Пётр Иванович всех держал в повиновении и тоже не разбрасывался словами.
    
Свекровь ко всем снохам относилась одинаково: никого не нагружала лишней работой за счёт другой, никого не освобождала от дежурства на кухне без причины. К своим родным отпускала, соблюдая очерёдность. Иногда допускала перестановку, но делала согласованно.
    
Никто в семье не сидел без дела. Петр Иванович всем мужчинам находил работу. Василиса Яковлевна командовала своей женской армией. Везде была строгость. Сыновья, даже пожилые, ничего не могли решать сами без отца, а снохи без свекрови. Вся работа проходила строго официально, без шуток и смеха. Алексашка привыкла к весёлой радостной жизни. У них дома всё делали с шутками-прибаутками, что придавало бодрость в работе. Здесь ей показалось дико. Смех, шутки были не в моде. Говорят, где весело живется, там и работа спорится. Веселья у Цуркиных не было, но работа шла дружно, споро.
      
За стол Цуркины всегда садились с молитвой. Петр Иванович брал нож и нарезал хлеб ломтями. Если были крошки, смахивал их в ладонь и съедал.
 - Хлеб - божий дар. Крошек хлеба не ронять на пол, их грешно топтать, - говорил Пётр Иванович всем и сам берёг каждую крошку.      
               
Обедали на двух столах: на одном дети и дежурная повариха, а на другом - все взрослые. Алексашка никогда не обедала с детьми. Ели из одного большого деревянного блюда деревянными ложками. Дежурная повариха ела стоя: ей некогда было садиться. Она еле успевала подливать в блюдо пищу. Пока хозяин не возьмёт в руку ложку, все сидели и не прикасались к еде. За столом все сидели молча, лишь слышен был стук ложек о блюда и выхлёбывание  пищи.
    
Алексашка привыкла говорить всякие прибаутки не только в свободное время, но и во время еды. Девчата и ребята уважали её за это. Подливая еду в блюдо, желая развеселить унылую публику, она сказала:            
-  Подливай похлебку в три охлёбка.               
Ребята за другим столом засмеялись.
- Что, наелись? Вылезайте из-за стола и идите на улицу. Там посмеетесь, -строго посмотрев на них, сказал Исай.
      
Ребята замолчали, никому не хотелось вылезать из-за стола, не окончив обеда. Они зажали рты ладонями, нагнулись, чтобы никто не заметил их скрытую улыбку. Взрослые презрительно посмотрели на Алексашку.  Каждый знал, что здесь шутить не положено,.особенно за едой.
   
«Да, тут со скуки умереть можно», - подумала Алексашка и больше никогда не пыталась шутить даже в свободное время.
    
Вспомнила она Дмитрия, мужа старшей сестры Натальи. Он никогда не сидел молча. Не проходил обед, чтобы не рассмешил не только молодежь, но и стариков. А уж после обеда смешил так, что все животы поджимали. Алексашка хотела попасть в семью, где всегда весело, но не удалось. Попала в семью, где обеды проходили, как на поминках по покойнику.
             
Гл. 5      РАЗОЧАРОВАНИЕ.

Весной все мужчины уезжали в поле на посев яровых ранних культур. Женщины в это время уходили к ручью белить холсты. А как станут тёплые дни, начинают сеять просо. Оно ветра не боится, а морозу кланяется, как говорят в народе. Крестьянская семья не представляла жизнь без каши.  «Щи да каша - пища наша», - гласит поговорка. Поэтому его всегда сеяли много, т. к. у Петра Ивановича семья большая. Ни одна культура не требовала столько труда, сколько просо. Оно не могло расти в сорняке. И когда наступала пора прополки, выходили все, кто мог отличать просо от сорных трав. Вся семья по несколько дней была на прополке. Редко отделывались одной прополкой. Часто приходилось пропалывать второй раз. Просо пололи сидя. Оно не боится, что примнут. Главное, не вырвали бы из земли. Утром следующего дня оно стояло, свежим и ровным.
- Давайте споём,- скажет; бывало; Алексашка.
- Работать надо, а не петь. Песня сор не рвёт,- отвечал Исай.
- Язык и горло рукам не мешает,- отвечала Алексашка.
- Кому не мешает, а кому мешает. 3апоешъ, а потом скажешь: «Давайте попляшем»,- говорила Степанида.
- У нас никто не плясал на поле, только пели:  и вдвоём, и даже один,- отвечала Алексашка.
- Ну, если желаешь, то пой и Егора заставь, чтобы было веселее,- ворчал опять Исай.
- Егор рта не умеет раскрыть. А если бы вы все пели, то и он не отстал. У него прекрасный голос-бас, но он огрубел от молчанки.3наете, как бы он пел в церковном хоре! Его бы заслушались. Теперь его голос уже не воскреснет,- убеждала Алексашка.
Но никто не поддержал её. Наоборот,  все наклонились и только сопели. Каждый думал свою думу. Егор никогда не шёл вместе с Алексашкой, как это делали другие молодые. Они друг другу помогали, разговаривали. Егор же старался быть дальше от Алексашки и ни с кем не разговаривал. Вспомнила Алексашка, как выезжала на прополку проса в их деревне большая семья Лопиных. Станут все рядом, затянут песню, её подхватят другие и понесётся она по всему полю. И кажется, не люди, а поле поет и придаёт бодрость. А уж когда едут вечером с поля целым обозом, то песни разливались, как на большие праздники на лугу. Как было весело!
  «А если бы запела наша семья и семья дяди Пантелея, то, наверно, поднялась бы каждая травинка, чтобы послушать чудесные мелодии украинских песен»,- думала Алексашка.
    Но Цуркины не любили песни. Сколько времени она прожила, никогда не слышала, чтобы в этой деревне пели. У Петра восемь взрослых, у Пантелея четверо - это уже большой хор. А они по праздникам соберутся и только грызут семечки. Живут, как в медвежьей берлоге, боятся человеческих голосов. По вечерам слышен лай собак да кваканье лягушек.
     Дома, бывало, стоит запеть в одном месте, как молодёжь, подхватывала песню, и польётся она по всей деревне.               
     После первого посещения тёщи Егор никогда не отказывался идти в гости. Там ему всегда давали лучший кусок, не как дома. Правда, и дома  не был голодный, но он в семье не один. Шло время, а Егор так и не научился разговаривать с женой. На пути в Бехтеевку приходилось переходить несколько ручейков. Егор без труда перепрыгивал через них, но никогда не подавал руку жене, чтобы помочь. Ей. приходилось искать, где ручеёк поуже.
     Она не могла понять, любит ли он её или живёт ради того, что нужно жить. На Вознесение и Троицу на лугах густая трава, много цветов. Проходя балки, можно было уйти дальше от дороги, нарвать цветов, выбрать хорошее место и посидеть на просторе, подышать чистым ароматным воздухом. Но Егор не такой: прекрасное он  не понимал.
- Что штаны и юбку пачкать о траву? Пойдём, а то опоздаем, - ворчал он.
   Ему свои брюки и юбка жены были дороже всего. А посидеть с женой, полюбоваться  красотой природа.…  Это не для него…
- Мы дорогу хорошо знаем и можем идти с закрытыми глазами,- сказала Алексашка.      
- Если опоздаем, нас могут в карьере встретить черти.
-Какие черти?
- Обыкновенные. 
 Слова Егора поразили ее:  человек взрослый, физически крепкий, ничего не должен бояться, а он по-детски рассуждает, верит в каких-то чертей.
 «Может, он меня пугает, а сам не верит», - думала Алексашка.

На Троицу, когда вся бехтеевская молодёжь вышла на луг на праздничное гуляние, Алексашка позвала туда и Егора.
- А что там делать?
- Посмотрим, попоём, попляшем, поиграем.
- Что ты хорошего нашла в танцах? Подошвы тереть? Да и какой толк в песне? Горло драть?
Но согласился идти.
- Там посмотрите на людей и себя покажете, - сказала тёща.

Егор действительно только смотрел и никакого участия  в играх не принимал, так как ничего не умел делать.
- А всё же здесь хорошо,- сказал он жене, когда  возвращались домой.
- Это ты только смотрел, а если бы сам принимал участие, до позднего вечера не ушёл.
- Я не умею петь и танцевать.
- Теперь тебе поздно учиться этому мастерству. Будем учить детей.
- У нас нет их.
- Нет, но будут.
- Не нужны они, сопливые.
- Ты тоже был таким, а вымахал вон каким богатырём. А чтобы не было детей, не нужно было жениться.
- А я и не собирался. Это батюшка с матушкой заставили жениться.
- Ну, кто бы там ни заставил, а женился. Значит, и дети будут.
- Это нескоро будет.
- Нет, скоро. Года не пройдёт и закувякает.
- Лучше, если бы их не было никогда. Их нужно качать, кормить, а работать кто будет?
- Я буду качать, кормить ребёнка, а ты будешь работать, как Макар, Иван. Исай.
- Ну, рожай скорее.
- Придёт время, рожу.          
            
Подошло время созревания ржи. У Петра Ивановича было своё правило: в воскресный день, наладив косу и грабли, вместе со старухой ехать на заранее выбранный участок. Там делал небольшой прокос, а старуха связывала скошенную рожь в снопы и укладывали их на телегу. Через два-три дня определял готовность ржи к сплошной косовице. Никто раньше Петра Ивановича не начинал косить и никто раньше его не заканчивал уборку. Он считал, что немного недозревшая рожь не теряет ни одного зернышка: она дозревает
в копнах. После уборки своего поля он с сыновьями уезжал к помещику на заработки. Четыре косца в день скашивали не менее трёх десятин. В этом году он рассчитывал поехать с пятью мужчинами и четырьмя женщинами, да двое подростков. Сам косить, конечно, не собирался, а должен ухаживать за лошадьми, готовить пищу, складывать копны, а снопы будут подносить ребятишки. Так что все взрослые не будут отрываться от основной работы. При таких условиях можно убрать не меньше четырёх десятин в день, а за неделю около тридцати. Осенью все поедут убирать сахарную свеклу. Опять за сезон могут убрать десятин пять. Это будут большие деньги. На них можно купить лес и строить избы для сыновей. Но не всё то варится, что говорится. Петр Иванович слишком большой размах задумал.
      
Василиса Яковлевна давно уже не участвовала в полевых работах, так как была занята делами по домашнему хозяйству и с ребятишками старших снох. Да и здоровьем была уже слаба. Но на пробный покос всегда ездила. Она думала, что муж и теперь пригласит ее. Ей хотелось хоть раз за всё лето побывать в поле, посмотреть на его просторы, подышать чистым воздухом, связать пяток снопов, а потом посидеть на них, вдохнуть их свежий запах, вспомнить свою молодость. Ведь она всю жизнь провела в поле и теперь, сидя дома, чувствовала не отдых, а обузу. Бывало, под копной рожать приходилось. А через три-четыре недели снова в поле, но уже с люлькой. Если в молодости ничего не чувствовала, то теперь всё сказывается. Но проехать по полю, не спеша связать несколько снопов, считала большим удовольствием. И она ждала, когда муж пригласит ее. Но он ей ничего не говорил. Наконец, она не вытерпела и спросила:             
- Петруха, мне тоже собираться?
- Отдохни, мать, пусть молодые ездят, а ты на своём веку поездила,- ответил Пётр Иванович.
   
Василиса Яковлевна обрадовалась, что муж проявляет о ней заботу,  и огорчилась: не придётся проехать по полю, посмотреть на хлебные просторы.
    
Он решил взять молодую сноху, которая не имела малышей, да и беременность была мало заметна. Так что её не затруднит такая работа. Он давно присматривался к ней. Часто посылал Егора с лошадьми в ночное, а сам рассчитывал зайти в амбар к Алексашке. Но когда Егор уезжал в ночное, то она с самого вечера запирала дверь с внутренней стороны на задвижку. О том, что к ней зайдёт свекор, она и подумать не могла. Больше всего боялась, что Макар может зайти, так как он часто заигрывал с ней. Алексашка слышала, что каждый раз, когда не было Егора, кто-то ходил по крыльцу амбара, дёргая дверь, рассчитывал, что она не заперта. Но Алексашка притворялась спящей и не открывала.
- Ты где, Петруха, так долго был?- спрашивала жена.
- Смотрел, все ли двери заперты, да и на погоду полюбовался.      
               
О том, что Пётр Иванович "охотился" за молодой снохой, никто из семьи не замечал: ни старуха, ни сыновья, ни старшие снохи, ни сама Алексашка. Теперь свёкор решил, что наступил подходящий момент. Никто не увидит и не услышит.      
               
- Алексашка, собирайся, поедем в поле,- сказал свёкор.   
               
Его приказание в доме было законом для всех, никто не осмеливался перечить ему. Егор стоял тут же, но отец не пригласил его. Егору тоже хотелось поехать в поле. Но у него не хватило смелости сказать отцу: тот обязательно посмеётся: "Что, от бабьей юбки боишься оторваться?"  Егору стало почему-то не по себе, как никогда, словно провожал жену на долго. Видно, чувствовал неладное.
    
Алексашка взобралась на телегу с ногами. Петр Иванович обычно левую ногу положит на телегу, а правую спустит. Так удобнее сидеть и управлять лошадью.         
               
Погода выдалась тихая, солнечная, на небе ни облачка. Алексашка считала, что её по такой жаре за какое-то наказание везут в поле.

Со двора выехали шагом, а когда удалились от дома, Пётр Иванович стегнул лошадь вожжой, и она побежала рысью. Алексашка сначала сидела спокойно. Потом началась иенаезженная дорога, и телегу затрясло. Петр Иванович не придерживал лошадь, он лишь положил левую руку на Алексашкины ноги и стал придерживать их.  Алексашка застеснялась и опустила ноги с телеги на противоположную сторону.
     - Смотри, чтобы ноги в колесо не попали.
      
Вспомнила Алексашка, как смеялись над Егором на Троицын день,            
               
- Нет, они далеко от колёс, - ответила Алексашка. 
               
"Ах ты, старый дьявол! Знаю, что ты задумал. Только ничего у тебя не выйдет", – мысленно рассуждала сноха.

Петр Иванович пустил лошадь шагом и начал что-то рассказывать, но Алексашка не вступала с ним в разговор.  Она думала, почему он не пригласил Егора. Ведь ему дома совершенно нечего делать. Здесь бы он косил, а она вязала рожь в снопы.

Дорога проходила среди ржаного поля. Золотистая, в человеческий рост, рожь опустила тяжёлые колосья. Каждому колосу Пётр Иванович подставлял свою ладонь, чтобы определить его тяжесть. Он радовался богатому урожаю. Да и кто из крестьян не радовался хорошему урожаю?   
  - Видишь, Алексашка, какой хороший колос? Такая рожь пудов сто двадцать с десятины даст.               

Он всякими способами пытался втянуть её в разговор. Алексашка промолчала. Она этим вопросом у себя дома никогда не интересовалась. Ее интересовала только женская работа. А сколько намолотили зерна, ее не касалось. Сейчас она думает, что свёкор взял её, чтобы проверить, как умеет вязать. Не опозорится ли перед старшими снохами. Но когда свёкор начал щекотать её ноги, поняла его намерения. Мелькнула мысль: не он ли подходил к двери амбара, когда Егор уводил лошадей в ночное?
      
«Только прикоснись ко мне, я тебя так угощу, что век будешь помнить», - твёрдо решила Алексашка.

Она вздрогнула, когда свёкор без предупреждения остановил лошадь и стал слезать с телеги.
«Значит, сейчас подойдёт и будет силой брать»,- подумала Алексашка и  задрожала. Потом несколько успокоилась и приготовилась к обороне.               
- Слазь, Алексашка.
      
Она слезла и стала ждать, что будет дальше. От телеги не отходила, так как она могла на неё опереться.
      
Свёкор привязал вожжи к телеге и приказал Алексашке держать лошадь, чтобы она не пошла в рожъ, а сам взял крюк, положил его на плечо и пошёл дальше к дальней меже. Там сделал упор свободным концом крюка в землю, достал   из-за голенища песочный брусок и начал править лезвие косы. Раздался приятный звон. Алексашка вспомнила, как; бывало, выезжала вся деревня на жатву. Косы звенели, когда их правили бруском, и когда стучали молотком по пятке косы, чтобы не болталась на крюку. Мысленно представила, как выедет вся их семья на покос теперь. Каждая женщина будет вязать за своим мужем.

Свёкор поправил косу, снял картуз, перекрестился и приступил к косьбе. Косил он с ухваткой, словно играл. Ряд клал как по шнуру, колос в колос. За таким косарём и вязать легко. Хорошо бы посмотреть, как косит Егор.

Пётр Иванович прокосил ряд, отгреб его дальше от межи, приказал Алексашке идти вязать. Сам, разнуздав лошадь, завел её на прокошенное место, положил ей охапку ржи и пошёл к Алексашке. Он внимательно смотрел, как она скатывала скошенную рожь, как скручивала свясло, как вязала сноп. Но не это его интересовало.0н, словно кот, увидевший мышь, присматривался, с какой стороны, в какой момент подойти к снохе, чтобы она, не опомнившись, оказалась в его крепких руках.
    
С работой Алексашка справлялась, все у неё получалоеъ хорошо, но Пётр Иванович всё же подошёл к ней и начал учить. Погладил её по спине, как бы хваля за хорошую работу, и повёл руку ниже. Это делал как бы подготовку, чтобы узнать, как она будет отзываться. Но у Алексашки лицо запылало багровым румянцем. Не сказав ничего, она отошла от свёкра и стала украдкой следить за каждым его движением. Она думала, как справиться с этим физически сильным человеком, если он попытается применить силу. Когда начала вязать пятый сноп, заметила, что, именно сейчас что-то должно произойти. Алексашка крепко стала коленом левой ноги на сноп, а правую приготовила для удара. Петр Иванович считал, что это был самый подходящий момент. И только   он сделал прыжок и протянул сзади свою руку под подол, она правой ногой  изо всех сил, словно лошадь задним копытом, ударила его. Он отлетел в сторону, как связанный сноп, и громко застонал. Видно, удар был чувствительный и по самому больному месту.
      
Алексашка не стала разбирать поступок свекра, бросила грабли, и пошла, раздвигая густую рожь обеими руками. Шла по направлению к солнцу, туда, где находится дом,
    
Трудно было пробираться по ржи.. Руки устали раздвигать колосья. Ноги путались. Устала и спина. Но она спешила скорее выбраться на простор. Сделала ещё один взмах руками - и оказалась на меже. Она остановилась, выпрямилась и глубоко вздохнула. Погони за ней не было. Посмотрела назад и увидела, что оставила за собой след.
«Когда хозяева будут косить, отругают того, который сделал след, затоптал такие увесистые колосья.  Причем, след сделала не на одном участке. А если свёкор расскажет, что это сделала я,  будут ругать меля».   
               
Наконец миновала ржаное поле и увидела деревья возле своего дома.
Когда шла по ржи, ей некогда было думать обо всём случившемся. Теперь такого препятствия не было, она думала, что говорить дома. Особенно Егору. Он не поверит, что его родной отец мог так поступить... Как будут смотреть на неё все. Но свёкор расскажет не так, как это было. Он обязательно придумает какую-либо нелепость, поэтому ему, а не ей будет вера. Конечно, если он так поступал со всеми снохами, то они поверят, но виду не покажут. Они не поднимали дома шума. Не собиралась делать этого и Алексашка. Однако её приход, а затем приезд свёкра без нее, не обойдётся без обсуждения. Провожая её, старшие снохи знали, что и с ней свёкор так же поступит, как с ними. Если с ними этого не было, то ей не будет веры. К счастью, никто не видел, как она пришла домой и зашла в амбар. Не стала она искать Егора и рассказывать о случившемся.  Пусть свёкор сам расскажет, что и как произошло. «А может, он не будет поднимать бучу. Скажет, что уехал на дальний участок, а Алексашка пошла домой пешком. Если ещё не пришла, то скоро придёт»,- рассуждала Алексашка.
      
Не хотела она, чтобы Егор сам пришел в амбар раньше приезда свёкра, А он и не подумал заходить. Он всё время поглядывал на дорогу и ожидал, когда вдали появится подвода с Алексашкой.
   
«Что-то их долго нет. Отец с матерью быстро приезжали», - подумал Егор». Пётр Иванович долго лежал согнувшись. Но помощи ждать неоткуда. Даже если Алексашка расскажет о случившемся дома. С трудом он поднялся, подобрал накошенную рожь и положил на телегу. Хорошо, что не распрягал лошадь: он не мог поднять ногу, чтобы затянуть супонь. Обратной дорогой он уже не рассматривал, не любовался колосьями, не определял их вес. Ему было не до этого. Теперь думал, как рассказать дома. Алексашка всё рассказала Егору и всей семье, почему пришла одна.
   
«Теперь встретят меня с негодованием»,- подумал Пётр Иванович.Наконец, Егор увидел приближающуюся подводу. Но без Алексашки.
   
«Может, она легла на снопы, поэтому и не видно»,- подумал он. Но когда подвода подъехала совсем близко, он убедился, что её нет. У него дрогнуло сердце. Он ещё никогда не переживал за жену так, как в этот момент. Не мог понять; почему она не приехала вместе с отцом. Увидев стоявшего у двора Егора, Петр Иванович заволновался.
       
«Значит, ждет меня и сейчас что-то будет»,- подумал Пётр Иванович и приготовился к оправданию.
- А где Алексашка? - спросил Егор.
«Значит, ее ещё нет, и она ничего не рассказала. Теперь можно говорить по-другому»,- подумал Пётр Иванович и воспрянул духом. Приказал Егору распрячь лошадь, а сам, сгорбившись, присел на скамейку и закряхтел. Егор ждал, когда отец сам расскажет. Никто ничего не понимал, почему он такой озлобленный. Все подумали, что случилось что-то с Алексашкой.
- Петруха, что случилось? Ты заболел? - спросила жена.
- Да, заболел! Тебя бы так ударили, ты бы не так завыла.
- А Алексашка где? - спросила опять жена.
  Пётр Иванович понял, что дома ещё никто ничего не знает. 3начит, она ещё не пришла и теперь можно говорить, как обдумал.
- Вот какая твоя жена. С поля убежала и не стала вязать. Такую жену взять за волосы, привязать лошади за хвост и гнать рысью до самого поля, а потом обратно, чтобы знала, как почитать родителей!- кричал он, обращаясь к Егору.      
               
- А где она?- спросил Егор.
-  Если домой не пришла, то лежит где-нибудь во ржи и ждёт своего смиренного муженька. А может, спит у себя на постели.
-   Нет, она не приходила,- сказал Егор.               
               
Чтобы убедиться, решил пойти в амбар и проверить. Алексашка действительно была там. Но только не спала, а сидела на скамейке, уткнув лицо в подушку, и негромко рыдала.
      
Не говоря ни слова, Егор схватил её за волосы и потащил из амбара к месту сбора семьи.
- Вот, видите, где она вяжет? Так и на жатве будет. Вы будете работать, а она в амбаре отсыпаться будет,- сказал Пётр Иванович, обращаясь ко всей семье.
- Почему убежала с поля?- спросил Егор, когда подвёл жену к семье и не выпускал её косы из своей руки.
    
Алексашка молчала, не вырывалась и ничего не говорила. Слёзы текли по щекам.
- Я спрашиваю, почему убежала с поля? - снова спросил Егор и, не дожидаясь ответа, ударил её ремённым чересседельником.    
               
Возможно, он, по совету отца, привязал бы её к хвосту лошади и погнал к тому месту, откуда она убежала, но лошадь была распряжена и отведена в конюшню, а запрягать только для этой цели никто не позволит. Егор продолжал избивать и спрашивать      
               
– Спроси у него, - сказала она сквозь слезы, указывая на свёкра.
- Ишь, сволочуга, я теперь виноват. Ее учишь, а она порхнула, как перепелка из-под косы и убежала,- сказал в своё оправдание свёкор.               
   
Егор, не выпуская из рук Алексашкины косы, продолжал избивать её. Алексашка повернулась к нему лицом и хотела что-то сказать, но в этот момент удар попал по её лицу, и на губах появилась кровь. Ей стало обидно, что её даже в детстве за совершённую шалость отец только легонько потреплет за уши, а потом провожал лёгким шлепком своей рукой по мягкой задней части. Боли от такого наказания не ощущала, но было стыдно. Теперь муж, не узнав причину побега, начал избивать чересседельником. Ведь она ни в чём не виновата, а её наказывает через изверга свекра. Ей стали противны люди, которые смотрели на эту дикую расправу и даже слова не вымолвили в её защиту.
- Егор, брось!- сказала свекровь, увидев на губах Алексашки кровь.      
               
Егор с большей яростью заносил чересседельник над её головой. Ему казалось, что он выполняет долг мужа, который держит свого жену в повиновении.
      Егор выпустил из своих рук Алексашкины косы, и она с растрёпанными волосами выскочила со двора и побежала по направлению к своей деревне, к  родному дому. Все смотрели, и никто не пытался остановить её.
- Вот дойдет до пруда, умоется, приведет себя в порядок и одумается. Вечером вернется. А может,  будет ждать Егора, когда придёт за ней. Завтра всё наладится, - сказала свекровь.
Но Алексашка, не смывая с губ кровь, не поправляя волосы, появилась на другом берегу ручья и, не оглядываясь, удалялась
- Дурак! Не мог удержать бабу! Лови теперь её!  Конечно, она охолонет и придёт с извинением, но не нужно было выпускать её со двора, чтобы люди не видели, что у нас случилось,- упрекал Пётр Иванович Егора.

Василиса Яковлевна подумала, не бес ли его попутал старика. Подошла к телеге и начала снимать с неё снопы. Оказалось, что их там было только четыре. Для пятого снопа было приготовлено свясло, но сноп не связан, а остальная рожь вообще не вязалась.
- Так и есть, на пятом снопу тебя бес попутал!  Ты всегда не давал мне связать пятого снопа. Нет у тебя стыда! - укоряла жена.

Пётр Иванович всё время сидел на скамейке, и ничего не мог сказать в своё оправдание, когда старуха отчитывала его.
 «Вот, старая, догадалась. Я действительно допустил глупость. Нужно было подождать, когда свяжет последний сноп и тогда действовать. Пусть бы постигла такая же неудача, но старуха не догадалась. А теперь по своему опыту сразу определила, что во всём виновен я», - размышлял Пётр Иванович.               
   
Стоявшие рядом сыновья и снохи недоумевали, почему мать принялась ругать отца. Разве он виноват, что Алексашка убежала с поля? Лучше было бы Петру Ивановичу спокойно приехать домой, никому ничего не говорить. А ещё лучше было, если бы сам пошёл в амбар и извинился, что больше этого никогда не будет. Но он поступил по-другому, и зажёг огонь на своём дворе.            
   
Алексашка шла и не оглядывалась. Ей казалось, что кто-то за ней бежит,  хочет схватить за плечо и повернуть обратно. Верила: стоит только оглянуться, как невидимая сила повернёт её обратно. Но она не хотела возвращаться, было противно видеть  всех Цуркиных: Егора, свёкра, свекровь. Миновав половину пути, дошла до первой балки, где с Егором когда-то шли в гости, и где ей приходилось снимать ботинки, чтобы перейти ручей, Алексашка остановилась. Тогда ручей был широкий, а  балка красовалась луговыми  цветами. Там кипела жизнь: летали разноцветные бабочки, жужжали пчёлы и шмели. Теперь этот ручей обмелел и сузился, а в балке царит мёртвая тишина. Траву давно скосили, начинает отрастать отава, а бабочки и пчёлы покинули это место.  Через ручей теперь свободно можно перепрыгнуть, не снимая ботинок. Вода в ручье чистая, как слеза. Оглянувшись, она убедилась, что никто за ней погони нет, сняла с плеч платок, умылась, привела себя в порядок и пошла.
- Теперь, Егор, она будет ожидать тебя там, но ты не ходи за ней, не унижайся, а будь мужчиной. Пусть она поклонится тебе в ноги и попросит прощения, - сказала крёстная Егора.

Но предсказания крёстной не оправдались. Алексашка вышла из балки и посмотрела в сторону Цуркиных. Там собралась вся деревня. Кто размахивает руками, кто подходит к Егору и что-то говорит. Алексашка представляла, как встретят её дома.
   
Пантелеева семья первая увидела, как Алексашка с распущенными волосами побежала в сторону Бехтеевки и пришли к Петрову дому.
- Что случилось, кума? - спросил Пантелей Иванович у Василисы Яковлевны.
- Да Егор маленько постегал, а она подняла хвост и побежала родителям жаловаться, как маленький ребёнок. Думает, что родители обрадуются её приходу,- ответила Василиса Яковлевна.
- За что же он её отстегал?
- Это их дело, мы не вмешиваемся.
    
Через некоторое время, как по колокольному зову, все жители их деревни собрались у Петрова двора: и мужчины, и женщины, и дети. Особое любопытство было у женщин, которым не терпелось узнать, что случилось. Ведь в их деревне никогда такого не было.
- Подумаешь, муж стегнул! Не барыня, все перенесет. Ты, Егор, чаще давай припарку, тогда не будет убегать. Бывало, муж отстегает, зайдёшь в укромное местечко, чтобы родители не видели, утрешь слёзы и опять тянешься к мужу, как   ничего не бывало. А тут неженка нашлась: стегнул муж, что муху отогнал, а она скорее убегать из дома. На всю деревню сраму наделала. Зашла бы в амбар, поплакала - и всё бы прошло, - давала наставление Егорова крёстная Дарья Ивановна.
    
Собравшиеся осуждали не Егора, а Алексашку. Правда, люди не знали причину её ухода, так как никто им не рассказывал, да и вся семья, кроме Петра Ивановича, ничего не знала. Пётр Иванович сидел на скамейке во дворе и не выходил за ворота. Егор был на высоте своего положения. Он считал, что поступил правильно, как настоящий мужчина. А за что жену избил, не знал.
- Пусть жена знает, что она во всём должна подчиняться мужу, - вынес он приговор.
- Жена, да убоится мужа своего, говорится в святом писании,- сказала опять Егорова крёстная.
… Домой Алексашка пришла на закате солнца, вся в слезах. Чтобы никто не видел её, она шла задами, а по Васильеву огороду быстро перешла дорогу, и оказалась у своих родителей. Еле выговаривая слова, поведала матери всё.  Отец увидел плачущую дочь, узнал, что она ушла от мужа, решил вразумить:       
-  Замужество не кукольная игра!  Сегодня муж обидел, а завтра приголубит... Так бывает не только с тобой, а со многими жёнами. Переночуешь, а завтра утром со свежей головой пойдёшь, и всё будет хорошо,- говорил отец.
      
Никогда Алексашка не видела такого взволнованного отца, как в этот момент.
- Не пойду я туда!
- Ты что, с ума сошла, позорить нас вздумала? В нашем роду этого не было, и я не хочу, чтобы ты нарушила древний обычай.3автра чтобы была там!
- Подожди, отец, шуметь. Пойдём.               
   Мать отвела отца в сторону и всё рассказала.
- Разве так? - спросил он жену, и ему стало стыдно за сказанные слова.
- Тогда пусть решает сама,- сказал он жене.
- Да, правда, говорят, что в тихом болоте черти водятся,- сказала Ирина Игнатьевна.
- Не могли раскусить раньше, не распознали волка в овечьем стаде,- сказал Самуил Семёнович.
- Но ты говорил, что они люди хорошие.
- А как узнаешь их? Живут они там не так давно. Все они одного клубка, и никто ничего друг про друга не говорит плохое. Других семей, не их фамилии, там нет. А мне они за версту кланялись.  Так что я ничего плохого про них не слышал. Егор - безвольный человек, зверем оказался и свёкор. Егор выполнял волю отца.
- Ты помнишь, как он ответил на мой вопрос?
- Какой?
- Когда я спросил его, согласен ли взять Алексашку в жены.
- Что-то забыла.
- Он ответил: «Как батюшка с матушкой решат, так и будет».
- О, это помню.
- Вот и выходит, что женили его для батюшки. Нехорошо получилось,- сказал Самойла Семёнович.
      
Уход снохи из семьи считался позором. Цуркины пока никому не говорили и думали, что через день-два Алексашка придет. Но прошла неделя, уже многие хозяйства приступили к сплошной косовице, а она не возвращалась. Петр Иванович задержался с уборкой. В доме всерьёз забеспокоились. Нужно ехать за ней, но кто поедет? Егор не может убедить её, если она решила уйти совсем. Ехать самому Петру Ивановичу стыдно. Он понимал, что сноха рассказала матери, а та отцу. Нужно посылать кого-то другого.
- Кум, поезжай с Егором за Алексашкой,- сказал Пётр Иванович своему брату Пантелею.
- Было некогда, но придется вечерком съездить,- сказал Пантелей.
- Ну, ты что же, Алексашка, заставила нас приезжать за тобой?  Нужно и меру знать. Уборка в разгаре, а ваши ещё не выезжали. Тебя ждут.
- Пусть убирают без меня.
- Поедем домой,- только и сказал Егор.
- У меня нет дома.
- Как нет? Ты вышла замуж - твой дом у нас и должна жить со мной.
- А может с батюшкой? Ты ничего не спросил у меня, почему ушла с поля, поверил батюшке. Теперь мне никто не нужен,- сказала Алексашка.               
   Егор приуныл.  Пантелей Иванович уговаривал Алексашку, потом Ирину Игнатьевну.       
               
-  Ну, что же, сваха, получается?
- Мы, сваток, выдавали её за Егора, а не за свата, - сказала Ирина Игнатьевна.
- Разве так? - спросил Пантелей Иванович.
- Да, так! И мы не можем принудить дочь вернуться.
- Но в жизни всё бывает. Может, Пётр хотел пошутить, а она приняла всерьез. Из-за этого не стоило шумиху поднимать и семью разбивать.
- Шумиху не она подняла, а свёкор её. Зачем он наговорил на Алексашку и заставил Егора наказывать? Она ни в чём не виновата, а её наказали. Почему сам сват не приехал оправдываться? Что, совестно? Теперь мы ничего не можем сделать. Пойдет, мы не будем возражать, а не пойдет - заставить силой не можем. Разные люди по-разному смотрят на такие вещи, - сказала Ирина Игнатьевна.
      
Долго уговаривал Пантелей Иванович Алексашку, но она и слушать не хотела, чтобы вернуться к мужу. Так и уехали они без Алексашки.
      Слух об уходе Алексашки от мужа разнёсся по всей округе. Это был единственный случай в волости и во всем уезде.
Все Цуркины узнали причину ухода Алексашки, но винили её.
- Ну и подержался свёкор за юбку, велика беда. Бывало хуже: рожали от свёкра при живой свекрови, когда сын служил в солдатах. И свекровь ухаживала за ребенком, не поднимала скандал. Сын приходил со службы, а наследник уже бегал. Поворчит на отца, тем и закончится,- говорила Пантелеева жена.
    
В Бехтеевке одни обвиняли Алексашку, другие - Егора. О проделке свёкра пока не знали.                - Почему не привезли? - спросил Пётр Иванович, когда Пантелей и Егор приехали без Алексашки. Их ждала и не садились ужинать.
- Поезжай теперь сам и привози. Она сказала, что ушла через тебя и больше никогда сюда не приедет,- сказал Егор.
- Да, кум, заварил ты кашу, что и не расхлебаешь,- сказал Пантелей.
- Ах, сволочуга, нашла причину. Она давно задумала, но не знала, как уйти из нашего дома. Всё подбирала момент. Я учил её, как надо вязать, а она ударила меня ногой и убежала,- оправдывался Пётр Иванович.
- Уж известно, как ты учил. Лучше сиди и молчи. Что её учить, разве она никогда не вязала? Не зря она порхнула и не без причины ударила. Не на сажень был от нее, что достала тебя ногой по … - сказала Василиса Яковлевна.
- Ты, старая, хотя бы при детях постеснялась вздор говорить,- со злобой рявкнул Пётр Иванович.
- Помолчал бы, старый чёрт! Я-то знаю твои проделки. Теперь все знают об этом, нечего скрывать. Знаешь, как прозываются такие свёкры, которые гоняются за снохами?
- Хватит тебе чепуху молоть!
- Э-э-х,  бесстыдник! Перед детьми опозорился. Взял бы Егорушку с собой - ничего бы не случилось. Нет, поехал один! Значит, заранее всё обдумал. А получилось не так,  как задумал. Не всякая молодуха на это польстится. Что, обещал купить платок? А она дала тебе толчок, от которого согнулся.
-   Хватит тарахтеть,- каким-то усталым голосом усмирял её муж.               
   
У него в голове сейчас было столько дум, что не знал, какая была главная: и то, что случилось с Алексашкой, и что припоздал с косовицей, и что скоро приедет управляющий приглашать убирать барскую рожь. А поехать теперь не может, так как свой хлеб ещё не убран. Управляющий надеялся на него, что  большая семья может много убрать. Да и Пётр Иванович рассчитывал подработать для изб сыновьям. Но план сорвался, и он очень переживал.
    
За вещами Алексашка не приехала, а прислала брата Ивана и сестру Устинью, которая знала, что было в сундуке. Постель вся на виду: две перины, две подушки, шерстяная дерюжка, несколько конопляных. Сундук всегда был закрыт на замок. Таков обычай у крестьянских женщин Они боялись обнаружить пропажу холста. Устинья открыла сундук, посмотрела: всё лежит аккуратно, и снова закрыла. Ценностей там не было, Лежали холсты, холщовые утирки. скатерти собственноручной работы, несколько пар холщового белья – вот и всё богатство крестьянской женщины.      
               
Никто не спросил, почему не приехала сама Алексашка. Егор сидел на крыльце амбара и ни слова не промолвил, когда из амбара выносили сундук. Он видел, что Устинье тяжело его поднимать, но не помог.      
               
Только свекровь вынесла Алексашкину икону и из жалости  выпустила несколько слезинок. Никто не вышел за ворота провожать, никто не положил воздушный крест им вслед. Сундук повезли, как  гроб с покойником. Амбар опустел, и Егор задумался. Когда Иван и Устинья переехали ручей и стали подниматься на гору, из всех дворов вышли люди. Они смотрели, как увозили от Петра Алексашкин сундук.
- Всё же, сука, на своём настояла,- говорили женщины.
- Ей не такого мужа надо, а чтобы каждый день лупил, как собаку. А  Егор; что овца, - сказала Егорова крестная, когда подвода медленно удалилась от хутора.
   
Теперь родные Егора уже не думали, что Алексашка вернется. А же нить второй раз, если первая жена жива, не так-то просто. Нужно обращаться к архиерею за разрешением, а тот должен знать причину ухода первой жены. Не каждому удаётся добиться развода и разрешения на второй брак. Так что о вторичной женитьбе нечего пока думать. Нужно что-то ждать. А что, никто не знал. Беспрепятственно могут венчать второй раз только после смерти первой жены. «Первая жена должна умереть, умереть!»- звучало в ушах Петра Ивановича и днём и ночью.

Гл.  6   ЧТО ДЕЛАТЬ?

Больше всего Петра Ивановича волновало, что Алексашка должна родить.
- Хорошо, если будет девочка: на неё не выделять пай. А если мальчик? – размышлял Пётр Иванович.
   
Но пока на свет божий никто не появился, Петр Иванович думал, и эти думы не давали ему покоя. Он просил Бога, чтобы ребёнок не родился. Такое случалось. Он  готов был подкупить бабку повитуху, чтобы она умертвила младенца при рождении, но она родная Алексашке и на такой грех не пойдёт. 3начит, нужно надеяться на божью милость. Спокойно только спал Егор.
    
Старших сыновей Пётр Иванович решил отделить. Раздел имущества произвели осенью, но жили пока вместе, так как не было готовых изб. Как только выпал первый снег, тремя бригадами приступили рубить три избы. Для этого   пришлось продать две лошади. Заработать у помещика в этом сезоне не пришлось из-за семейных неприятностей.
   
Когда Алексашка пришла к своим родителям, ей казалось, что она вновь родилась. Солнце здесь казалось ярче.  До случая в поле она не думала уходить от Егора. Теперь не представляет, как бы стала жить с ним, если бы какая-то сила соединила их. Ей не верилось, что она там жила. Всё  разрушилось одним мгновением, одним необдуманным поступком свёкра. Конечно, не каждая женщина приняла бы это к сердцу.  Алексашка не могла позволить, чтобы кто-то, а тем более, свёкор, попытался осквернить её женскую честь. Это и заставило  уйти безвозвратно, чтобы с ней ни случилось после.
   
Теперь она жила у своих родителей и помогала им по хозяйству, чтобы не есть даром хлеб. Правда, никто не вёл за ней учёт, никто не упрекая за съеденный кусок хлеба, но  она - уже отрезанный ломоть. Пока она одна, никому не мешала, а когда появится малыш, уже будет лишней в семье. Пришла к родителям в разгар уборки урожая. Иван косил, а она за ним вязала. Отец и Устинья укладывали снопы в копны.
    
Соседка тётя Василиса, узнав, что Алексашка ушла от мужа, позвала её к себе и обо всём расспросила.
- Молодец, Алексашка, нечего подставлять свою спину. Мужик; что кот: стоит один раз слизать вершок молока, он так и будет шнырять по корчажкам. Однажды подняв руку на жену,  он по делу и без дела будет повторять. Мой муж долго не трогал меня, а потом насмелился. С тех пор не бросает делать мне припарки. Сначала думала, что это по молодости. А он чем старше, тем дурнее становится: что в руке, то и в голове. Однажды так ударил по руке, что целую неделю поднять её не могла. Нарожала детей - теперь некуда деваться. Так   может получиться и у тебя. Тем более, что свёкор подтрунивает. Ты ещё молодая, красивая, крепкая, найдётся хороший человек. А то дождёшься - инвалидом сделает. Не ходи больше к нему,- давала наставление тётя Василиса,
- Да я, тетя, не собираюсь идти к нему, хотя скоро не одна буду.
- Я вижу. Но это только один, а когда будет много, не уйдёшь: будешь переносить побои. Не так встретил Алексашку дядя Роман - муж тёти Василисы.
- Ишь, умница нашлась. Со всей округи одна. Еще нигде не было слышно, чтобы жена убежала от мужа. Если какая и уходила, то её родной отец привязывал к оглобле и гнал лошадь рысью, ударяя кнутом то по лошади, то по дочери и гнал до самого дома мужа. А муж, по указанию тестя, еще добавлял. И нигде об этом не было слышно.       
               
- Тогда это был не отец, а зверь, как ты. Я лучше бросилась бы под лошадь, чтобы она затоптала меня. Издеваться надо мною никому не позволю.
- Это точно: ты бы сделала. Спокон веков мужья били своих жен, и никто не смел уходить. Они даже спасибо говорили за это. А твой отец приголубил тебя, и ты гордишься. Была бы ты моя дочь, я бы вправил тебе мозги.
- Не дал Бог лягушке хвоста, чтобы траву не топтала. Ну-ка подставь свою спину, а я врежу по ней палкой. Скажешь ли спасибо?
- Но я мужчина, и мне не положено подставлять спину, да ещё бабе.
- Чем же твоя спина отличается от женской? Ты  просто распустился: если не побьёшь жену, то руки чешутся.
- Но ты одна такая нашлась во всей округе
- После меня так будут поступать и другие. Скотина и то убегает, если её бьют, а я человек.
- Ха-ха, человек!  Курица не птица, баба не человек. Бабу бей молотом - сделаешь золотом.
- Значит, ты из тёти выбиваешь золото?  И много уже выбил? - с ехидством спросила Алексашка.
- С пустой бабы не выбьешь и серебра.
- И мужику без бабы нечего делать. Он без бабы пуще малых деток, сирота. Оставь тебя без бабы, вши съедят, поесть не приготовишь.
- А ты, я вижу, навострилась, как пожила с мужем.
- Я и была такая. Ты не замечал. Тебе некогда было разглядывать по сторонам и смотреть, кто какой. Боялся, что забудешь побить жену. Я подставлять свою спину под мужнину дубину не собиралось и другим не советую.
-Ну, вот что, уходи, не смущай людей.
- Испугался, что  тётя Василиса уйдёт от тебя?
- Она не такая дура, как ты.
- Умнее тебя. Но у дурного мужа и жена дурой становится.
- Умницей себя считаешь, уходи отсюда, ~ сказал Роман, взяв Алексашку за плечи, чтобы вывести её со двора.
- Не толкай меня, я сама уйду.
  Алексашка вышла от тёти Василисы, постояла за воротами, обдумывая, куда ещё сходить. Пошла к бабушке Жене. Она добрая, рассудительная, бывалая женщина. Может, дать хороший совет. Да и узнаю, как живёт Марфуша.
- Здравствуй, бабушка Женя!
- А Алексашка!  Здравствуй, милая. Как вышла замуж, забыла наш дом.
- Некогда было, бабушка. А Марфуша не приходила?
- Сегодня вечером обещалась быть. Приходи и поговорите. Были задушевные подруги. А ты, сказывают, ушла от мужа?
- Ушла, бабушка.
- Да-а. Это плохо, внучка. Но что поделаешь? Видно, времена такие настали. Раньше так не делали. Почему ушла?
- Драться начал.
- И раньше, внучка, дрались мужья. Бывало, сядешь в уголок, поплачешь, чтобы свёкор со свекровью не видели, и опять к нему ласкаешься, как ничего и не было.         
- А вас, бабушка, бил муж?
- Что ты, милая, и пальцем не трогал. Дюже желанный был.
- Значит, не все били, как дядя Роман?
- Знатное дело, не все. Но многие били.
- Вот, бабушка, нужно, чтобы никто не бил. Женщине и так много забот.
- Что верно, то верно. Забот у бабы много.
- Вот и надо не бить, а жалеть. А Марфушу не бьёт муж?
-Она не жалуется. Если бы бил, то сказала. Он хороший человек.
- Куда теперь приклонишь свою головку?
- Пока живу у родителей, а как быть дальше - и сама не знаю.
- Но, может, вернёшься к мужу обратно?
- Нет, бабушка, туда не пойду.
- Но у тебя, я вижу, будет ребёнок. Как он будет расти без отца?
- Родится - выхожу одна.
- Трудновато будет, но что поделаешь. Когда родишь, уезжай в город. Я после смерти мужа уехала в Харьков и там прожила пятнадцать годков. Всего там повидала: и хорошего, и плохого, но голодная никогда не была. На кусок хлеба всегда зарабатывала. Ты молодая, крепкая, найдёшь работу и будешь жить.
- Спасибо, бабушка, за совет.
   Не задумывалась Алексашка, как дальше будет жить, а после разговора с бабушкой Женей у неё из головы не выходили думы о городе.
   «Действительно, что теперь здесь жить? К Егору возвращаться не собираюсь. Ждать другого жениха - мало надежды: парень с ребёнком не возьмет, а какой  согласится взять - сама не захочешь. За вдовца, да ещё с детьми ни за что не пойду. Да и не всякие родители согласятся взять в дом женщину, убежавшую от первого мужа. «Зачем нужна беглянка в нашем доме, да ещё с ребёнком? - будут говорить своему сыну родители, если он вздумает жениться на мне. - Нет, нужно уезжать куда-нибудь подальше», - думала Алексашка.               
Одно её тревожило, что не может уехать сейчас: родить должна зимой, а после родов не прыгнешь. Значит, нужно ждать весну.
      
Наступил 1907 год. Десятого января, в воскресенье, к Самойлу Семеновичу приехала в гости дочь Наталья с мужем Дмитрием и маленькой дочкой Ириной. Только сели за стол, как Алексашка схватилась за живот, выскочила из-за стола, легла на постель и застонала. Все поняли, в чём дело. Теперь было уже не до обеда. Наталья побежала к бабке-повитухе, которая жила через дом. К вечеру Алексашка родила.
    
К великому огорчению Петра Ивановича, родился мальчик. Если бы он родился у них, радости не было бы предела: на него дадут землю, а это в крестьянском хозяйстве главное. Но он родился не в радость Цуркиным, а на разорение. Нужно выделять пай.
    
Пётра Ивановича стала тревожить мысль, как избавиться от ... И тут опять задумался от кого избавиться?  Чтобы жениться, нужно избавиться от Алексашки, а мальчика по закону должен взять отец. Тогда всё будет хорошо. Но это опять канитель. Лучше, если избавиться от обеих.
    
Алексашка и в голове не держала мысль о пае на сына, хотя знала, что имеет на него полное право. Она была рада, что избавилась от извергов. Ждала весну, чтобы уехать в город. Не хотела она стеснять родителей. Брат Иван должен жениться, увеличится семья, а она сама будет друга. Это приведёт к раздору в семье. Устинья недружелюбно стала к ней относиться.               

С замужними сёстрами - Натальей и Евдокией, всеми братьями жила дружно, особенно любила Евдокию - милую и добрую. Замуж её выдали по согласию. Муж, Григорий Иванович Немцев, был единственным сыном богатой знатной вдовы. Их деревня находилась в полутора верстах от Бехтеевки. Они были одного прихода, одного земельного общества. Мать Григория всегда была угрюма, строга, носила не малороссийскую одежду, как все женщины этой местности, а чёрную монашескую, хотя никогда не была монашкой. Такая одежда ещё больше придавала   ей строгости. Ходила она всегда с длинной суковатой палкой. С ней она ходила в церковь, на сход, где, по словам Самойла Семёновича, играла не последнюю роль, хотя к женщинам в то время мало кто прислушивался. На сходках присутствовала потому, что мужа не было, а Григорий был ещё молод.  Голос у неё басистый, грубый, властный, от него немели на сходках даже влиятельные люди. Покойный муж был в полном её подчинении. Григорий унаследовал характер от матери.
    
Самойла Семёнович хорошо знал и уважал её за умелое ведение своего хозяйства, за расчетливость. Правда, он не мог понять причины её замкнутости, скупости, неприветливости. Но когда пришли свататься, он посоветовал Евдокии выходить замуж за Григория. Они друг друга знали, так как ходили в одну церковь, всегда встречались в церковной ограде во время перерыва, а то и во время службы. Приходил Григорий и на Бехтеевский луг, где на праздники собиралась молодежь. Евдокия дала согласие: Григорий ей нравился.
       
После женитьбы Григорий показал свой характер. У тёщи в гостях был только один раз. Он хорошо знал, что если ходить в гости, то и самому нужно принимать гостей. А это, как говорила ему мать, лишняя забота, расход продуктов, что поведёт к убыткам. Григорий это хорошо усвоил, и никогда, даже в престольный праздник, когда все зятья идут в гости, сам не ходил и жену не пускал. А когда родственники жены приходили, то он свирепел и спрашивал жену:
- 3ачем они приходили, что им тут нужно?
- Приходили проведать меня, так как я к ним не хожу. А вы и не угостили их,- отвечала Евдокия, чуть не плача.
- Ещё чего задумала? Не проголодались, пока дошли.
- А в других семьях то молодые приходят, то к молодым, и всегда веселятся, угощают.  Почему у нас ни туда, ни сюда нет дорожки,- отвечала ему жена.   
      
Всего у них было в достатке, но это не радовало Евдокию Черствость, бездушное отношение Григория и свекрови к ней омрачали жизнь каждый день. Они не знались с соседями, жили, словно взаперти: сами никуда не ходили и к себе никого не приглашали. Если кто придёт по своей воле, не приютят, не угостят, а стараются, чтобы незваные гости скорее ушли.
      
Только когда умерла свекровь и подросли дети, Григории разрешил им ходить к бабушке и дедушке.
      - Долго там не задерживайтесь!- наказывал им отец.               
      
Дедушка и бабушка всегда угощали внучат пряниками и конфетами, которых они дома никогда не видели. Евдокия не только при жизни свекрови, но и после её смерти, никаких прав не обрела. Как была, так и осталась рабой. Вот поэтому Алексашка больше любила ее, чаще приходила к ней, чтобы развеселить. Только она понимала горькую участь сестры, только она могла утешить.
    
Когда Алексашка родила, стала ещё чаще приходить к Евдокии, чтобы посоветоваться по уходу за малышом. Григорий ещё больше стал презирать Алексашку. Он боялся, что Евдокия отдаст ей старые рубашки своих детей, которые теперь совершенно не нужны им. Он предупреждал жену, чтобы   она не привечала сестру и ничего не давала. Пуще всего он боялся, чтобы Алексашка не взбаламутила его жену уйти от него. Он не знал причину ухода Алексашки от своего мужа. Алексашка не обращала внимания на недовольство Григория. Обноски его детей брать не собиралась и продолжала посещать их дом, как могла, утешала сестру. И у самой на душе после общения с Евдокией становилось спокойней.Григорий был строг и суров, но рукоприкладством не занимался.

Весна пришла на курскую землю раньше. Отшумели вешние воды до Благовещения. По народному поверью, это самый большой праздник на небесах и на земле. Он бывает 7 апреля (25 марта по ст.). В этот день грешников, как и на пасху. не мучают в аду, птица гнезда не вьёт. Кукушка без гнезда осталась, что завила его на Благовещенье, крота Бог ослепил за то, что он в этот день землю рыл. Девушки в этот день не должны заплетать косы.
    
Верила в эти предания и Алексашка. Она не расчёсывала свои косы, не купала младенца в этот день и считала, что провела этот день по божьему закону. Значит, год должен быть счастливым. Алексашка с нетерпеньем ждала тёплых дней. чтобы скорее уехать из дома. Теплые дни наступили. Крестьяне, в том числе и её родители, выехали в поле. Они спешили скорее управиться с севом. Но пошли дожди, и сев задержался. Алексашка волновалась, что не может уехать. В дождь ехать нельзя, а когда вёдерно, надо сеять. Она ждала конца сева. Казалось, всё кончено, можно ехать. Но неожиданно заболела мать. Уезжать от больной матери грешно. Она молилась и просила Бога, чтобы мать скорее выздоровела. Однако болезнь матери затянулась, и Алексашка задержалась надолго. Все поля и луга зазеленели, леса покрылись густой листвой, а она ещё не уехала.


Гл.7.  ПРЕСТУПЛЕНИЕ.

      
Ночами Пётр Иванович не спал, все думал-гадал, как быть. Он усердно просил Бога прибрать младенца, но внук жил и с каждым днём становился всё крепче. Это известие ещё больше раздражало его. Он стучал кулаком по лбу, требуя, чтобы мозги думали. И он придумал.
- На! - сказал отец, вручая Егору хорошо отточенный, словно бритва, нож. Пойдёшь в заросли Бехтеевской балки, где, помнишь, дорога на деревню Немцево. Мимо тех зарослей часто проходит Алексашка с малышом к своей сестре. Там  подкараулишь ее. Целься сначала в с... -  он хотел сказать в сына, но опомнился и произнёс только первый звук. Это слово, возможно, затронет отцовское чувство, и тогда Егор не пойдёт на преступление. Он не видел своего сына и не представлял, что значит ласкать его. У старших братьев были ребятишки, но он никогда не брал их на руки, не играл с ними. Не думал, что у него тоже будут такие же малыши. Возможно, у него не было никакого отцовского чувства. Он не выразил ни радости, ни удивления, когда Алексашка сказала ему, что у них будет ребенок. Он считал, что это будет только помеха в их жизни.
- Целься в обеих, чтобы меньше было мороки. Только смотри, чтобы никто не заметил. А совершишь дело, быстрее уходи домой по кустам. Да смотри, чтобы не оставил за собой след, - наказывал отец.
      
Посылая сына на преступное задание, Петр Иванович был уверен, что Егор выполнит его. Бывало, чтобы избавиться от ненужной собаки или кошки, то только Егор брался за это дело. Он привязывал животное веревкой за шею и уводил вниз к дереву. Там подвешивал на сук и любовался, как животное в мучениях подыхало. Маленьких котят и щенят или бросал в воду, или живьём зарывал в землю. Но это были животные. С ними так поступали, если не все, то многие.
     Зная жестокость сына к животным, Петр Иванович был уверен, что у него не дрогнет рука и на человека: ведь решалась судьба их имущества. А это основное в жизни. Ведь братья взяли свои паи. Выделять придётся теперь только с Егорового пая. И это будет большая доля. Ради спасения имущества, Пётр Иванович и поучал сына.
  - Понятно? - спросил он Егора.
  - А что тут непонятного? - ответил Егор и равнодушно   принял в руки нож.   
 
 Ему казалось, что отец посылает его не на убийство своего родного сына и жены, а зарезать двух овец. Правда, скотину для того и водят, чтобы резать и есть мясо. С такой работой каждый крестьянин справляется легко.   

«Таким ножом только свиней резать»,- подумал Егор.  Он погладил им свою ладонь, словно вытер воображаемую на нём кровь, и сунул за голенище.
- Сиди день, другой. Сиди неделю, но к вечеру приходи домой. Перед вечером она не пойдет. Но только помни, чтобы тебя никто не видел, когда заходишь в заросли и когда выходишь. Если кто заметит, то передадут Алексашке, что ты караулишь ее, и она одна не будет ходить. Тогда всё дело пропадёт. Конечно, она не будет знать, зачем караулишь, но всё же будет остерегатъея., - вспомнил Егор наставления отца.
    Каждый раз Егор уходил из дома на рассвете. Он всегда шёл верхом балки, так как оттуда было хорошо видно противоположенную сторону, где находился глиняный карьер. Он всё время смотрел на него и всё время крестился, чтобы черти не вылезли и не совершили за ним погоню. Спускался вниз только когда подходил к Бехтеевской балке.         
               
Проводив сына. Петр Иванович не находил себе места. Он переживал, что послал сына на такое страшное дело. Но от задуманного отступить не мог. Время от времени поглядывал на балку, он с нетерпеньем ожидал возвращения сына с успехом.
- Да, сон подсказывает, что она должна вернуться. Смотрю, к нам на двор въезжает на тройке вороных. На голове кучера позолоченная шапка, как у городских пожарников, а в фаэтоне сидит Алексашка в золотом венце.»Здравствуй, батюшка»,- говорит она и низко кланяется. Тут ты толкнула меня, и я проснулся, не увидев, что было дальше.
- Нет, Петруха, не затем она уходила, чтобы придти обратно. Если бы она вздумала вернуться, то пришла бы, когда не рожала.
- Ты куда, Егорушка, в такую рань поднялся? - спросила мать, когда он собрался уже не первый раз уходить на задание,               
- К Алексашке. Может, она согласится вернуться.
- Ну, дай тебе Бог счастья.
    В этот момент Егор хотел рассказать ей всю правду, но передумал. «Мать пожелала счастья, значит, сегодня будет успех», - подумал Егор и быстро пошел к намеченному месту.
      
Подходя к месту засады, он остолбенел: на лугу расположился цыганский табор. Что делать: идти к месту засады или вернуться домой?  Начинало светать. Каждая минута промедления могла сорвать план. Возле табора не было видно ни одного человека. 3начит, цыганы ещё спали.
«А что бояться? Если и заметит меня, то догадаются ли, с какой целью я здесь?. Мало ли кто проходит по этой дорожке.  К тому же место засады находится за бугром,- подумал Егор и зашагал к намеченному месту.

Балка, заросшая густым кустарником, с могучими ветлами и тополями, увитыми дикорастущим виноградом и хмелём, встретила тишиной. В этих зарослях, по преданию, водились лешие и русалки. Так родители пугали своих детей, чтобы они не уходили далеко от дома. Дети боялись ходить по этим зарослям поодиночке. Стоило лягушке прыгнуть в воду, как они бежали в разные стороны по высокой траве, обжигая голые ноги крапивой. Каждый боялся попасть в лапы лешего и убегал как можно дальше.
- Тебя не поймали?- спрашивали "герои" у подошедшего к ним прослезившегося мальчонка.
- Нет, они испугались моего крика и убежали в кусты,- отвечал тот.
Малыши верили, что в зарослях живут русалки и лешие. Некоторые даже божились, что видели их. Вот и выбрал это место и выбрал Егор, откуда наблюдал за появлением жертвы. Через некоторое время увидел женщину без ребёнка.
«Неужели она оставила ребёнка дома и решила пойти одна? Тогда придётся уничтожить её одну», - подумал Егор.
От утренней прохлады, от сознания того, что сейчас должно совершиться убийство, по телу пробежала дрожь. Он вынул из-за голенища нож и приготовился к действию. А когда женщина подошла ближе, Егор узнал, что это была Алексашкина соседка Василиса.
Как и всякая мать, Алексашка проснулась от малейшего движения сынишки. В это утро он заворочался рано.. Алексашка встала, выбросила мокрые пеленки, накормила ребёнка грудью и положила  возле себя, дав ему возможность пошевелить ручонками и ножками. Сама лежала рядом и любовалась им. Она была счастлива, что растёт такой интересный сынишка, который уже следит глазёнками за движением своих рук, хватает ножку и тянет в рот.
Мысль, что будет растить сына без отца, пока до её сознания не доходила.. Мать уже выздоровела. Можно уезжать. Вот только надо навестить Евдокию, чтобы сообщить об отъезде в Харьков.
Солнце поднялось уже высоко, и сквозь ветки проскальзывали теплые лучи, согревая Егора от утренней прохлады.
Алексашка не спешила идти к Евдокии: ждала, когда спадёт утренняя роса и прогреется воздух. День выдался тёплый. Выйдя за сад, Алексашка вспомнила, что не взяла с собой ни одной запасной пелёнки.  Хотела вернуться, но возвращаться нельзя: не будет счастья,
Егор в просвете зарослей заметил Алексашку. На руках у неё лежал ребёнок, имени которого отец не знал. На фоне неба, в овале, образованном ветками, она была похожа на икону Божьей Матери с младенцем. Такую икону Егор видел в церкви и  у себя дома. Перед ней опускались на колени и молились, просили прощения за совершенные грехи…   
  Егор задрожал, как в лихорадке. Сердце заколотилось. Он отчётливо слышал его удары о грудную клетку. Несколько мгновений он колебался, не решаясь подняться. Но какая-то сила подталкивала к страшному делу. Вдруг почудилось, что отец в самое ухо говорит: "Не трусь, мерзавец! Иначе я тебя убью! "
Егор крепче сжал нож в руке и напружинился.
«Как только подойдёт, схвачу её за руку. Она уронит ребёнка, и в этот момент воткну в её грудь нож, а потом разделаюсь с мальчиком. Лишь бы никто не увидел,- принял он окончательное решение. - Лишь бы никто не увидел
Алексашка приближалась к месту засады, ничего не подозревая. Она смотрела на сынишку, разговаривала с ним, не подозревая ничего страшного.
Егор приготовился. Уже хотел схватить Алексашку за руку и потащить в заросли, как вдруг услышал голос другой женщины. Это возвращалась домой Алексашкина соседка Василиса. Она шла навстречу Алексашке. Егор не заметил ее, так как не смотрел в противоположную сторону. Его взор был направлен только в сторону Алексашки.      
               
Услышав голос женщины, Егор спрятался за куст. Он заранее приготовил маскировку.    
               
- В какие края путь держишь, Алексашка?
- К Евдокии. Собралась уезжать и перед отъездом хочу проведать её.   
- Ну, дай Бог счастья,- сказала Василиса.      
               
«Нет, сегодня ты должна уехать туда, откуда не возвращаются». Он ещё сильнее сжал в руке нож и готов был броситься  за Алексашкой. Но остановился: он испугался, что его может заметить Василиса. Когда она скрылась за кустами,  Алексашка была уже на порядочном расстоянии, за бугром, где расположились цыганы. Егор задумался: они тоже могут заметить его.

«Нет, отступать нельзя! Если не сегодня. то никогда. Тогда домой дороги не будет. 3начит, нужно делать сегодня. Цыганы сразу не поймут, что я хочу сделать. А когда поймут, будет уже поздно. Я успею сделать своё дело и перескачу по болоту в кусты. Они в болото не полезут, и я уйду. А народ в убийстве обвинит цыган. Надо действовать сейчас,»,- подумал он и пустился  вдогонку, не обращая внимания на цыганский табор.

Два плотных молодых цыгана сидели верхом на лошадях, держа в руках кнуты, Видно, собирались куда-то ехать, но что-то ждали. Они-то и заметили бегущего человека с ножом в руке.

- Этот человек задумал что-то недоброе. 0н, наверно, побежал за женщиной, которая только что прошла, - сказал цыган другому, и оба пустились галопом вдогонку.
   
Услышав конский топот, Алексашка обернулась и увидела верховых цыган. Она побледнела. Убегать было поздно, да и куда, если перед зарослями болото, а по лугу от лошадей не убежишь. От страха ничего не видела, кроме лошадей. Бегущего впереди всадников Егора не заметила. Она прикинула, как будет защищаться от цыган Егор тоже увидел цыган на лошадях и прибавил скорость.
   
Алексашка остановилась и увидела страшное лицо Егора. Увидела и нож в руке. Она не знала, от кого защищаться. А Егор уже поднял руку с ножом над ней. К счастью, его рука была задержана ударом цыганского кнута.               
               
Раздался жалобный крик ребёнка. Не своим голосом закричала и Алексашка. Она ещё не знала, что он сделал с сыном
    
Цыганы спрыгнули с лошадей, схватили Егора, но он сильными руками отбросил их от себя и угрожал ножом. Цыганы оказались не из трусливых. Они пустили в ход кнуты. Егор опустил руки и выбросил нож. В таборе увидели возню цыган с каким-то человеком и прибежали к месту происшествия. Егора свалили и начали полосовать кнутами. Его спина покрылась кровавыми полосами. Старший цыган, чтобы не вышла неприятность, приказал прекратить экзекуцию. Егор поднялся и, еле передвигая ноги, поплёлся домой.
Алексашка рыдала над плачущим сыном, вытирала струившуюся из руки кровь.       
 - Сынок, не умирай! - причитывала она.               
Прибежавшие цыганки бросились к Алексашке. Они хотели узнать, что седлал с ним этот негодяй. Алексашка не давала сына, боялась, что  они унесут его с собой.
- Молодица, не бойся!  Мы посмотрим  рану,- сказала средних лет цыганка.
   
Оказалось, нож попал в левую руку ребёнка, выше локтя, прошёл насквозь и сделал небольшой порез на груди под левым соском. Из руки сильно текла кровь. На груди еле сочилась. Если бы не удар кнутом по руке Егора, нож мог угодить в сердце.   
               
- Нё горюй, молодица, рана не смертельна.- сказала пожилая цыганка, осмотрев  рану.      

Оторвав от кофты рукав. Цыганка сделала перевязку, чтобы приостановить кровь.
- Вы сильно затягиваете, ему больно,- сказала Алексашка.
- Ничего,  молодица, так нужно. От этого не умирают, а кровь приостановится. Вот подержишь часа два, развяжешь и посмотришь. Если она остановится, завяжешь слабее, но не оставляй совсем развязанной. Если кровотечение не остановится, повязку сделай туго.   
               
Только теперь Алексашка поняла, что цыганы не такие плохие люди, как о них говорят.
Успокоив сына грудью, Алексашка направилась домой..
- Молодица, возьми нож, - сказала одна цыганка.
- А что мне им делать?
- Покажешь его на суде, и преступника посадят в острог.
- А кто видел? Наших людей здесь не было.
- Пиши весь табор! Мы всё расскажем.
Но Алексашкины свидетели не стали утруждать себя. Они собрались все у одного шатра, посовещались и через некоторое время снялись с "якоря".   Их никто и не думал записывать в свидетели.         
               
Самойла Семенович  возмутился зверским поступком Егора, но затевать судебное дело не захотел. Набежавший народ решил по-другому: на Егора надо подать в суд. Теперь, даже те, кто осуждал Алексашку, что ушла от мужа, говорили, что с таким зверем нельзя жить. Мыслимое ли дело, чтобы отец решился убить сына? Пришла тётя Василиса.    
               
- Да где же он напал на тебя?   
- Как ты ушла, он догнал меня на лугу. Спасибо цыганам. Если бы не они, он зарезал нас обоих.

Пётр Иванович не приседал ни на минуту, не ходил на завтрак, все поглядывал в сторону Бехтеевки.
- Петруха, иди завтракать.- позвала старуха.
- Не хочу.            

Он не думал сейчас о еде.      
- Ждёшь Алексашку?    
- Да.       
- Ну, тогда все вместе позавтракаете.
- Нет, Алексашке теперь не потребуется еда. Сегодня Егор накормит их досыта, - тихо, чтобы не услышала жена, сказал Пётр Иванович и потер свои ладони..
    Вдали показался человек. Когда приблизился, Петр Иванович сразу узнал сына. Он никогда так рано не приходил. 3начит, успел отделаться раньше.
Пётр Иванович поднял правую руку, чтобы перекреститься и поблагодарить Бога за успех. Только приложил руку ко лбу - и в этой позе замер. Он ясно увидел, что Егор еле передвигался.
«Неужели его кто избил? Так он никогда не ходил. Неужели ушёл оттуда, не совершив дела?» - подумал Пётр Иванович и с нетерпеньем ждал его. Он мысленно торопил его, но Егор не спешил.
- Зарезал? - хладнокровно, спросил отец, когда Егор подошёл к нему.
- Меня избили.
- Кто избил?
- Цыганы.
- Какие цыгане?
- Обыкновенные.
- Дурак, поддался цыганам.
- Поддашься, если их целый табор навалился. Смотри, что сделали,- сказал Егор и показал обнажённую спину.
- Ах, сволочи! Да я завтра поеду к уряднику, он всех их загонит в острог за такое дело. Где они сейчас?
- Они находятся около Бехтеевки, на лугу. Но к уряднику нечего ехать, - сказал Егор и рассказал всё подробно, как получилось.
- Чем же они били?
- Известно чем. У цыган одно оружие - кнуты. Вот кнутами и исполосовали, еле поднялся. В горячке вроде и ничего было, а сейчас вся спина горит.
- Но дело ты сделал?
- Не знаю. Ударил ножом - мальчишка закричал, Алексашка завопила, как по покойнику. В этот момент меня цыганы свалили и начали сечь кнутами.  Когда уходил, Алексашка, была ещё там и не плакала. Значит, все были живы.
    - Дурак, не мог раньше её схватить, ждал, когда цыгане нагрянут. Теперь всё пропало, а тебя будут судить за это,- сказал Пётр Иванович и взялся за голову.
  - Ну, что же, Егорушка, не пошла Алексашка?- спросила мать.
  - Да, пойдет теперь она! Они мне мокрой верёвкой всю спину исполосовали,- сказал Егор и показал ей спину. Но только он постеснялся показать мягкое место, которое было ещё сильнее исполосовано.
    - Ох, батюшки мои родимые, за что же на тебя Бог прогневался, что так избили? У них и креста нет!  Собак и то так не бьют. Пойдём, смажу гусиным жиром, он смягчит.               
На другой день рано утром Самойла Семёнович и Алексашка поехали в город Короча, где уездный врач освидетельствовал ребёнка и сказал, что рана неопасная - кость не задета. Смазал чем-то раны и забинтовал. В этот же день подали на Егора в суд.
    Пётр Иванович загоревал. Теперь пойдёт слава по всей округе. А через день узнал, что Алексашка подала на Егора в суд, и решил поехать в Корочу к судье, чтобы прикрыть это дело.               
  - Нет, ничего сделать не могу. Об этом случае знает Венедикт Иванович. Он приходил ко мне с потерпевшей и её отцом. Просил ускорить разбор этого дела,- сказал судья.
- Значит, сына будут судить?
- Да.
- И много ему дадут?
- Пока ничего не могу сказать. Кроме справки доктора и прошения потерпевшей, у меня ничего нет. Всё будет решать суд. Идите к адвокату, пусть защищает вашего сына.               
    И Пётр Иванович, расстроенный, поехал домой.
- Ну, какие дела?- спросила жена.
- Плохие. Судить будут Егора. Судья ничего сделать не может. За Самойла старается сам земский, они давнишние друзья. Судья не может пойти против земского пристава.
- Ты во всём виноват, а сыну приходится за твои дела отвечать. Тебя надо судить, а не Егора. Как ты мог додуматься? До какого позора докатился! Во всей округе не было такого срама!  Как теперь будешь людям в глаза смотреть?  Первый-то срам можно переморгатъ, посмеются и забудут, а вот этого никто никогда не забудет. На всех перекрёстках будут кричать: "Петров сын бандит, острожник! "- не переставала бранить Василиса Яковлевна мужа.
     Егор никуда не выходил из дома. Стыдно было показываться  даже  своим людям. Мать говорила, что на Егора навалилась какая-то хворь. А хворь была от цыганских кнутов. Как бы родители ни скрывали истинную причину "болезни" сына, слух о преступлении Егора облетел все уголки. Дошёл и до их деревни. Все осуждали Егора и требовали возмездия.   
               
Время за полдень, а жара не унимается. На небе ни облачка. Тишина такая, что не шелохнётся ни одна былинка. В это время многие сидят в холодке:  пахота паров и прополка проса закончена, а жатва ещё не подошла.
 
Гл.8. РАСПЛАТА

К дому Петра Ивановича подъехал урядник. В их деревню он никогда не приезжал. Теперь, когда появился, вся деревня всполошилась. Но урядник Егора не забрал, а вручил извещение на суд и уехал. 
               
На хуторе Цуркиных, как у цыган: стоит только в одном доме появиться чужому человеку, как вся деревня собирается, чтобы узнать, кто и зачем приходил или приезжал. Зачем к Петру приезжал урядник, все знали, что это по делу Егора. А вот что он ещё сказал, никто не знал. Не успел урядник выехать из деревни, изо всех домов побежали к Петрову дому люди. Узнали, что Егора вызывают на суд. Пошли всякие пересуды. Петр Иванович начал готовиться в дальний путь: подмазывал телегу, кормил лошадь, клал на телегу корм для лошади. Суд будет завтра, но ехать нужно на ночь, чтобы ещё поговорить с адвокатом. да и самим отдохнуть после утомительного пути.               
               
Народ ждал отправки подсудимого. Все знали, за что будут судить. Одни передёргивали плечами и не верили, что Егор мог такое совершить. а если совершил, то по своей глупости. Другие полностью оправдывали его поступок и обвиняли Алексашку: она довела его до такого состояния, что решился на убийство. Никто не знал, что Егор совершил не по своему желанию.
- Бесстыдница, родного мужа сажает в острог,- говорили некоторые женщины.
Мать вынесла холщовую сумку с продуктами. Положив её на телегу, она облокотилась и запричитала:               
- Милый мой сыночек, да за что же тебя Бог так наказал? Ты же у нас остался один кормилец. На кого нас покидаешь?
- Эх, Егор, Егор, что тебя ожидает!- сказал на прощание крёстный и подал ему руку.      
               
Простившись со всеми, Егор сел на телегу, и впервые заплакал. Мать обняла сына и не могла оторваться, обливаясь слезами.

- Ну, хватит,- сказал Пётр Иванович, когда Егор со всеми простился.               
Сев на телегу, Пётр Иванович снял картуз, перекрестился и дёрнул лошадь вожжой. Заплакали женщины. Провожая сына, мать просила Бога, чтобы он смиловался, снял все грехи и отпустил на волю.

- Не по своему разуму он это сделал, а по воле отца. Смилуйся над ним! - причитывала мать.               
Они ехали по дороге среди ржаного поля Погореловского общества. Рожь тоже цеплялась за телегу, но он не подставлял свою   ладонь под колосья. Теперь он ехал с понурой головой. Он хотел, чтобы сын дольше смотрел на свой двор, на свою деревню. Ведь неизвестно, когда вернётся в родные края, да и родные дольше взглядом проводят его. Мать смотрела ему вслед, пока не скрылась из виду дуга. Ей всё мерещилось, что сын сидит на телеге и смотрит на нее. Еще немного постояла, положила ему вслед воздушный крест, сама перекрестилась и пошла во двор, вытирая фартуком катившиеся по лицу слёзы.
    
По этой же дороге отец отправлял Егора в уездный город на призывной пункт. Но тогда его провожали на подвиг ратный, и никто не плакал, кроме матери. Теперь же лились слёзы у многих женщин.
     Что представлял собою суд, Егор не знал. Он думал о том, что его поведут, как вели арестантов через город Самару, где он служил в армии? Тогда он стоял в карауле возле городской тюрьмы, где на ночлег во дворе тюрьмы расположили арестантов, следовавших на каторгу в Сибирь.
    «Неужели и меня отправят на каторгу, поведут через Самару, и бывший взводный увидит меня? - думал Егор, опустив голову.
     Кто были те арестанты, которых он охранял, Егор не знал. Солдат стоял на посту.
     Не знала Алексашка, что судебное дело затянется. Подала прошение в суд -  там без неё разберутся, и Егора посадят в острог. А оказалось, что на суд нужно ехать самой.               
     Когда Егор с отцом вошли в зал судебного заседания, Алексашка с Миколкой и отцом сидели в углу. Цуркины посмотрели в их сторону, отвернулись и пошли дальше.
    Судебный зал  набит местными жителями. Они ожидали большого процесса по поводу попытки убийства отцом сына. А когда увидели, что отец ходит свободно без охраны, а малютка-сын в весёлом настроении, большая часть людей покинула зал
     Егора и Алексашку посадили рядом на одной скамейке.               
  - Встать, суд идёт!- сказал секретарь.
    Зачитали прошение Алексашки и справку  уездного врача.
  - Крестьянка Александра Цуркина, что вы ещё можете добавить? - спросил судья.               
  Алексашка стояла и молчала. Она не знала, что говорить.
  - Вы поняли меня? - спросил судья.
  - Не знаю.
  - Как чувствует ваш сынишка? - опять спросил судья.               
    В этот момент Миколка вынул из пелёнки ручонку, взял конец материного  платка и потянул его в рот. Алексашка попыталась убрать платок. Малыш крепко его держал и улыбался. Судьи тоже улыбнулись. Приказать, чтобы он не шалил, они не могли.
 - Хорошо,- ответила Алексашка.
   Егор и Пётр Иванович услышали ответ Алексашки и огорчились, что всё же придётся выделять на него пай, и обрадовались, что Егор получит меньшее наказание, так как сын жив и здоров.
 -  Рана зажила?
 - Зажила, но ещё красная.
 - Краснота пройдет, а метка останется, как отцовская память. По ней везде его можно будет найти, - сказал прокурор.
- Что вы требуете от мужа?- спросил заседатель.
- Бывшего мужа,- сказал Алексашкин адвокат.
- Они пока в законном браке состоят,- внёс поправку прокурор.
- Не знаю,- ответила Алексашка.            
- Крестьянин Егор Цуркин, встаньте,- сказал судья и начал спрашивать  все формальности, требуемые судопроизводством.
- Вы признаёте себя виновным, что июня 10 дня сего года совершили покушение на жену и сына. Порезали сыну руку и грудь, и только по непредвиденным обстоятельствам они остались живы?
- Нет, я не виноват.
- Это ваш нож? - спросил судья и показал его Егору.               
  Заседатели, осмотрели нож, покачали головами и передали его прокурору.
- Таким ножом только свиней резать. 3начит,  одним взмахом думал разделаться с женой и сыном, - сказал прокурор,
- Нож  мой, но я не хотел никого резать. Это цыгане ударили меня по руке кнутом, и нож воткнулся в ребёнка,- ответил Егор.
- В кого воткнулся? - спросил прокурор.
- В него,- указал Егор пальцем на Миколку.
- Вы даже не знаете имени ребёнка, и кем он вам доводится,- сказал судья.
- Он не у нас родился.
- Это не имеет значения, где родился. Он ваш сын, и вы должны знать его имя,- строго сказал прокурор.
- Зачем брали нож и пришли с ним к жене? - спросил судья.
- Хворостинку срезать.
- Что, овец загонять? - спросил заседатель.
- Хотел попугать жену, чтобы она шла домой.
- Она сама ушла от вас или вы прогнали её? - спросил судья.
- Сама ушла.
- Почему? - спросил судья.
- Не знаю.
- Вы, Александра, почему ушли от мужа? - опять спросил судья.
- Он бил меня.
-За что?
- Ни за что.
- Так не бывает, чтобы били ни за что. Говорите суду правду, за что бил вас муж? – повторил вопрос судья.         
               
Алексашка молчала.
- Господа судьи, здесь сидит её отец, и она стыдится говорить при нём,- пояснил Алексашкин адвокат.
   Самойла Семёнович вышел.
- Отца теперь нет, суд просит рассказать, за что бил вас муж?    
               
Алексашка рассказала всё по порядку, не пропуская ни одного момента, как советовал ей адвокат. Когда сказала, что свёкор сначала погладил   её по спине и ...  Петр Иванович поднялся и пошёл к выходу: стыдно принародно слушать, как сноха дала ему толчок. Стыдно смотреть и сыну в глаза. У двери он крикнул: "Неправда!» и закрыл за собой дверь. Ему было стыдно, что сын оказался на скамье подсудимых.
- Снохач!- кто-то крикнул ему вслед, и все засмеялись
- Значит, виноват тут и отец? - спросил судья.
- Не знаю. Может она наговаривает на него, чтобы оправдать себя.         
               
- 1907 года, июня 17 дня, на основании статьи... ,пункта...Устава уголовного судопроизводства суд определил:
Крестьянина Егора Цуркина, 25 лет, заключить в тюрьму на три года с отбыванием наказания в Обоянской тюрьме.
   
Пётр Иванович вошёл в зал, когда зачитывали решения суда, и перед Егором уже стоял конвойный, вооруженный саблей. Егор не знал, что это был его "телохранитель'', и хотел идти к отцу, когда кончили читать приговор.
- Иди туда,- сказал конвойный, указывая дорогу Егору.
- Зачем туда?- спросил Егор.
- Слышал, что в Обоянскую тюрьму тебя.
- Ты, ты всё натворил!  Ты виноват!- укорял Егор отца.   
               
Только теперь Пётр Иванович понял, что натворил. Свободу Егор получит через три года, а позор не смоется никогда. Многие будут помнить Егора-острожника. Егор вошёл в дверь кутузки - и щёлкнул замок, Егор понял, куда его загнал родной отец.
   
«Выходит, я -  родной отец мальчика, который сидел на руках у Алексашки, а я хотел зарезать его. Почему же меня не зарезал отец? Значит, я ему сын, а Миколка мне кто? Как же я не понял этого? Да, мне за него будет грех. Когда вырастет, будет называть меня бандитом. Господи, прости меня, что я оказался послушной овцой у своего отца. Он послал меня на это преступление, вот пусть он и отвечает за мои грехи. Отсижу срок, найду сына, встану перед ним на колени и порошу прощения»,- думал Егор и перекрестился.                - Что молишься? Думаешь, от твоей молитвы замок сам откроется?- спросил сидящий в углу арестант.
    Егор, войдя в камеру, никого не заметил. Он вздрогнул, когда услышал голос неизвестного человека. Присмотрелся: в дальнем углу сидели два человека.
- Закурить есть?
- Я не курю.
- Плохо. За что же сюда угодил? Лошадь украл?
- Нет, жену избил, а она сказала, что хотел зарезать.
- Бывают такие жёны. Мужа загонит в острог, а сама пошла щелкать по чужим мужикам,- сказал второй арестант. - Много дали?
- Три года.
- За это время она облапошит не один десяток мужиков.
- А вы за что сюда попали?- спросил Егор.
- Уздечку стащили, а лошадь не успели.
- Значит, поймали.
- Выходит так. Завтра отправят в Обоянь. Вот ждали тебя.            
               
Пётр Иванович почувствовал себя осиротевшим: домой поедет один без сына. Лёг на телегу и зарыдал, как не плакал никогда. Он проклинал день пробной косовицы, когда всё началось.
    
«Нужно было про неудачную попытку промолчать, и всё было бы хорошо. Алексашка никому ничего бы не сказала, а только избегала встречи со мной. А я, дурак старый, поднял шум, обвинил молодуху, которая ни в чём не виновата. Теперь приходится пожинать плоды. А нож! Зачем вручил Егору и послал на преступление? Дурак - я!  Старуха оказалась умнее меня. Пай теперь всё равно отдавать, а Егора посадил в острог. Что теперь скажет старуха, когда приеду домой без сына?» - думал Пётр Иванович, а слёзы текли ручьем.
     После суда Алексашка не хотела задерживаться дома и встречаться с людьми, которые осуждали ее, что загнала мужа в острог. Она спешила уехать туда, где о ней никто ничего не будет знать.
    Пётр Иванович после суда не поехал домой, а остался ночевать, чтобы на следующий день проводить сына. Путъ в Обоянь проходил по тракту Короча-Курск мимо Бехтеевки. 3начит, есть возможность проводить Егора до Бехтеевки, а там домой.
   
Утром следующего дня троих осуждённых, в том числе и Егора, два верховых конвоира, вооружённых винтовками и саблями, повели пешим ходом в Обоянь. Это восемьдесят вёрст.               
   
«Не близкий путь идти пешком»,- подумал Пётр Иванович, и ему до слёз стало жалко сына. По разрешению конвойных, Петр Иванович посадил всех трёх осужденных на свою телегу. Это было выгодно конвоирам: осуждённые не потребуют отдыха на перекур и быстрее доедут до места назначения.
      Подъезжая к Призначенской церкви, Егор вспомнил, как торжественно проходило венчание. Священник благословил их на долгую, дружную, счастливую жизнь. Церковный хор так пел, что мороз по спине пробегал. Пели на провожание: больше Алексашка не будет участвовать в хоре.
      
«Зачем я послушал отца и пошёл на такое дело? Теперь моя жизнь опозорена, исковеркана. А виноват во всём отец, - думал Егор.
    Теперь он едет мимо той же церкви, по тои же дороге, и люди выбегают смотреть, но  уже с презрением.
- Острожников, острожников везут!- кричала детвора.         
               
Егору казалось, что детские голоса так же далеки, как  звон свадебных колокольчиков. Звон колокольчиков придавал бодрость, радость, а эти слова - ненависть и презрение.   
У Бехтеевской балки конвойные всегда останавливались на отдых. Это середина пути между Корочей и Обоянью. Но Пётр Иванович упросил конвойных проехать дальше, чтобы жители Бехтеевки не видели их. Однако люди выходили на шлях, по которому вели осуждённых. Егор и Пётр Иванович сидели спиной к народу, пряча лица, но их всё равно узнавали.
- Вон душегубы сидят!  Алексашкин муж!  Острожник проклятый! - шумел народ.
- Вот что ты натворил!- со злостью сказал отцу Егор.   
               
Пётр Иванович погнал лошадь рысью, чтобы не слышать людского осуждения. От Бехтеевки он не поехал домой, как думал, а решил отвезти сына до места, узнать, где он будет отбывать наказание.
               
Гл.   9.  К НОВОЙ ЖИЗНИ.

Когда все вопросы, по разводу, были решены, Алексашка пришла к брату Василию и попросила его отвезти на Прохоровку. Мог бы отвезти и Иван, но у него в это время болела рука, он не мог её посадить в поезд. Алексашка не представляла, что значит город. Она думала найти работу, где выделят какую-нибудь маленькую комнатушку. О роскошной жизни не думала.
  «Роскошно могут жить только господа, а крестьянские женщины созданы, чтобы трудиться в поте лица»,- думала Алексашка.

Выезжать из дома не спешили, так как поезд на Прохоровку   прибывал в двенадцатом часу дня, а езды туда не больше часа. На провожание пришли все родные, соседи. Все жалели, что она уезжает из родных мест, но в то же время не советовали оставаться дома. Мать и отец благословили дочь и внука, пожелали им счастья, всплакнули.
- Смотри за Миколкой. Это будет твоя опора, - сказал отец и поцеловал внука.
   Миколка схватил дедушку за бороду и улыбнулся.
- Ах ты, мошенник, на прощание хочешь дедушке вырвать бороду. Ну, ничего, расти скорее и приезжай в гости. Дедушка будет рад.

Василий дёрнул вожжой – и лошадь тронулась. Родители и все провожающие смотрели им вслед, махали руками,  пока повозка не скрылась за косогором. Алексашка мысленно видела деревню с побелёнными избами, с покрашенными   оконными наличниками и ставнями. Возле каждого   дома палисадники, где растут пионы, георгины, гвоздики и другие цветы. А как весело вечером! Грустно стало на душе. Одного не жалела, что ушла от мужа. Там всегда была мёртвая тишина в любое время года. Только весной и летом раздавался лягушечий концерт.
    - Прощай, деревня! Прощай, родной дом! - сказала она.            
               
Перекрестившись, Алексашка села так, чтобы больше не оглядываться, а смотреть только вперёд, в будущее.      
               
 … Алексашка и Василий зашли в вокзал, за ними священник Призначенского прихода.
- Ты куда, Василий, уезжаешь?
- Я сестру провожаю.
- А, Александра,- сказал священник, и посмотрел в угол, где на диване сидела Алексашка. - Ты куда уезжаешь?
- В Харьков.
-Да, архиерей возмутился, когда я рассказал про твою историю.
В епархии не было случая, чтобы отец решился убить своего сына-младенца. Так что теперь, Александра, ты свободна от мужа.

Открылась касса, и Василий предложил священнику подойти первому. За ним   подал деньги Василий. Он был прилично одетый: в шляпе, бабочка вместо галстука. Кассир посмотрел на него, взял деньги и выдал билет.
- Четвёртый вагон,- сказал Василий Алексашке.

Алексашка не только не ездила поездом, она даже не видела его. Вот из-за поворота появилось какое-то чудо. Оно гудит, шипит и везёт несколько домиков с окнами. Раздался оглушительный гудок, от которого вздрогнул не только Миколка, но и Алексашка. Поезд остановился. Открылись двери вагонов. Священник пошел к четвёртому вагону. Василий взял Алексашкин узелок и пошёл за священником.
- Проходите, святой отец,- сказал проводник.
- Пусть пройдёт молодуха с младенцем,- сказал священник.
- А ей не сюда, это вагон второго класса,- сказал проводник, не посмотрев на билет.               
- У нас четвертый вагон!- строго сказал Василий.
- Четвёртый? Тогда заходите,- пригласил проводник и удивлённо посмотрел сначала на Василия, потом  на Алексашку.
Алексашка вошла в вагон и удивилась: там есть лавочки, на которых можно не только сидеть, но и лежать. Она остановилась у первого купе, где  полки свободные. Села у окна, покормила Миколку и уложила его спать.    
               
Через окно ей показалось, что не она уезжает, а убегают от неё дома, леса, луга, поля, на которых  крестьяне убирали  рожъ: мужики косили, женщины следом вязали, а подростки подносили снопы, чтобы складывать их в копны. Теперь бы и она следом за Егором вязала, если бы ничего не случилось. Но она не жалела, что так получилось. Вспомнила, как ещё в детстве вместе со своими родителями выезжала в поле. Её брали не вязать, не подносить снопы, а сидеть возле люльки.      
               
В уборочную страду в поле выезжали все взрослые. Если у матери или снохи были грудные дети, их тоже брали с собой. На конце поднятых оглоблей укрепляли люльку. Обставляли снопами, чтобы защитить от солнца. Клали в люльку малыша, а девочке 10 лет поручали присматривать за ребенком: приносить его к матери прямо на покос для кормления или вызывать мать на место. Эта работа была нетрудная, но утомительная: невыносимая жара, мухи, овода не давали покоя. Правда, к ребёнку они не залетали, так как люлька была завешена пологом. Няньке доставалось. Но она, прислонившись к снопам, вместе с малюткой засыпала. Только мать, услышав плач дитя, бросала работу и прибегала успокоить ребёнка и разбудить няню. Такой случай был и с Алексашкой, когда в семь лет она впервые оказалась в поле.               

В пятнадцать лет отец подозвал её к себе и сказал: "Алексашка, хватит у колыбели сидеть и мух кормить, время за дело браться".  Он взял новенькие, легкие грабли и вручил их ей. Она была рада, что её уже считают взрослой, что не будет больше качать люльку и отгонять мух.
    
В первый день вязала медленно. Сноп получался то большой, то маленький, то слабо завяжет свяслом, и он рассыпался, когда отбрасывала от себя. В общем, первый день прошел в мучениях. К вечеру не знала, куда положить руки. Они были исцарапаны, натружены так, что грабли вываливались из рук. Потом привыкла.         
               
Теперь поля убегали в прошлое. Забудется запах ржи, овса, проса, гречихи. Бывало, проезжающий, проходящий обязательно остановится у гречишного поля, полюбуется летающими над ним пчелами, вдохнёт насыщенный ароматом воздух, словно мёду напьется. Вспомнила Алексашка и гречневую кашу, и блины, и вареники из гречневой муки, начинённые творогом, облитые маслом. Ей вдруг захотелось таких вареников.    
               
Она ещё не представляет, что её ждет впереди. Не знает, где будет жить и что будет делать. Всё, что она умела делать в деревне, в городе не потребуется.
- Дай тебе, Александра, Бог счастья на новом месте. Счастливого пути,- попрощался священник, когда в Белгороде выходил из вагона.
- Благодарю, батюшка, за добрые слова,- ответила Алексашка.

Поезд то выходил на простор, и было видно, как вдали пасутся стада коров, отары овец, как люди работают на жатве, то заходил в лесную чащу; и перед её глазами сверкали деревья да столбы с белыми чашечками наверху, а между столбами натянуты провода. Для какой цели эти провода, она не знала. Иногда промелькнёт змейкой река, через которую перекинут железный мост и по нему шёл поезд.  Ей было непонятно, как могли скреплять железные балки между собой. У себя дома она видела мосты деревянные; и балки скреплялись гвоздями и костылями. А в железо гвоздь не забьёшъ…

Сколько было остановок, Алексашка не считала. Люди выходили и заходили, но она не обращала на них никакого внимания. Ее никто не тревожил, никто в её купе не присаживался. Сидела одна и разговаривала сама с собой или с Миколкой, когда он просыпался и требовал еду. Почему никто не присаживался возле нее, она не знала. Может; потому, что была убрана по-деревенски, а в вагон заходили только городские; и они не хотели сидеть рядом с крестьянской женщиной, да ещё с грудным ребенком, от которого, конечно,  не пахло духами. Они презрительно посмотрят на неё и уходят дальше.

Наконец, люди в вагоне зашевелились. Были слышны голоса, что подъезжаем к Харькову. Алексашку никто не предупреждал, но по разговорам в соседнем купе поняла, что нужно готовиться.               

 Когда в Прохоровке садилась в поезд, то не обратила внимания, по чему бегут колёса. Думала, что они, как и телега, едут по колее. Но когда смотрела в окно, то с левой стороны поезда видела какие-то железные балки. По ним шли встречные поезда. А вот когда стали подъезжать к Харькову, таких балок на земле лежало много  слева и справа. По ним двигались дымящие чуда без домиков и с домиками. Одни домики были с окнами, другие без окон. Чуда без конца гудели, шипели. Встречались и небольшие домики с окнами. Между балками ми ходили мужчины с флажками.

Наконец, послышался гудок, и их поезд остановился. Алексашка радовалась и боялась: она не знала, куда идти, когда выйдет из вагона. В Харьков поезд прибыл к вечеру, но до захода солнца. Прибывших пассажиров встречали родные. От многолюдья Алексашка растерялась. Вместе с толпой она оказалась в  зале вокзала, где народу было ещё больше. Стоял сплошной гул. Публика  самая разнообразная: с котомками за плечами с узелками в руках. без вещей... Мужчины, женщины, дети
 
«Зачем все эти люди приехали?  Неужели и у них какое горе?», - подумала Алексашка.
Кто-то сидел на массивных дубовых диванах, кто-то  лежал на паркетном полу, кто-то стоял и высматривал, куда бы присесть. 
-  Алексашка! – вдруг раздался знакомый голос.
– Смотрю и не могу поверить: ты ли это?.

Алексашка повернула голову и увидела улыбающееся лицо. Это был её двоюродный брат Савелий, живущий в Харькове и работающий на заводе большим начальником.
      
-  Я сейчас провожу тестя и приду, - сказал Савелий. – Ты меня дождись обязательно
-  Хорошо, - ответила Алексашка, и ей почему-то стало так легко, как давно она уже не ощущала подобного душевного состояния…