Освальд

Из цикла «ВСЁ НА ПРОДАЖУ»


Было ли слышно в его имени эхо выстрелов, прозвучавших однажды в Далласе, я не знаю. Хотя он и родился вскоре после них. Я даже не знаю, как позже его имя будет записано в паспорте. Освальд или Освальдо? Последний вариант ближе к его исторической родине, а первый ближе к сердцу моей памяти.

Если бы я вообще был уверен на сто процентов в стойкости этой самой памяти, то   рассказал бы вам, как в июле семьдесят пятого, валяясь на горячем песке заводского пляжа, наблюдал, как два моих приятеля напрягают русскую грамматику и той же этнической принадлежности стихосложение. Они склоняют и рифмуют имя смуглого, стройного, в ту пору ещё излишне тонкокостного паренька, занесенного к нам  аж из самой Москвы. За «Освальдо – дуральдо» следует «освальдос – дуральдос», за «освальдуй» идёт «освальдини», за «об асфальдо» – «освалид» и т. д. Освальд слушает внимательно и совсем не обижается.

Его отец, командированный строитель, дитя испанского лихолетья, ещё до войны нашёл приют у строгого неравнодушного дядьки  во френче, с  оспинками на лице, с постоянно дымящейся трубкой.  Этот дядька был хитрый, изворотливый и непонятный. Отец Освальда никогда его не видел, но любил с простодушием сироты.

На новой родине он дослужился до начальника участка. Разменяв пятый десяток, овдовел. А приехавши к нам, устанавливать в порту какой-то замысловатый котел, воспылал страстью к нормировщице одного из монтажных подразделений, кормящихся под эгидой их строительного треста. Трест носил по тогдашней моде десятисложное название, из которого я помню только что-то типа «спецтехстрой».

Четверть века назад отец Освальда и нормировщица были знакомы, они дружили, мальчик из Мадрида и она – уроженка  знойной Андалузии, но потом потеряли друг друга на одной из детдомовских пересылок. Как это случилось, знает один заботливый педагог, который, как бы это по литературнее выразится, «приучил ее к минету». Если при встрече с подобным  «учителем» у вас возникнет стойкое желание набить ему морду – не откажите себе в удовольствии.

Представьте себе, но трогательный роман тёти Туси и дяди Марио вскоре прервался ещё лет на двадцать. Кажется, мужик вступил в партию, не находите,  это странная причина для расставания?

Но пока (в семьдесят пятом) дядя Марио и тётя Туся подолгу уединялись в её однокомнатной квартире для нужд безотлагательного и секретного разговора. По паспортам они были Марио Хоакинович и Артемида Андреевна (ну, не помнила она родителей, и имени своего не помнила, а сердобольным нянькам греческое имя показалось вполне подходящим для глазастой смуглянки, а отчество у нас всем полагается,  не прочерк же в казенной графе ставить, поэтому стала Андреевна). 

Когда они уединялись, Освальд изучал с нами окрестности, ходил купаться и знакомился с местной шпаной. Уточнив накануне у отца значение слова «****ь», он вступил в неравный поединок с жестоким балбесом по прозванию «Барыба». Помню, тогда едва заслышав «Барыба идёт, атас», нам, младшим школьникам, полагалось прятаться по кустам. Освальд не только не последовал нашему участливому совету, но  и уже с расквашенным носом, отчаянно освобождая от пыли глаза, катаясь по земле, ухитрился тяпнуть обидчика за ногу.

Видимо прокушенное сухожилие лечили плохо. Поэтому-то мне и сейчас ещё иногда  попадается на улицах родного города бомжеватого вида обрюзгший пьяница с тупым и  угрожающим выражением лица, приволакивающий при ходьбе левую ногу. Встречая его, я всегда опускаю глаза, стесняясь своих детских воспоминаний, а в голове раздается сиплый голос моего картавого друга Дрюни:  «Барыба идёт».

На другой день после происшествия, Освальд появился во дворе с припухшей губой, немного щербатый и в каких-то, умопомрачительной конструкции, солнцезащитных очках. Понятия «фирменная вещь» я ещё не ведал  и восторг от знакомства с этими очками был склонен приписывать своему интересу к тому, что скрывается за их тёмными стёклами. Фантазия рисовала синяки немыслимых размеров. Реальность проигрывала, когда Освальд раз за разом снимал очки в ответ на «дай,  пожалуйста, посмотреть» –  синяки были едва различимы на загорелом лице. Старшие предлагали ему за очки немыслимую цену денег – три рубля или поменяться, «на что захочешь», но Освальд был непреклонен. Знал ли он, сколько они стоят на чёрном рынке, я не знаю, может быть, и знал, все-таки москвич.

А потом мы снова пошли купаться.

За «Освальдо – дуральдо» следовало «освальдос – дуральдос», за «освальдуй» шло «освальдини», за «об асфальдо» – «освалид» и т. д. Освальд слушал внимательно и совсем не обижался. Неожиданно, из зарослей густо подпиравщих ограду порта и заводского пляжа появился «Барыба», и  начал приставать к Освальду.

Но ведь это случилось вчера! Стоп! Я, кажется, запутался? Наверное, потому, что купались мы в то лето довольно часто, каждый день.