Дети войны. Из огня да в полымя

     Возвращение в Краснодар. Из огня да в полымя

      Решение возвращаться  из сгоревшего посёлка  немедленно в Краснодар было принято родителями без колебаний. Проблема была с транспортом, как нам туда добраться. Совершенно не помню, как её удалось решить родителям, но всё-таки каким-то образом нам удалось добраться до родного угла. К глубокому нашему огорчению нас и там ждало несчастье: кто-то ограбил нас, забрав всю утварь, обувку и одежонку, оставив нам только голые стены и крупные неподъёмные вещи–два сундука, две железные кровати, кушетку, полуразбитую табуретку на трёх ножках и ящик от патронов, который мы использовали потом вместо табуретки.

      Надежда, теплившаяся в пути к дому, что наши мучения и тяготы хоть немного уменьшатся, рухнули в одночасье. Надо было что-то делать, как-то доставать хоть какое-то пропитание, и всё это в разрушенном, только–что освобождённом городе, где ещё не успели наладить хоть как-то жизнь населения.

      Сейчас перевёртыши всех мастей и оттенков, сбросившие с себя маски преданности идеалам социализма,  пытаются охаивать абсолютно всё, что было при советской власти. Но только благодаря прочности созданной новой общественной системы и стойкости морального духа народа удавалось делать то, что на первый взгляд казалось невозможным.

      В кратчайшие сроки была восстановлена работа государственных учреждений, транспорта, фабрик и заводов, организована социальная помощь пострадавшему населению деньгами, продуктами, вещами. Люди не оказались брошенными на произвол судьбы и не чувствовали себя никому ненужными.  Всё это помогло и нашей семье выжить и начать более–менее нормальную жизнь, насколько это было возможно в создавшемся положении.

  Отец побывал в краевом управлении (возможно, тресте) сельского хозяйства, уже приступившем к работе, отчитался о состоянии дел в совхозе, наличии имущества и сельхозинвентаря, которые ему удалось сохранить, получил там указания по восстановлению и налаживанию работы, денежный аванс и вынужден был нас покинуть и вернуться к месту работы в свой рисосовхоз.

      Мама после нескольких дней пребывания в депрессии, граничащим с психическим срывом, взяла себя в руки и начала ходить во всевозможные учреждения и органы власти, добиваясь материальной помощи и устройства на работу. Иногда ей удавалось принести что-нибудь съестное или какую-нибудь одежду, возможно, из начавшей поступать помощи по лендлизу от союзников. Пока были деньги, полученные отцом в качестве аванса и оставленные нам на пропитание, кое-что можно было купить на рынке, хотя мама шла на него с болезненной неохотой, так как приходилось проходить мимо места, где она с дочкой чуть было не попала в душегубку, и у неё снова страдала нервная система.

      А те негодяи, участвовавшие в таком зверском уничтожении ни в чём неповинных людей, вскоре получили по заслугам: часть из них приговорили к отбыванию наказания в лагерях, некоторых–к расстрелу, а пятерых полицаев–душегубов, самых отъявленных мерзавцев–к смертной казни через повешение. Их публично, при стечении большого количества людей повесили в центре города на пустовавшем тогда квартале, предназначавшемся перед войной для разбивки городского парка, если не ошибаюсь,–между улицами Октябрьской и Шаумяна, Свердлова и Ленина.

      Все люди, натерпевшиеся от немцев и их холуёв–полицаев, чувствовали себя хоть частично отомщёнными и не проявили ни капли жалости к этим убийцам, тем более, что никто из них не смог принять смерть не то чтобы достойно, а хотя бы не теряя человеческого облика. Вид у всех был как у побитых паршивых собак, кто-то плакал, просил пощады, забыв, сколько людей сам лишил жизни, а один–старший из них обмочился от страха.

       До разбивки парка на этом месте руки у городских властей долго не доходили, то ли были первоочередные более важные дела по восстановлению разрушенного фашистами хозяйства, то ли считали, что ещё не очистилось для парка осквернённое трупами поганцев место. Только спустя почти 10 лет, в 1952 году мне довелось участвовать вместе с одноклассниками в посадке деревьев на месте свершения справедливого возмездия предателям, и никакого напоминания о том времени это место не вызвало.

       А тогда, в 1943 году может быть и лучше оказалось, что мне не довелось видеть то зрелище не для детских глаз, хватало негативного воздействия на неокрепшую нервную систему и без этого. В 1943 году отец ещё несколько месяцев продолжал работать в рисосовхозе, налаживая разорённое и разрушенное во время оккупации хозяйство, организуя хотя бы частичное восстановление к зиме сгоревших домов, проведение посевной риса на чековых полях и многое другое. Так что увидеться нам в течение всего лета не удалось, было не до того.

      Ко времени нашего возвращения в Краснодар, в марте 1943 года, война далеко откатилась от города, не было слышно артиллерийской канонады, но иногда немецкие самолёты прорывались к городу и сбрасывали бомбы. Под один из таких налётов, причём достаточно массированный, попали мы с сестрой, когда она взяла меня с собой в город. Но бомбили какие-то заводы на окраине, а мы были в центре, в кинотеатре, смотрели документальный фильм о нашей победе под Сталинградом, поэтому непосредственной опасности не подвергались.

      Правда, была объявлена воздушная тревога, киносеанс прервали и всем предложили без паники покинуть зрительный зал. Надо отдать должное нашим людям, все выходили спокойно, не толкаясь и не отпихивая других. Мы никакого страха не испытывали и выйдя из кинотеатра не пошли в бомбоубежище, а пережидали воздушную тревогу в соседней подворотне.

      Но мама за нас в это время сильно переживала. Вскоре после этого случая маме удалось получить место преподавателя в школе при детском доме для осиротевших детей, кажется, в станице Корсунской или Каневской. Там же нам при школе выделили комнату, где мы жили вчетвером, а меня даже устроили на питание с остальными детьми. Питание было скудным даже по тем временам: в супце плавали 3–4 фасолинки, на второе–1–2 ложки каши из кукурузной крупы или кусочек варёной свёклы. Но и это было для нас удачей.

      Не помню, удалось ли маме добиться постановки на питание старших детей, но даже если и удалось, то от голода подростковые организмы это, вероятно, не спасало, иначе вряд ли бы они добывали себе пропитание поисками мёрзлой картошки, свёклы и моркови на прошлогодних полях, с которых ещё не везде сошёл снег. Во всяком случае, так удалось пережить самые трудные месяцы весны и лета 1943 года.