Кусок хлеба

Мне и теперь доставляет удовольствие кусок ржаного, заквашенного хлеба. Я жую, и в уголках глаз гнездится непрошенная слеза: вспоминаю детство, годы военные и послевоенные.

Жили мы на Шордыни, заречной, заозёрной деревушке в десяток домов, пристроившихся к беломошному сосновому бору, грибному, ягодному по осени, а теперь пустынному. Вольный ветер, запоздавшей весны,  играл ветками сосен, шумел в игольчатых листьях,  тем особенным шумом, который бывает при освобождении соснового леса от стужи зимы. Прижмёшься к молодой сосенке, закроешь глаза, и поплывёт голова кругом, того и гляди, что улетит вслед вешним ветрам.

Мы собирали белый мох, ягель, любимую еду диких оленей. Изредка попадался рубиновый глазок прошлогодней брусники. Ягель сушили на русской печке, на горячих кирпичах, на куске холстины, подсохший мох начинал произвольно крошиться. Ладошками перетирали ягель в муку, белую. Мама замешивала тесто из этой муки, но теста не получалось, настолько сдобный продукт выходил. Помогала чугунная сковорода, её высокие края и дно фиксировали сдобу, которую запекали в русской печке. Есть надо было ложками со сковороды,  кусок "хлеба" из мха в руках рассыпался.
 
Жевание "хлебной" массы сушило рот, слюна пропадала, появлялся страх: как проглотить, без глотка воды, еда в желудок, дороги не знала. Но главная беда  начиналось потом: часовое нахождение в понурой позе горного орла, результата не давало. Не помню, как уж мы освобождались...

Я ем кусок ржаного хлеба,  посыпая солью, украдкой смахиваю набегающие слёзы: чувствительный стал, старость одолела.