Сладкая парочка. Рассказ

Сладкая парочка.
Плавленный сырок и губная помада.
Рассказ.


     Он был уже вполне зрелым мужчиной. Теперь у него горького опыта было побольше, кредитов доверия от неуступчивой жизни поменьше, запросы его были гораздо скромнее, и он был значительно спокойнее, чем каких-нибудь 10-15 лет назад. «Что будет, - то и ладно. А что не ладно, так упремся и наладим», - думал он так обычно про себя. И так себе и делал.
     По мере своих сил и возможностей.
     В свободное от основной работы время.
     Пьяницей большим он не был.
     Большим пьяницей был его покойный отец, которого он, тем не менее, очень любил и сильно уважал.
     Любил за широкую добрую душу и уважал за правильные, по большому счету ориентиры в жизни: помочь соседям, честно отпахать на работе, а потом еще в своем крестьянском хозяйстве.
     Нести все в семью. А на остальное – напиться. Набраться до краев, но в любом состоянии не потерять человеческого облика.
     Да, в пьяном виде его отца видели. И часто. Но сколько бы он ни выпил – зверем не становился никогда: ни волком, ни павлином, ни обезьяной, ни тем более свиньей. Он был в меру веселый и безмерно добрый. Такой себе пьяненький мужичок, Любящий теплую компанию и любящий в этой теплой компании хорошо выпить, сытно закусить и душевно попеть народные песни как русские, так и украинские.
     В компании, в песнях и водке его душа расцветала и отмякала.
     Там он себя находил, и там же он себя терял.
     Никому не в обиду и не в западло.
     Детей он любил и не обижал.
     Ни своих, ни чужих.
     Никого он не обижал и никому ни в чем не отказывал.
     Единственная, кому он не сильно нравился, а точнее сказать,сильно не нравился в последние его годы жизни была его собственная жена.
     Она была тоже правильным человеком. Только правильность ее была чисто женская и, соответственно – прямо противоположная «правильности» своего мужа.
     Он находил себя в работе, веселье и водке, она – в работе, работе и работе.
     Он был мягким алкоголиком, она – твердым трудоголиком.
     Оба такими были по убеждению и по совести.
     И совесть у обоих была чиста.
     Но у каждого по-своему.
     Она отдавала себя детям, хозяйству и работе. Целиком. На отдых и развлечения ее почти не оставалось. Даже отдыхая, она умудрялась что-то делать, вязать, штопать, шить, чинить, резать яблоки на сухофрукты, очищать орехи от скорлупы, готовить саженцы цветов к зиме. И еще тысячу разных мелких, но важных дел.
     Отец тоже был всегда занят.
     Но больше всего собой и меньше всего дома по хозяйству.
     Но и он никогда не сидел сложа руки. Сам из крестьянской семьи. Крестьянский труд он знал и не чурался его ни в каком виде.
     Тяжелую физическую работу он ломал легко и просто. Недаром проработал на разгрузке вагонов грузчиком целых восемь лет. Эта работа нарастила ему мышечную массу, но там он и начал пить. Сначала после работы да с устатку, потом на выходные и под борщ, и вареники, а потом каждый божий день, почти не просыхая.
     Перед работой, на работе и после.
     В праздничные и выходные дни – по двойному тарифу.
     Сам он был русским. Из приволжских казаков. В армии служил в Молдавии, на границе с Румынией.
     Пограничником. Целых четыре года.
     Там познакомился с будущей своей женой, урожденной украинкой, которая в то время работала в молдавских Унгенах на железнодорожном телеграфе.
     После армии приехал к жене на Украину, куда она вернулась к своим родителям, чтобы родить своего первенца – Бориса.
     Борю отец любил сильно. И Боря отца тоже. Все время. Всю свою жизнь. И всю жизнь отца.
     Но понимать по-настоящему отца Борис стал только тогда, когда того уже не стало. Отец все это прекрасно предчувствовал. Недаром его любимой поговоркой по жизни была: «Доживешь до моих рокив – узнаешь».
     Сейчас Боря стал доживать до тех лет отца, когда тот был в полном расцвете своих сил и возможностей, и только сейчас перед ним стали приоткрываться один за другим мотивы папиных поступков и действий.
     Все чаще Борис стал замечать, что все больше становится похож на отца.
     Не во всем, конечно. Пьяницей Боря не стал. Назло всем предпосылкам и пророчествам. Так тоже бывает в семьях, где пьют. Насмотрятся дети на всякие скандалы и на вечное пьянство, переболеют этим и у них вырабатывается иммунитет.
     Не у всех. У его брата вот такой иммунитет не выработался, и тот пошел дорогой отца. У него – выработался. С одной стороны, потому, что он, кроме отца,  и мать свою любил не меньше, а, с другой стороны, и сам он для себя решил, что с пьяной стороны на жизнь достаточно насмотрелся – отец. Хватит выше крыши на несколько поколений. Теперь ему хотелось посмотреть на жизнь с трезвой стороны.
     Стопроцентным трезвенником Боря, конечно, не был, но меру свою знал всегда прекрасно, и никогда контроль над собой не терял.
     Нет, не в отношении алкоголя был он похож на своего отца. Тут надо шире брать. Гораздо. Отец Борису был близок по духу.
     По мужскому духу.
     Есть мужчины-самцы, есть мужчины-отцы, а есть мужчины-явления.
     Вот отец у Бори был явлением.
     Нет, от был нормальным мужиком во всех отношениях. И в отношении погулять, и в отношении детей пожалеть.
     Но в это все он не умещался. Его было больше. Намного. В нем был потенциал, который в обычной его жизни он реализовать не мог.
     Сил у него было много, но куда их применить, он не знал.
     Часть энергии его уходила в работу, и работу он ломал без страха и упрека. Часть энергии уходила в его веселый открытый нрав и безвозмездную помощь соседям и людям вообще не близким.
     Частично он забывался в водке и пьянстве.
     Но все равно и после всего этого его еще оставалось много.
     Жизнь отца текла при советской власти, и он был членом парии.
     Вступил, что называется.. Нормальные люди, как говорится, во что-то лучшее вступали: кто в жилищный кооператив, кто в ДОСААФ, а этот, как всегда, вляпался. Это так жена его считала. И где-то была по-своему права.
     Она во многом была права. Но по-своему. По-женски.
     Так вот. Отец успевал работать, пить, ходить на партсобрания и под видом партсобраний ходить налево.
     Когда Боря был маленький, он часто отца спрашивал:
     - Куда ты, пап, собираешься?
     - На кудыкины горы.
     - Или – В Галактию...
     А собирался он, как Борис потом взрослым допер – на гулево.
     Ну, Бог ему судья.
     А Боре он был отец. Как ни крути.
     В трезвое и свободное время отец любил читать книги.
     Пересказывать он их никогда не пересказывал, но для себя читал много.
     Любил еще отец меткие словечки и крылатые выражения.
     Бывало, придет он с работы, сядет за стол поесть и Боре, который возле стола крутится, очередной перл выгружает: «Сколько ни воруй – своего не вернешь». Или- «Старайся, Боря, чтоб все было как у Нади»...
     Или, когда сын падал и что-то себе разбивал, он, бывало, подходил и говорил: «Ерунда, мальчик, до свадьбы заживет».
     Сначала Борис удивлялся: заживать-то заживало, но свадьбы никакой на горизонте не показывалось. Только потом он начал просекать, что так отец юморит и шутит.
     Отец был большим шутником. Но ни в коем случае не злым. Никогда он не имел привычки над кем-то зло шутить.
     Деликатности был необыкновенной. И руку никогда не поднимал ни на детей, ни на жену.
    Хотя та иногда и мертвого могла вывести из равновесия.
    Особенно, когда этот мертвый был мертвецки пьяный отец.
    Но и тогда не бушевал.
     Сядет только на табурет и спросит пьяно: «Ты меня кормить будешь?»
     И тогда мать начинает свою долгую политинформацию на тему: «Где ты, сволочь пьяная, была?!»
     Только скажет: «С чего ничинается Родина?» и все. Это был вопрос, который нес в себе все ответы.
     Дальше он замолкал настолько, насколько хватало маминого запала и красноречия. 
     За это время жена его кормила в прямом и переносном смысле.
     Потом он вставал и шел спать.
     Если буря намечалась сильнее обычной, он из-за стола вставал раньше: «Я сыт». И выглядел настолько обиженным, что Боре становилось его очень жалко. Хотя объективно, как потом Борис стал понимать, жалеть было бы надо мать. Но она в такие моменты была очень злая и сварливая, и Бориной жалости на всех никак не хватало.
     Когда Борис вырос, он тоже стал «разным», он тоже стал явлением однозначно неоднозначным.
    Явлением природы и явлением людям.
     Сложным и не всегда понятным. С отдельными слабостями и сильным желанием их искоренять.

Плавленый сырок.

     Сам себя он называл теперь по-разному.
     В разное время, в разных ситуациях и в разных историях.
     Но здесь мы остановились на «Плавленом сырке».
     - Почему?
     - А не знаю.
     Может, потому, что «плавленый сырок» - это одно из ярких воспоминаний из его прошлой жизни.
     Может, это вообще какая-то ностальгия по тем старым добрым советским временам, когда мы все были молодые и красивые, полные светлых надежд и радужных мыслей...
     ... Ему было тогда уже под тридцать, и он по вечерам выходил во двор поиграть футбол с местной ребятней.
     Гонял и для себя, но больше для сына, которого во дворе не сильно брали в компанию. Сыну тогда было 7 лет, и они только что переехали в новую квартиру. Место было новое, незнакомое, и первое время по вечерам Борис выходил со своим Ванюшкой, которого назвал так в честь деда. На улицу выходил, чтобы присмотреть за ребенком, чтобы того не обидели лишний раз и просто, чтобы своим присутствием пацанве дать понять, что этот мальчик не бесхозный и не беззащитный.
     Ванюшка обычно серьезно в футбольные баталии не влезал: мал еще был для этого.
     А вот Борис рубился по-серьезному. Команды были большие, по 7-8 человек с каждой стороны, и ребята там были не слабые. Подростки, но лбы такие, что надо голову задирать, чтобы в глаза некоторым из них посмотреть.
     Иным было уже по 16-17 лет.
     Возраст такой, когда еще ум не проснулся, а сил уже немерено.
     Боря никому из них поддаваться не хотел, и поэтому сильно старался.
     А когда он сильно старался, то сильно потел. Играл он обычно против полу-профессионала Лехи, а тот играл еще где-то в городской взрослой команде и был футбольным Пеле местного значения.
     Боря выпрыгивал из штанов, силясь этому Лехе не уступать.
     Получалось, честно признаться, не всегда хорошо, но он не сдавался и носился по полю, как бешеный лось.
     Леху-Пеле это забавляло.
    Иногда он отрывался от преследователей, подбегал к чужим воротам и ложился там с мячом на травку, издевательски подложив руку под голову и делая вид, что ему страшно скучно.
     Борис в этот момент мчался через всю площадку из нападения в защиту и успевал через раз.
     Леху это смешило, и он называл Борину команду плавлеными сырками.
     Оскорбление вроде не прямое, но страшно обидное.
     Борис прекрасно понимал, кого Леха имел в виду.
     Но отвечать на оскорбление надо было игрой. Не будешь же драться с пацаном. Тем более, что пацан, по большому счету, где-то и прав.
     И Боря отвечал. А так как он всегда старался, а Леха не всегда сильно упирался, то Борина команда в половине случаев выигрывала. Маленького Ванюшку это сильно воодушевляло, потому что от этого поднимался как папин авторитет, так и его собственный...
     Борис вынырнул из приятных воспоминаний.
     С тех пор он  еще немного прибавил в весе, Ванюша уже ходил в школу, и во двор вместе играть в футбол они выбирались редко.
     Да Леха-Пеле из городской взрослой команды куда-то пропал.
     Наверное,  в Ирландию на заработки уехал.
     Напряжение соперничества спало, но вспоминать о прошлом было приятно.
     Поэтому Борис иногда уже сам называл себя в шутку плавленым сырком.
     Потому что сейчас это было уже  не обидно, но со многих сторон вполне объективно.
     Теперь он уже был другим плавленым сырком. Повзрослевшим, заматеревшим, но сохранившим мягкую добрую сердцевину.
     Теперь это был сырок в новой расфасовке. Так же потеющий на жаре и липкий от чужих прикосновений, но тающий от доброты и женской ласки.
     Довольно устойчивый при комнатной температуре, но легко теряющий формы лица и самоконтроля при общении с другими субчиками, субпродуктами и суб-прохвостами.
     В минусе твердый, как орех, а в плюсе – вообще полный атас. Ну вот таким примерно и был он, наш обычный, но не простой, не сильно видный, но, конечно, главный герой.

Губная помада

     А теперь немного о ней.
     Она была явно помоложе его и явно посимпатичнее. Работала в супермаркете на кассе. Работа публичная. Ты на виду и другие к тебе, как на конвейерной ленте подкатывают.
     Она работе соответствовала: косметика, маникюр, макияж, глазки и губная помада.
     Все было на своих местах и блестело уверенным призывном блеском.
     Особенно ей удавались смелые эксперименты с губной помадой.
     Знала она в этом толк.
     Влажная, блестящая, светлая, темная. Всякая. Под погоду и под настроение. Под блузочку и под маникюр. Под улыбку и под кавалера.
     Мелочь, а приятно. Пустячок, а картину красит.
     Штришок, а лицо подается уже по высшему разряду.
     Полграмма краски – а эффект с ног сбивающий.
     Губная помада была у нее мощным химическим средством, и мужики от этого средства обуревали по-настоящему. И надолго.
     А еще волосики. Блондинистые, колечками, густые и красивые.
     А еще глазки – быстрые и скорострельные.
     Улыбка – рот до ушей, уши – в сережках.
     Рот влажный и белозубый. Зубки все свои, и, как один, без изъяна.
     Характер имела она быстрый и взрывной. Большей частью веселый, но с внезапными периодами грусти и задумчивости.
     Без эмоциональной легкой бури в постоянно каждодневном режиме жизнь ей казалась невозможно скучной; и она под такой жизнью никакой из своих красивых ручек не подписывалась.
     Повышенная эмоциональность часто уводила ее в состояние сильных переживаний.
     Тогда она впадала в глубокую, но недолгую задумчивость.
     Ее душа начинала сильно трепетать и погружаться в романтические грезы.
     Не все ее знакомые ее понимали так, как ей бы этого хотелось. А ей хотелось: чтобы сразу и до конца, каждый день по-новому, и всю жизнь – возбуждающе, ослепительно красиво!
     Ее частым новым ухажерам хотелось всем, как один, кобелям, своего, как пить дать, кобелиного.
     Оне не всегда была против, но всегда желала побольше «романтизьма»: цветов, шоколада, вздохов, охов и «тонкого обхожденья».
     Но «романтизьм» канул в лету еще в начале прошлого века, и ухажеры справедливо по-своему полагали, что,  «кто прошлое помянет, тому глаз вон».
     Кавалеры густо валили в открытые двери и часто не скрывали своего удивления, когда их откровенная пошлость не находила здесь своей естественной взаимности.
     Да. Романтизм сейчас в дефиците вообще, и в маленьком городке в частности.
     Она этого ни понимать, ни принимать не хотела.
     Но иногда приходилось.
     Иногда в охотку, иногда сама себе не рада, иногда буквально наступая на горло своему собственному романсу.
     Качества жизни не получалось, поэтому приходилось догонять количеством и добирать на работе.
     Клиенты на нее клевали и западали густо и часто.
     Что было, то было...
     Ей это иногда обрыдало и она на какое-то время пряталась от людей у себя в бытовке. Перекурить, перетереть, плюнуть, растереть и успокоиться.
     Перекуривала, закусывала губу, выводила тоску и наводила красоту.
     Делала глубокий вздох, усаживала на привычное место привычную долгоиграющую улыбку и возвращалась в торговый зал. К людям.
     К людям, которых было всегда много, но которые все вели себя, как один. К людям, которые всегда хотели своего, но почему-то брать хотели именно у нее.
     Итак, она работала на кассе в супермаркете и звали ее Джульеттой. По поводу своего имени она имела небольшой комплекс.
     Комплекс, приобретенный и вызванный двумя причинами.
     Первая – внешняя. Вторая – внутренняя.
     Внешность у Джульетты была, как у настоящей дочери юга: смазливая, привлекательная и слегка порочная.
     Глаза ее светились матовым светом мягкой эротики, но у мужиков сразу возникало сильное желание на эротике не останавливаться.
     И так как ее звали  Джульетта, то, как говорится, идти дальше сам Бог велел.
     Мужики, как мухи на мед, слетались со всей округи к ее торговой точке. Она мучилась совестью и каялась в грехах.
     Одной частью своего маминого воспитания она понимала, что надо бы быть поскромнее. Но другая часть ее организма, которая была поближе к природе, требовала своего. А как говорится, если желание борется с воспитанием, то побеждает всегда желание, потому что оно сильнее.
     Закон перехода количества в качество почему-то срабатывал не всегда.
     Опыта у нее становилось – больше. Но лучшее ей от этого не было.
     Свои несбыточные мечты и несостоявшиеся надежды она с детства приучилась доверять своему дневнику.
     Девочка она была неглупая, и головка у нее работала как надо.
     Все у нее было как надо, и не ее вина, что ее тело тоже работало как надо.
     Вела она себя, как святая Магдалина: грешила и каялась. Грешила и терзалась. Грешила и после себя истязала и прямом смысле, и в переносном.
     В своих записях она сочиняла и придумывала стихи и разные романтические сказочные истории.
     В ее историях богатые, красивые мужчины приезжали за ней на шикарных иномарках и увозили в заграничные страны к теплым морям и шикарным ресторанам. Они бросали к ее ногам все свои богатства. Они совершали ради нее безумства, стрелялись и вешались.
     А она была гордая и неприступная и лишь одаривала своим мимолетным вниманием самого нахального и самого обаятельного.
     Иногда ей казалось, что за этого самого нахального она и выйдет замуж и будет ему верной женой.
     Но на другой день ей казалось, что мужа ей лучше бы иметь по старее и поспокойнее.
     Тогда бы ей и свободы больше бы было и возможностей. С богатым и старым мужем перед ней бы открывались самые радужные перспективы: разные страны, города, гостиницы, поклонники, кавалеры, любовники. Всякие разные, и, главное, без никаких долговременных обязательств и ограничений.
     В мечтах и на бумаге все было прекрасно.
     Но наступал новый день, Джульетте приходилось опять идти на работу, и на работе воз ее кассы опять начинала выстраиваться очередь длиною в целый день с короткими перерывами на обед и приведение себя в порядок.
     В очереди изо дня в день стояли одни и те же помятые и невидные мужики, которые на нее только сально смотрели и недвусмысленно предлагали себя и свое общество.
     Общество было явно не высшего класса, и Джульетта откровенно скучала.
     А надо сказать, что супермаркет, в котором проходила большая часть ее сознательной жизни, находился возле городского рынка. Соответственно, публика в магазине была специфическая. В основном, мелкая и хлипкая.
     Или пьянь, или дрянь.
     Или песок уже сыплется, или пробы негде ставить.
     Не удивительно, что ей часто приходилось разочаровываться, ошибаться, огорчаться и обжигаться.
     Тогда она переживала. Сильно. Но ненадолго. Из очередного, не по-таковски завершавшегося романа она выплывала уставшая, с кругами под глазами и синяками на душе, но с твердой уверенностью, что вот в следующий раз ей обязательно повезет по-настоящему... И принц будет не поддельный, и любовь у них будет остросюжетная. И продлится их роман целую вечность.
     Будет у них целая куча детей, много-много добра, и умрут они вместе в один день, но только в следующем 22 веке, что в самом – самом его конце. И только после того, как переженят всех своих многочисленных правнуков и победно пропутешествуют по всему белому свету вдоль и поперек. Как по морю, так и по суше.
     Так будет очень скоро.
     Она это знала, потому что по-другому просто думать не хотела.
     А пока...
     А пока она сидела на кассе, подкрасив губки и подведя глазки, и пропускала через себя бурлящую базарную жизнь в том виде, в каком эта жизнь подходила к ее кассовому аппарату.
     В женском виде жизнь ее интересовала постольку-поскольку, а вот с мужской половиной у нашей кассирши были свои особые счеты, списки и варианты.
     Завязывались мимолетные разговоры, налаживались своеобразные микро отношения, микро романы  в оригинальном исполнении, магазинные сериалы и супермаркетные мыльные оперы.
     Городок их был небольшой, и покупатели, в основном, были местные.
     Все почти все обо всех знали.
     Особо пошалить не получалось. Тем более ей, в положении на кассе, а ему/покупателю, в положении на ногах.
     Когда одному в спину дышит нетерпеливая очередь, а другой эту всю очередь надо пропустить через себя.
     Почти в буквальном смысле.
     Но...
     Чего не сделаешь, если душа горит, а сердце просит.
     Чего не отчебучишь, если жизнь скучна и монотонна, а развлечений кот на помойке нарыл. В магазине они и познакомились. Там, не отходя от кассы, и завязался их роман.
    Ему она понравилась, потому что она всем нравилась, а его она выделила, потому что она всех мало-мальски дееспособных мужиков выделяла.
     Просто так. На всякий случай.
     Просто потому, что инстинкт женский у нее никогда не останавливался.
     Ни днем, ни ночью.
     Ни на работе, ни на улице.
     Ну, так вот.
     Как-то раз это все и началось.
     Она по привычке что-то там флиртанула.
     Он от неожиданности что-то там брякнул.
     Она-то всякого в очереди за годы навидалась.
     Да и он уже бесплатного зефира в шоколаде от жизни напробовался и не сильно верил, что сейчас на него с неба счастье падать станет...
     Но...
     Что-то произошло и случилось.
     Произошло то, что физики называют слиянием энергий.
     Химики – химической реакцией горения, а психотерапевты и сексопатологи – активизацией половых гормонов.
    Заклубилось любовное увлечение. Вспыхнула искра. Запахло любовных угаром.
    Он ей дал свой телефон.
    Она в ответ загадочно улыбнулась.
     Ему казалось, что он уже знает ответ...
     Но ответ задержался.
     Когда он стал уже отчаиваться, она, наконец, позвонила...
     Был поздний вечер.
     Настроение у него было никакое.
     Жизнь продолжалась, но в никуда.
     Все было тихо, мирно, но скучно и примитивно. Без больших взлетов и сильных потрясений. Хотелось радуги во все небо и впечатлений на всю жизнь.
     Со своей бывшей подругой он расстался полгода назад. Встречались они долго, и рана еще болела.
     Но уже не так сильно, как раньше. И не каждый день.
     Он стал чаще заглядываться на других женщин и с приятным удивлением стал замечать, что многие ему нравятся...
    Совсем недавно так не было.
     Еще пару месяцев назад им владела глубокая тоска и полное равнодушие к любому проявлению женского внимания.
     Только недавно он понял, что ему интересна эта улыбчивая блондиночка из супермаркета.
     И с каждым днем этот интерес в нем все усиливался.
     Прошло уже две недели с того дня, когда они вроде бы договорились созвониться.
     Время шло. Он начинал волноваться. Раньше с ним такого тоже не было.
     «Неужели я начинаю что-то чувствовать к этой загадочно улыбающейся незнакомке?» - все чаще спрашивал он сам у себя...
     И вот звонок. В одиннадцать часов вечера. Когда вроде бы уже на сегодня все отпережито и отмучено. Он только-только успокоился и уже собирался ложиться на бочок в теплую постельку. К телевизору и детективу.
     Но раздался звонок.
     Тихий, мелодичный и судьбоносный.
     Так ему хотелось. И казалось.
     Так и оказалось.
     Звонила она. Тихим, мягким голосом спросила, не спит ли он.
     - Конечно, нет – радостно завопил он. – Как можно. Я весь в нетерпении и в ожидании. Жду, жду, а вы все не звоните и не звоните.
     - Да, вот я долго думала. Надо ли мне вам звонить. А удобно ли это... не покажусь ли я вам слишком легкомысленной и доступной. Вдруг вы решите, что я готова на все с любым и каждым. Мне таких интрижек не надо.
     И никогда не надо было.
     Я женщина серьезная. А то что стараюсь всегда выглядеть улыбающейся...- Так это маска. Мне так легче. И людям приятней. Когда им улыбаются. Ты к людям по-хорошему, и у них сразу пропадает желание грубить. Они становятся приветливее, а в моей работе это очень важно. А вас я сразу отметила. Вы не такой, как большинство.
    Вы скромный, хотя пытаетесь это скрывать.
     Конечно, скромным в наше время нельзя долго оставаться.
     Такими все пользуются.
     Но вы, гляжу, не поддаетесь. Себе цену знаете. И постоять за себя можете. И скромность ваша уже даже не скромность, а где-то больше -  чувство собственного достоинства, что ли...
     Но мне все-равно в вас это нравится. То, что вы не навязываетесь  никому. И обращаете внимание не только на свое отношение к другому человеку, но и видите изменение отношения другого человека к вам. Видно, что вы знаете, что такое обратная связь. А когда этого нет, когда нет взаимопонимания в режиме текущего времени, когда люди не совпадают вообще или не совпадают по времени и по фазе,  ну, тогда ничего хорошего  получиться не может. Тогда каждый тянет одеяло на себя, а страдают в результате оба.
     Он восторженно засопел в трубку:
     - Ну вы даете! Как вы красиво изложили то, что у меня на душе уже давно отпечаталось и лежит не мертвым грузом, но постоянно просится практически измениться. А применить негде...
     То есть до сегодняшнего дня я так думал.
     Он замолчал.
    Повисла многозначительная пауза.
     В этом минутном молчании не было пустоты. Каждое мгновение было наполнено огромным смыслом. Это молчание по телефону сближало их как ничто и никогда.
     Оно наполняло их души уверенностью в том, что сердца их сейчас бьются в унисон, что мысли их сейчас похожи как близнецы-сестры и что все слова на свете не смогут сейчас правдиво передать то, что они чувствуют. Чувствуют сильно, одновременно.
     И главное – вместе...
     Они продолжали молчать и продолжали держаться за телефонные трубки в разных концах города.
     Но главное уже случилось.
     Произошло это без слов.
     Но понятно стало сразу обоим.
     Он радостно вздохнул. Она радостно засмеялась. Контакт произошел.
     Связь наладилась.
     Они сейчас думали, что это контакт – надежный, связь серьезная, и они постараются не подвести друг друга.
     Иначе они не просто подведут сами себя. Они погубят все.
     Они уничтожат самое главное: свое светлое будущее! Этого они не хотели.
     Никто на свете этого не хотел.
     Они договорились, что завтра встретятся.
     Прошла ночь.
     Наступило утро. Утро нового дня и совершенно новой жизни.
     Для него. И для нее.
     Для обоих.
    Они встретились и уже больше никогда не расставались.
     «Плавленый сырок и губная помада». Романтичный Борис и практичная Джульетта.
     Через год у них родилась дочь.
     Через пять лет у них был свой дом.
      Жизнь у них была полна уюта.
     Жили они долго и счастливо и умерли в один день.
     Где-то в 22 веке.
     В самом его конце.

     Сочинитель облегченно перевел дух и настроил «инструмент для последнего аккорда»: «Ну, вроде получилось!».
     Всех переженил и никого не обидел. Сладкая парочка получила то, что хотела, а мы...
     А мы будем слабо надеяться, что что-то подобное может когда-то произойти с каждым из нас, грешных...
    И не в мечтах или мыслях, но в реальной жизни.
    Дай-то Бог!

    P.s.  На самом деле, в жизни не все так было.
    Было грязнее, ниже и сложнее.
    Ну, что с жизни возьмешь...
    Жизнь – это все. И море воды, и пустыни песка. И подводные течения, и айсберг в океане. Непредсказуемые смены погоды и бесконечная полярная ночь.
     А книга – это мир фантазий и грез.
     Это вершины и пики. Сметана и сливки. Это визитная карточка и товар в упаковке. Это правда на выход, то есть сладкая ложь.
     Но, я думаю, читатель разберется.
     Где, что и кому.
     Что где взять и почерпнуть, а где отвернуться и забыть.
     У каждого своя голова на плечах, свой багаж знаний и свой чердак памяти.
     Берите, читайте, разбирайтесь и решайте.
     Надо это Вам, или, может, в другом месте еще поискать...
     Пока жизнь позволяет.



                Автор.