Без названия

     Яркое солнце освещало улицу. Где-то впереди шагала девушка в легком желтом платье, развевающемся на ветру. Сказочный свет падал на нее и на дорогу. Казалось, что девушка идет по искрящемуся зеркалу под танцем миллионов искринок. Он чувствовал запах ее духов, так близко он шел, - до нее оставалось не так много. Вдруг девушка замедлила шаг и остановилась. Голова ее начала медленно поворачиваться в его сторону...
    

     Дикая боль распространилась по голове. Он проснулся. Каждый раз он просыпался в момент, когда она поворачивалась, но никогда не успевал увидеть ее лица. Этот сон не оставлял его в покое уже многие годы. Ложась в постель, хотелось, чтобы сон хотя бы этой ночью не прервался в самый важный момент, но раз за разом девушка неумолимо растворялась в белой вспышке.
    

     Он открыл глаза. Из пожелтевшего, грязного цвета окна в небольшую комнату вливался тусклый солнечный свет. Несмотря на то, что его давно не мыли, этого хватило, чтобы в глазах порезало и они прослезились. Испустив слабый стон, он протер их правой рукой и закрылся от света другой. Темно-желтые лучи осветили неровные полоски шрамов на левой руке. Не все раны еще успели до конца затянуться, местами кожа была облеплена засохшими пятнами крови. Не опуская руки, потянулся правой к столу, наощупь направился по нему пальцами, перебирая различные предметы. Зажигалка, смятая в комок упаковка сигарет, половинки самих сигарет с высыпавшимся табаком, пустые бутылки из-под спиртного.. Стакан. Дрожащей рукой он попытался его взять, но не смог. Едва он обхватил его, тот выскользнул и упал на пол, со звоном разлетевшись в множество осколков. Звук бьющегося стекла резко отозвался в каждой перепонке, заставив его с шумом вдохнуть сквозь сжатые зубы. Чертов стакан. Встал, перешагнул россыпь острых, как бритва, каменных слез и, покачиваясь, направился к тумбе. Присел, раскрыл дверцу. Тень радости озарила его лицо. Он достал недопитую бутылку виски и сделал несколько глотков. Жар пролился по его горлу, скапливаясь в желудке. Стало немного легче. В голову начали пробиваться различные мысли. Окунувшись с ними в никуда, он просидел так несколько минут, после чего, с шумом закрыв дверцу, поднялся. Сделал несколько шагов по пыльному ковру и чуть не упал, споткнувшись о мягкий продолговатый предмет. Еле устояв на ногах, он выругался и ударил ногой по предмету. Бешено колеблясь и пуская в стороны брызги мутноватой жидкости, тот полетел в стену. Со звонким шлепком ударившись о голую женскую грудь на огромной фотографии, он со смачным звуком оставил на ней влажный след выплеснувшегося вещества и упал. След потек ручейками, которые, не успев разогнаться, иссякли и остановились ниже живота брюнетки, в страстной позе закатившей назад голову. В нос ударил резкий сладковатый запах, напоминавший запах протухшего яйца. С полным отсутствием эмоций отвернулся от этой картины и вышел из комнаты.
    

     В коридоре висел календарь на два года. Почти каждый день был обведен в кружок, в тех или иных клетках виднелись надписи: "сегодня", "пожалуйста", "никогда". Корзина, стоящая рядом на полу, была заполнена старыми календарями, некоторые из них, разорванные, лежали около нее. Он поднял глаза на последний из листов, висевших на стене. Заполнена каждая клетка. Он так больше не мог. Это было слишком несправедливо. Сколько он уже так живет? Одиннадцать лет? Двенадцать? Он не помнил. В груди родился жалобный стон и вырвался наружу истошным воплем. Размахнувшись, он бросил бутылку на календарь. Посыпались осколки битого стекла. Продолжая вопить, он нагнулся и стал собирать их. Руки пронзила дикая боль, но он не обращал на нее внимания. Крупные капли крови окрасили пол. Поднявшись, он приложил ладони, полные острых кусочков, к клетчатым листам и принялся водить по ним осколками. Когда те кончались, он вновь нагибался и брал новые. Вопль перешел в страшных хрип. Воздух наполнил хруст и скрежет режущегося в клочья стекла. Он продолжал водить руками по календарю, пока, обессилев, медленно не осел, оставляя на стене руками два темных длинных отрезка крови и виски. Из глаз нескончаемым потоком лились слезы, крик превратился в беспомощное рыдание. В последний раз он так плакал лишь будучи младенцем.
    

     Прошло какое-то время. Как ему показалось, час или полтора. Сил не осталось совсем. Руки горели. Он медленно встал и направился в ванную. Свет включать не стал - его отключили от сети питания города еще полгода назад. В темноте нащупал в ванне веревку и обвязал вокруг предплечья. Из кухонной комнаты он взял табурет и, вернувшись в коридор, поставил его под крюком в потолке. Вчера (или неделю назад - без разницы; счет времени был давно потерян) он высверлил в нем отверстие и вставил туда слесарный крюк, крепко закрепив его цепью. Пустым взглядом обвел все вокруг, затем встал на табурет и уставился в черный металл в двадцати дюймах над собой. Руки быстро вили петлю. Беспокойство ушло. Боли тоже не было. Его заполняло чувство приближающегося окончания всего и одновременного начала чего-то большего. Он просунул веревку в крюк, поднял петлю на уровень головы и замер на мгновение. В последний раз посмотрел на свое жилище. Если бы кто-то видел его глаза, то описал их как полные отсутствия. Именно полные отсутствия, настолько велика была в них пустота. Свет в них не отражался. Но никого там не было и никто не видел его глаз. Он потянул за веревку. Убедился, что она не сорвется, и надел петлю. Закрыв глаза, он опрокинул табурет.