один из

«Один из никого»
 Г. Роллинз.

«Я хотел тебе сказать кое-что
И никак не мог сообразить
Я не смог проникнуть глубже твоих глаз
После того, как ты ушла, больно было оставаться
спокойным
Так легко не говорить то, что думаешь
Не делать того, что хочешь
Трудно принять отказ
Легко сделать больно кому-то еще и не знать этого
Легко сделать трудно»
Г. Роллинз.

Памяти М.

   Позвонила Мара.
   В ее спокойно-подтянутом голосе я вдруг уловил незнакомые нотки, что-то вроде легкого пренебрежения.
   - Собирайся. Буду ждать тебя у выхода через пять минут.
   - Совсем уже двинулась! Ты на часы хоть иногда смотришь? Начало первого... И вообще, - я на работе, между прочим...
   - У выхода через пять минут. Туда и обратно - час максимум, а до утра тебя никто не хватится, - так что собирайся...
   Я повесил трубку.
   А может, это она первая отключилась.
   Идти? Остаться?
   «Лучше всю жизнь сожалеть о том, что сделал, - чем о том, чего не сделал», - где-то я это слышал. И, скорее всего — это не лишено смысла. «Ну, что ж, начинаю жалеть...», - подумал я и пошел в туалет ополоснуть лицо.
   Дверь противно скрипнула, я сделал шаг к раковине, и первые сомнения нездоровым румянцем обожгли мне щеки (вообще, я частенько краснею, когда злюсь или чувствую, что меня обманывают, но в тот момент это было нечто другое, неизвестное мне).
   «Стоп. Почему она позвонила в соседний офис, ведь не могла же она знать, что у меня есть ключ? Я никому об этом не говорил... Или... Нет, от Иры она не могла узнать... Стоп! А почему я подошел к телефону? Ведь никогда до этого не подходил! Подумал, что это важно... Почему подумал?.. И откуда у нее номер?.. И какого выхода?,.»
   Я размышлял и натягивал штаны, натягивал штаны и размышлял...
   «Телефон узнать - не проблема, он на самом офисе чуть ли не метровыми буквами написан... Но почему она знала, что подойдут в такое время? Почему она знала, что подойду именно я? И знала ли?.. И где этот выход, около которого она меня ждет?.. Ничего не понимаю... Бред какой-то... Хотя чего от нее, от Мары этой, можно еще ожидать?! Одно слово - Мара».
   Натянув, наконец, штаны и одев поверх выцветшей черной майки камуфляжный свитер, я поразмышлял еще немного и, решившись - дважды повернул ключ в замочной скважине...
   Когда тяжелая металлическая дверь распахнулась, я почувствовал, как вместе с ночной прохладой к моему лицу
прикасается   еще   что-то...   Щеку   обжег   поцелуй,   а   рука скользнула от шеи к плечу... «Какая холодная...», - подумал я и почти уверенно прошептал:
   -Мара?!
   - Конечно, а кто же еще, дурачок... Ну, что - идем?
   - Куда?
   - Не   задавай   лишних   вопросов,   и   не   будешь   получать ненужных  ответов. Доверься  мне. Я ведь  никогда  тебя  не подводила, правда?!
   Если не считать того раза, когда два гориллоподобных индивидуума по ее просьбе опустили мне почки...
   - Дверь  только  закрою,  -  пробормотал  я,  -  И  двинем... неизвестно куда... Романтика, блин... Мистерия...
   - Ну, хватит причитать... Как баба, чесслово. Если ничем, кроме нытья не можешь меня порадовать, то лучше заткнись...
   И я заткнулся.
   Неоновый беспредел царил кругом! Он меня нервировал... Да и Мару, кажется, тоже, - потому что она старалась держаться в тени, утягивая меня под деревья, подальше от магазинов и ларьков, в безмолвные переулки.
   До сих пор не понимаю как (по всем мыслимым и немыслимым законам, мы должны были кружить на одном месте в полной темноте, натыкаясь на чертовы фонарные столбы и матерясь), но вскоре перед нами во всей своей монументальности предстал железнодорожный вокзал. Он нависал над нашими головами, кое-где освещаемой скалой среднего размера. Ничего особенного. Я только заметил, что над входом не было часов... В остальном — ничего особенного.
   Лично я люблю вокзалы. В их высоких и холодных павильонах особенно остро чувствуешь величие Бога, как в церкви... С той только разницей, что здесь со стен на тебя не устремлены десятки колючих глаз злобных святых и архангелов.
   Тысячи вокзалов. И рельсы... Они уродуют тело нашей земли, словно шрамы...
   Так вот, вокзалы. Году в 98-м я написал такое стихотворение:

«Я рисую себя на вокзале, -
Не могу рисовать иначе.
Сотни раз я себя нарисую,
Если это хоть что-нибудь значит.

Отправляется скорый поезд,
И бледны пассажиров лица, -
И один из них, будто, плачет,   
А другой, - будто, матерится.

Своего узнаю я друга
И себя узнаю немного -
Нам всегда не хватало места,
Нам всегда не хватало Бога.

Отправляется скорый поезд,
На стекле, будто дождь, - слезинки,
Но чего-то опять не хватает
В нарисованной мною картинке.

Я рисую, рисую, рисую       
Свой портрет на фоне вокзала:
Пассажир я иль просто прохожий?
Не пойму. Начинаю с начала»

   Вокзал - символ. Уже тогда мне это было предельно ясно... И вот теперь, спустя каких-то пять лет, стоя рядом с Марой, -рука об руку, голова к голове, - я видел вокзал во всем его ужасающем великолепии, этого злобного пожирателя людей, неподкупного сторожа, Харона... Без сомнения, он тоже видел меня, грустного маленького человечка, до боли в пальцах вцепившегося в пышногрудую, мало, что соображающую блондинку, в свой вечный спасательный круг... И вот, я подумал, что если любая стена - это дверь, то и вокзал тоже вполне может стать дверью... Дверью, над которой нет часов.
   Мара течной кошкой прильнула ко мне и хрипло простонала, вздрагивая толи от ужаса, толи от возбуждения:
   - Как здесь мрачно, правда?! Тысячу раз ходила туда-сюда, но только    сейчас    поняла,    насколько    это    гнилое    место... Гибельное...
   - Ночью жизнь, словно отрешается от земных интересов... -буркнул   я,   как   завороженный   уставившись   на   небольшое светлое пятно над входом, на то место, где когда-то помещался круглый циферблат.   
   «Никогда еще не было так грустно, - думал я. - Но почему? Откуда это щемящее чувство безысходности? Откуда эта книжная тоска? Откуда эта каренинская нерешительность? Мы на вокзале. И что с того? Вокзал - символ. Но это известно только мне. Откуда же тогда все эти злые энергии? Или я сам генерирую их? Или это только моя больная фантазия?.. Интересно, почему Мара вдруг так возбудилась? Черт, ее предкоитальную горячку ни с чем не спутаешь! Сейчас она начнет осторожно, - как бы незаметно, но в то же время вызывающе, - пощипывать свой правый сосок... Так. Потом она как бы поправит юбку, скользнув пальцами по лобку и ниже... Так. Теперь язычком по верхней губе, прикусив нижнюю... Так. Все... Достаточно. Пора прекратить это... Но как она чертовски гармонично вписывается в пейзаж со своим животным желанием... Жуткое действо в жутком месте. Она отлично чувствует ночь и все, что с нею связано... Она -стопроцентная самка... Дитя ночи...»
   - Куда теперь? - отвлекаюсь я от мыслей и провожу двумя пальцами вверх по ее обнаженной ноге. Словно электрический ток, дрожь тела следует по пути прикосновения...
   «Холодно в юбке... - думаю я и машинально поглаживаю напрягшуюся вдруг ягодицу, - Вон и жопа у нее вся в мурашках... Вырядилась, фифа!»
   Она не отстраняется.
   Она переминается с ноги на ногу и говорит:
   - По объездной... Теперь только по объездной...
   - Пешком?
   - А почему нет?   Какая     ночь!   Дыши! Почувствуй первобытную радость от соития с ветром...
   «Ишь ты!» - подумал я.
   - И запах, - продолжила она. - Этот густой запах умирающих листьев, влаги, секса... Дыши! Пусть будет немного страшно... как на первом свидании... Ты - гордое, чистое животное... Одиночка! Страсть! Почувствуй страсть... возбуждение...
   «Ну надо же!» - снова подумал я.
   Завораживающий драматизм ситуации: в мерцающем ореоле редких фар, две фигуры, - мужская и женская, - удаляются в сторону от вокзала, словно последний час еще не пробил...
   На объездной всегда очень мало машин. И мы идем посреди дороги, лишь иногда прижимаясь к обочине, для того чтобы недоумевающими взглядами проводить во тьму еще одного грохочущего одиночку.
   Молчим.
   А о чем, собственно, разговаривать?
   У каждого из нас своя сраная жизнь, в которой нет и не будет места для другого. Никаких точек соприкосновения. Никаких общих интересов. Ничего, что могло бы послужить отправной точкой так никогда и не начавшихся отношений.
   Молчим.
   И вдруг Мара спрашивает меня:
   - Слушай, а кого ты сейчас трахаешь?
   - Никого.
   - Врешь ведь. Я помню, когда ты с этой... в прошлый раз поссорился, ты с меня недели три не слазил... Ничего было время...
   Она улыбается. Она качает головой и грозит мне пальчиком. Она прикуривает «Парламент» и пускает дым мне в лицо. Она снова спрашивает меня:
   - Так кого ты сейчас трахаешь?
   - Я же сказал - никого.
   И я не врал... Наверное...
   - Слушай...  - Мара повела плечами, - Мне тут в голову пришло...    Только    чур    не   обижаться!    Она   для   тебя   -единственная, а ты для нее - один из многих. Она нужна тебе больше, чем ты ей. У тебя никаких преимуществ... Каково это? Скажи.
   Когда Мара трезвая и не под кайфом, как, например, сейчас, она задает вопросы, на которые я бываю не в состоянии ответить...
   «Стоп! А почему она трезвая и не под кайфом? Как же я до сих пор не заметил? Впервые за два месяца она абсолютно адекватна!..»
   - Это    сложный    вопрос...    Честно    говоря,    я    даже   не задумывался об этом никогда... Зачем? Просто я ее люблю. Вот и все. А тебе нужны какие-то объяснения... Как, впрочем, и ей...
   - Любой женщине нужны объяснения, как и любому мужчине необходима  похвала, - не принимай  на свой  счет, ладно, - женщина хочет понять... или хотя бы сделать попытку, а для этого ей требуются факты, а не просто слова...
   - Вот-вот! Что-то в этом духе я и слышал изо дня в день: «За что ты меня полюбил, ведь я такая стерва?!» или «Я порчу тебе жизнь, но ты все равно остаешься со мной – почему?».
Или еще: «Все эти твои фантазии... А надо опираться на факты...». Если откровенно, то это доставало...
   Мара улыбнулась.
   Мара покачала головой и погрозила мне пальчиком.
   Мара щелчком отправила окурок «Парламента» во тьму.
   Мара спросила меня:
   - А что, как ты думаешь, доставало ее?
   Я не ответил.
   Потому что я знал... Я знал, что ее доставало... Я...
   Или я только думал, что знаю?
   Мы были уже почти под мостом, когда Мара вдруг замерла и прижав палец к губам, остановила меня властным движением руки. В этом жесте была она вся. Вся ее жизнь - это агрессивное молчание...
   - Ну, ты готов? - шепотом спросила она.
   - Готов, - почему-то ответил я, хотя даже и представления не имел, к чему должен быть готов...
   Нестерпимо яркий свет обжег мне глаза, и на мгновение я отчетливо понял, как же нескончаемо много покоев в доме моего отца... Лишь на мгновение...
   А потом...
   Потом, бродя по бесчисленным коридорам, среди дверей, -число которых бесконечно, - открытых днем и ночью для людей и для зверей, заглядывая в комнаты, повторяющиеся много раз, я вдруг понял, что дом этот подобен миру, вернее сказать, он и есть мир...
   - А я-то уж думал, что ты никогда не въедешь в эту тему...
  Отец стоял в дверном проеме и улыбался, как мать. Такой
странной-престранной         женской         улыбкой,         словно
законсервированным милосердием.
   - Все наши здесь, - продолжил он. - Тебя, засранца, только и ждем. Ну, вписывайся, чего стоишь!
   К чему скрывать - я испугался. А он, как ни в чем ни бывало, будто и не заметил моего испуга, - хотя я точно знаю - заметил, старый хрен, еще как заметил, - взял меня за руку и повел за собою, бормоча себе под нос, толи раздраженно, толи, наоборот, ободряюще:
   - «Подобен миру», «и есть мир», в сущности,- какая разница, чувак? Когда ты создаешь что-то новое, что-то, что еще нельзя идентифицировать, - ну, того, чего еще никогда не было, чувак, - ты ведь не задаешь себе вопрос: «подобно» ли это что-то этому чему-то, или оно «и есть» это что-то... Круто, да?! Все только тень, парень! Все только тень тени. Ничего не материально. И ничего не нематериально. Материя - это тень. А «нематерии» просто не существует, то есть, - это тоже тень. Понимаешь, парень? Тень! Все мы - тени...
   - И ты?.. - выдавил я из себя...
   - В каком-то смысле - да... Только никому не говори, чувак! А то здесь все прахом пойдет... Просто я тот, в ком гармонично сочетаются, кнут   разума   и   пряник   чувств.   А   это,   чувак, довольно редкое сочетание... One in a million, ну, или чуть больше...
   Он захихикал...
   Его смех был похож и на журчание ручейка, и на бьющийся за стеклом ветер, и на отрыжку какого-то огромного животного, одновременно. Он не раздражал, о нет! Он просто был не к месту, как, впрочем, и все остальное.
   Я высвободил руку из его вспотевших пальцев и остановился.
   Чего-то не хватало...
   Кого-то...
   - Слушай, а где Маринка? - как можно спокойнее спросил я. Нестерпимо   яркий   свет   -   последнее,   что   приходило   на память...
   - Да здесь она, здесь... - проквохтал он и снова захихикал. - Я ж говорю, - только тебя, чувак, и ждем.
   Граффити.
   Необъяснимые руны складывались в щекочущие глубины чувств рисунки и знакомые слова: «NIRVANA», «***», «YO TENGO EL PODER» и прочее... Они покрывали стены и потолок... Они покрывали все вокруг... Даже на знакомых мне людей они накладывали свою печать. Будто это и не люди вовсе, а живые белые полотнища, под колючим, беспощадным глазом непрерывно работающего проектора.
   Да. Действительно. Собрались все.
   Все!
   Лысый, как обычно приветствовал меня вскинутой вверх правой рукой. Он ничуть не изменился с момента нашей последней встречи, - разве что похудел... совсем чуть-чуть... Подойдя ко мне вплотную, он нагнул до блеска выбритую голову и осторожно боднул меня в плечо.
   - Как делишки, брат?
   -Так себе...
   Слова застряли в горле. Это не было удивлением, - скорее преждевременным осознанием...
   Слова здесь были ни к чему...
   Ни к месту...
   - Тюрьма не пошла мне на пользу, брат. Но я ни о чем не жалею. Знаешь, раскаяние - удел слабаков или любимчиков... Простить, - действительно простить, - можно только родного ребенка, а я всегда был пасынком. Правда, пап?!
   Отец молча кивнул.
   Лысый усмехнулся. В его словах не было обиды, а в усмешке - горечи. Это была безжалостная констатация факта, повторение давно известной всем истины.
   Он был отрешенным.
   Профессиональный боксер в среднем весе, наркозависимый уголовник...
   И мой друг...
   Брат.
   Наши пути разошлись в конце 90-х... Нет, скорее он сам оттолкнул меня, - сильные стесняются собственной слабости. Я навещал его в тюрьме... Не слишком часто, наверное...
   Граффити.
   Вновь и вновь...
   И знакомые лица, будто бы несут на себе их клеймо, или клеймо примеряет эти лица...
   Вновь и вновь...
   И вот они выходят из тени, остаются в тени, становятся тенью...
   Вновь и вновь...
   Снова и снова...
   Тени.
   Лица.
   Тени-лица и лица-тени...
   Лысый декламирует что-то уже достаточно долго, но я только сейчас обращаю на него внимание...

- доза избавит тебя от страданий,
может быть, далее пойдет на пользу,
доза поможет остаться с нами,-
но нельзя постоянно увеличивать дозу...

   Он не мог знать! Откуда?
   Лица-тени и тени-лица...
   Тени.
   Лица.
   Вновь и вновь...
   Снова и снова...
   И я задаю вопрос... пытаюсь задать: «Откуда ты зна...»
   - Читал, - вроде бы как искренне удивляется Лысый. - Ты ни от кого не скрывал, что стихи пишешь...
   «Откуда ты зна...» - снова и снова пытаюсь я задать вопрос...               Снова и снова...
   Это стихотворение я написал уже после того, как он оказался в тюрьме... Снова и снова...
   -  Эй, Феликс! - Ромка виновато смотрел на меня подбитым глазом  и  улыбался.  Второй  глаз  прикрывала  чудовищных размеров гематома. — Давно не виделись... Извини, что в таком виде... Сам знаешь - люди все свиньи...
   - Ладно. Знаю я...
   - А помнишь, тогда, в подворотне?.. Мы уже почти пришли, а эти двое - дайте, пацаны, типа, двадцать рублей. А у меня рука сломана... Трандец. Если бы ты их не развел - хрен бы водку допили, - валялись бы с проломанными черепами... Да...
   Занятия регби сильно повредили ему голову. Да и постоянные попойки сделали свое. Но он был лучшим в вопросах философии и теологии. Почему он решил заняться строительством?..
   Построить дом.
   Посадить дерево.
   Вырастить сына.
   Действительно, крутой набор.
   - Слушай, Феликс. Давно хотел тебе сказать - мне очень жаль, что у тебя с моей сестрой ничего не вышло.
   - Успокойся, Ромка, - ничего и не могло выйти. Ничего. Ты сам  прекрасно  понимаешь, что  мы  с ней живем  в разных мирах...
   - Я думал...
   - Твоя сестра - замечательная девушка. Но так уж получилось, что я - «неподходящее знакомство». Без обид, Рома. Только без обид.
   -  Я понимаю... Кстати, ты ее видел хоть раз, после того, как вы расстались?
   - Дважды.
   - И как она?
   - Молодцом.
   - Нич...
   Пока мы вот так вот непринужденно беседовали с Романом, куда-то исчез Лысый. Отца тоже не было видно.
   Граффити.
   Вот одно за другим из них расцветают лица...
   Знакомые...
   Незнакомые...
   Близкие...
   Далекие...   
   Уже стершиеся из памяти...
   Эля и Мексиканец.
   Я вижу их, и свет наполняет меня, словно гелий воздушный шарик... Он готов уже взмыть к облакам... Вернее, - это я готов... Только в доме моего отца это не представляется возможным.
   Эля и Мексиканец.
   Они - самая странная и самая успешная, из известных мне пар...
   Успешная... Какая ирония! Но по-другому не скажешь...
   Она - модель.
   Он - преуспевающий бизнесмен.
   Что еще?..
   Мексиканец протягивает мне руку, обнажая татуировку на запястье: «EL»... На другой, - скрытой белым рукавом рубашки, - руке выколото: «MEJICANO». Я знаю это, потому что просто не могу не знать...
   - ?Que pasa? - с чуть слышным акцентом спрашивает он, расплываясь в своей классической улыбке.- ?Esta todo bien?
   Что тут скажешь?..
   На память приходят безумные тусняки и трипы, от которых волосы на голове встают дыбом...
   Но все это - пыль.
   Nada.
   Отец появился внезапно. Словно материализовался из тьмы дальнего угла...
   Он сделал знак Мексиканцу, и тот, приобняв Элю за плечи, отошел от меня, успев, однако, шепнуть: «Todas las cosas a su tiempo».
   Чертовски прав!
   И вот Отец смотрит мне прямо в глаза и начинает говорить.
   Речь его льется легко и свободно.
   И за словом он в карман не лезет.
   - Такие дела, чувак. Поговорили мы тут промеж собой, и думаем, что пора тебе к нам перебираться... Чего ты там у себя делаешь?  Ничего.  А  здесь  все  на  мази,  кореша  опять же, климат... Короче, благоприятная обстановка. Димка скучает по тебе ух как... Так, сынок, или нет?
   И тут я увидел Димона.
   Он улыбался и показывал мне что-то на пальцах... На вопрос Отца ответил не сразу.
   Улыбка сошла, и его лицо превратилось в каменную маску серьезности:
   - Так то оно, так. Но, мне кажется, что Хес должен сам решить... У него там девушка... друзья... Не дави на него, Отец.
   Всегда он такой.
   Если что-то и делает, то тысячу раз подумав, не причинит ли он своим поступком боль другим людям...
   Он хороший...
   Не от мира сего...
   - Так. Опять все у нас через жопу! - возмутился Отец и погрозил Димке кулаком. - Думали мы, думали - и наконец придумали... И что прикажешь теперь делать?
   Димон пожал плечами. Мол, «ты - босс»...
   - Ладно. Друзья говоришь? Да все его друзья давно уже здесь. Нормальные, я имею в виду, друзья. Которые подлянки при каждом удобном случае не делают и за глаза говно на голову не льют...   Уважают   и   любят   которые.   А   девушка...   Давай начистоту. Думаешь, ты нужен этой твоей Ире? Или думаешь, Настенька скучает без своего новоиспеченного папаши? Да и какой из тебя, к черту, отец?!
   - А ты злой, - глаза Димона нехорошо сверкнули. - Зачем ты так?!
   Отец только усмехнулся и тихо, ни к кому не обращаясь, начал читать стихи.
   Мои стихи.

- Зачем вы здесь?
- Мы пришли за тобой.

- И что же я?
- Ты идешь вместе с нами.

- А если нет?
- Значит кто-то другой.

- И кто же он?
- Мы не знаем сами.

- Что будет там?
- Твой последний рубеж.

- А что за ним?
- Пустота и забвенье.

- Но у меня...
- Не осталось надежд.

- Теперь лишь смерть?
- Только в этом спасенье.
- Вернусь ли я?
- Может, в чьем-то сне...

- Ну а она?..
- Тебя скоро забудет.

- Мои друзья...
- У тебя их нет.

- Но они есть...
- Значит, больше не будет...

- Я так хочу...
- Довольно желаний.

- Всего одно...
- Хорошо. Говори.

- Ее увидеть...
- Тебе мало страданий?

- Она прекрасна...
- Что, увидел? Умри.

   Это было жестоко.
   Расплачиваться за собственную слабость - всегда жестоко...
   Слезы подползли к горлу, и я уже собирался бросить в лицо Отцу что-нибудь резкое, обидное... Хоть что-то, чтобы не разрыдаться...
   Но тут...
   Никогда не думал, что Мара может так обворожительно выглядеть...
   Она всегда была сексуальной штучкой. Всегда ассоциировалась у мужчин,- что греха-то таить, и у меня тоже,- с беспредельным и безудержным трахом,..
   Женщина-вамп.
   Развратная и жесткая.
   Похотливая стерва.
   Но теперь...
   Теперь что-то изменилось.
   Она стала будто бы соткана из чистоты.
   Дышала ею...
   И я все понял...
   Мне понадобилось лишь пару секунд, чтобы смириться... А потом я спросил:
   - Когда это случилось?
   Мара подошла ко мне и обняла за плечи. Пристально взглянула прямо в глаза.
   Тепло разлилось по моему телу, и мне, в общем-то, уже было все равно, что она ответит...
   - Пару часов назад. Ну, ты знаешь этих дилеров... Всегда норовят всунуть какой-нибудь левой дряни... Хотя, знаешь... Наверное, все-таки мне некого винить, кроме себя самой.
   Мы помолчали.
   Потом она погладила меня по голове и сказала:
   - Ты должен решить... Прямо сейчас. Я никогда не давала тебе советов и сейчас постараюсь от этого воздержаться, но хочу, чтобы ты понял... Что бы ты не решил - обратного пути не  будет.  Здесь   все  любят тебя...   Но...   Понимаешь,  наша любовь, скорее всего, отнимет у тебя все прочие радости, те маленькие   пунктики,   о   которых   вспоминаешь   только   в мемуарах... Она сожрет тебя. Это слишком высокая цена даже для вечного покоя. Не торопись бросаться в объятья к Отцу. У него уйма времени, чтобы дождаться своего блудного сына. А вот у тебя, с другой стороны, его не так уж и много... Вернее, не будет совсем, если решишь остаться здесь...
   - Ты, Маринка, мне парня-то глупостям своим дурацким не учи!  -  взвился  Отец.  - И  так  пацана   всю  жизнь  с  пути сбиваешь, непутевая!
   Мара обиделась.
   Я видел, как слезы собирались в уголках ее глаз.
   Я должен был что-то сказать...
   Защитить ее.
   Я всегда так делал...
   Но не сегодня...
   Отец разозлился.
   Он распахнул какую-то дверь...
   Он орал на меня:
   - Убирайся! Отправляйся в свой, так называемый, дом, где всем насрать на тебя... где ты всего лишь никому ненужный один из... Наплюй на всех тех, кто любит тебя, скучает без тебя, чертов эгоист!
   За дверью начинался рассвет.
   Люди в белых халатах суетились неподалеку под пристальными взглядами редких зевак, что по каким-то, известным только им, причинам отделились от общей массы людей, толпящихся у проходной вонючего завода.
   Все по-прежнему.
   Я сделал первый шаг...
   Потом второй...
   Третий...
   Четвертый...
   Асфальт впивался терновыми шипами в мои ступни...
   Пятый...
   Шестой...
   Впереди у меня была целая жизнь, потому что я выкарабкаюсь... У меня впереди...
   Еще несколько десятков шагов...
   Я оглянулся.
   Отец стоял на пороге.
   Руки его были раскинуты в стороны, будто готовые к распятию...
   Я остановился.
   Что я делаю?
   Он улыбался.
   За его спиной вырастали тени...
   Лица...
   И я бросился в его объятья...
   Я возвращался.
   Домой.

год 2003 от Р.Х.