Ч. 2. , гл. 6. место встречи или изменить нельзя?

Вот в свои 43 уже вторые сутки ломаю голову над обоснованием, что меня двадцатидвухлетнюю привело в номер к Светилу, да ещё так стремительно? Ему тоже  там 43, и он признаётся, что никого не любит. И я бы сейчас  с возрастом так жёстко могла сказать, если сравнивать с эталонным, как должно быть… «Опыт – сын ошибок трудных», знаете ли…   То есть, конечно, люблю, но ни в какое сравнение, когда всем сердцем. Это – по  долгу – головное и вымученное: «нельзя же не любить тех, кто души в тебе не чает, кто тебе родственник, наконец, с кем у тебя традиция такая:  жить вместе», мне от всего этого горько, не иначе. Просто другого нет. И, скорее всего, быть не может. Уговаривают себя люди, «умелыми ручками» счастье строят, как уж умеют, из чего придётся и цепями ответственности себя приковывают к строению, чтобы сторожить «семейные ценности».
 Своей девушке – дочке,  подростку  тринадцати лет,  говорю прочувствованное: «Самое редкое на свете чудо – взаимная любовь»! Не тот договор: «Знаете, скрипка, я хороший. Давайте жить вместе, а?» (Маяковский), а по-настоящему спонтанное чувство счастья и крыльев рядом с возлюбленным. Спасибо Его Величеству, с ним это для меня произошло своевременно.  Возможно, фрагментами и не односторонне. Светило, конечно, норовил попортить кровь своей отравой, что бывает, чего не бывает, но тогда моё счастье было ещё всесильным и побеждало скепсис. Я много раз потом задавала мысленный вопрос Боженьке: «Зачем это?» И явственно слышала ответ: «Это не он для тебя! Это – ты – для него! Ты нужна ему в поддержку, чтобы жить».  Но я этого не понимала совсем – это же он такой блистательный и сильный, а кто я?
И вот я в номере  у Светила, да ещё днём, совершенно трезвая при пока ещё не пьяном. И практически вся где-то сразу в районе его коленей, занятая  по его просьбе  тем, что многие дамы сочтут неподобающим. Если вовсе не извращением. Днём мне приметен даже крохотный шрамик от чужого зуба. Героически спокойное лицо победно озаряется самодовольной улыбкой, глаза медленно закрываются, и он … засыпает, не дожидаясь финала, не подкарауливая его, словно это  теперь уже и не важно. Главное, факт установлен – для него -  всё -  «да»! И этого достаточно. В недоумении размышляю, что же теперь делать самой, сползая вниз по простыне,  в полном изнеможении от своего нервного  первого,  столь значительного опыта.  Если оставить тучное тело возлюбленного нетронутым и неприкрытым, то при наличии какого-нибудь отпрыска, вполне можно допустить, что тот хамски насмеётся над  подобной наготой. Но укрывать в жару ватным одеялом – это как намеренно гробить богатырский сон!  Уйти, не запирая дверь, - подставить хозяина, а остаться с ним взаперти – подставить себя.  На цыпочках бесцельно брожу вокруг, выворачивая разбросанные  вещи обоих в диаметре «двуспалки», аккуратно вешаю на спинку стула демократичный  коричневый свитер Светила, прижимаясь на прощание к нему лицом и всей грудью, вдыхая самый волшебный запах в мире.  Мне предстоит невидимкой и перебежками добраться до собственного номера,  провал мне грозит презрением подруги и осуждающим молчанием на весь срок  совместного пребывания. Она мне даже нейтрально с мужчинами общаться не даёт, а тут – такое.  Не шумлю, не включаю воду, вижу несколько подобий из предметов: на полочке дефицитный шампунь – его отпускают только москвичам по два флакона в руки, но мы у фарцовщика с Ларисой перекупили по случаю, той же марки зубная паста – бренд югославский – три полоски. Это отныне всегда будет в мелочах – что-нибудь неважное совпадать абсолютно. Как «Паркер», к примеру,  или сувенир из Якутии на столе у Светила, да мало ли ещё что…  Главное, из невещественного тоже. Особенно встречи. Ситуативно пик увлечения Бродским. Одинаковая оценка  происходящего кризиса в «Эврике» с моим эпиграфом  посвящения: «Посылаю тебе, Постум, эти книги… Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?! Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги? Всё интриги, вероятно, да обжорство?» Светило заценил, потому как в точку из Бродского пришлось – и повёл меня на посиделки – слушать Бродского! Борис Г. исполнял его весь вечер под гитару опять-таки по просьбе Светила, ведь ему никто не мог отказать.
И он себе ни в чём не отказывал. Этой ночью всё продолжится, но к нему в номер неожиданно станет ломиться «экс», а я буду в ужасе ожидать, что теперь произойдёт. «Экс» оказалась таковой не навсегда, а только «отсроченной», потому не буйной воительницей,  и на этот раз меня ради неё Светило не выставил, а она в дверях просилась к нему наказанной школьницей, и я с лёгкостью на её месте представляла себя, и было жутко. Уже наутро Светило восстановит с ней отношения, в игровой форме, как это делают настоящие друзья, повиснет у неё на шее в неполном объятии – захвате сзади – конечно, и эта связь в Москве ещё пригодится, зачем женщиной жертвовать? Мне рвала сердце когтями ревность, а Светило вёл со мной бесконечные профилактические беседы, чтобы я не смела его, свободного, ревновать. А во время акта нежно спрашивал, чего это мне не хватает? 
Чудные удивительные «мужики»! И ещё более необъяснимые «бабы»! Ну, чего мне с ним ловить? А ведь счастлива!
Моя лисья хитрюга внутри  торжествует маленькую временную победу над соперницей. Я приобрела отныне кровного врага – она же тоже меня чует!
Всё-таки не помню внешнего повода, по которому мы с Его Величеством уединились у него в номере. Запомнилось только, как мужчина жадно смотрел на меня несколько минут, заполучив, наконец, к себе. Мы сидели лицом к лицу рядом друг с другом на нерасправленной постели, и никто не был расчетлив или рационален, не было никаких «раздевающих взглядов», и прежде, чем ко мне Светило протянул руку, в его взгляде были только  такие же нежность и тепло, как и в моём.  Его Величество провёл  пальцем  от  моего подбородка по горлу к ложбинке на груди, слегка касаясь кожи, и на видимо выдающиеся ключицы заметил помимо общего разговора: «Худенькая…», чтобы взять меня за плечи, притянуть к себе, затянуть поцелуями в необратимость, пройти скорее эту точку невозврата, но я отстранилась  и прямо  в его затуманенный страстью взгляд бросила последнее возражение:
 - Но я не должна этого делать!
На что последовало настойчивое и твёрдое: «Я сам раздену!»
Это не оставляло сомнений, а мной прочитывалось как требование: «Дай нам обоим шанс!» Пусть я снова заблуждалась на сей счёт, но искреннее чувства, чем тогда, не знала.
 Как и обещал мне Армен, больше меня не било легким током дрожи, я дала  обнажить плечи, но моя глухая и траурная комбинация  не могла  бы легко соскользнуть по бёдрам и упасть к ногам – её через ноги не снять, только через голову, и поэтому я слегка отстранилась, чтобы проделать это самой, прийдя вовремя мужчине на помощь:
 - Ну, здравствуй, коли не шутишь!