Об авторе
Сушилов Юрий Алексеевич родился в 1949 году в городе Октябрьском Башкирской АССР. В семье рабочих. Отец участник Великой Отечественной войны, умер на 52-м году жизни (6 апреля 1968 года). Мать, работница Октябрьского железобетонного завода, прожила 81 год.
В 1956 году я поступил в начальную школу № 9, после её окончания был переведён в среднюю школу № 10. Окончил восемь классов в 1964 году. Поступил в Октябрьский нефтяной техникум имени Кувыкина на отделение «Геофизические методы поисков и разведки полезных ископаемых». В 1968 году успешно закончил и был направлен на работу в трест «Куйбышевнефтегеофизика», где проработал 3,5 года в сейсморазведочной круглогодичной геофизической партии в селе Елховка и в Красном Яре, где были открыты два месторождения нефти. По семейным обстоятельствам в 1972 году с семьей переехал в родной город Октябрьский. Восемь месяцев проработал на обувной фабрике старшим механиком. В 1973 году перешёл на работу по своей специальности – старшим техником в научно-исследовательский институт геофизических исследований скважин ВУФ НИИгеофизики, где проработал двадцать лет – от старшего техника до начальника опытно-методической партии. Имею три авторских свидетельства на изобретения, одно из них запатентовано.
Во времена ельцинского застоя, пришлось уволиться. Поехал на Север, устроившись в городе Нягани инженером-наладчиком геофизической аппаратуры первой категории. Работал вахтовым методом. К тому времени мой средний сын окончил Уфимский нефтяной университет по той же специальности и по договору приехал работать в Нягань, сначала инженером, а потом начальником партии. В данный момент работает начальником геофизической экспедиции в г. Надыме. Старший сын закончил Ленинградское арктическое морское училище и работает капитаном корабля в г. Санкт-Петербурге. Имею дочь.
В 1995 году вернулся в родной город, уволившись по той же причине: задержка зарплаты до полугода. Устроился в «Башнефтегазпром» наладчиком КИП. Проработал до мая 1999 года. Потом случился обширный инфаркт миокарда. Получил инвалидность второй группы. В 2006 году перенёс сложнейшую операцию на сердце (аортокоронарное шунтирование) . Операция длилась 6,5 часа на остановленном сердце с искусственным кровообращением головного мозга и искусственным дыханием. После перенесенной клинической смерти, которая наступила в реанимационном отделении и длилась 40–50 секунд, произошла переоценка ценностей. В данный момент страстно люблю жизнь. Боюсь зря терять время. Дорожу дружбой, очень люблю близких и вообще людей, всяких и разных. Не могу переносить нахальства и бескультурья. Пишу стихи, по совету друзей по интернету написал эту книгу.
Юрий СУШИЛОВ
Операция на сердце, или Звонок с небес
Звонок с небес мне прозвучал –
Я умирал.
На мониторе лишь прямая,
Судьба, наверное, такая.
Я с ускорением во тьму летел
И постепенно холодел.
Но мозг ещё работал мой,
И он приказ мне дал такой:
«Не делай этого вернись!
Очнись! Очнись! Очнись! Очнись!»
И эта мысль меня, как молния, пронзила.
И в клетку тела каждую вонзила.
Не знаю, что, наверно, то был шок,
По телу пробежал, как ток.
Все тело вздрогнуло, подпрыгнуло, упало,
И сердце снова застучало.
Открыл глаза – сирена воет,
Бегут врачи ко мне – всё тело ноет.
Дышу так, что поршни в аппарате
Стучат и дребезжат, как в агрегате.
На мониторе снова импульсы пошли.
Врачи открыли клапан для дыханья и ушли.
Мне стало легче, ровно стал дышать.
Тогда и стал я понимать,
Что смерть прошла, задела лишь косою,
Не глубоко, играя лишь со мною.
С тех пор прошло почти три года.
За это время сколько умерло народа.
Переосмыслив жизнь, я понял много:
Что в жизни каждому дана своя дорога,
Что жизнь одна, и ею нужно дорожить,
И по возможности с достоинством прожить!
Жизнь и романтика геофизика
Введение
Каждый в жизни должен найти своё место
и прийти к нему первым, пока не заняли.
Все мы по-разному приобретаем профессию. Кто-то в мучительных поисках, методом проб и ошибок, кто-то случайно попадает в точку и приобретает любимую профессию на всю жизнь, кто-то с детства мечтает стать тем, кем в дальнейшем и становится. Кто-то так и не находит своего места в жизни, меняет профессию одну за другой, а если у ребёнка мать русская, а отец юрист, то он становится юристом или политиком. Многие поступают в техникумы, колледжи и институты, почти не зная о будущей профессии ничего, а в дальнейшем их так увлекает эта работа, что остается на всю жизнь. Так произошло и со мной.
После окончания восьми классов подали мы с одноклассниками документы в Октябрьский нефтяной техникум имени Кувыкина на специальность «геофизические методы поисков и разведки месторождений полезных ископаемых». В то время ни я, ни Коля Кашкин, ни Валерий Шепель и представить не могли, что это за специальность. Я их за компанию уговорил идти сдавать экзамены на это отделение, так как любил физику. Учились они хорошо и восемь классов окончили без троек. У меня по некоторым гуманитарным предметам были тройки. «Страдали» русский язык и история.
В середине августа сдали экзамены. Последним был русский язык. А чтобы не перетруждать мозг, я между экзаменами косил траву на сено кроликам. И перед экзаменом по русскому языку чуть косой не отрезал почти всю подушечку большого пальца на правой руке. Прихожу на следующий день на экзамен и говорю, что писать не могу. «Ну что ж, пиши как сможешь. Мы учтём это». Накарябал я такие каракули, что трудно было разобраться самому, не то что преподавателям...
Настало время идти проверять результаты. Пошли все втроём. Я себя в списках не нашёл и решил, что провалил. Пришёл домой и объявил, что в списках меня нет. Отец у меня был дотошный и образованный по тем временам человек. Он рассудил так: если меня нет ни среди принятых, ни среди не сдавших экзамены, значит, должны быть и другие списки. А произошло вот что. На первом этаже, где вывесили списки принятых студентов, и не сдавших экзамены абитуриентов, на доске объявлений не хватило места, и оставшийся список принятых повесили на втором этаже. Это потом выяснил мой отец.
Валерий и Николай не прошли по конкурсу и забрали свои документы. В дальнейшем Валерий Шепель окончил политехнический институт и работал ведущим инженером в НГДУ (нефтегазодобывающее управление), а Николай Кашкин закончил консерваторию и работал преподавателем в музыкальной школе, по классу баяна. Их обоих уже нет в живых. Их памяти и посвящается эта книга.
ОНТ
Октябрьский нефтяной техникум имени Кувыкина, ныне колледж, был образован в 1951 году для обеспечения техническими специалистами нефтяной промышленности СССР. В то время 70% добываемой нефти в стране приходилось на Волго-Уральский регион, где и находится город Октябрьский. Ещё раньше, в тридцатые годы, в ряде регионов страны были открыты геологоразведочные техникумы, готовящие специалистов для горнорудной, геологической, нефтяной и нефтегазодобывающей промышленности. Одним из таких техникумов был Уфимский геологоразведочный техникум (УГРТ). В 1957 году его закрыли, а студентов (360 человек) перевели в Октябрьский нефтяной техникум. В их числе были геологи-рудники старшего выпускного курса и геофизики с первого по пятый курсы. Геофизики специализировались по двум направлениям – полевая и промысловая геофизика.
Первый приём студентов на геофизическое отделение в стенах ОНТ состоялся в сентябре 1958 года. На каждую из специальностей формировалось по две группы: Пл-1, Пл-2 (полевая геофизика-сейсморазведка) и Пр-1 и Пр-2 (промысловая геофизика). Таким образом, набиралось до 120 студентов. А через шесть лет мне посчастливилось удачно сдать вступительные, и я был зачислен студентом в группу 1Пл-2-64, а закончил в 1968 году. В 1963 году одна из групп сейсморазведчиков была перепрофилирована на гравимагниторазведчиков, другая оставалась сейсморазведчиками. Первый выпуск гравимагниторазведчиков состоялся в 1956 году, последний – в 1976-м. В дальнейшем обе группы полевой геофизики специализировались на сейсморазведке.
С середины 60-х годов началось обучение группы геофизиков по заочной форме обучения, которая с некоторыми перерывами продолжается по настоящее время. За 45 с лишним лет существования геофизической специальности в ОНТ подготовлено свыше 4200 специалистов геофизиков, из них 2200 полевиков и 2000 промысловиков-геофизиков. По заочной форме обучения выпущено 120 специалистов-геофизиков. Следует отметить, что со дня открытия в ОНТ регулярно функционируют курсы повышения квалификации, на которых прошли подготовку более 1000 работников геофизических предприятий.
Абсолютное большинство выпускников геофизической специальности посвятили себя нелёгкой, но полезной работе освоения земных недр, а некоторые достигли больших успехов в производственной деятельности и в науке. Среди них – Александр Георгиевич Болгаров – заведующий отделом комплексных инженерно-геологических исследований ОАО «НПП ВНИИГИС»; Валерий Михайлович Григориев – директор ООО «НПФ «Горизонт» (г. Октябрьский), некоторое время работал в ОНК преподавателем геофизики; Васим Имамутдинович Шарафутдинов – бывший начальник Октябрьского управления геофизических работ; Дамир Салаватович Музаффаров – заместитель главного инженера НГДУ «Иркеннефть» Республики Татарстан; Павел Бертгольcович Швейцер – начальник Ижевской геофизической экспедиции; Михаил Георгиевич Капорович – начальник вычислительного центра обработки и интерпретации материалов ОАО «Самаранефтегеофизика»; Олег Фёдорович Сапунов – руководитель подразделения нефтегазопромыслового управления в городе Урае Тюменской области; Марс Ибрагимович Шагеев – бывший начальник производственного отдела разведочной геофизики ОАО «АК «Татнефтегеофизика»; Талгат Магсумович Таюпов – начальник геофизической партии «Беларусьнефть» (г. Речица Гомелевской области); Ранис Калимулович Таухутдинов – бывший главный инженер «Когалымнефтегеофизика». И многие другие.
Большинство работников геофизических организаций Башкортостана, Татарстана, Удмуртии, Самарской, Саратовской областей и Западной Сибири являются выпускниками ОНТ. Многие выпускники работают в странах ближнего зарубежья: Казахстане, Белоруссии, Туркмении, Украине. Не один десяток выпускников защитили кандидатские и докторские диссертации и имеют множество научных работ и авторских свидетельств на изобретения. Это Борис Григорьевич Червиков – кандидат геолого-минералогических наук, доцент геологического факультета Казанского государственного университета; Анатолий Михайлович Жуков, доктор, и Фания Мансуровна Барс (Хасанова), кандидат геолого-минералогических наук, – доценты Российского университета нефти и газа (г. Москва). Все они окончили техникум с красным дипломом. А выпускник группы полевой геофизики 1967 года Николай Леонидович Калентьев работал заведующим контрольным отделом аппарата Президента Республики Башкортостан. Он учился в группе классного руководителя Льва Петровича Гусева.
Основоположниками геофизической специальности в ОНТ были Георгий Иванович Капорович и Владимир Николаевич Прибатурин, которые до 1957 года работали в Уфимском геологоразведочном техникуме. Георгий Иванович преподавал профилирующую спецдисциплину у геофизиков-промысловиков, а также почти все предметы по геологической тематике у студентов – геологов и геофизиков. Владимир Николаевич Прибатурин вёл занятия по нескольким специальным дисциплинам у геофизиков-сейсморазведчиков. Его усилиями был оборудован кабинет сейсморазведки современной аппаратурой. Были две 60-канальные сейсморазведочные станции ПСЛ-1 и ПСЛ-2, а также переносная 16-канальная малогабаритная станция, на которой мы проходили практику прямо во дворе нефтяного техникума (на футбольном поле). Особо нужно отметить, что Владимир Николаевич вместе с учащимися радиотехнического кружка стал одним из основателей телевидения в городе Октябрьском. Ведущим преподавателем сейсморазведки он оставался до конца своей жизни – 27 лет (с 1957 до 1983 гг.).
У геофизиков-промысловиков ведущими преподавателями в конце 50-х – начале 60-х по промысловой геофизике были Михаил Васильевич Шулятьев и Лев Минович Сушкин. Льва Миновича студенты за очень высокую требовательность за глаза называли «Тигром Торпедовичем», но в целом принимали его требования и экзамены сдавали на положительные оценки. На смену М. В. Шулятьеву и Л. М. Сушкину пришли Расуль Тухбатович Ахметов, выпускник ОНТ, и Валерий Леонидович Смаркалов, а позже – Валерий Михайлович Григорьев, тоже выпускник ОНТ.
Еще одним основным ведущим специалистом по промысловой геофизике на протяжении уже 37 лет является преподаватель Юрий Васильевич Лукьянов, пришедший в ОНТ из ВНИИГИС. Он председатель цикловой комиссии геофизических дисциплин, а также ведущий преподаватель на курсах повышения квалификации геофизиков-производственников. Нельзя не отметить ведущего преподавателя геофизиков-полевиков Самуила Наумовича Вульсона – специалиста гравимагниторазведки, человека с незаурядными способностями и удивительным характером, а также Александра Васильевича Кавина – специалиста по промысловой и полевой геофизике. Оба они проработали в ОНТ более 20 лет.
В 1976 году в техникум был приглашен на преподавательскую работу выпускник геологического факультета Казанского государственного университета Константин Валентинович Федулов. В это время на производстве внедрялась техника нового поколения – аналоговые цифровые сейсмостанции, и Константин Валентинович в короткий срок переоснастил лабораторию сейсморазведки этой новейшей аппаратурой. С 1980 по 1991 год он являлся председателем цикловой комиссии геофизических дисциплин. С открытием в 1991 году в ОНТ специальности «приборостроение» преподавал спецдисциплины по этой специальности, а в 1996 году после открытия отделения «Вычислительные машины, комплексы, системы и сети» стал преподавать спецдисциплины и по этой специальности. В 1999 году Константин Валентинович прошел обучение по геоинформационным пакетам в учебно-методическом центре «ГИС-проект» (г. Москва) и получил соответствующие сертификаты. В течение 31 года работы он вел занятия более чем по сорока дисциплинам.
Соратником К. В. Федулова был молодой специалист, выпускник Саратовского государственного университета Евгений Михайлович Закатнов. Он проработал в техникуме восемь лет (с 1977 по 1984 гг.). Вёл он дисциплины «теоретические основы сейсморазведки» и «методика и техника полевых работ». В настоящее время занимает руководящий пост в одной из геофизических организаций в г. Саратове.
Во второй половине 80-х годов на смену ветеранам А. В. Кавину и С. Н. Вульсону и уехавшему из города Е. М. Закатнову пришло новое пополнение в лице Ирины Александровны Лобановой, выпускницы геологического факультета Томского политехнического института, и Халита Мухаметовича Хроматуллина, бывшего выпускника ОНТ (1964 г.).
С начала 90-х годов в ОНТ на геофизическом отделении стал работать выпускник геологического факультета Казанского государственного университета Ильдус Адгамович Чукмаров. Он преподавал дисциплину «сейсморазведочная аппаратура и оборудование». Впоследствии стал заместителем директора ОНК по внешним связям. Он повышал свою квалификацию сначала в Москве, затем в Канаде и всегда поддерживал деловые отношения с геофизическими организациями и учреждениями как в России, так и за рубежом. Много сделал для переоснащения новейшей аппаратурой геофизического отделения, привлекая к сотрудничеству многие геофизические организации и фирмы страны.
К ветеранам геофизической специальности по праву можно отнести преподавателей Льва Петровича Гусева и Александра Николаевича Рахманова (с 1974 г.). Лев Петрович Гусев пришёл в ОНТ в 1962 году из Западной Башкирской геологической экспедиции, и Георгий Иванович Капорович передал ему почти все предметы геологического цикла. Он также являлся классным руководителем в группах студентов-геофизиков и был ведущим преподавателем на курсах повышения квалификации у геофизиков-производственников. За добросовестный и многолетний труд Льва Петровича удостоили звания «Почётный работник топливно-энергетического комплекса России».
По достоинству можно оценить и многих других преподавателей.
Учёба
Если всё время учиться и учиться,
то когда же работать?
Если всё время работать и работать,
то когда же учиться?
На первых же занятиях нас сразу предупредили, чтобы мы забыли все, что учили в школе. Странное было заявление. Даже сейчас я не могу понять, зачем это нам говорили. Может, потому что сам стиль преподавания был совершенно другим, но мы всё равно опирались на те знания, которые получили в школе. С первого же курса начались спецпредметы, но их было мало: общая геология, петрография. Остальные – общеобразовательные.
Общую геологию нам преподавала педагог с большим стажем и опытом Мария Аркадьевна Капорович. Полноватая, низкого роста, но очень добрая женщина. В первый же день она сказала:
– Вы, наверное, все знаете Курскую магнитную аномалию? Мы ее будем проходить по данному предмету. Так вот, чтобы вы не забыли, как меня зовут, вспомните Курскую магнитную аномалию (КМА), а я Капорович Мария Аркадьевна – тоже КМА.
Вот и запомнили мы её на всю жизнь. В нашей же группе учился её сын Михаил. Буквально на втором или третьем уроке по общей геологии произошёл такой случай. Что-то задумался Михаил на её уроке. Сидит отвлечённо, а потом вдруг встаёт и подходит к матери.
– Мам, дай три рубля.
– Ты что, Миша?
Он как будто проснулся, посмотрел по сторонам, покраснел и сел на своё место.
Петрографию и кристаллографию преподавал нам Лев Петрович Гусев, тогда еще молодой, стройный, среднего роста, энергичный, с весёлыми, излучающими блеск глазами. Добрейшей души человек. Он отлично знал свой предмет и очень доходчиво объяснял. На уроках почти никогда не повышал голоса, никогда не делал замечаний. Он говорил примерно так: кто хочет получить знания, тот их получит, а кто не хочет – на экзаменах всё выявится. Рассказал нам о том, что когда учился в институте, у них были два педагога, один из которых никогда не ставил пятёрок, ссылаясь на то, что всего никто не знает. Другой же утверждал противоположенное: если студент не может ответить на данный вопрос, это не говорит о том, что он вообще ничего не знает в данной области, что-то же он всё равно знает. Поэтому он никогда не ставил двоек. Так и Лев Петрович старался двоек не ставить. На втором курсе он провёл эксперимент.
Пришли мы сдавать экзамены. Расселись по местам, приготовились. Вдруг он говорит:
– Кто согласен на тройку, можете положить зачётную книжку на стол и выйти. Тройка вам обеспечена.
Группа у нас была сильная, в дальнейшем при выпуске красные дипломы получили семь человек. На стол легли три или четыре зачётные книжки. Студенты вышли. Когда остались те, кто рассчитывал на 4 (я был в их числе) или 5, Лев Петрович повторил примерно те же слова:
– Кто рассчитывает на четвёрку, положите зачётки на стол и по одному выходите, но никому ничего не говорите. Если будут спрашивать, скажите, что гонял по всему материалу. А тех, кто уверен, что он знает на «отлично», прошу остаться. На вас я за всех отыграюсь.
Остались человек девять, среди них и те, которые при выпуске получили красные дипломы. И только на последних курсах мы узнали, что отличников он тоже не спрашивал. А сказал:
– Если вы уверенны, что знаете на «отлично», я вам верю.
Поставил всем «отлично» в зачётную книжку. И добавил:
– Это был эксперимент, и прошёл он удачно, как я и предполагал.
Больше за всю учёбу он таких экспериментов не ставил.
Классным руководителем у нас был Владимир Николаевич Прибатурин. Он вёл основные предметы: радиотехнику и аппаратуру. Ему было около сорока лет. Среднего роста и крепкого телосложения, очень энергичный интеллигентный человек почти с лысой головой. Он никогда не повышал голоса, и если случалось, что кто-то вел себя на уроке не должным образом, он просто говорил:
– Выйдите, пожалуйста, из аудитории. Вы мешаете нам работать.
Наступала полнейшая тишина. Студент, к которому он обращался, удалялся, а урок продолжался в полнейшей тишине. Уважали его все. Когда он разговаривал с кем-то или вёл урок, от него исходила какая-то необъяснимая энергия, а взгляд его чёрных небольших глаза прибавлял силы и уверенности. Предмет его знали хорошо. Особенно студенты-парни. Многие ходили в радиотехнический кружок, который он вёл.
Математику преподавал Николай Дмитриевич Рассанов. Высокий, постоянно угрюмый (не помню, чтобы он когда-то улыбался), с походкой, как у военного офицера. Он даже никогда не наклонял голову, поэтому студенты прозвали его Перпендикуляр. Математику знал превосходно и мог доходчиво объяснить. На другие темы, кроме математики, с ним никто из студентов, не разговаривал. Математика у нас была на первом курсе и в первом семестре второго курса, после чего мы с ним расстались.
Были ещё предметы: черчение, картография и гравиметрия, которые преподавал Самуил Наумович Вульсон – удивительнейшей человек. Он был такого же роста, как и Рассанов, но очень подвижный. Любил юмор и мог говорить на любые темы. Урок он вёл так, чтобы все были в напряжении, чтобы все работали. Когда он замолкал во время урока, было слышно, как муха летает. Если он молчал, все работали, если он говорил, все слушали. За одну пару его уроков мы уставали так, как за две пары с другими преподавателями. Иногда он делал перерывы, когда чувствовал, что мы уставали. Тогда он шутливым голосом говорил:
– Девушки, выйдите на пять минут, покурите, а я с ребятами поговорю по-мужски.
Девушки выходили, а он рассказывал нам анекдот примерно такого содержания:
– Приходит на работу рабочий, весь побитый, в синяках. Его спрашивают: «Что случилось?» – «Да ничего особенного, просто моча в голову ударила». – «Да ты что? Так сильно?» – «А что вы хотите, она же в горшке была».
Разрядились, посмеялись – и опять за работу. Руки мне его запомнились на всю жизнь. Жилистые с длинными пальцами и с золотым кольцом, как и полагается женатому человеку, на безымянном пальце правой руки. Это мне почему-то очень запомнилось, или потому, что у других преподавателей их не было, или они их снимали перед занятиями. В свои годы, а ему в то время перевалило за сорок, он был так молод душой, что казалось, он чуть ли не наш ровесник.
Принёс как-то он на урок кварцевые пружины от старых гравиметров и сказал, что если кто из нас эту пружину удержит поперёк её скрутки, а не вдоль, то получит зачёт. Но предупредил, что брать её надо вдоль, чтобы она могла пружинить, а кому это удастся, может попробовать поперек – и получит зачёт. Пружинки оказались такими хрупкими, что или падали из рук, или ломалась. Сколько мы тогда их переломали, но удержать так никто и не сумел. Сдать зачёт, не работая мозгами и без особого труда, не получилось. В конце урока он осторожно взял эту пружину поперёк, продержал ее с минуты и осторожно положил на место целую и невредимую. А какие у него были феноменальные способности! Продемонстрировал он как-то раз: взял в обе руки по мелку, подошёл к доске и одновременно обеими руками написал два разных слова.
После окончания техникума, я часто встречался с ним. У него умерла жена. Какое-то время он жил один, а потом женился на студентке – выпускнице этого же техникума. В такого не грех было влюбиться молодой девушке. Он не только не уступал молодым, но даже превосходил их. Это сейчас некоторые девушки стремятся выйти хоть за старика или иностранца, лишь бы у него были деньги. Не знаю я, были ли у Самуила Наумовича деньги, но точно знаю, «Запорожец» был, на котором он в дальнейшем попал в аварию вместе с молодой женой и сыном и погиб. Жена и сын остались живые.
Историческую геологию преподавал тоже Гусев, но Юрий Григорьевич – однофамилец Льва Петровича. Совсем молодой, элегантный, он только что окончил Казанский университет. Почти наш ровесник. Занятия проводил раз в неделю, по субботам. Четвёртой парой – это седьмой и восьмой урок – была историческая геология. За неделю мы и так уставали, а тут к концу недели восемь уроков. Лучше бы они были в начале недели.
Раз мы всей группой договорились не идти на занятие. Он пришёл – никого нет. Ещё раз так проделали. Эта выходка сошла нам с рук только потому, что он не сообщил заведующему по учебной части Павлу Петровичу Шапиро (ППШ, как мы его звали), которого в техникуме все боялись. Если он вызывал к себе в кабинет студента, это было серьёзное событие. Его или исключали из техникума, или он исправлялся и больше в кабинет ППШ не попадал. А мы этого боялись. И если бы Юрий Григорьевич сообщил П. П. Шапиро, а тот нашел зачинщика или группу зачинщиков «заговора» – тогда прощай или стипендия или учёба.
Но Гусев этого не сделал, мы сами пришли на урок и попросили прощения. Это выглядело примерно так. Мы все сидим на своих местах, все до одного! Открывается дверь, входит преподаватель и у него от изумления расширяются глаза. Он ожидал, что аудитория пуста.
– А где вы были предыдущие две пары?
Кто-то из студентов встаёт и говорит, что в эти дни и в это время в кинотеатре «Фонтан» шли интересные фильмы, которые хотелось посмотреть, а отпроситься с его занятий мы побоялись, думая, что всё равно не отпустит. Это была, конечно, выдумка. Но он спокойно ответил:
– А зря, может, и я с вами пошёл бы.
Мы этот намёк сразу поняли и в дальнейшем частенько покупали ему билеты в кино и вместо занятий вместе ходили в кинотеатр. Неплохо было.
Плохо было потом. Осталось немного времени до сдачи экзаменов, и он как начал нам давать материал, так, что нам не хватало 24-листовой тетради, что бы всё записать. Приходилось большинство слов сокращать, так как не успевали. А когда начали готовиться к экзаменам, достали кипы исписанных тетрадей (литературы по этому предмету не было) и долго разбирались, что такое: тр. пр. синк. кемб. четвер. и т. д. Это был один из самых трудных экзаменов.
По электротехнике экзамен тоже был трудный. Преподавал ее человек среднего роста, всегда ходил в коричневом костюме, который никогда не видел утюга и часто был испачкан мелом. Фамилию я его не запомнил, да и преподавал он у нас, мне кажется, по совместительству. Странный был у него стиль преподавания. Отвернётся к доске, пишет, пишет формулы, делает какие-то вычисления, потом поворачивается к студентам и говорит:
– Поняли?
Я первый раз поднял руку, встал и сказал:
– Нет, ничего не поняли, объясните подробней!
Он берёт мокрую тряпку, стирает всё с доски и снова проделывает то же самое молча, а потом поворачивается и опять спрашивает:
– А теперь-то поняли?
Кто-то из студентов ещё два-три раза пытался, как и я, задавать вопросы, но повторялось то же самое. Мы поняли, что не следует терять время зря, и скатывали с доски всё, что он писал. Буква в букву, цифра в цифру. А потом по этим записям наделали шпаргалок и сдали экзамен кто как смог. Я на троечку, и то был доволен. Поэтому электротехнику я знал плохо, а электронику хорошо. Для дальнейшей работы и в жизни больше понадобились именно электроника и радиотехника, а не электротехника.
Сейсморазведку и интерпретацию преподавала Людмила Ивановна Азарова – женщина лет тридцати пяти, довольно высокого роста и крупного мужского телосложения, но с приятным, симпатичным, хотя на вид и строгим лицом. Её мы побаивались. Урок она вела в строгом стиле, если так можно сказать. Смотрела своими большими черными глазами как будто сразу на всех. И даже если писала на доске, делала замечание, не оборачиваясь к группе:
– Сушилов, повернись к доске. Что ты там нашёл на задней парте?
Это удивляло и шокировало одновременно, и поэтому все внимательно её слушали и следили за её движениями. Особенно её боялся я. Во-первых, она была строгая, да и предмет мне давался с трудом. А, во-вторых, я всегда боялся больших, рослых и упитанных женщин. Поэтому и женился-то на миниатюрной, низенького роста девушке.
Во время перемены произошёл такой случай: или кто-то за мной гнался, или я очень спешил, в общем, бежал по коридору, хотел ворваться в аудиторию, а из неё выходит Людмила Ивановна. Инерция сделала своё дело. Мы столкнулись таким образом, что мои губы коснулись её губ. Как это могло случиться, ума не приложу. Но в этот момент у меня внутри всё оборвалось. Мелькнула мысль: «Не миновать мне кабинета ППШ». Но, к моему великому удивлению, она улыбнулась и дала мне проход в аудиторию со словами:
– Пожалуйста, если вы так спешите.
Хочется рассказать ещё о двух преподавателях, которые запомнились на всю жизнь. Это Александр Васильевич Кавин, преподаватель по промысловой геофизике, и преподаватель обществоведения и политэкономии Михаил Назарович (а вот фамилию его никто не запомнил). Михаил Назарович – фронтовик, низкого роста и довольно худенький. Когда он шёл по коридору на урок, в правой руке держал коричневую и худую, как он сам, кожаную папку, слегка размахивая ею взад-вперёд. Голова его была опущена, а глаза смотрели постоянно в пол. Ходил он медленно и выглядел очень больным человеком. Но когда заходил в аудиторию и начинал урок, он преображался. Сразу становился стройным и подтянутым. Объясняя материал, постоянно ходил вдоль доски, а глаза его горели азартом. В этот момент казалось, что он находится не с нами, а где-то там, о чём рассказывает. Общественные науки я не любил. Мне по душе были точные науки, но слушать его было интересно. Мы вместе с ним переживали те события, о которых он рассказывал.
Александр Васильевич Кавин – полная противоположность Михаилу Назаровичу не только по внешности, но и по характеру. Он был полный и грузный, на его короткой шее, можно даже сказать, на пухлых и широких плечах держалась большая, совершенно лысая голова. Рот его, большой и прямой, имитировал постоянную улыбку. Когда он первый раз зашёл в аудиторию, нам показалось, что он улыбается, и мы все засмеялись. Но когда он начал говорить и эта мнимая улыбка не сходила с его лица, нам даже стало стыдно за смех не к месту. У него была учёная степень кандидата естественных наук. Предмет он знал отлично и мог ответить на любой вопрос. Особенно он любил чертить на доске скважину в разрезе и в ней какой-либо геофизический прибор и рассказывать по этому чертежу как тот или иной прибор работает и определяет физические параметры пластов. Чертил графики проницаемости или проводимости пластов. Это у него хорошо получалось. Единственный его недостаток – он не умел повышать голоса и наводить порядка в аудитории. Если становилось шумно, он садился за стол и долго смотрел на нас, когда мы успокоимся. Когда до нас доходило, что урок остановлен по нашей причине все постепенно умолкали, и урок продолжался. В дальнейшем он был рецензентом моей дипломной работы.
Вот что я помню о своих преподавателях.
Преддипломная практика
В апреле в техникуме всегда тяжёлая, напряжённая пора. Студенты сдают зачеты и экзамены за второе полугодие. Очень ответственный период. И в то же время весна – всё оживает, и в молодом организме появляется какая-то невероятная тяга не к занятиям, а к желанию больше погулять, и перемены в организме наступают такие, когда проявляются первые настоящие чувства к противоположенному полу. Так случилось и у меня.
Влюбился я в дворовую голубоглазую девчонку, десятиклассницу Валюшу. После занятий приходил во двор и ждал, пока не появится она. Ходили в кино, гуляли по городу и городским паркам. А после первого сладкого и горячего поцелуя встречи затягивались до глубокой ночи. А утром на занятия или сдавать зачет. Сидишь за кипой книг чуть ли не до самого утра, под утро вырубишься иногда даже за столом, а тут тебя уже бабушка будит.
– Юрок, пора идти учится.
Холодной водой умоешься, встряхнёшь головой, попьёшь горячего чаю с тем, что успела приготовить бабушка, пока я спал. А готовить она умела именно то, что я любил. В техникум приходишь и продолжаешь доучивать то, что не успел ночью. Торопишься, перелистываешь учебники от корки до корки. Проверяешь, всё ли знаешь. Где очень трудные формулы встречались, тут же заготавливались шпаргалки. Но мы шпаргалками почти не пользовались. Старались понять суть формулы, тогда её и легче было вывести. Только по электротехнике почти все использовали шпаргалки. Месяц напряжённого труда не пропал даром. Экзамены и зачёты все сданы. Провели распределение на преддипломную практику. Мне, Григорию Кочеткову и Людмиле Белой выпало ехать на практику в Саратов, в геофизический трест «Нижневолжскгеофизика», а Талгату Таюпову, Талгату Фаткуллину, Валерию Муравьёву – в Волгоград, в геофизический трест «Волгоградгеофизика». Неделю или две дали нам отдохнуть, и впервые мы самостоятельно отправились в такое далёкое путешествие, да ещё на работу, за которую будут платить, как настоящим труженикам. Душа пела, и появилась гордость, что ты чего-то знаешь и нужен как труженик, как рабочий нашей огромной и великой страны.
Нам выдали «подъёмные» (деньги на дорогу), и мы все вшестером со станции Аксаково отправились на поезде до Саратова без пересадки. Доехали благополучно. Без приключений. Мы втроём сошли в Саратове, а трое поехали дальше до Волгограда. В тресте нас разделили по сейсморазведочным партиям. Мы с Григорием попали в село Духовницкое, расположенное на берегу Волги. А что бы до него добраться, нам нужно было ехать в аэропорт. Получив направление и все необходимые документы, мы прибыли в аэропорт, купили билеты на самолёт Ан-2 рейсом до села Духовницкого. Время было еще предостаточно, и мы решили закусить и погулять. На билетах чётко было написано: «Рейс № …, вылет в 13-30». Подходим заранее. Ждём. Я Грише говорю:
– Давай спросим, где будет посадка.
– Ты нигде не был, никуда не летал... Я знаю, посадку объявят по громкоговорителю.
Ждём. Время подходит. Объявляют, но все не наши рейсы. Я волнуюсь, а Гриша, как всегда уверенный в себе, как-никак был непризнанный лидер в группе.
– Опаздывает наверняка.
Я не выдержал, обратился к работнице аэропорта. Показал билет. А она говорит, показывая рукой в небо:
– Вон ваш самолёт, только что взлетел. Маленькие самолеты Ан-2 и вертолёты местного назначения мы не объявляем, они летают редко, 1–2 раза в неделю, и те, кому нужно, давно знают, где и когда производится посадка. А следующий рейс в Духовницкое через три дня.
– А, что нам теперь делать? – хором спрашиваем.
– Езжайте в речной порт, там должны быть пароходы с заходом в Духовницкое.
Поблагодарив женщину, мы кинулись искать транспорт, чтобы добраться до порта. С пересадками, то на троллейбусе, то на трамвае добрались. Впервые увидел речной порт с множеством причалов, и у каждого, как в песне поётся, – «пароход белый, беленький…». Красота и величие! А Волга в этом месте широкая-широкая. Рядом грузовой порт, и стрелки портовых кранов, как колодезные журавли стоят, вернее, не стоят, а что-то грузят или выгружают. А к ним железнодорожные подъездные пути. И всё грузят и грузят. Одни составы подъезжают, другие отъезжают. Вот тогда я понял, что такое главная водная магистраль страны.
Наш пароход прибыл к пяти часам. Прошли по трапу на посадку. Каюты второго класса. Как в поезде, на четверых. Я занял нижнюю полку, а Кочетков верхнюю. Двоих пассажиров вообще не было. Уложили вещи – и на верхнюю палубу. Развалились в шезлонгах и просидели до самой темноты. Как красивы над Волгой закаты! Только картины писать. Зачаровывают, околдовывают! И мы сидели и молчали, пораженные величием красоты русской природы. Мимо медленно «проплывали» то обрывистые берега, то леса, поля и горы, то холмы и небольшие посёлки. Просидели, пока полностью не стемнело. А когда стало темно, ещё красивее стало смотреть на проплывающие мимо пароходы, озарённые огнями многоэтажных палуб. Удовольствие получили неописуемое, а в памяти все запечалилось на всю жизнь! Когда стало совсем темно, ушли в каюту спать. Среди ночи слышу грохот. Открываю глаза, а это Гриша со второй полки свалился и, как ни в чём не бывало, отправился в туалет. Пришёл и лег на свою полку. Я не видел, как он падал, но раз он ничего не сказал, значит всё нормально.
Просыпаемся утром, а он меня спрашивает:
– Юра, ты не знаешь, почему у меня болит левая скула и вроде синяк под глазом намечается.
А сам смотрит в зеркало.
– Да ты что, Гриш, не помнишь, как с полки упал? А потом в туалет ходил.
– В туалет помню, ходил, а с полки я не падал. Это ты, наверное, мне ночью, пока я спал, чем-то стукнул.
Кое-как убедил, что если бы стукнул, то он бы проснулся.
– Это на тебя свежий воздух так подействовал. На палубе, наверное, часов до двух ночи просидели, вот и уснул крепко.
Пароход идет медленно, да ещё против течения, километров 20–30 в час. К тому же причаливает у каждой пристани. Вот мы и добирались до места двое суток. Прибыли часов в одиннадцать утра на следующий день. Я понял, почему нас предупредили, чтобы мы спросили, заходит ли он в Духовницкое. Дело в том, что у самого населённого пункта, даже ещё раньше, начинается длинный, в несколько километров, остров. А на другом берегу находится городок Хвалынск, и если пароход заходит в Духовницкое, то ему приходится возвращаться назад, обогнув остров, что бы попасть в Хвалынск, и поэтому не каждый пароход заходит на эту пристань.
Сейсморазведочную партию отыскали на краю деревни. Несколько вагончиков и временных построек, огороженных невысоким забором со шлагбаумом при въезде. На территории несколько единиц техники, по-видимому, стоит на ремонте. Нам показали, в каком вагончике находится бухгалтерия. Там и оформили все необходимые документы. Пошли искать квартиру. Прошли полсела и в середине нашли одинокого старика лет под семьдесят, который и согласился за 20 рублей в месяц пустить нас на квартиру.
Мы с Кочетковым работали в разных отрядах и виделись редко. Каждый из нас выполнял одну и ту же работу. В наши обязанности входили смотка и размотка сейсмических кос и установка сейсмоприёмников. Числились мы старшими рабочими или техниками (не помню точно). В распоряжении у нас были человек шесть-семь рабочих и смоточная машина, все её звали «смотка». На профиль и с профиля – на ней. Водитель у меня был молодой и какой-то вертлявый и непоседливый. Хорошо на дорогах в то время транспорта было мало. Едем мы с ним на профиль недели через две, как я устроился, по гравийной дороге. Дорога широкая, машин нет. Я высунул голову из окна и задумался о доме. А водитель баранку крутит и песни поёт. Вдруг вижу, вместо серого гравия дороги под колёсами зелень появилась. Я голову в кабину – а мы съехали на обочину. Не успел я и рта открыть, как он резко повернул руль – и мы из одного кювета в другой. Он опять руль в обратную сторону – и на бок завалились. На мою сторону. Вовремя я успел голову из окна убрать. Треск, грохот – и тишина, только слышно, как что-то течёт, видимо, вода из радиатора. Водитель на мне лежит. Смотрю, бледный и не шевелится. Я его снизу в бок локтем. Ничего, вроде и он живой. Стали выбираться из машины, как из танка, вверх. Вылезли, а машина наша, помятая, на боку лежит прямо под плакатом: «СЛАВА УДАРНИКАМ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА!». Сели мы под плакат и смеёмся. И вдруг пламя. Машинное масло вытекало и на горячий мотор. Вот и вспыхнуло. Мы быстро стали песком засыпать пламя, прямо горстями. Сразу и потушили. Водитель хотел закопать своё водительское удостоверения, но я его отговорил. Отремонтировал он за свой счёт машину, этим и обошлось. Прав его не лишили.
Работа в геофизике всегда ненормированная. Это на заводах – от и до. А в геофизике, пока не закончишь то, что начали. Бурильщики набурят 10–12 скважин. Их нужно отработать : опустить заряд тротила, взорвать его и записать на сейсмостанцию отражённый сигнал от глубинных пластов земной коры. Пробуренную скважину оставлять нельзя, иначе стенки её осыпятся, и заряд не пройдёт до нужной глубины. Пропадёт тяжёлый труд бурильщиков. Бывало, даже так, что ночевали в поле, и не один раз.
Помню, как-то выехали мы на самый дальний профиль, специально по заданию из треста. Ехали почти целый день. Степь да степь кругом. Впервые увидел такой ландшафт. Ни дерева, ни бугорка. Как ориентироваться? Если только по солнцу. Приехали часам к четырём вечера, не заблудились. Два бурстанка УРБ-2, станция, «смотка» с двумя сейсмическими косами и три бойлера (водовозки). Приехали, а там уже геофизиков понаехало и других разных специалистов. Тут же рядом скважина, пробуренная уже давно, геологоразведочная, обсаженная колонной. Наверное, там предположительно обнаружили нефть, вот и нагнали геофизиков всех мастей, начиная от «сейсмиков» и кончая электроразведчиками и специалистами по радиоактивному каротажу. Вагончиков навезли, и даже повара приехали, видно, надолго.
Геофизики раньше приехали, а они народ такой, на выдумки гораздый. Ждали поваров и что удумали. Скважину пробурили несколько месяцев назад, и отстойник с буровым раствором успел покрыться довольно приличной коркой. Кто-то взял сапог, привязал на палку и по этой глинистой корке понаставил следов, да так, как будто здесь тропинка. Вагончик-кухню поставили на другой стороне отстойника, а подход к нему специально перегородили транспортом – спецмашинами. Приезжают повариха с помощницей, выгружают свои кастрюли – и по этой тропинке к своему вагончику. Два шага сделала одна из них, довольно полная женщина лет около сорока, и провалилась в густую глинистую жижу. Кастрюли по глинистой корке покатились, а её быстро спасать начали, чтобы полностью не засосало. Кто смеётся, кто сочувствует, а она плачет. Вытащили, смотреть на неё жалко было. А мужики хохочут.
Наутро новая история. Я спал на раскладушке прямо под открытым небом. Утром проснулся, вижу, кто-то из геофизиков выходит из вагончика (по-видимому, по нужде), надевает свои сапоги – и как закричит страшным криком. Мужики из вагончиков повыскакивали, с него сапог снимают, а он ещё сильнее кричит. Кто- то увидел на сапоге палочку, а на палочке проволоку медную. Палку сломали и стянули сапог. А на большом пальце суслик висит. Так уцепился, что еле оторвали. Крови было много. И ноготь повреждённый. Кто-то за повариху отомстил тому, кто ставил следы. Поймал суслика. Привязал ногу суслика к проволоке. В сапоге сделал маленькую дырочку, просунул туда проволоку и привязал к палочке. И суслик сидел в сапоге до утра.
Пробыли мы на этой скважине трое суток, отработали на площади, прилегающей к этой скважине, несколько профилей и провели работу, до сегодняшнего дня мне не известную. Вокруг скважины расставили с десяток сейсмоприемников, подключили их проводами ПВР к сейсмостанции, взрывники приготовили специальную магистраль, на которой закрепили детонаторы через определенное расстояние, и опустили в скважину. Произвели взрывы детонаторов от забоя до устья и записали весь материал на магнитную ленту. Позже я узнал, что этот метод называется сейсмический каротаж, или вертикальное сейсмическое зондирование. На четвертый день вернулись на базу в Духовницкое, получили зарплату (мне лично выдали 110 рублей), и наш отряд отпустили в отгул на неделю.
Я решил съездить домой, тянули любовь и тоска по родным местам. Не дожидаясь утра, я приехал на пристань, взял за 50 копеек билет до Хвалынска (на другую сторону Волги.). Хвалынск – прекрасный городок, утопающий в зелени садов. Тихий, уютный, да ещё на берегу такой реки. Чудо, а не городок! С одной стороны Волга-матушка, а с другой – склоны гор, почти до самого верха покрытые лесным массивом. В Хвалынске купил билет до станции Возрождение за 98 коп и вечером, часов в 10–11, был в зале ожидания.
Это было 31 июля, а 2 августа у меня день рождение. Я еще тогда подумал, как бы мне не пришлось встречать на станции Возрождение свой день рождения. Билеты оказались в наличии (до Куйбышева – 3 руб. 90 коп.). Утром был в Куйбышеве (Самара). От Куйбышева до Аксаково ещё 4 руб. 60 коп, а от станции Аксаково до моего родного города Октябрьского – на автобусе за 1 руб. 88 коп. Итого на дорогу у меня ушло почти 12 рублей и на питание рублей 5–6 . Вся поездка обошлась почти в 20 рублей. А главное я рано утром 2 августа, в своё день рождения, был дома
Когда я ранним утром появился дома, как были рады мама и бабушка! Лица их сияли. А когда я выложил на стол свою первую заработную плату, мама всплакнула. Она всю жизнь проработала на железобетонном заводе за 60–90 рублей в месяц. Обняла меня и долго причитала: «Кормилец, ты вырос, мой младшенький!». (Два года назад скончался отец, а старший, Анатолий, в это время служил в армии).
Я позавтракал – и на улицу. Даже мать обиделась, что так быстро ушел. А мне поскорее хотелось встретиться с любимой девушкой. Встретились. Жара стояла. Договорились сходить на речку, купаться. Взяли всё необходимое – и на пляж к «тракторному» мосту, где обычно бывает мало народа. Вот там всё и случилось. А на другой год, 2 апреля, у нас родился сын. Родила она его недоношенного, семимесячного, 2 кг 800 г. Худой и почему-то жёлтый и пушистый, как птенчик. Сейчас он в Питере живёт – капитан корабля, выше меня ростом и весит более 90 кг. У самого уже дети (двое), выше отца.
Вернулся в Духовницкое вовремя, но немного другим путём. Из Куйбышева по Волге на «ракете» (быстроходное судно на подводных крыльях). На два рубля дороже, чем на поезде, но зато комфорт и свежий воздух. Палубы там нет, но вокруг как бы смотровая дорожка. Выйдешь и смотришь, как катер мчит нас чуть ли не по воздуху, только брызги во все стороны, и в лицо мелкие брызги, как пыль. Плыли по течению, и я стоял у правого борта. Берег обрывистый, довольно высокий. Внимание привлёк какой-то силуэт в обвалившемся береге. Присмотрелся, а это церковь. Сколько ей веков, неизвестно, но судя по тому, что осадочные породы её полностью скрыли под землёй, ей не один десяток столетий. А реки, текущие с севера на юг, подмывают всегда правый берег. Благодаря разрушительной деятельности реки люди вновь увидели древнее строение. Меня поразило то, что она сохранилась и не разрушилась. Даже купола были на месте – почерневшие и без крестов.
После возвращения работы прибавилось. Время поджимало. Нужно было собирать материал для дипломной работы. Поэтому после работы и в выходные мы просиживали в «камералке», переписывая отчеты, проектно-сметную документацию, копируя карты, годографы и диаграммы.
В очередной раз, направляясь на работу, водитель «смотки», тот самый, с которым мы перевернулись на ровном месте, задавил гуся. Гусь был довольно крупный и жирный, и, чтобы не пропадать добру и чтобы он не мучился, перерезали ему горло и взяли с собой на профиль в надежде приготовить обед. Перед обедом я взял ведро с водой и ушёл подальше варить гуся. Немного на станции нашёл соли, картошки и вермишели, так что супчик получился на славу. Когда отряд приблизился ко мне, обед был готов.
А пока меня не было, произошёл неприятный случай. В нашем отряде работал водителем автобуса армянин, который возил рабочих на работу и с работы на автобусе. Высокий, коренастый, смуглый, покрытый сплошь чёрными волосами мужчина лет 30–32. А рабочими сейсмоотряда в основном были 15-летние девчонки, за исключением двоих. Среди них была симпатичная черноволосая и черноглазая, хрупкая, низкого роста девочка – чеченка по национальности. Совсем ещё ребенок. Не зная смысла слова, которое для армян является самым оскорбительным, она обозвала вгорячах этого невоспитанного, невыдержанного в словах хама. Он позволял себе ругаться матом при любом окружении. Вот он и врезал ей, как мужику, со всей силы. Кровь на стекла автобуса брызнула.
Когда я принёс приготовленный обед в станцию, начальник отряда сказал, что у меня в отряде ЧП и чтобы я разобрался. Когда я зашёл в автобус, кровь у девушки из носа лилась ручьём (видно, это произошло недавно). Притащил я термос с холодной водой, чистых тряпок, платков и ставил холодные компрессы. Все тряпки и платки были в крови, но постепенно кровотечение прекратилось. Я расспросил её, в чём дело. Она мне рассказала, что он её якобы ни за что ударил. Дал я ей команду, чтобы не вставала. А через полчаса принёс большой гусиный окорочок и сказал, чтобы при мне всё съела, ведь столько крови потеряла. Кто бы мог подумать, что моя забота на неё так повлияет. Каждый вечер я получал записки о встрече, но не на одну так и не явился.
А вскоре закончилась моя практика. Получили мы расчёт – и домой.
Защита дипломного проекта
После прохождения преддипломной практики я вернулся домой во второй половине октября. Мать меня встретила со слезами счастья на глазах. Мой старший брат, Анатолий, продолжал служить в армии. Наконец в нашем семейном бюджете появились деньги. Они пошли в первую очередь на покупку зимней одежды для меня и весенней и летней одежды для брата, так как он весной должен был вернуться со службы домой.
Занятия в техникуме для последних курсов ещё не начались, и я пропадал на улице целыми днями. Ходил по городу один, так как друзья или в школе, или на работе, а моя любимая закончила десять классов и поступила работать на швейную фабрику. Я не мог дождаться вечера, когда вернётся моя Валюша с работы или хотя бы друзья. Несколько раз садился за материалы, привезённые для написания дипломного проекта. Перелистывал и думал про себя: одному тут не справиться. И опять на улицу. Так жаждал свободы после напряжённой учёбы и работы! Такое было желание расслабиться! И расслабился.
Иду по проспекту, смотрю, ребята из нашей группы, человек пять-шесть. Обрадовались встрече. Поздоровались. Посидели на скамейке у кинотеатра «Фонтан». Все наперебой рассказывали о своих приключениях. Часа полтора просидели, и кто-то предложил: «Пойдёмте в ресторан «Девон», пивка попьём и заодно праздник отметим». Это было перед праздником Великой Октябрьской революции, не то 4, не то 5 ноября. Посидели, попили пива и по сто граммов добавили. Пришёл домой навеселе, но матери на глаза не попался и лег спать.
На другой день с другом пошли в кино на дневной сеанс в тот же кинотеатр «Фонтан». Ни названия фильма не помню, ни о чём фильм не знаю, только запомнилась одна картина. На широкоформатном экране пляж, а на пляже народ, и одному из мужчин стало плохо с сердцем или солнечный удар схватил. Показывают, как перед его глазами всё закружилось, он стал задыхаться – умирать. И вдруг я ощутил, что мое сердце останавливается и мне не хватает воздуха. Я, шатаясь, вышел из зала и потихоньку, медленными шагами, останавливаясь через 5–10 метров, побрёл домой. На моё счастье кто-то из знакомых ребят, увидев моё состояние, помог добраться до дому. Сердце бешено колотилось. Приехала «Скорая помощь» – и меня увезли в больницу.
Лечили меня сначала в кардиологии. Диагноз определить не могут. Перепробовали множество лекарств, а приступы сердцебиения продолжаются почти каждый день. Пролежал больше месяца, а потом перевели в неврологическое отделение. И там месяц пролежал. Приступы стали реже. Успокоительные уколы и таблетки сбивали бешеный ритм сердца, доходивший до 200 и более ударов в минуту. После выписки я написал заявление – и к нашему классному руководителю В. Н. Прибатурину с просьбой дать мне академический отпуск. Владимир Николаевич порвал при мне моё заявление.
– Вон что он надумал. Ребята пишут дипломную работу, для тебя стараются. А о том, что у тебя скоро будет ребёнок, ты забыл? Я для тебя место забронировал в тресте «Куйбышевнефтегеофизика» лишь потому, что там ты через год получишь квартиру. Разве можно такой шанс в жизни упустить?
Пропесочил он меня тогда здорово. Вышел от него – на глазах слёзы и обиды, и радости. И по сей день я ему благодарен за то, что мозги тогда мне вправил. С того дня я стал интересоваться своей дипломной работой. А 13 января мы с Валей зарегистрировались. Моя мама и Валины родители устроили небольшую вечеринку, куда были приглашены самые близкие, человек десять. Отметили. Валя тогда была на пятом месяце беременности. Я её забрал в свой родительский дом, а через несколько дней опять в больницу.
Во второй половине февраля наша группа защищала дипломные работы. А я на больничной койке. Выписали меня в марте. Домой ко мне пришли Фания Хасанова, Михаил Капорович, Анатолий Жуков и Григорий Кочетков. Принесли мою дипломную работу, над которой они совместно работали. Я их поздравил с успешной защитой дипломов, все они, кроме Кочеткова, получили красные дипломы (защитились на «отлично»). С этого дня я с утра до вечера изучал «свою» дипломную работу. Защита была назначена на 15 марта, а с 1 апреля все выпускники должны были быть уже на своих рабочих местах. Как удалось В. Н. Прибатурину собрать целую комиссию из 10–12 человек для защиты дипломного проекта только одного студента, известно только ему, но он унес эту тайну с собой. Вечная ему память и огромное спасибо!
Изучил я «свой» дипломный проект от корки до корки. Наизусть вызубрил, хотя кое-что и недопонимал. А сам думаю: расскажу, как стихотворенье, а там будь что будет. За столом комиссия. Все представительные люди, а знакомых человека два-три. Тут я и растерялся. На доске плакаты «мои» висят, а в голове пустота и не единой, ни хорошей, ни плохой мысли. Время идёт, а я стою, хотя знаю, что должен уложиться в 20 минут. Минута проходит, другая, а я всё молчу. Тишина, даже в ушах звенит. И вдруг первая фраза ярко высветилась в мозгу. И я начал. А так как я вызубрил, как стих, весь проект, то рассказал всё без запинки и уложился в 18 минут. Кто-то из комиссии задал вопрос по годографу. Я честно признался, что этот материал я плохо знаю. Мне объяснили. На второй вопрос я ответил со знанием дела. Вопрос был по аппаратуре, а это моя стихия и хобби. Комиссия признала защиту дипломного проекта удовлетворительной. Через два дня в учебной части я получил диплом, нагрудный знак и сопроводительные документы (путёвку в жизнь).
А 1 апреля был зачислен техником-геофизиком в Елховскую круглогодичную сейсмическую поисковую партию. Так она официально называлась. Сейсмопартия состояла из двух отрядов. Начальником партии был Николай Васильевич Шлыков – высокий, худой, с продолговатым лицом и седой, всегда коротко постриженной головой. Начальником одного из отрядов был Борис Николаевич Болотников, мой старый знакомый. Мы с ним вместе проходили практику в селе Духовницком в прошлом году и опять попали в одну партию. Как тесен мир! А моим непосредственным начальником стал начальник другого отряда Филипп Васильевич Рейзвих – опытнейший инженер с огромным стажем. На вид ему было лет шестьдесят, а на самом деле – 48. Роста он был среднего, слегка полноват, а лицо странное: постоянно красноватого цвета, и когда он волновался, наружу выступало множество кровеносных сосудов, отчего лицо становилось совсем красным. Спокойный и деловой, он никогда не повышал голоса. Делал все аккуратно и размеренно, как приучены с детства немцы в хороших семьях. Мне он очень понравился.
Не успел я познакомиться со всеми и освоиться, как мне пришло письмо. У меня родился сын!!! Радость переполняла душу. Я к Филиппу Васильевичу с просьбой отпустить меня на неделю домой. А он отвечает, что не имеет такого права, иди, мол, к Шлыкову – начальнику партии, только он может кого-то отпускать. Я искал, искал его – не нашёл. Подхожу к бильярдной. Стоят несколько рабочих и один в чистой одежде. Я спрашиваю:
– Где Шлыков?
А они стали выпытывать, зачем он мне нужен. И тогда тот, что в чистой одежде, сказал, что начальник уехал и вместо себя его оставил.
– Так что пиши заявление на отпуск без содержания – и езжай.
Я написал заявление на имя начальника партии, принёс и подаю этому человеку. Слышу смешки. Оборачиваюсь, смех смолкает. Я недоумённо посмотрел на этого хорошо одетого человека. А он мне говорит:
– Ну, что стоишь? У тебя сын родился! Заявление написал, чего тебе ещё надо? Или сына не желаешь видеть?
От радости я на автобусную остановку и на неделю домой. Вернулся – меня сразу к начальнику.
– Почему уехал без предупреждения?
– Ка-а-ак бе-е-ез пре-едупреждени-ия? Я и за-а-явлени-и-ие написал на-а ваше имя, – отвечаю, заикаясь.
– Кому? Слесарю второго разряда? Да он с твоим заявлением в нужник сходил. Бумаги у него не было. Как мы теперь должны твои прогулы оформлять? За неделю прогулов я вынужден уволить тебя по 33-й статье.
Напугал он меня не на шутку… А на деле ни одного прогула не поставили. Отработал потом. Вот так первый раз я повидал своего малыша. Когда я был дома, мы вместе с женой купали нашего сынишку. Она расстелила на мои руки мягкую теплую пеленку, чтобы укутать его после купания. Я не рассчитал: раздвинул руки шире, чем сам малыш, и он провалился. Но своё дитё так дорого, что я мгновенно подхватил его в воздухе вместе с пелёнкой. Все произошло мягко и быстро, что малыш даже не проснулся. Он всегда засыпал, когда его купали.
Сейсморазведка
Вот так с казуса и началась моя трудовая деятельность, хотя трудовая книжка у меня уже была. Преддипломная практика и месячная практика в сейсморазведочной партии в Татарии, где я работал помощником взрывника после окончания второго курса, тоже вошли в стаж, и у меня уже было две записи в трудовой книжке.
Хочется сделать небольшое отступление о практике в Татарии. Сейсмопартия расположилась в селе с красивым русским названием Лебедино. А привёз меня на практику в это село на техникумовском уазике сам В. Н. Прибатурин. Я жил на квартире у местных жителей и ходил в гости к деревенским ребятам. Они хорошо говорили по русский, и в домах у каждого, в переднем углу, висели большие старинные иконы. Я сначала ничего не мог понять: вроде деревня татарская (большинство говорили на татарском языке), а обычаи и уклад жизни у местных жителей христианские. Оказывается, это были крещёные татары. Иван Грозный их крестил в реке Каме в разгар зимы 1520 года – 19 января (по новому стилю).
Работа проходила по такой схеме: для закладки заряда бурили скважину от 20 до 120 метров буровыми станками УРБ-2, но так как осадочные породы были непрочные и стенки скважины иногда рушились, взрывникам в то время, чтобы не перебуривать скважину, разрешалось использовать специальные шесты для проталкивания заряда до забоя. Потом производился взрыв, и сигнал, отражённый от всех земных горизонтов и пластов, записывался на специальную аппаратуру – сейсмостанцию. Вот мы, два помощника взрывника, и занимались тем, что проталкивали заряды шестами в скважину (позже этот метод запретили, так как он не безопасен). Не во всех скважинах приходилось применять шесты, но всё же довольно часто. Если я держал шест, а мой напарник прикручивал на резьбе очередной, я не мог его выпустить, если в скважине нет воды метров 20–30. Держишь изо всех сил, даже жилы на руках вздуваются. А напарник наберёт глины из отстойника и начинает расписывать мою физиономию этой грязью. Хорошо мы по очереди менялись: то я держал шесты, то он, а я наращивал. Тогда я отыгрывался на нём. Молоды были, по 16 лет, вот и безобразничали. Потом взрывник запретил нам этим заниматься.
– Работать надо, а не дурака валять, – ворчал он. – Уроните шесты в скважину – заставлю доставать.
А на профиль и с профиля мы ездили на взрывпункте – специально оборудованной грузовой машине, на которой укреплена емкость для воды, как обычная водовозка, или, как ее называли, бойлер. По бокам кабины – два ящика с открывающимися крышками-сиденьями, под которыми взрывники хранили свои вещи для работы и спецодежду (вот на этих сиденьях мы и ездили), а вдоль бортов – ящики с тротилом. На самом верху емкости приварен специальный ящик для детонаторов, в ящике ещё ящик из фанеры толстостенной сделан, а внутри оббит мягонькой бархоткой с ватиновой подкладкой. Там перевозили детонаторы – взрыватели, которые от удара могут взорваться и заставить детонировать тротил.
Едем как-то с профиля на базу. Сидим на своих местах, а машина заюлила и под откос на двух колёсах едет. Ящик с детонаторами открылся (был без замка), из него вывалился второй ящик, и детонаторы посыпались на ящики со взрывчаткой, а потом и по всему кузову рассыпались. Не знаем, что делать? Прыгать и бежать от машины подальше – не успеешь. В кузове килограммов 30–50 взрывчатки. Проехала машина на двух колесах метров восемь, встала на четыре колеса. Мы в кабину стучим. Остановились. Мы бледные, как мел. Взрывник и водитель тоже. Начали детонаторы осторожно по всему кузову искать. Под ящиками, под ёмкостью. Все собрали, по документации сверили. Все! Взрывник предупредил, чтобы мы об этом никому не говорили. На следующее утро на обоих ящиках установили замки. После этого случая прошло два года, и требования к технике безопасности ужесточились. Шесты запретили применять, а на взрывпункте разрешалось ездить только в кабинах – водителю и взрывнику.
В елховской сейсморазведочной партии было две сейсмостанции, одна из них – старая шестидесятиканальная ПСЛ-2. На ней работали мы с Ф. В. Рейзвихом. А другая уже нового поколения, с магнитной записью – СМ-48. На ней работал мой старый знакомый по саратовской экспедиции в селе Духовницком Б. Н. Болотников и А. В.Забелин. Анатолий Забелин тоже работал техником, как и я, хотя не имел специального образования. Специалистов всё же не хватало. Использовались сейсмоприёмники СПЭД-56, а в дальнейшем СВ-20 и СВ-1-10 «Светлячок», которые острым наконечником втыкались в почву. Но мне посчастливилось увидеть своими глазами сейсмоприёмники СПМ-16, которые применялись десятки лет назад и закапывались в землю.
По законам того времени я обязан был отработать три года в данной экспедиции, куда меня направили как молодого специалиста. А у молодых специалистов тогда были определенные льготы, например, первоочередность в списке на поучение жилья. Так мне как семейному молодому специалисту через год выделили двухкомнатную квартиру. До этого мы снимали дом в Елховке, прямо возле экспедиции. Выдали ордер, и мы с женой на выходные поехали смотреть наше жильё, но оно оказалось в аварийном состоянии. Просел фундамент и шестиподъездный пятиэтажный дом покосило. Двери не закрывались, окна потрескались. Вселять нас не стали, и мы прождали еще месяца два-три, прежде чем нам дали квартиру в другом, новом доме, на первом этаже. А тот дом ремонтировали года полтора: укрепляли фундамент и стягивали стены.
В Елховке я познакомился с местным жителем Владимиром Крупновым. Мы с ним сдружились. Человек он был хороший, примерно моего возраста и тоже женатый. Часто делали вместе общие дела. Помогали друг другу. Недалеко от деревни протекала речка Кондурча, которая впадала в реку Сок, а та в свою очередь в Волгу. Мы с ним по выходным ловили раков или рыбу. Рыбы в Кондурче, по его словам, было мало. Лет семь назад в верховьях реки прорвало очистные сооружения на каком-то заводе – и рыба плыла к верху брюхом. Деревенские вылавливали ее сачками и полными телегами возили в Куйбышев (ныне Самара) продавать. Кто-то купил на эти деньги мотоцикл с коляской, а кто-то и машину. Вот после этого случая и развелось в речке множество раков.
А прямо за забором нашей экспедиции было небольшое озеро. Оно каждую весну заливалось полой водой Кондурчи и на несколько дней соединялось с ней. Вот мы с Володей и решили проверить, а нет ли там рыбы. Володя нашёл небольшой бредень, и мы в выходной день через непролазную траву, окружающую это озеро, вошли в него и загребли раз пять. Дно илистое. Ноги по колено проваливались в жижу. Измучились, изрезались камышом и осокой, но не зря. Поймали 22 щурёнка граммов по 500 и 22 рыбы, похожие на змей. Чёрные с коричневым отливом с руку длинной, а толщиной не толще крупного ужа.
– Это же угри! Как они сюда попали? – воскликнул я.
Поделили по одиннадцать штук и тех, и других. Я принес домой. Жена начала чистить. Когда угри были разделаны, выпотрошены, порезаны на куски и положены на сковородку – они извивались в подсолнечном масле, а когда жена стала их солить – начали подпрыгивать и дрожать. Я не выдержал и со словами «Я эту рыбу есть не буду» пошёл во двор рубить дрова. На зиму. Но когда запах из хаты проник наружу, я бросил рубить дрова – и в дом. Рыба уже была готова и стояла на «столе» (стол мы ещё не успели купить и для этой цели использовали два ящика из-под папирос «Беломор-канал»). Попробовал я кусочек, а он растаял во рту, оставив незабываемый на всю жизнь вкус.
– Вот это царская рыба! – воскликнул я. – Теперь понятно, почему в ресторанах она так дорого стоит.
Пообедав, я продолжил рубить дрова. Недели две назад ездили заготавливать их на зиму всей экспедицией. Привез и я полную с верхом машину брёвен. Пилить вручную – до «белых мух» не управишься. И я пригласил с пилой «Дружба», работающей на бензине, нашего помощника бурильщика Петра Рубе (за всю свою жизнь я больше не встречал другого такого еврея, который бы за бутылку готов был сделать все, чего не попросишь). Пришёл он ко мне уже под хмельком. Перепилили почти все дрова, когда вдруг он, не видя меня, резко повернулся в мою сторону с работающей пилой. Цепь захватила за штанину и полезла вверх к голове. Пропилила брюки, пиджак, рубашку и даже майку в некоторых местах, а тело даже не задела, нигде не единой царапины. А могла бы и голову спилить. Вот как в жизни бывает. Одежду пришлось выбросить.
Как-то нашего Рубе решили обвести вокруг пальца обычные алкаши... Мы работали всю неделю и только на выходные приезжали домой в Куйбышев. И Пётр Рубе со своей женой, худой, низкого роста и на вид всегда уставшей, по-видимому, от постоянных попоек мужа, тоже приезжали в свою квартиру в город. Раньше мусорных баков не было, а машина, собирающая мусор, в выходные не приезжала. В один из таких выходных жена Петра собрала весь мусор, упаковала в приличный свёрток и заставила его вынести под вечер к тому месту, куда обычно приезжала «мусоровозка».
– Дашь рубль – вынесу, не дашь – сама неси, – грубо ответил муж.
Пришлось дать. Но вместо того, чтобы идти выбрасывать мусор, Петр поспешил к магазину, а там всегда околачиваются те, у кого не хватает на бутылку. Подходят к нему:
– Рубль есть?
– Есть, – и подаёт рубль. – А кто пойдёт за бутылкой?
– Иди ты!
– У меня же сверток.
– Никуда не денется твой свёрток, мы подержим.
Отдал он свёрток – и в магазин. Выходит – нет никого. Походил вокруг магазина, так и не нашёл. Приходит домой с бутылкой. Жена спрашивает:
– Где деньги взял?
– А я мусор продал.
Вот так у него за 2 рубля 62 копейки алкаши «купили» свёрток с мусором. И это не выдумки, а чистая правда. Еврея решили надуть! Утром, когда мы шли на остановку, где останавливался наш вахтовый автобус, увидели разбросанную картофельную кожуру и прочий хлам... из того свертка.
Сейсморазведочная станция – сложное радиотехническое оборудование. 60-канальная станция ПСЛ-2 – это две стойки с усилителями (по 30 штук в каждой) на каждый канал. Ещё одна стойка с дополнительным оборудованием: АРУ, ЭРУ, проверочное устройство каналов, зеркальный электромагнитный осциллограф с лентопротяжным механизмом для фотобумаги, блок питания и многое другое. Обычно сейсмостанции изготавливают на заводах качественно. Они проходят специальный контроль и работают годами, но иногда случаются и неполадки. И мы сами устраняем их прямо на профиле, а в этот раз пришлось вернуться на базу.
Филипп Васильевич Рейзвих, у которого высшее образование и большой опыт работы, два дня искал неисправность, а на третий вызвали по рации специалиста из треста. Приехал Владимир Смехнов. Худощавый мужчина высокого роста, с чёрными волнистыми волосами и чёрными глазами. Минут через 40–50 он отремонтировал станцию.
– Что с ней было? – спросил я.
Он улыбнулся и сказал:
– Не знаю, почему-то ЭРУ (экспоненциальный усилитель) начал генерировать, и по всем каналам пошли сбои, «наводки». Я припаял конденсатор всего 150 пикофарад с анода выходной лампы ЭРУ на корпус (или, как в радиотехнике выражаются, «на землю»), генерация пропала. Вот и всё.
Я тогда подумал, что, наверное, он окончил университет или радиотехнический институт, но через год, когда работал рядом с ним в ГМЛ (геофизическая методическая лаборатория, куда мы приезжали на месяц на профилактику), узнал, что у него всего четыре класса образования. Несмотря на это, по всем сложным проблемам все обращались именно к нему. И он всегда их решал.
Там же в ГМЛ я познакомился с человеком с синей, как от сплошной татуировки, правой половиной лица. Даже лоб был в некоторых местах усыпан мелкими синими точками или пятнами. Звали его тоже Володей, а фамилию напрочь забыл. Ему было лет 30–35. Полноват, среднего роста, с русыми волосами. Тело его было белое-белое, как будто он никогда не видел солнца. И эта «татуировка» на его лице казалась ещё страшнее. Он мне рассказал, что случилось.
Года три назад, когда он работал в партии взрывником, с ним произошла вот такая история. По тем временам по ТБ не запрещалось взрывникам готовить две магистрали с зарядами для следующей скважины. Один заряд опускался в скважину и взрывался, а другой, уже готовый, лежал в сторонке для другого пикета. Володя подготовил два заряда. Один опустил в скважину, а другой положил на крыло автомобиля и сам устроился на подножке этого же автомобиля с взрывной машинкой (взрывпункта). Перепутал концы проводов и взорвал не тот заряд, который был в скважине, а тот, который лежал рядом на крыле. От взрывной волны телефонная трубка связи с оператором разлетелась на мелкие кусочки – и ему в лицо. Хорошо глаза уцелели. Трубка была из черной пластмассы. Как потом врачи ни чистили, все крошки убрать не смогли. И осталось у него пол-лица синюшного цвета да инвалидность третий группы от последствий сотрясения мозга. В ГМЛ он работал простым рабочим. Получал мало и впоследствии ушёл на шоколадную фабрику специалистом по точным весам (окончил специальные курсы). Потом мы часто встречались, так как я жил возле шоколадной фабрики. И, когда бы мы ни встретились, он вынимал из внутреннего кармана несколько шоколадок.
– Передай своим ребятишкам, они у тебя маленькие, а шоколад детям полезен.
К тому времени у меня было уже двое сыновей.
Вскоре и мы получили новейшую сейсмостанцию М-48. Работу на ней я освоил. Это было намного удобнее, чем работа на ПСЛках. Не требовалось проявлять плёнку и менять режимы. Записал как есть, а на базе можешь из этой записи любой материал получить. Только не забывай снимать магнитную ленту и подписывать, какой это пикет.
В распоряжении экспедиции было несколько десятков машин. На работу водителями принимали в тресте «Куйбышевнефтегеофизика», а так как нужно было работать на периферии и неделями не бывать дома, то водителями устраивались лишь те, которых в городе уже не брали. В их трудовых книжках было по несколько десятков записей о приёме и увольнении. Сами понимаете, что это был за контингент. Работали они неплохо, но… до первой заработной платы. Поэтому начальство старалось выдавать получку или аванс к пятнице. За задержку заработной платы руководство по головке не гладили, как сейчас. Наказывали. Но иначе нельзя было. Если выдали зарплату, это на профиле было сразу заметно. Водители водовозок разбегались, как тараканы, в разные стороны, по соседним деревням, за водкой. Привозили по несколько бутылок и к вечеру были «тёпленькие». Хорошо, что в те времена транспорта было намного меньше и за всё время работы (3,5 года) не было ни одного серьёзного дорожно-транспортного происшествия. Были случаи, когда водитель, приехав на базу, ставил машину в ряд, на своё положенное место, открывал кабину – и вываливался из нее, засыпая тут же, рядом с подножкой автомобиля.
Пришло время очередной выдачи заработной платы. В пятницу деньги в банке поучили, закрыли в сейф, а ключи от сейфа бухгалтер потеряла. Плачет: приедут с профиля рабочие, всем деньги нужны; к тому же пятница – домой надо ехать.
А у нас в партии был техник по бурению Валера Павлов. Он рассказал мне по секрету, что до поступления в техникум состоял в воровской банде, где его научили премудростям «медвежатника» – специалиста по вскрытию сейфов. Уговорил я Валеру, чтобы попытался открыть сейф. Он согласился при условии, что в бухгалтерии никого не будет и мы никому об этом не расскажем. Все, конечно, согласились. Зашёл он в бухгалтерию с фонариком и какими-то проволоками. Минут через двадцать пять выходит.
– Всё готово, – говорит.
Спас тогда он главбуха от гнева рабочих. А сейф-то был довольно сложный, с двумя замками и цифровым кодом. И ещё о нём хочу рассказать. Как-то на профиле при бурении зумпфа вылетел какой-то чёрный кусок. Валера поднял его, тщательно осмотрел, оказалось, что это боевой топор, очень старинный. Привёз он его на базу и на наждаке стал приводить в нормальный вид. Целый наждачный круг испортил и за неделю отреставрировал. Вот это был топор так топор! Он рубил всё. Даже бурильную штангу мог перерубить. Изготовлен он был из настоящей булатной стали.
Бывали у нас и несчастные случаи, а один – с трагическим исходом, но он не был связан с алкогольным опьянением. Взрывник Саша Соковых, нарушив инструкцию, поехал на профиль не на своём взрывпункте, а с водителем водовозки. Какая уж у них была цель, никто так и не узнал. По дороге подъехали к водоёму, чтобы набрать воды для бурения. А дело было зимой. Продолбили прорубь, и Саша решил помочь. Водитель забрался на бойлер, чтобы открыть вентиль вакуумной системы, а он этот толстый гофрированный шланг опускал в прорубь. Или ручник от тряски выбило, или его вообще забыли поставить на тормоз, но машина покатилась назад, лёд проломился, и Сашу льдом прижало к заднему борту машины. Сразу насмерть.
Был ещё один несчастный случай, но без летального исхода. В бригаде, которая устанавливала сейсмоприёмники в землю, было восемь человек, и все женщины – в основном жёны работников экспедиции и две местные девчонки. Зимой их возили на работу и с работы на машине ГАЗ-66 , где была установлена железная печка, которая топилась или дровами, или углём. Ехали с профиля, и водитель остановился напротив магазина, чтобы купить сигарет. Вышел и в дверь стучит:
– Девчонки, вы там как, не замёрзли?
Никто не отвечает. Он встал на заднее колесо и заглянул в окно. А они… валяются в разных позах. Дверь изнутри закрыта. Взломал запор, открыл дверь – никто из женщин не шевелится. Напротив магазина – больница. Водитель за врачом. Пока врач пришла, некоторые начали «оживать», а некоторых так и унесли на носилках в больницу. Утром все на работу вышли. А произошло вот что: когда печь начали топить углём (брикетами), труба забилась, и они отравились угарным газом. Как в народе говорят, угорели.
Трудно было нам жить на одну зарплату, а ещё труднее то, что жена уже с двумя детьми в Куйбышеве, а я в Елховке или в Красном Яре, куда впоследствии перебралась наша партия. На субботу и воскресенье приезжал домой. А когда я на работе, за молоком некому было сходить. Оставила она раз их вдвоём. Сережке старшему наказала:
– Если Костя будет плакать, покачай коляску.
Старшему сыну в то время годика два было. Приходит, а Серёжка верхом на Косте сидит в коляске, сам качает и пытается рот ему подушечкой закрыть.
– А чо, он пакал, пакал, я качал, качал.
Вот тогда мы и решили переехать в свой родной город. Поменяли квартиру – двухкомнатную на трёхкомнатную. И полностью перебрались в Октябрьский.
А за время работы в полевой сейсморазведочной партии нами были открыты две геологические структуры, в которых возможно залегают нефтеносные пласты. На сегодняшний день они успешно разрабатываются. А многие скважины перешли в частные руки.
ВНИИГИС
ОАО «НПП ВНИИГИС» был организован как Волго-Уральский филиал ВНИИгеофизики 29 февраля 1956 года приказом министра Нефтепрома СССР М. А. Евсеенко. В 1972 году филиал был преобразован во Всесоюзный научно-исследовательский институт геофизических исследований скважин (ВНИИГИС), а в 1995-м здесь создано открытое акционерное общество «Научно-производственное предприятие ВНИИГИС» (ОАО «НПП ВНИИГИС»). В настоящее время это одно из крупнейших научно-производственных предприятий по геофизическим исследованиям скважин в России. ВНИИГИС внёс определяющий вклад в создание научных центров в Уфе и Твери. Бывший директор ВНИИГИС А. А. Молчанов написал такие строки: «Подобных примеров найдётся мало – чтобы три института, да из филиала». Научно-исследовательский институт появился в нашем городе не случайно: в послевоенные годы добыча углеводородного сырья приходилась в основном на Волго-Уральский регион.
Основателем и идейным вдохновителем института по праву можно считать С. Г. Комарова. За 54-летнюю историю ВНИИГИС им руководили:
Башлыкин И. Н. – с 1956 по 1957 год;
Нестеренко Н. Г. – с 1957 по 1961 год;
Петросян Л. Г. – с 1961 по 1964 год;
Жувагин И. Г. – с 1965 по 1970 год;
Молчанов А. А. – с 1971 по 1988 год;
Кучурин Е. С. – с 1988 по 1990 год;
Утопленников В. К. – с 1990 по 1992 год;
Опрокиднев В. А. – с 1992 по 1996 год;
Теплухин В. К. – с 1996 по 2002 год;
Поляков А. П. – с 2002 по 2005 год.
С 2005 года и по сегодняшний день институт возглавляет Перелыгин В. Т. Почти все они имели учёную степень кандидатов и докторов наук и были одарёнными организаторами и руководителями.
За время существования института в его стенах работало более 12 человек, защитивших докторские диссертации, и более сорока – кандидатские. Сегодня здесь работают пять докторов и тридцать кандидатов наук. В институте сформировались как выдающиеся учёные с мировым именем: Ю. А. Гулин, Р. В. Китманов, М. А. Азенберг, А. В. Золотов, А. И. Сидорчук, Г. Н. Филиди, А. П. Бродский, А. И. Жувагин, В. А. Сидоров, В. Б. Тальнов, Д. В. Белоконь, И. П. Дзебань, В. Ф. Козяр, Б. И. Кирпиченко, П. Н. Купавых, А. И. Фионов, М. М. Нагуманов, В. П. Бандов, А. Ф. Косолапов, В. Г. Рафиков, М. И. Запевин, Е. А. Виноградов, А. М. Гильманова и многие другие.
Также в институте защитил докторскую диссертацию Ю. А. Гуторов – ныне профессор и член-корреспондент Академии наук. Продолжают работать академик РАЕН А. Е. Кнеллер и четыре члена-корреспондента МАНЕБ. Среди них особенно хочется отметить Ю. А. Гулина – это настоящий самородок, с гениальными способностями. Не имея ни кандидатской, ни докторской учёной степени, ни даже высшего образования, являлся основателем отечественной ядерной геофизики. Под его руководством защитили несколько докторских и десятки кандидатских диссертаций. А А. В. Золотова, который пытался открыть тайну тунгусского метеорита, знали и сегодня помнят старожилы города. Он один в Октябрьском носил большую окладистую бороду. Когда я был ещё юношей, ходили слухи, что он дал себе зарок, что не сбреет бороду, пока не откроет тайну тунгусского метеорита. Он обладал, уникальными экстрасенсорными способностями. Фотографируя его в полнейшей темноте, получали снимок сияния его силуэта. Коллектив ВНИГИС воспитал не только учёных-теоретиков и практиков, но и замечательных людей.
Не менее известны и более молодые учёные, такие как В. Т. Перелыгин, Т. С. Мамлеев, В. П. Чупров, В. Н. Даниленко, А. И. Лысенков, Ю. В. Николаев, В. М. Григорьев и многие другие. За всё время существования ВНИИГИС сотрудниками отделов и лабораторий были получены положительные решения, а авторам вручено более 645 авторских свидетельств на изобретения, 4112 патентов Российской Федерации. Написано более 2800 научных работ. Коллектив награждён 211 медалями ВДНХ. Шесть человек являются лауреатами Государственных премий, более десятка человек имеют звания «Почётный нефтяник Башкортостана» и «Почётный нефтяник Российской Федерации». А Т. С. Мамлеева даже приглашали работать в Японию. Разработанные им приборы на сравнительных испытаниях с аналогичными приборами известнейшей геофизической фирмы «Шлюмберже» (Франция) показали на порядок превосходящие результаты. Заведующему отделом скважинной сейсморазведки, кандидату технических наук, заслуженному изобретателю БАССР Гумеру Гафиулловичу Сафиуллину Указом Президента Российской Федерации присвоено звание «Заслуженный изобретатель России». Сафиулин – автор 30 изобретений, 26 из них положены в основу скважинной сейсмической аппаратуры для исследования сверхглубоких скважин.
В настоящие время в ОАН «НПП ВНИИГИС» работают 24 выпускника ОНТ и четыре выпускника ОНК имени Кувыкина. Особых успехов достигли: А. Г. Болгаров – заведующий отделом комплексных геофизических исследований. В. Н. Еникеев – заведующий отделом акустических методов исследований, В. Е. Калиберда – начальник отряда отдела программно-управляемой геофизической аппаратуры, Ф. С. Камалетдинов – начальник отряда отдела забойных телеметрических систем, М. А. Мишанов – начальник отряда отдела программно-управляемой геофизической аппаратурой, Р. Л. Мухутдинов – начальник партии отдела скважинной сейсморазведки и сейсмоакустики, Т. Р. Рыльцова – заведующая канцелярией административно-управленческого аппарата, В. Д. Ташбулатов – заведующий лабораторией акустических методов исследований, В. А. Тютюгин – начальник отряда отдела аппаратуры и методики радиоактивного каротажа, А. А. Штырляев – начальник отряда отдела скаженной сейсморазведки и сейсмоакустики, а также подающий надежды выпускник ОНК 1999 года выпуска – инженер-электронщик второй категории отдела программно-управляемой геофизической аппаратурой А. В. Кондрашов. ВНИИГИС помог выпускникам ОНТ вырасти как специалистам, которые в дальнейшем пожелали вернуться в родные стены нефтяного техникума уже как преподаватели. Это Л. Ф. Воронина, И. А. Лобанов, Ю. В. Лукьянов, Н. В. Мишанова, Н. Л. Хорькова, С. Р. Гареева, Т. Г. Лутфуллина, В. М. Григорьев, который впоследствии с преподавательской работы вернулся к научной деятельности. Также в ОНТ преподавателями работали А. В. Кавин и Х. М. Хроматулин, а Р. Т. Ахметов, Ю. А. Гуторов и А. М. Гильманова преподают в филиале Уфимского государственного нефтяного технического университета.
Первая командировка
Вливаясь в коллектив,
необязательно в нём растворятся.
После работы техником-геофизиком в сейсморазведочной экспедиции в Куйбышевской области, я и моя семья переехали в родной город Октябрьский (по семейным обстоятельствам). В то время у нас уже было два сына, и семейный бюджет не позволял ни нормально питаться, ни определить детей в детский садик, чтобы жена могла устроиться на работу. Приняли решение поменяться квартирами и перебраться поближе к родственникам. Вместе оно всегда легче. Так и сделали. Удачно поменяли двухкомнатную квартиру на трёхкомнатную с телефоном.
Жена устроилась работать на швейную фабрику, а я долго не мог найти работу по специальности. Пришлось временно устроиться старшим механиком на обувную фабрику. Проработав восемь месяцев при довольно приличной по тем временам зарплате, я всё же перешёл на работу во ВНИИГИC по специальности техник-геофизик, потеряв в деньгах около половины.
В конце марта 1972 года меня пригласил мастер цеха и сказал, чтобы я подошёл к телефону. Я взял трубку, поздоровался. На другом конце незнакомый мне голос спросил:
– Вы по профессии геофизик?
– Да, я окончил ОНТ и четыре года работал в тресте «Куйбышевнефтегеофизика».
– Моя фамилия Гуторов, зовут Юлий Андреевич. Нам нужен специалист, если сможете, приходите на собеседование.
А я так скучал по полюбившей мне работе, что, не откладывая в долгий ящик, явился в отдел кадров ВНИИГИС. Подошёл Гуторов – стройный, чуть выше среднего роста, смуглый, с чёрными глазами и чёрными, как смоль, волосами. В роговых очках.
– Я зав. лабораторией акустического каротажа обсаженных скважин. Нам нужен техник-геофизик с перспективой перехода на инженерскую должность с последующим ростом.
Сговорились. Я уволился с обувной фабрики и устроился старшим техником-геофизиком в отдел акустического каротажа ВУФ НИИгеофизика, как он тогда назывался, а вскоре его переименовали во ВНИИГИС. Еще не проработал и двух недель, не успел сориентироваться в тех проблемах, над которыми работал коллектив, как меня и инженера-геофизика Галия Нуриевича Хайдарова направили в командировку на полуостров Мангышлак в Казахстан. В то время там шла интенсивная разведка полезных ископаемых, в том числе нефти и газа, всеми доступными методами, и даже таким дорогостоящим, как геологоразведочное бурение.
Собрались в дорогу и утром выехали на маршрутном автобусе до Уфы. Добрались до аэропорта, прошли регистрацию. C огромным волнением я садился в самолёт. Как-никак первый в жизни полёт на самолёте, да ещё на таком огромном. Ту-134. Да ещё с реактивными двигателями. Пристегнули ремни. Сердце бешено колотится. Моторы взревели, нас вдавило в кресла, и самолёт постепенно начал набирать высоту. Всё впервые кажется интересным, и внутренние ощущения и зрительные ассоциации: как уходит земля из-под ног, как постепенно уменьшаются объекты на земле и превращаются дороги в линии, дома в коробочки, поля и леса в зелёные квадраты и прямоугольники, реки в синие ленточки. Сказочное превращение. Постепенно успокаиваешься. Адреналин перестаёт поступать в кровь, и от однотонного шума мотора начинаешь дремать в удобном кресле. Стюардессы разносят напитки, а бортовое радио сообщает: «Мы находимся на высоте 11 тысяч метров. Температура за бортом минус 12 градусов». Странно. Вроде на земле была плюсовая. Взглянул в иллюминатор в небо, а оно тёмное и кое-где видны звёздочки, две-три не более (видно самые яркие в ночное время суток). А сейчас еще не время звёздам сиять на небе. Тоже удивило. Читал я, что в космосе небо чёрное, и тут что-то похожее.
Подремал немного. Когда проснулся, уже стемнело. Взглянул вниз – огоньки сияют. Огромная территория, залитая маленькими точками огней. По бортовому радио сообщают, чтобы пристегнули ремни, самолёт идёт на посадку в город Минеральные Воды. Температура за бортом плюс 20 градусов, хотя уже ночь. При посадке заболела голова и сдавило уши так, что, казалось, лопнут перепонки. Хорошо, мой попутчик, Галей Хайдаров, посоветовал глотать воздух. Стало немного легче. У него-то опыт большой, а я впервые.
Южный город встретил нас теплом. Купили билеты до Шевченко на утро. В зале ожидания до утра дремали по очереди. Утром закусили, а часов в 10 или 11 объявили посадку на наш рейс до Шевченко. Это по ту сторону Каспийского моря. Самолёт небольшой – Ан-24. Такого волнения уже не было. В Минводах взлетели. Стюардесса сказала, чтобы мы посмотрели по правую сторону самолёта в иллюминаторы. Все пассажиры повернули головы и увидели гору высотой около 15 002 000 метров высотой. Странно она выглядела на фоне равнинной местности, как в сказке Пушкина «Руслан и Людмила» голова, с которой сражался Руслан в чистом поле. И по форме напоминала голову из сказки. Буквально через 15–20 минут полёта увидели Каспий. Необъятное и бескрайное море воды. Вода, вода и вода – в течение двух часов полёта. Ровный гул мотора и вода, куда ни глянь. Только иногда увидишь спичечный коробок – корабль или танкер – на ребристой водной поверхности или ниже нас как бы по волнам проплывёт небесный тихоход – Ан-2 («кукурузник»).
Через два часа как-то сразу появился берег, и самолёт пошёл на посадку. Впервые я увидел землю с довольно большой высоты – это была жёлтая песчаная поверхность. Куда ни глянь, всё одним цветом, и город с удивительной архитектурой. Это в дальнейшем подтвердилось, когда мы были в городе. Сам он очень компактный. Много высотных домов, много строящихся. Все строящиеся объекты огорожены высоким забором, а сверху ещё полметра колючей проволоки.
– А для чего это? – спросил я у Галея.
– Всё строительство ведётся здесь заключёнными, – ответил он.
Возвращаясь как-то из организации, где мы договаривались о передаче нам керна (породы, добытой с разных глубин при колонковом бурении) для исследований в нашем НИИ, увидели такую картину. Впереди нас ехал грузовик с заключёнными. Два часовых в кузове и один в кабине. Железнодорожный переезд. Шлагбаум закрыт. Впереди грузовик с заключёнными, за ними наш автобус и далее выстраивается очередь. Ждём. Подъезжает длинный товарный поезд. И никто ничего не успел сообразить, как из грузовика выпрыгнул заключённый и проскочил прямо перед локомотивом. Пока часовые сообразили и начали стрельбу, он скрылся за вагонами. Когда поезд проехал, его и след простыл. Так и исчез.
Устроили нас в ведомственный (какой-то геологоразведочной организации) пятиэтажный дом, где несколько квартир были оборудованные под гостиницу. Нам оформили все необходимые документы и выдали ключи. Вечером мы с Галеем отправились в ресторан «Карагёз». Заказали столик и просидели за бутылкой сухого вина часа три- четыре. Слушали музыку и беседовали с подсевшим к нам местным жителем.
– Почему вы не пошли в ресторан «Белый аист?» – спросил наш новый знакомый.
– Я тут не первый раз и знаю, что в «Белом аисте» собираются в основном казахи, а здесь русский контингент, – сказал Хайдаров.
– Правильно поступили. Иначе бы вам было плохо. Там казахи редко отпускают русских без побоев, а в этот ресторан русские не допускают казахов.
Мне тогда стало не по себе. Неужели в наше время и в нашей стране ещё существуют элементы национализма? На следующий день это подтвердилось. Утречком Галей Нуриевич посылает меня к администратору за чайником:
– Юра, пойди принеси чайник. Чайку попьём – и по делам. Все равно дежурные давно чай попили.
Пошёл я к дежурным. Поздоровался и вежливо так попросил чайник, пообещав вскоре вернуть. А в ответ получил такой же вежливый отказ: они якобы только собираются пить чай. Прихожу и рассказываю Галею.
– Пойдём со мной, посмотришь, как надо просить.
Постучали в дверь. Галей Нуриевич своей широкоплечей фигурой прикрывает меня так, что из-за его спины меня не видать.
– Исамесес! Каэрле ирте! Халяр регез сызнын нищек? Сизнинь чайникнэ олыпторулга була мы?
Далее следует диалог на казахском, вернее, на татарском языке (они похожи) – и мы с чайником идём к себе в номер.
– Что они тебе сказали? – поинтересовался я.
– Сказали, чтобы мы чаще приходили за чайником, и в любое время.
Живя постоянно в Башкирии, я не думал, что где-то процветает национализм. У нас это никак не проявлялось, да и сейчас мало проявляется, если не обращать внимания на искусственно созданные националистические элементы дисгармонии.
Для получения керна из разных районов Мангышлака нам пришлось отправиться в посёлок Житыбай и город Узень, расположенные в самом центре пустыни. Прилетев в г. Шевченко, мы первый день в ресторане поужинали, а потом дня три ничего не ели, да и какая пища пойдёт в горло при 52-градусной жаре. Только пили и пили – то квас, то газ-воду, то минералку. Галей сразу предупредил, чтобы я ни давал продавцам ни рублёвок, ни трёшек, ни пятёрок, ни тем более десяток за воду или квас. Сдачи давать там не принято. Попросишь сдачи – получишь горсть монет в лицо. Со словами: «Что мало? Ещё дам».
На вокзале взяли билеты до города Узеня. Сели в комфортабельный автобус – и в путь, вглубь полуострова, в самое пекло пустыни. В Житыбае сделали получасовую остановку. Галей Нуриевич сходил в местную геологоразведочную организацию и договорился, что на обратном пути мы заедем за керном, который они для нас приготовят. Я отправился в ближайший туалет, а когда вышел, ничего понять не мог. Поднялась такая пыльная буря, что и кончиков пальцев на вытянутой руке не было видно. Куда идти? Еще пару минут тому назад было светло и прозрачно, даже верблюдов видно было за километр, а тут не могу увидеть ничего. Пошёл по памяти – и прямо в автобус уткнулся. Галей уже был на месте. Переждали пыльную бурю, или, как её там называют, «коэффициент» (она как началась внезапно, так и кончилась) – и дальше в дорогу, ещё километров 60 примерно.
Узень-город больше похож на посёлок. Разбросанные жилые дома и предприятия – полная противоположность Шевченко. Устроили нас в общежитие. Вечерело. Пора укладываться спать. Лёг, укрылся одной простынёй. Дышать нечем. Температура в комнате за 40. Пошёл в душ. Искупался и простынь намочил. Укрылся мокрой простынёй. Уснул, но за ночь два раза ходил мочил простынь. Высыхала так, что хрустеть начинала. Тогда просыпался – и снова в душ. Какой уж сон при такой жаре! В Узене пробыли дня два. Получили что необходимо – и в обратную дорогу. Интересно, за два дня встретил двух знакомых из родного города. Как тесен мир!
На обратном пути заехали в Житыбай, в геологоразведочную экспедицию, и забрали приготовленные два ящика с керном и описание для него. Начал появляться аппетит. Первый раз за четыре дня пообедали в столовой. Когда приехали в Шевченко, сдали свой груз в отдел грузовых перевозок. Четыре ящика общим весом около 500 кг. Расплатились за перевозку груза безналичным расчётом по чековой книжке, а на следующий день и сами вылетели в Минводы.
Хайдаров всё переживал за груз. Звонил в аэропорт Шевченко. Там сказали, что груз отправлен, но не туда, куда надо, не то в Сочи, не то в Гурьев. И с билетами для нас тоже проблема. Нет билетов ни на сегодня, ни на завтра. Галей Нуриевич не в себе. Мечется по аэропорту то туда, то обратно, и вдруг подходит с каким-то пилотом.
– Юра, давай деньги, я договорился. Нас довезут, но без билетов.
Отдали лётчику деньги, а сами через забор – и ждём, когда посадка закончится. Посадка закончилась, ну, думаю, улетит самолет – и плакали наши денежки. После завершения посадки на трапп вышел тот лётчик и поманил нас. Мы из укрытия бегом к трапу и в салон. Молодец, сдержал слово. Посадил он нас на два запасных сиденья в конце салона. Так и долетели. А для оплаты взяли у пассажиров два билета и долго потом писали объяснительные своему начальству, почему билеты на чужое имя, даже к директору нас вызывали. Он всё понял и велел выдать деньги по этим билетам. А груз мы потом искали полмесяца. Где он только не побывал. Более десятка аэропортов приёма груза и аэропортов отправителей.
Один интересный случай не описал. А без него незаконченная картина получится. Привез с этой командировки варана. Никогда раньше не видел. Понравилась зверушка, чем-то на нашу ящерицу похожа, только голова круглая, как человеческая, и размером чуть больше ящерицы. Бегает по квартире лапками стучит. И нам, и ребятишкам нравится. Чем кормить, никто не знает. Бегает неделю, бегает две, что ест, неизвестно, а потом вдруг исчез. Искали мы с женой. Нашёл его под диваном. Сушёный трупик. Жена в мусорное ведро, пока ребятишки не видели. А дня через три слышим, кто-то ночью топает по квартире. Не по себе стало. И мусорное ведро давно вынесли. Встал. Включил свет, а это наш варан, как ни в чем не бывало, топает по всей квартире. Оказывается, он в спячку впал, а мы думали, что умер. А в ведре сыро, вот он и вылез из него. А вскоре я его в парке отпустил.
Вертолётный завод
Разработка акустического прибора с изменяемой базой практически зашла в тупик. Теоретически было все разработано, практически изготовлены все детали: корпус, шасси. Проблема встала из-за того, что двигатель, управляющий переменной базой магнитостриктора, не вписывался в размеры шасси и корпуса прибора. Снабженцы ВНИИГИС не могли отыскать двигатели данного размера отечественного производства. На испытательной станции метрологической службы появился сотрудник Юрий Курин, который раньше работал на вертолетном заводе в городе Кумертау. По его словам, на закрытом предприятии вертолетного завода такие двигатели малых размеров и большой мощности используются во всех возможных механизмах летательных аппаратов.
Руководство отдела решило командировать меня для приобретения одного экземпляра данного двигателя. Так как завод секретный, я оформил специальный допуск на работу с секретными документами в первом отделе. Были куплены билеты, выданы командировочные деньги, и я отправился в дорогу в субботу утром, чтобы в понедельник быть на месте. В Кумертау я приехал рано утром и на троллейбусе доехал до завода, который находится на окраине города. Огороженный высоким забором и колючей проволокой, он занимает огромную территорию в несколько гектаров. Перед проходной множество административных кабинок для командированных и приезжих, где выдаются (или не выдаются) пропуска для входа на территорию завода. Я подал свои документы в одну из кабинок, мне сказали подождать. Через некоторое время по громкоговорителю объявили, чтобы я подошел к кабине № 10. Сотрудница сообщила, что нужный мне человек скоро выйдет. И действительно, минут через 5–10 ко мне подошел мужчина, спросил фамилию и представился сам. В кабине № 10 по его просьбе мне выдали временный пропуск на 1 час 30 минут. Пройдя через огромные стеклянные двери из затонированного стекла, вышли на территорию завода. Я был поражен размахом и мощью этого предприятия. Конструктор из отдела электромонтажа, который сопровождал меня, показал новую разработку воздухоочистителя на турбину двигателя вертолетов Ми-6 и Ми-8 и объяснил, что при установке данных воздухоочистителей количество наработанных часов двигателя увеличивается почти на половину, хотя грузоподъемность снижается на несколько процентов. Продать ВНИИГИСу нужный двигатель руководство завода отказалось из-за секретности. И я вернулся ни с чем.
А на следующий год предстояла командировка в Кызыл-Сыр (Якутия). Вот мы опять летим на самолете в Красноярск, а затем в Ленск, откуда уже вертолетом в Кызыл-Сыр. Груза с нами килограммов 200–300 (приборы и наши вещи). Вертолет Ми-8 был оборудован как раз такими пылесборниками на турбинах двигателей, которые я видел в Кумертау. Они начали поступать в серию. Загрузили вещи мы, буровики и местные геофизики. Груз оказался довольно приличным, и при взлете вертолет не мог оторваться от земли. Из кабины пилота вышел бортмеханик и заставил выкинуть кое-какие «железки». Пилот сделал вторую попытку оторваться от земли, и снова не удачно. Опять вышел бортмеханик, но командир корабля сказал, чтобы он вернулся в кабину, а нам сообщил, что попробует взлететь с разгона. Огромная взлетная полоса метров в 400–500 позволяла набрать приличный разгон и, соответственно, высоту. Со скоростью дело обстояло нормально, но высота поддавалась с трудом. На нас быстро наезжала тайга. Когда мы достигли лесного массива, шасси вертолета пролетели над верхушками деревьев на расстоянии не более двух-трех метров. Из пилотской кабины вышел первый пилот (командир корабля), весь бледный, и просидел в салоне вместе с нами, пока не успокоился. Когда мы прилетели в Кызыл-Сыр, увидели потерпевший аварию вертолет Ми-8 такой же конструкции. Без хвоста. Местные геофизики объяснили, что при аварии никто серьёзно не пострадал. Хвостовую часть у него срезали автогеном, чтобы на подвеске вертолётом МИ-6 отправить до ближайшей станции, а дольше на платформе поездом на завод. И нам посчастливилось увидеть эту картину. Впечатляет. Огромный вертолёт МИ-6 поднимает в воздух вертолёт чуть поменьше и уносит за горизонт.
Когда мы вернулись из командировки, то узнали, что работа над акустическим прибором с изменяющейся базой успешно завершена. Юрий Курин, который раньше работал на вертолётном заводе, без особых проблем привез нужный моторчик. Вот что значат личные знакомства и связи! Они и сейчас имеют немаловажное значение. Хотя на сегодняшний день большее значение имеют деньги.
Тазовский полуостров
«Кто сказал, что Север крайний?
Он бескрайний…»
Работа в отделе налаживалась. Я стал осмысливать, над чем работает коллектив отдела. Задач стояло несколько. Одна из приоритетных – разработка методики и прибора для определения не только качества схватывания цементного кольца обсадной коленной с породой, но и определения мест негерметичности колонны и заколонных перетоков (нефти или пластовой жидкости), а также увеличения мощности акустического сигнала и понижения частоты излучения для работ в скважинах большого диаметра.
Галей Нуриевич Хайдаров занимался изготовлением и разработкой технологии изготовления магнитострикционных излучателей с рабочей частотой излучения 10 кГц и подбором пьезокерамического широкополосного приёмника акустических сигналов. Я и Василий Павлович Майоров разрабатывали электронную схему, а конструкторский отдел во главе с Ш. Ш. Шарияздановым – макет самого прибора. Майоров – старший научный сотрудник. Невысокого роста, широкоплечий, со странными, всегда бегающими глазами. Это был теоретически очень грамотный человек, и почти все сложные, да и обычные вопросы решались через него. Был он родом из глухой чувашской деревни. Окончил Московский радиотехнический институт. Для нас он был большим авторитетом. А руководил лабораторией Юлий Андреевич Гуторов, в дальнейшем защитивший кандидатскую диссертацию, а затем и докторскую. В пенсионном возрасте перешёл на преподавательскую работу в филиал Уфимского государственного нефтяного технического университета и стал профессором, а потом членом-корреспондентом Академии наук России.
Первый макет прибора изготовили в срок. Это был госзаказ. Ламповый вариант. 80 миллиметров в диаметре и весом 60 килограммов. А к нему ещё блок питания и блок регистрации. Это ещё килограммов 70. Прошли все необходимые испытания. Они проводились уже в авральном режиме – работали по десять и более часов, без выходных. Пришла телеграмма: выехать на скважину, пробуренную для военных испытаний диаметром 16 дюймов на полуострове Тазовский, расположенный между Тазовской и Обской губой.
Со станции Туймазы выехали втроём – Гуторов, я и инженер-оператор Вячеслав Купавых. С Гуторовым я уже познакомил читателя, а Купавых, как его все звали, Слава, был маленького роста, широкоплечий, с небольшим горбом и крупными, очень сильными руками. На лицо он был некрасив, но привлекателен. Голубоглазый, с весёлым, общительным характером, он пользовался успехом у женщин.
До Москвы ехали в купейном вагоне ровно сутки. Москва! Вот ты какая! Я ни разу не был в Москве. Поразила величием и размахом. Вещи сдали в камеру хранения на Казанском вокзале. Сами на метро – и поближе к центру. Красная площадь, Кремль, церковь Василия Блаженного, ЦУМ и другие достопримечательности. Когда в Москве первый раз, не замечаешь суеты. Смотришь и не перестаёшь удивляться всему. Это потом, когда ты уже не в первый раз в Москве, к тому повидал многие города нашей огромной страны и можешь сравнивать, понимаешь, что это самый суетливый город. Все куда-то спешат, как будто кого-то догоняют. Сделав небольшую, часа на четыре, экскурсию, вернулись на Казанский вокзал, забрали вещи и приборы и потихоньку перенесли на Ярославский. Билеты на поезд Москва – Воркута до станции Инта были уже куплены. Осталось ждать объявления.
Вечерело, но ещё было довольно светло, когда объявили посадку на наш поезд. Посмотрели билеты: наш вагон нулевой. А у поезда нумерация идет от локомотива: вагон № 1, потом № 2 и т. д. Что за ерунда? Нашего вагона нет. Спрашиваем, но никто не знает. Спросили у проводника. Он объяснил, что наш вагон в конце состава. До отправления остается 20 минут. Купавых и я взяли что потяжелее и перебежками с отдыхом двинулись к вагону. Это было испытание на выносливость. Сердце бешено колотилось, ноги подкашивались. Отдых и снова. А время идёт. Оглядываюсь: Купавых рядом, а Гуторова не видно. «Всё, – думаю, – опоздаем». Занёс я свои приборы и вещи в вагон – и назад, на помощь коллегам. Славу по пути встретил.
– Иди, – говорит, – Гуторову помогай, я успею.
Бегом вдоль вагона. Смотрю, Юлий Андреевич идёт руки в брюки, а рядом носильщик тележку с его вещами катит. Посадка прошла нормально. Успели и ещё минуты три стояли и укладывали вещи, пока поезд тронулся.
Когда был молодым, любил на поездах ездить. На вторую полку залезешь и думаешь о своём. Никто не мешает, а мысли бегут, бегут сами собой, подгоняемые стуком колёс. И почему-то всегда думается только о хорошем. А лучше всего смотреть в окно. Это не из иллюминатора самолета. Здесь всё рядом. Как на ладони. Приятно воспринимается смена картинок, как в кино. И пейзаж и действия меняются, как в многосерийном фильме. Иногда так увлекает, что и отрываться не хочется. И ещё я заметил одну деталь. В поезде постоянно хочется кушать. Не три, как обычно, а по четыре или пять раз в день принимаются все пассажиры уничтожать съестное. В поезде даже незнакомые совсем люди свободно общаются, так, будто знают друг друга уже давно.
Где-то, на вторые сутки показалась Ухта – центр Коми АССР. Я бы не обратил никакого внимания на это событие, если бы один из пассажиров на весь вагон громким голосом не сказал, как бы обращаясь сразу ко всем:
– Показалась Ухта – беленькие домики, а живут в этих домах маленькие комики.
Все засмеялись, кроме нескольких человек. После Ухты я сел у окна и долго смотрел. Меняются картины: тайга, болота, речки, насыпь высокая... Приходит мысль: как могли в такой непроходимой местности проложить такую железнодорожную магистраль? В глаза бросается коричневое пятно. Что это может быть? Подъезжаем ближе: оленёнок-несмышлёныш провалился почти по брюхо в болото. Большие испуганные глаза, а в них мольба о помощи. Ну а что мы можем сделать? На душе стало грустно. Подумалось, что и люди где-то так же попадают в такие же безвыходные положения. Хорошо, если рядом друзья-товарищи или хотя бы средство связи. А если ни того, и ни другого?.. Остаётся только ждать чуда или молиться Богу.
Дорога пошла в гору. Болотистых мест стало попадаться меньше, а я всё думал с грустью о том оленёнке, обречённом на верную гибель. Смеркалось, я взобрался на свою вторую полку и долго лежал с открытыми глазами… Утром проснулись, помылись, позавтракали. А вскоре Инта – наша конечная остановка, но не конец нашего пути.
Гуторов с вокзала позвонил куда-то. За нами приехал небольшой автобус и отвёз в гостиницу. Трехэтажное здание голубоватого цвета и во весь фасад надпись на белом фоне таким же цветом, как и здание: «Гостиница «Северное сияние». Два дня в гостинице. Гуторов уходил с утра и возвращался после обеда, а мы со Славой ходили по городу, по магазинам и даже в баню умудрились сходить. Город Инта в то время был небольшим. Самые высотные дома пятиэтажные, и те на пальцах пересчитать можно. Зато компактный и очень чистый. Повсюду слышна украинская речь. Это меня больше всего удивило. Оказалось, что многие организации, а в основном это угледобывающие, работают вахтовым методом. А рабочие с Украины.
Через два дня снова вылетаем. На вертолёте Ми-8 до буровой часа два-три. Сверху уже не видать ни деревьев, ни даже кустарников. Тундра. Сплошной зеленый ковёр травы, мха и карликовой берёзки. Чуть выше щиколотки, корявая, она постоянно цепляется за ноги и не даёт проходу (это я узнал, когда мы вышли из вертолета.) А на ярко-зелёном ковре зеркальца озёр. Да так много, что, кажется, суши меньше, чем воды. И куда ни глянь в иллюминатор, везде одна и та же картина до самого горизонта. Вот тогда я вспомнил слова песни: «Кто сказал, что Север крайний? Он бескрайний… Я тебе его дарю».
Вертолет пошёл на посадку. Вертолётная площадка, сложенная, как настил, из нескольких слоёв брёвен, смотрится маленьким квадратиком. Вертолёт зависает и точно опускается на середину площадки. Выгружаем аппаратуру и груз, необходимый на буровой (попутно заброшенный вместе с нами). Вертолет, не глуша мотора, взлетает и скрывается в небе. Ему нужно посетить и доставить необходимый груз ещё в два места. После отлёта вертолёта долго гудит в ушах... Нам показывают балок, где мы будем жить. Встаю впервые на почву Крайнего Севера. Это совсем не похоже, когда ты ходишь по земле где-то в центре России. Сапоги уходят до половины в жижу грязи, которую здесь намесили до нас, или выбираешься из жижи и взбираешься на кочку мха и травы, а она под ногами дрожит, и приходится держать равновесие, поэтому ноги в постоянном мышечном напряжении.
Вещи и приборы прямо к нашему жилищу подвезли на вездеходе. Наконец-то мы на месте. Добрались, но оказалось рановато. Скважина ещё не готова. Её даже бурить не начали. Какого-то бурильного оборудования нет. Обещали подбросить завтра. Вот так мы дней пятнадцать ждали, пока скважину пробурят, пока каротажное оборудование завезут. Отдыхали, как на курорте. Кормили в столовой отменно, не хуже, чем в санатории. Спали сколько хотели. На рыбалку ходили, в основном я, так как с детства очень люблю рыбалку. Изрыл я полгектара торфа до самой вечной мерзлоты, а там она на глубине 8–10 см, а ниже лёд, да такой гладкий, хоть на коньках катайся. Нашёл штук шесть крупных навозных червей. И на речку. Подхожу – речка небольшая, на берегу кто-то из буровой бригады сидит с удочкой. Ватная фуфайка на нем, а на спине комаров сидит ровно столько, что если ещё один прилетит, то ему уже места не найдётся. Вся спина серо-коричневая, и дышит. Хорошо руки и лицо мазью намазаны. Жужжат, носом тычутся, но не кусают. Смотрю, у рыбака рыбы полное ведро. Я присел неподалёку, а он вскоре ушёл. За час или полтора я на этих шесть червяков поймал два ведра отменной крупной рыбы. Много было налимов, язей, чебаков, щук и один окунь около килограмма. Когда пришёл на базу, буровики сказали, чтобы я этих лягушек выбросил (они имели в виду налимов) или варил себе уху отдельно. Мы так и сделали. Уха была исключительно вкусная. Такой ухи я не ел больше ни разу в жизни. Несколько язей и налимов я засолил, потом немного подвялил – и в рюкзак, чтобы привезти домой.
За пятнадцать дней наши лица округлились от обильной пищи и безделья. Приборы мы уже давно проверили и подготовили к работе. Закончили работу и бурильщики. Настал нас час. Скважина 16 дюймов выглядела примерно так: если плечи немного сжать, то можешь улететь в нее на глубину 800 метров баз задержки. Установили оборудование – и к утру имели уже качественный материал и Ю. А. Гуторов написал заключения. Нас посадили на вертолёт, попутно взявший нас до какого-то поселка геологов, а там пересадили на вездеход и по тундре. Грохот, ужасная тряска. А у меня, если не посплю ночь, и переутомлюсь, начинаются головные боли. Так и в этот раз. Мне необходимо в это время уснуть, но как тут уснёшь в вездеходе, да ещё по тундре. Но организм берёт своё. Я засыпаю. Все на меня смотрят и удивляются: а жив ли я, но будить не решаются. При сильных толчках и ударах приоткрываются глаза или меняется мимика от боли. Значит, живой.
Едем часа два – и вдруг тишина. Ни грохота, ни толчков. Я от испуга широко открыл глаза. Мотор гудит, и такое впечатление, что мы плывём. Приоткрыл полог – вода, рукой можно дотянуться. Действительно, тяжёлая махина, да с людьми и грузом речку переплывает. Не мог и подумать, что это возможно. Голова перестала болеть, а через полчаса были уже у какой-то железнодорожной станции – всего один бревенчатый домик, где мы купили билеты, и высоченная насыпь. Это было второе испытание на выносливость после Москвы. Тут было ещё сложнее. Поезд подходил, а стоянка у него две минуты. Тут досталось всем, и даже Гуторову. После посадки мы в вагоне ещё минут пятнадцать не могли даже говорить. Остальной путь до дома прошёл без приключений.
P. S. Когда я приехал домой, то в первую очередь хотел похвастаться, каких крупных налимов привёз. Вытащил всю рыбу из рюкзака и не могу ничего понять. Куда девались мои, примерно с руку длиной, налимы? Два или три язя есть, довольно крупные, а вместо огромных налимов какие-то малюсенькие коряги. Пригляделся: и глаза есть, и что-то на хвост похоже. Да это же мои налимы по дороге так усохли, как деревяшки стали. Так никто и не поверил, что они были с руку. Потом только я узнал у рыбаков, что налима никогда не солят, и уж тем более не сушат.
Обская губа
Работа в отделе налаживалась с каждым годом. Макетов становилось больше и качественней, уже шли работы над документацией на завод для выпуска серийного прибора АКЦ-48 на основе двухчастотных излучателей и широкополосного приёмника. Договоры подписывались. Финансирование шло бесперебойно. Каждый год заключался договор с Министерством обороны на исследование скважин большого диаметра в районах Крайнего Севера.
На этот раз предстояло ехать на самый Крайний Север, в район Обской губы. Гуторов, Купавых, Сушилов. Из Октябрьского до Уфы на машине. Далее поездом с пересадкой в Свердловске до Тюмени. В Тюмени устроились в гостиницу, и Гуторов сразу ушёл договариваться о дальнейшем пути нашего следования. Не прошло трёх-четырёх часов, как он, взволнованный, вбегает в номер и говорит, что все уладил и нас берут попутно спецрейсом до Салехарда. Сам управляющий главком «Главтюменьгеология» Герой Соцтруда Юрий Григорьевич Эрвье берет нас с собой. Мы быстро собрались (машина стояла уже у гостиницы), чтобы ехать в аэропорт. Посадку на этот рейс никто не объявлял, и нас просто провели к самолёту. Самолёт Як-40. Мест 40, а в самолёте всего человек шесть-семь и нас трое да две стюардессы. Они раздали нам конфеты – мятные леденцы, газеты, журналы, напитки. Як-40 пошёл на взлёт. Мне даже показалось, что он взлетает, как ракета, вертикально. Такой у него был крутой набор высоты. До Салехарда летели часа два-два с половиной и так же резко пошли на посадку. Но, что странно, ни при подъёме, ни при посадке не ощущалась смена давления в салоне. Возможно, была надёжная герметизация и поддержание стабильного давления в салоне. Так комфортно я не переносил полёты ни до этого, ни после.
Аэропорт в то время был тесный – и я, и Слава Купавых вынесли вещи на улицу, чтобы ни сидеть в тесноте и не дышать спёртым воздухом. Возле аэропорта было просторно, и свежий, но прохладный воздух обдувал лицо. Всё же это уже Заполярье. Гуторов ушёл по делам – звонить куда-то, Купавых пошел осматривать окрестности и посетить киоски, а я сидел на вещах и ловил комаров. Мази от комаров у нас ещё не было. Сначала считал и складывал в кучку, но когда их стало за двести, перестал считать, а продолжал ловить и складывать в кучку. Когда все вернулись, у моих ног была приличная куча комаров.
– Тебе что, делать нечего – занялся истреблением местной фауны? Возьми вот намажься, только смотри, чтобы в глаза не попало.
Юлий Андреевич опять удалился – и пришёл с радостной новостью:
– Ребята, управляющий трестом Юрий Григорьевич уехал со своей свитой, и нам разрешили, пока его нет, пожить в его апартаментах.
Это был солидный двухэтажный особняк с четырьмя или шестью гостиными комнатами и всем обслуживающим персоналом, как в нормальной средних размеров гостинице. Мы с Гуторовым поселились в номере, где обычно останавливался САМ (как его там называли). Просторная комната со всем необходимым. Две койки и диван. Телевизор, холодильник, стол. Комната устлана коврами. Это, пожалуй, единственное, что бросалось в глаза. Ковры были высокого качества, с большим мягким ворсом, так что ноги приятно утопали в нем. Нас спросили:
– Вас обслуживать или вы сами будите питаться?
Мы отказались, чем оказали персоналу огромную услугу. Часть из них сразу ушла по домам. Дней пять жили как на курорте. Тут же спустились в душ. Потом сходили в столовую. Небо стало чистым. Завтра будет хорошая погода, предположили мы. И действительно, на другой день жара под 30 градусов. Весь день и даже к вечеру не спала. Решили сходить искупаться в Оби. От гостиницы метров 200 не более. Спустились под обрыв по тропинке и направились туда, где песок почище и берег более пологий. Этим местом оказался гидропорт, куда приводнялись гидросамолёты. В это время их не было.
Коллеги мои быстро разделись и в воду. Отплыли уже прилично, когда я вошёл в воду. Она была не то что прохладная, а даже холодная, но уже кое-где купались. Не успел я и по колено зайти в реку, как наступил на что-то острое и чуть-чуть проколол левую ногу. Выдернул ступню из песка, как в этих случаях делается, и наступил как можно дальше от этого места, перенеся всю тяжесть тела на эту ногу. И кто бы мог подумать, что там окажется ещё более крупный режущий предмет, на который я и наступил, разрезав подошву чуть ли не напополам. Перерезал и вены, и артерии. Кровища течёт ручьём, даже фонтанирует. Я выскочил на берег. Согнул стопу, чтобы меньше крови вытекло, а ребята в ближайший дом за бинтом. Целую упаковку принесли и всю на ногу крепким «жгутом» наложили. Потом кто-то вытащил с того места, где я порезал ногу, жестянку с заклёпками, похожую на часть обшивки самолета. Принесли палку, чтобы я на неё опирался, как на клюку. Пока доковыляли, весь бинт промок, и за мной каплями шла бурая дорожка. В гостинице сразу позвонили в «Скорую помощь». Приехали. Врач, довольно молодой и симпатичный мужчина, тут же обработал рану перекисью водорода, наложил резиновый жгут и снова перебинтовал. В «скорую» меня почти несли, подхватив под руки. По рации передали, чтобы готовили операционный стол.
Когда приехали в больницу на другой конец города, операционный стол подготовлен не был. Я ещё минут пять-десять ждал. Положили меня на стол. Вошла операционная сестра. Врач отвлекает меня вопросами и делает своё дело. А потом говорит медсестре:
– Ты там, Галина Алексеевна, на стеночке чёрточку поставь.
– А для чего? – спрашиваю я.
– А ты у нас в этом году первый. Каждый выходной по пять-шесть ступней зашиваем.
Вот как захламлена Обь в этом районе. Через полчаса меня уже везли в гостиницу. Всё обошлось благополучно. Ребята приготовили праздничный ужин в честь того, что сегодня выходной, и что всё прошло успешно. Первые дни я хромал сильно, и меня не покидала мысль: «А вдруг не сегодня-завтра лететь дальше. Никто же за меня груз не понесёт, сами перегружены». Врачи сказали, чтобы через семь дней приехал снимать швы, но мы через пять вылетели. Нога уже так не болела, только швы мешали, а потом они сами по себе порвались от тяжёлого груза, и постепенно всё зажило, хотя долго давало о себе знать.
Из Салехарда до Газ-Сале – небольшого посёлка на берегу Оби – на вертолёте Ми-8 часа три. Прилетели к обеду. В общежитии барачного типа дали комнату. Принесли вещи – и в столовую, так как работает она только утром, вечером и днем – по два часа. Чтобы не тонуть в грязи и не топтать мох, по всему посёлку проложены дорожки из досок (местные тротуары). Направились мы в столовую, а на «тротуаре» лежит огромный, лохматый пес, чуть ли не с телёнка. Язык высунул не меньше лопаты, дышит тяжело и на нас поглядывает. Мы все трое с «тротуара» и бочком-бочком проскользнули в дверь. Больше всего, наверное, я испугался. Никогда раньше не видел таких огромных собак. Пообедали (про собаку забыли, видно, что- то вкусненькое поели). Выходим, а она лежит, и на ней верхом сидит мальчишка (годика два с половиной ему), тянет за уши и кричит: «Поега, поега!». Тут и страх прошел, и смех к горлу подкатился. Потом в общежитии долго смеялись. Такая вот порода собак есть на Крайнем Севере. На вид медведь, а в душе телёнок, не иначе.
Вечером, когда я из рюкзака доставал свои вещи, наткнулся на литровую банку клубничного варенья. Открыл, а оно уже прокисать начало. Запах по коридору. Местные мужики заглядывают:
– У кого тут клубничкой запахло?
Кто за эту банку деньги большие предлагает, а кто-то две бутылки коньяка принёс на обмен.
– Нет, – говорю, – ребята, берите и идите пейте чай.
На другой день всё же один из местных подошёл ко мне и вручил 200 рублей.
– Если не возьмёшь, изорву и выброшу.
Пришлось взять. У меня тогда, у инженера, был оклад – 200 рублей в месяц.
Через день опять на вертолёт Ми-6. Впервые увидел такую громадину. Живот, как у беременной женщины. Набили туда груз: и продукты, и бурильные долота, и геофизическую аппаратуру, и мешки с чем-то, и людей человек двенадцать. Спокойно взлетели – и вдоль реки Оби, то пересекая её, то удаляясь от неё. Летели часа два. Вот тут-то я увидел необъятные просторы тундры. Куда ни глянь – зелёная гладь мхов и голубые зеркала озёр. И всё это до самого горизонта. Появилось бесконечное «море» воды.
– Что это, Северный Ледовитый океан? – кричу я на ухо одному из местных.
– Нет, это и есть Обская губа-а-а!
А у меня в ушах ещё долго звучит его громкое «а-а-а». Вот это да! И берега-то другого не видать! Садимся неподалёку от одной из буровых. Сверху видно, что их в этом районе две. Устраиваемся и узнаём, что скважина не готова и ждать придётся с неделю. Первое время работа есть. Проверяем прибор. День возимся с аппаратурой. Далее ходим по окрестностям. На Обь ходили сапоги помыть. Видели странное явление: где-то далеко на Обской губе, километров за пять, виднеются белые горы. Потом нам сказали, что это торосы. Ледоход на Оби начинается с южных районов, а река течёт на север. На севере ещё морозы, и все льдины, принесенные течением с юга, нагромождаются на ещё довольно твёрдый лёд, в результате в устье образуются горы льда высотой до полкилометра. Когда мы их видели, они растаяли наполовину, но картина неописуемая, она оставила свой след в моей памяти.
Бродя по берегу, мы наткнулись на какой-то старинный баркас довольно внушительных размеров. Нос уткнулся в песок, кормы вообще не было. На вид ему лет двести, а то и более. Палуба и нос были сделаны из металла с большими металлическими заклёпками, а корпус из бруса каких-то твёрдых пород дерева. Изнутри корпус оббит листовым железом. Высотой баркас с двухэтажный дом. Погуляли мы внутри него с часок. Осмотрели со всех сторон. И вспомнились мне тогда слова из мультфильма: «А мне мама дальше Архангельска плавать не велела». И стало грустно на душе. Тут погибли люди, тут была трагедия.
Зашли мы в речку метров на 100 от берега – измерили глубину (чуть выше щиколотки) и пошли назад к буровой. Смотрим, а буровых три. Куда идти? Точно помню: когда приземлялись, было две. Пригляделись внимательней, а одна буровая как бы в воздухе висит. Мираж, решили мы. Потом это подтвердилось. А пришли мы всё же правильно. Потом буровики рассказывали, что также чуть не пропали двое. Ушли на охоту, а потом их два дня искали. На мираж пошли и заблудились. Ходили мы втроём, а иногда и вдвоем со Славой, по тундре и вдоль Обской губы. Один раз набрели на целую гору оленьих черепов с рогами, похоже, когда-то давно тут был забой оленей. Соблазнились. Каждый взял себе по северному «сувениру».
Сходили на другую буровую, километра за три. Там буровики сети ставили и рыбу, солили и сушили ее. Там протекала небольшая речка, которая впадала в Обь. В Обской губе ловить рыбу можно только на моторной лодке. У берегов на километр мелководье. Много разной рыбы, в том числе и осётры висели и сушились – загляденье. Попросили продать. Ни в какую.
– Подарить по одной маленькой можем, не более, а вот если бутылку водки или хотя бы вина, тогда другое дело.
Я вспомнил, что у меня бутылка портвейна в рюкзаке завалялась. Три километра туда и три обратно прошёл по тундре, устал, но не зря сходил. Обменял на одного муксуна граммов под 600 и на пару средних осетров (около килограмма). Гуторов и Купавых получили в подарок по чебаку граммов по 500. Но все остались довольными. Потом перед самым отъездом им тоже подарили по одному небольшому осётру. Когда я ходил за бутылкой вина видел стаю диких уток и одного дикого гуся. Совсем не боятся. Смотрят на тебя и ныряют, перышки чистят, кувыркаются, но одним глазом всё же на тебя посматривают.
Вскоре, как и обещали буровики, скважина была готова. Работу мы свою сделали и опять в Газ-Сале. А вертолеты туда прилетают работать на 10 дней вахтовым методом из Тюмени. Вот нас в пятницу и забрали с собой на Ми-6. А это лёту 12 часов с дозаправками. Помню, перелетали через грозовую тучу, и с 800 метров поднялись на 6,5 тысячи метров, а потом опять на 1000 метров. У меня чуть сосуды в голове не полопались. Сильнейшие головные боли. И анальгин не помогал. В Тюмени вышли, а идти толком не можем. Качает из стороны в сторону. В ушах шум, а ноги отвыкли от твёрдой почвы и не слушаются. Из аэропорта сразу на железнодорожный вокзал, а там уже спокойно до дома.
Когда я приехал домой, жена стала разбирать рюкзак и кричит мне:
– А ты для чего с Севера свиное сало привёз, что здесь не могли купить? И вещи все в сале испачкал.
А случилось вот что. Упаковал я осетров и муксуна в целлофановые мешки, а пока ехали, рыбий жир вытек и просочился по рюкзаку и одежде. А упаковал я их так, чтобы не было видно рыбью шкуру. Вот жена и подумала, что я сало привёз. А дня через два у меня – день рожденье. И так эту «царскую» рыбу умяли, что кусочка не осталось. Такой рыбы у нас давно нет. Сгубили. А раньше к царскому столу из Башкирии, с Волги и Камы возили этот деликатес.
P. S. Юрий (Рауль) Григорьевич Эрвье – участник Великой Отечественной войны, Герой Соцтруда, лауреат Ленинской премии скончался в 1991 году в г. Москве. Сегодня у здания «Главтюменьгеологии» установлен ему памятник.
Авария
Прибор АКЦ-НВ (макет) прошёл уже испытания на многих скважинах в нескольких регионах. Договор был на этот раз заключен с трестом «Сургутнефть». Необходимо провести акустические замеры в скважинах данного региона. Время поджимало. И зав. отделом Ю. А. Гуторов предупредил меня, чтобы я одну скважину отработал – и домой. Нужно срочно писать отчёт.
Как была доставлена в Сургут аппаратура, не помню, но ехал я один и налегке по железной дороге. В Сургуте разыскал местную геофизическую контору и устроился у них на базе, в комнате для приезжих. Пока нашёл свою аппаратуру и проверил её на работоспособность, прошло дня три. На четвёртый день отправился в трест для уточнения, какую именно скважину они хотели отработать прибором АКЦ-НВ, и заодно отметить командировочное удостоверение. Иду по коридорам треста, а навстречу мне Гуторов. Я удивился. Он сказал, что приехал за материалом для отчёта. Необходимо скопировать кое-какие диаграммы и документы.
– Я тебя подожду, когда отработаешь.
– Хорошо, – ответил я.
И мы расстались. Вечером намечается выезд на скважину с местными геофизиками. Аппаратура на станции, и я тоже. Выезжаем под вечер. Дорога дальняя – и я успеваю заснуть на диване на станции. Сколько я проспал, не знаю, но проснулся от света, падающего в глаза. Открыл глаза – и вздрогнул: станция внутри освещена огненно-красным светом. Взглянул в окно, а там горит около сотни факелов. Светло, как днём, и небо отливает красным заревом. Я и сейчас не знаю, зачем сжигали – либо попутный газ, либо какие-то фракции углеводородов. Проехали мы эту огромную территорию, и я опять задремал. На место приехали ко второй половине дня. Далеко от Сургута, километров 150. Буровая, как всегда, была занята. Я проверил аппаратуру и стал ждать, когда буровики освободят нам скважину.
Работу начали часов в 12 ночи. Прибор – 80 мм, весом примерно около 60–70 кг. Опускаю прибор в скважину – и вдруг отказ на глубине 2000 метров. Даю команду: «Полный подъём!» – а сам отключил прибор и прозваниваю тестером жилы кабеля, пытаюсь выяснить, в чём причина. Машинист поднимает прибор на максимальной скорости. Счётчик глубины мелькает, только успеваю засекать отметки по 100 метров, а сам продолжаю выяснять причину. Смотрю, на счётчике уже 400–300 метров. Микрофон в руки – и кричу:
– Помедленней!
Смотрю, а лампочка усилителя не горит. Кнопку заело. Несколько раз нажимаю на нее – наконец-то лампочка загорелась. Я заорал:
– Стоп!
Машинист услышал, но было уже поздно. Прибор взлетел на самый верх буровой, его протянуло через блок-баланс, и он с огромной высоты упал на мостки буровой. Пробил настил – 100-миллиметровую доску – и упал вниз под буровую. Хорошо в это время никого на буровой не было. Повезло. А если бы там кто-то оказался?..
Когда я подошёл к прибору, он выглядел как символ американского доллара. Переживал я, конечно, ужасно, но ничего поделать не мог. Ждал, когда отработают местные геофизики. Одного понять не могу: кто же виноват? В подъёмнике тоже есть счётчик глубины. Почему машинист не следил за счётчиком? Приехав в Сургут, рассказал все Гуторову. Он выслушал, лицо его почернело – и, ничего не сказав, в этот же день уехал. Я думал, последствия будут очень серьёзные, но, когда я приехал, он отнесся с пониманием. Машинист-то больше виноват, чем я. И это он понял, заставил восстановить прибор. В дальнейшем я в авральном режиме отработал скважины, но только в нашем регионе, они и были приложены к отчёту.
Когда я уезжал из Сургута, написал стихотворение «Сургутский вокзал». Хоть что-то полезное сделал в этой поездке.
Сургутский вокзал
Вот Сургутский вокзал, и на нем я опять.
Тишина в нём и птички поют – благодать!
Пассажиров всего человек двадцать пять.
Сейчас утренний час, на часах ровно пять.
Я вокзалов таких не видал никогда.
Грязь обычно на них, шум, кругом суета,
Здесь же чисто, порядок везде и во всём,
И не видно, чтоб люди бежали бегом.
Из огромных окон видно: солнце встаёт,
Машинист на перрон уж состав подаёт.
Я уеду, не знаю, вернусь ли когда,
Но запомню вокзал этот я навсегда.
P. S. Поразил меня этот вокзал так, что не написать о нём я не смог. В зале ожидания пальмы растут. И птички – то ли экзотические, то ли наши – такие трели задают, что заслушаешься. Так больше и не пришлось мне побывать на этом вокзале. А жаль…
Экология
Куда ещё, а нам всё мало, мало.
Корёжим землю, губим родники.
Уже в лесах подснежников не стало –
Их вытоптали наши каблуки.
Р. ПАЛЬ
Одно из направлений, которым занимался наш отдел, была экология. Дело в том, что наше месторождение старое, было открыто сразу после Великой Отечественной войны, когда нужно было восстанавливать разрушенное хозяйство. Месторождение осваивалось ускоренными темпами. Шло геологоразведочное бурение, и в 1946 году сотая скважина дала первую нефть. Она и сейчас стоит как памятник девонской нефти на горе Нарыштау. Большая бетонная стела и фонтан, запечатлённый в бетоне.
Скважины бурили одну за другой, опускали обсадную колонну, заливали цементом по сто метров от продуктивного пласта, перфорировали и пускали в эксплуатацию. Город рос. Страна восстанавливала хозяйство, а технология не менялась. Единственное, что добавилось в технологии добычи нефти, это то, что в нефтеносный пласт стали закачивать воду, чтобы из другой скважины получить больший дебет нефти. Затем воду отделяли от нефти и снова её же закачивали в пласт. От многократного использования она растворяла в себе все соли, которые попадались на её пути, и становилась не просто солёной, аж горькой.
В шестидесятые и семидесятые годы родники в районе Туймазинского месторождения стали приобретать солоноватый привкус, а вскоре оказались не пригодными для питья. За время эксплуатации цемент потрескался и часть воды ППД (поддержания пластового давления) стала просачиваться в грунтовые воды и родники. Серьёзная экологическая проблема. Методов её решения в то время не было. Пробовали закачивать радиоактивные изотопы и выяснять, куда и как они движутся. Но это не выход. В нашем отделе, под руководством Петра Алексеевича Прямова решалась эта проблема сразу по трём направлением.
Это разработка методики определения заколонных перетоков серийно выпускаемыми акустическими приборами АКЦ- 1 и АКЦ-4 (под давлением). Руководил этими работами зав. лабораторией Борис Иванович Кирпиченко, защитивший в дальнейшем кандидатскую диссертацию, а затем и докторскую. Другое направление – разработка прибора и методики определения заколонных перетоков на разнице амплитуды прохождения акустического сигнала разной частоты через микротрещины в цементном камне. Этой лабораторией руководил Юлий Андреевич Гуторов, который в дальнейшем тоже защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Обе лаборатории, кроме того, занимались параллельно разработкой прибора шумомера (отдельного прибора или в комплексе с АКЦ-48 или АКЦ-36) для определения негерметичности колонны и заколонных шумов. Макеты таких приборов уже работали у нас во ВНИИГИС и были переданы двум или трём организациям, в том числе и нашей, Октябрьской промысловой геофизической конторе, где осваивал и работал с ними начальник опытно-методической партии Шайнур Шайдуллин. Человек он был неспокойный, поэтому получил прозвище Шумометр.
Звонок из КПРС (капитальный подземный ремонт скважин): «В районе сотой скважины на горе Нарыштау, на скважине № 1017, вероятно, негерметичность колонны. Расход нагнетаемой жидкости ППД возрос и достиг почти 3000 кубических метров в сутки». Мы дали согласие на исследования и начали готовиться, а на скважину выехала бригада ремонтников для подготовки скважины к исследованию. Утром выехали и провели качественное исследование шумомером на широкополосном канале и на частоте фильтрации 25 кГц. 25-килогерцовая фильтрация шума нагнетаемой жидкости дала отличный результат. В верхней части девятой «свечи» обсадной колонны небольшое отверстие. На диаграмме при фильтрации 25 кГц был чётко виден всплеск амплитуды шума рядом с муфтовым соединением.
На другой день меня пригласили на эту скважину посмотреть, как ведутся ремонтные работы, и на результат моего заключения. Несмотря на то, что на скважине находился мастер бригады ремонтников В. И. Иноземцев, всеми работами руководил мастер Василий Андреевич Сургучёв – специалист по сложным работам. Он был среднего роста и довольно упитанный, но очень шустрый и энергичный. «Катался» вокруг буровой вышки, как большой футбольный мяч, размахивая руками, давая ценные указания. По его рекомендации специальным замком-ухватом зафиксировали часть колонны, торчащую из земли (устье скважины). Замок прикрепили к металлическим тросам довольно внушительного диаметра, через верхний «ролик» буровой установки перекинули и закрепили к трактору, который должен был держать трос и, соответственно, колонну в определённом натяжении. В разрыв троса был вмонтирован огромный динамометр. Еще два гусеничных трактора тянули другой трос, который несколько раз был обмотан вокруг колонны. Василий Андреевич наблюдал за динамометром и, когда усилие достигло его расчётной величины, дал команду другим трактористам, чтобы они начали свою работу. Она заключалась в том, чтобы, не давая слабину тросу (под натягом), медленно вращать колонну. Когда колонну полностью отвернули и по одной «свече» подняли на поверхность, все увидели, что колонна отвернулась там, где ей и следовало отвернуться. Девятая колонна с отверстием примерно в 4–6 миллиметров. Больше всех был поражён я.
Во-первых, я впервые наблюдал за такими работами и не думал, что и это можно было математически рассчитать. Во-вторых, удивился тому, как через такое маленькое отверстие уходило в грунтовые воды около трёх тысяч кубометров соленой пластовой воды? Потом мне Сургучёв объяснил: давление при закачке – 110 атмосфер, посчитай, сколько при таком давлении через такое отверстие уйдёт воды, да плюс ещё и в продуктивный пласт закачивается. Когда я уезжал со скважины, подошёл к дефектной колонне и внимательно рассмотрел отверстие: оно было похоже на пулевое отверстие, но моя шариковая авторучка в него не проходила. Как могло образоваться такое отверстие, уму непостижимо. На следующий день колонну заменили, а затрубное пространство залили цементом до самого устья. Родники в районе поселков Нарышево и Заитово постепенно пришли в норму.
Скважина № 2009
Не прошло и двух недель, как нам снова позвонили: «Необходимо исследование скважины № 2009 – в районе коллективных садов за Зеленым поселком. Скважина стоит под закачкой, к ней подведена линия ППД. Ремонтной бригады там нет. Сами справитесь?». Уточнил кое-какие подробности: можно ли закрепить наш блок-баланс (ролик) и как добраться. Поинтересовался, что же там предполагается. «Мы сами ничего понять не можем. Вот и выясните».
Выехали сразу же, так все было готово. За городом обогнули коллективный сад и уперлись в скважину. Перекрыли линию ППД, сбросили остаточное давление, как обычно это делали, но его практически не оказалось. Разобрали устьевое оборудование, закрепили ролик, опустили прибор и установили сальниковое устройство – лубрикатор. Манометр на лини показывает 100 атмосфер. Даю команду, чтобы открыли задвижку. Делаю запись на широкополосном канале от забоя до устья при среднем усилении. Проявляем плёнку. Ничего – прямая линия. Спрашиваю у своих работников:
– А вы задвижку точно открывали?
– Ну а как же! Вы же сами видели, что из-под сальника струилась вода.
Пошел, посмотрел сам на манометр, а там вместо 100 атмосфер всего 65. Закрыли задвижку, манометр снова показал 100 атмосфер. Опустили прибор на забой в район перфорации, подали давление, и я на полном усилении и на низкочастотном канале провел ещё одну запись на самой минимальной скорости, чтобы исключить собственные шумы движения прибора. Проявив плёнку, увидел увеличение амплитуды всего на 8–10 миллиметров в районе перфорации. Попробовал провести запись по высокочастотному каналу – ну никаких результатов. Дал команду: конец работы. Собрались. Подъёмник отправил на базу, а сам к завлабу. Ю. А. Гуторов недолго думал и дал письменное заключение примерно такого содержания: «В районе перфорации на скважине № 2009 колонну полностью уничтожила коррозия, в район перфорации загонялась жидкость ППД под большим давлением, и пласт целиком вымыло. На данный момент пласта не существует, и соленая вода растекается, как река во всех направлениях».
P. S. Скважина № 2009 полностью была залита цементом до устья и ликвидирована. И ещё в одном районе было восстановлено экологическое равновесие.
Куст № 273
Везёт тому, кто в рубашке родился.
В нашем отделе № 12 уже не один год велись работы по обнаружению заколонных перетоков. Были защищены две кандидатские диссертации, разработаны приборы и методики для обнаружения заколонных перетоков жидкостей в обсаженных скважинах. Был определённый опыт. Нас часто вызывали на скважины, где предполагались нарушения герметичности обсадной колонны или заколонные перетоки пластовой жидкости, не только в нашем регионе, но и по всей стране.
Город наш небольшой, но повсюду стоят «качалки» добывающие нефть, или скважины, закачивающие в продуктивные пласты воду для увеличения добычи нефти. Месторождение старое – и случаются разные казусы и неполадки. Так и на этот раз из КПРС (капитальный и подземный ремонт скважин) поступил звонок от гл. геолога Хайдаровой: «В районе посёлка Московка (пригород г. Октябрьского) на скважине поддержания пластового давления, по-видимому, переток – и соленая вода поступает в реку Ик. Скважина находится недалеко от дороги в составе куста № 273 – там семь скважин, пять из них добывающие».
Наша опытно-методическая партия небольшая: я – начальник партии, машинист подъёмника, водитель и рабочий. От нашей базы до скважины километров 8 не более. Доехали быстро и с дороги увидели куст. (Кустом называется кустовое бурение. На одном месте 6–12 скважин, и все пробурены наклонным бурением в разные точки в продуктивный пласт.) Там уже работала бригада из цеха КПРС. Подъехали. Я вышел поговорить с мастером. Он сказал, что для нас скважина подготовлена, а они работают от нас через две скважины над проблемой погружного насоса. Остальные скважины в рабочем режиме.
Размотали кабели, установили необходимое оборудование. Опустили прибор АКЦ-48 в скважину, установили герметизирующее устройство – сальник. Начали запись. Первая запись – без давления – прошла нормально. Получили качественный материал. Вторую по технологии необходимо делать под давлением 80–120 атмосфер. Снова опустили прибор на забой, в район перфорации продуктивного пласта. Открыли задвижку и начали повторную запись.
По мере работы сальник сносился, из него начал бить небольшой фонтан соленой пластовой воды. Ближе к устью скважины фонтанчик усиливался, и метров с 80-ти поток воды, стремящийся вырваться наружу, подхватил наш легкий прибор и увлёк за собой. У меня ещё не было опыта работы с такими лёгкими приборами (30–35 кг). До этого их вес был не менее 80 кг. Прибор выкинуло из скважины вместе с сальником, и фонтан солёной воды брызнул метров на десять в высоту. Дул небольшой ветерок в сторону высоковольтной линии электропередач. Всех рабочих как ветром сдуло. Ни геофизиков, ни ремонтной бригады. Только тракторист, не видевший этого, продолжал свой путь по территории куста и наехал гусеницей на нефтепровод под давлением. Брызнула нефть с не меньшей силой, и попутным ветерком этот фонтан также понесло в сторону ВЛЭП. Тракторист заглушил трактор и тоже пропал. Я выскочил из станции – и к мастеру. Он перекрывал нефтяную задвижку, а я задвижку ППД (поддержание пластового давления). Всё обошлось благополучно, только мы с мастером с ног до головы были в нефти и солёной воде. Когда всё закончилось, из укрытий и из оврагов повылезали работники и хохотали над нами. А с нас стекали потоки нефти и воды, и только глаза да зубы были белыми. Потом засмеялись и мы, когда поняли, что всё закончилось благополучно.
P. S. По результатам полученного материала кандидат технических наук Борис Иванович Кирпиченко сделал заключение: солёная вода с примесью сероводорода поступала по зазору между цементным кольцом и колонной в грунтовые воды, а далее в реку Ик.
Отдали заключение. Скважину отремонтировали, залили цементом до устья. И ещё в одном месте улучшилась экологическая обстановка. В реке снова появились пескари. Их не было в ней лет 20. Сегодня родников с солёной водой, не пригодной не только для питья, но и для технических целей, не существует. Это заслуга Ю. А. Гуторова и Б. И. Кирпиченко.
Бесстрашный
Мы сами создаём себе трудности,
а затем успешно их преодолеваем!
Нам приходилось ездить в командировки не только в северные регионы или на юг, но и в соседние регионы. Самый близкий сосед с нами – Татарстан. Наш институт поддерживал деловые отношения с геофизическими организациями Альметьевска, Лениногорска, Азнакаево, Бавлов, а также с научно-исследовательским институтом такого же направления, как наш, в городе Бугульме – ТатНИПИгеофизикой. Часто ездили к ним в командировки для решения тех или иных задач, для производственных испытаний макетов приборов нового образца, а также сравнительных испытаний.
Время стёрло из памяти, куда мы на этот раз поехали, не то в Альметьевск, не то в Лениногорск. Но поездку эту не могу не описать. Она оставила глубокий след в моей памяти. Впервые со мной поехал, молодой парнишка, недавно устроившийся к нам в отдел рабочим – Саша. Скромный и исполнительный. На подъёмнике – Владимир Михайлов, а на станции, как всегда, Фавис Заляев. Нужно было отработать две или три скважины за неделю. Не знаю, как так получилось, но Саша оказался без спецодежды, хотя я его предупредил заранее. Приехали в геофизическую контору и сразу на скважину. А лил дождь уже не первый день. Сентябрь – месяц непредсказуемый: то жара, то дожди иногда на неделю зарядят. Объяснили нам дорогу, схему нарисовали. Часа два добирались. К вечеру были на месте.
Оказалось, это бурящаяся скважина и расположена не далеко от дороги на пахотной земле. Представляете, во что превратилась пашня после непрерывных дождей. Машины у нас мощные. Впереди «Урал» пробивает дорогу, за ним Фавис ведёт свой ГАЗ-66. Приехали и сразу за работу. Рабочий выполняет основную работу на улице по подключению кабелей к станции и к подъёмнику. Я проверяю всё и подключаю электроэнергию к станции.
– Саша! Ты что на праздник собрался в туфлях и глаженых брюках?! Давай надевай сапоги и спецовку, – говорю я ему.
– А я забыл, и нет у меня больше другой одежды.
Вот тогда я пожалел, что перед выездом не проверил. И пришлось ему в «парадной» форме работать. Перепачкался, ну как поросёнок! Брюки выше колен в грязи, ботинки и носки в единое целое превратились. Работу закончили, на него смотреть-то страшно было. Я ему говорю:
– Ты давай начинай чиститься, потом вымоешься – и в спальный мешок. На столе постели. Пока не выспимся, никуда не поедем.
– Умыться я умылся, а грязь с брюк и ботинок, когда высохнет, сама отпадет, – пошутил он.
Легли спать. Брюки и ботинки Саша к двери бросил. Утром просыпаемся как-то сразу вместе. Открываем глаза. Брюки его на проволоке под потолком весят, где я обычно диаграммы сушу, чистые и по струнке сложенные. Там же и носки чистенькие, а у двери чистые туфли стоят и блестят.
– Я же говорил, что грязь, когда высохнет, сама отпадёт! – обрадовано сказал Саша.
Я страшно удивился. Это чудо. Оказалось, пока мы спали, Михайлов всё вымыл и вычистил, к тому же он оказался его родным дядей, за целых полгода никто об этом не знал. Не случись этот случай, может быть, и не узнали. Солнце уже стояло высоко и ярко светило. Уснули-то под утро, вот и проспали до обеда. Вернулись на базу геофизиков. Переночевали, а на другой день, когда всё подсохло, – опят выезд. На этот раз светило яркое солнце. Было даже жарко, да ехать пришлось недалеко, всего километров за тридцать. Минут за сорок добрались.
Буровая на опушке леса, на небольшом пригорке. Когда погода хорошая и настроение хорошее. Не торопясь установили машины поудобнее. Подключили связь с подъёмником, электроэнергию, сельсин закрепили, и кабель к нему подключили, коллекторный кабель. Всё делали не торопясь, обстоятельно. Погода и время позволяли. Редко когда приходится геофизикам работать в дневное время суток, а тут и с этим повезло.
Я в станции занимаюсь своими делами. Прибор уже в скважине. На забой опустили. Идет проверка и пробная запись. И вдруг машина ГАЗ-66, где находились станция и я, медленно покатилась. Я по громкоговорителю:
– Ну, в чём там дело? Остановите машину! Что ещё за шутки, запись ведь идёт.
Машина набирает скорость, а двигатель не работает. «Фавис не поставил на ручной тормоз», – мелькнула мысль, и в это время отключается сигнал, вырубается электроэнергия, и я слышу, как рвутся кабели. Выпрыгнуть из машины не могу, так как она катится назад, а входная дверь сзади. Меня тут же задавит. А в станции я один. Ну, думаю, конец пришёл. Неизвестно, куда она меня довезет. Может, туда, откуда не возвращаются... И вдруг машина резко останавливается.
А случилось вот что. Фавис решил что-то подремонтировать. У машины ГАЗ-66 кабина опрокидывается, если необходимо к мотору подлезть. Водитель откинул кабину, и она смотрит фарами в землю, мотор обнажается – хоть куда можно подлезть. А он почему-то полез под машину. А когда кабину опрокидываешь, может и «ручник» и рычаг коробки скоростей выбить. Наверняка это и произошло с машиной. Она покатилась с пригорка, а водитель под ней, да и кабина опрокинутая. Хорошо, что Фавис – человек худой и маленького роста. Выскочил он из-под колес движущегося автомобиля и, чтобы забраться в кабину, пытается запрыгнуть на колесо, а оно-то крутится... Я не видел, как он забрался в опрокинутую кабину и остановил машину, но ему это удалось. После того случая мы стали звать его Бесстрашный. И так к нему приклеилось это прозвище, что сейчас, наверное, никто, кроме меня и директора ВНИИГИС Владимира Тимофеевича Перелыгина, которого он возит, да еще работников отдела кадров, не знает, как его зовут.
А работы он мне добавил предостаточно. Я до самого вечера прозванивал тестером провода и соединял их. А замеры в скважине так и пришлось проводить ночью. Как обычно. Опять не повезло, хоть и погода была прекрасная.
Таймыр
Май, июнь. Все стараются уйти в отпуск или отправляются в сады и огороды, а мы уже который год собираемся в дорогу, и не на юг, как многие, а на Крайний Север.
1975 год. На этот раз командировка предстоит на полуостров Таймыр. Едем вчетвером: Юлий Андреевич Гуторов, уже кандидат естественных наук, я (к тому времени Слава Купавых, наш инженер-оператор, переехал работать в Якутию, в город Ленск, и я занял его место), Владимир Николаевич Корольчук, техник, и водитель по прозвищу Бесстрашный. Телеграмма из министерства пришла ещё в начале мая. Подали документы в местные органы внутренних дел для оформления пропусков в погранзону. Более двух недель проверяли и перепроверяли, нет ли судимости, родственников за границей и т. д. Получили пропуски в первом отделе, командировочные, подготовили аппаратуру – и в дорогу.
Маршрут Уфа – Красноярск, Красноярск – Норильск. Рейсы на этих направлениях осуществляют ТУ-154. Салоны и обслуживание высококачественное, так что долетели с комфортом, если не считать то неудобство, что из Красноярска ждали самолёт целых пять часов и вылетели ночью. Прилетели в Норильский аэропорт «Алыкель» под утро, часов в пять. Долго не выпускали из самолёта: пограничники проверяли наличие пропусков в погранзону и вообще все документы. Проверка закончена. Сходим по траппу. Огромное поле. Взлетно-посадочная полоса, устланная бетонными плитами, широкая и длинная, рассчитанная на посадку любых самолётов. Воздух совсем другой. Веет прохладой. До одиннадцати часов ещё много времени. В одиннадцать – электричка до Норильска. Получаем багаж и в багажном отделении ходим, как сонные мухи, или присаживаемся возле вещей и дремлем по очереди.
Электричка, состоящая всего из семи или шести вагонов, приходит вовремя. Грузимся. Торопится не куда: стоянка полтора часа. До Норильска едем два с половиной часа. На одной из остановок ощущаем кислый привкус во рту. Интересуемся у местных, почему такой неприятный привкус во рту, и дышать трудно.
– Во-первых, здесь воздух разреженней, чем на Большой земле. Во-вторых, – объясняют нам, показывая в окно, – вон на той горе стоит металлургический комбинат, где выплавляют из руд около десятка редких металлов, в том числе медь, никель, кобальт, молибден, бор и другие.
Остановка недалеко от гостиницы «Центральная». Выгрузили вещи – и в гостиницу оформлять документы. Но администратор дала нам направление в другую, расположенную в районе новостроек – километра за полтора от «Центральной». Центр города Норильска застроен в сталинские времена. Фундаментально. На века. Всё величественно, грандиозно, в строгом архитектурном стиле. Перед гостиницей площадь, с которой просматривается вся центральная улица. Здания не похожи друг на друга, как многоэтажные «коробки» брежневских времен, но всё же что-то их объединяет. Возможно, строгость той далёкой эпохи. Я тогда подумал: как можно было в таких условиях построить такой добротный город? Да, в те времена можно было. Он построен на людских костях. Это был самый большой ГУЛАГ в сталинские времена. Позже, проехав, почти все северные города, я не встречал ничего похожего на Норильск.
Направляясь к гостинице, куда нас определила администратор, мы видели, как меняется архитектура и, в конце концов, попали в новый город, который выглядит намного хуже, чем центр. Так было везде. Не только в Норильске. Панельные многоэтажные (больше пятиэтажные) дома стоят, как коробки. Нашли свою гостиницу. Вечерело. Устали с дороги. Поужинали и спать.
Утром Гуторов куда-то позвонил и сообщил, что у нас сегодня свободный день, и мы отправились осматривать город. Вернулись опять к гостинице «Центральная». Слева – большой ювелирный магазин, справа – такой же, полукругом, огромный продовольственный. Сначала зашли в продовольственный. Глаза разбегаются от изобилия. Я такого ассортимента продуктов даже в Москве не видел. Чего только нет! Всё, что душа пожелает, ну и желудок, естественно, тоже. Купили бутылку 60-градусного рома «Гавана-клуб» (за всю жизнь я больше нигде его не видел) и продуктов. Здесь даже экзотические фрукты продавали. Это сейчас они везде есть, а тогда в диковинку были. Перешли площадь и в ювелирный магазин – поглазеть. У входа милиционер с оружием и в зале двое. Длинные прилавки-витрины, а на них всякая всячина: кольца, серьги, колье и т. д. Даже посуда серебренная и золотая: ложки столовые и чайные, хлебницы, селёдочницы… Различные портсигары, подсвечники – и всё из золота и серебра. Цены бешеные по тем временам. Больше всего поразила цена колье с тремя крупными бриллиантами на золотой хитроумно сплетённой цепочке, украшенной мелкими бриллиантинами. На нём стояла цена – 22000 рублей. «Кто его купит? – подумал я. – Если машина «Волга» стоит 10,5 тысячи – это же две машины за висюльку на шею?» Когда мы приехали в Норильск через два года и зашли в тот магазин, к моему удивлению, колье это было продано.
На следующий день наш руководитель группы Ю. А. Гуторов отправил нас в Дудинку, с какой целью, я уже не помню, но точно знаю, в какую-то геологоразведочную организацию. Проезжая мимо рудника, мы снова ощутили вкус металла во рту. И в вечернее время видели, как вдалеке по склону горы течет расплавленный металл. Это нам так казалось, а на самом деле металл стекал по специально оборудованному желобу.
Полной темноты в летнее время там никогда не бывает, но в конце мая наступают небольшие сумерки. Почему я стал описывать поездку в порт Дудинка? Лишь потому, что в электричке познакомился с врачом-ветеринаром, приехавшей сюда по распределению. Это была женщина лет тридцати. После окончания института её направили специалистом по лечению северных оленей на Таймыр, в Хатангу Долгано-Ненецкого национального округа. Это примерно 800 километров северо-восточней Дудинки. Вот что она нам рассказала:
– Когда я приехала, вернее, прилетела на вертолёте, в Хатанге уже знали, что к ним на работу едет молодой специалист по лечению болезней оленей. Событие не ординарное. Собрали всё местное руководство меня встречать. На вечер назначили банкет. Зарезали оленя и еще теплую сырую печень, с которой капает кровь, подают мне, объясняя, что у них так принято: дорогому гостю первому положено откусить. Я закрыла глаза и откусила маленький кусочек, но проглотить не могу. Дали чем-то запить. Наверное, это было оленье молоко или кумыс. Выплюнуть я не имела права. После меня стали кусать кусочек за кусочком по старшинству и по должности. Пока она не исчезла. После этого начали подавать жареное мясо, рыбу и напитки, в том числе и креплёные. Я уже десять лет на Севере – и к местным обычаям привыкла.
Беседа длилась до утра. Много интересного она нам рассказала. И о том, что едет в Дудинку получать медикаменты и сыворотку для лечения бруцеллёза, и о том, что местное население сплошь болеет описторхозом. Это паразитическая болезнь печени, занесённая в организм со строганиной (блюдо из сырой мороженой рыбы). Трудноизлечимая. Мельчайшие черви разрушают печень. Многое мы узнали впервые. Рассказчик из неё был отменный. Заслушаешься! Так незаметно в пять утра прибыли в Дудинку.
Какой вопрос решал там, я не помню, но хорошо помню, что северный порт Дудинка – главная экономическая магистраль всего Крайнего Севера. Порт такой громадный, что не нахожу слов для описания. Это надо видеть. Недалеко от него я нашёл 25 рублей – деньги по тем временам довольно большие. Когда вернулись в Норильск, купил на эти дармовые деньги две бутылки рома «Гавана-клуб», одну из которых привез домой.
Дня через два мы уже были на каком-то маленьком причале, куда нас часа за полтора довёз уазик местной геофизической конторы. Погрузили вещи на катер и отчалили от берега. Плыли часа три-три с половиной. Сначала была узкая полоска воды шириной метров 30–50. По мере удаления от Норильска берега отодвигались, а холмы по берегам превращались в горы высотой в полторы тысячи метров.
– Это озеро Лама, – объяснил нам капитан.
Ширина в конечном пункте, куда мы приплыли, была не менее 12–15 километров, а длина казалась бесконечной. Во всяком случае, мы так и не увидели противоположенного берега в этом направлении. Вода в ущелье между горами уходила за горизонт.
– До берега ещё километров 180–200, – сказал нам капитан.
Вскоре мы причалили к берегу. Нас встретили военные в форме. Отобрали документы и на вездеходе повезли к буровой. Проверка длилась не долго. У нас на руках была правительственная телеграмма, но, несмотря на это, по рации связались и уточнили, кто мы такие. Потом мы, как и все работники этой буровой, получили полную свободу. Дали нам балок со спальными местами. Как и все, мы ходили в столовую. Скважина ещё была не до конца пробурена, и дней пять пришлось ждать. Мы не торопились.
Я провёл предварительную проверку прибора на работоспособность: магнитострикционный излучатель работал, сигнал от пьезокерамического приёмника проходил нормально. И я на этом успокоился. Но когда закончили бурение, зацементировали колонну и настало время реальной работы, оказалось, что прибор работает не совсем правильно. А так как из нашей группы в электронике разбирался только я (это была моя работа), я и занялся ремонтом аппаратуры. Хорошо, мы прихватили с собой все запасные радиодетали и запчасти. Раньше этим занимался инженер-геофизик Вячеслав Купавых. И вот на меня впервые выпало это испытание. Опыта было мало. Я «перелопатил» всю схему глубинного прибора и наземной аппаратуры, заменил половину деталей на новые, замерил все контрольные точки напряжения – провозился около двух суток, но наладил. И сразу за работу. Всю ночь делали запись. Получил материал и отдал Гуторову, а сам, не чуя ни ног, ни себя самого, свалился в постель и проспал почти двое суток, не просыпался ни разу. Когда проснулся, не сразу понял, где я. Только желудок просил кушать.
– Ну, ты и даёшь! Мы думали, что ты умер. Разве может человек столько спать? – смеялись надо мной коллеги.
Пока я спал, Юлий Андреевич дал заключение военным о качестве цементирования, а к берегу причалил катер, на котором мы приплыли. Привез оборудование и продукты. Шла разгрузка. Мы сходили в столовую и должны были на этом катере вернуться в Норильск. Все вещи и приборы уже были упакованы и загружены в вездеход. Отобедав, отправились на вездеходе к берегу. Там кипела работа. С катера выгружали какие-то ярко-оранжевые ящики, на которых было синими буквами написано: «ОСТОРОЖНО! МЕДИКАМЕНТЫ».
Руководила разгрузкой майор Людмила Клибер – женщина среднего роста, в военной форме и с очень знакомыми чертами лица. Потом я вспомнил, что видел её на Тазовском полуострове. Когда выгружали оборудование и складывали в вездеход, из которого мы только что выгрузили свои приборы, она мужиков (грузчиков) крыла трёхэтажным матом. Не каждый мужик так сумеет. Если перевести на нормальный русский язык она им объясняла, чтобы они осторожнее выгружали:
– Не дрова же грузите, а дорогостоящее медицинское оборудование.
Я тогда подумал: а зачем тут в глуши необходимо такое дорогостоящее медицинское оборудование, и в таком количестве? Потом Гуторов мне сказал:
– Это атомную бомбу по частям выгружают.
Тунгуска
Наш ВНИИГИC заключил договор с Министерством обороны, и стало традицией каждый год, а то и два раза в год, в летний период, выезжать на скважину, где военные производили испытания ядерного оружия. В основном это были регионы Крайнего Севера.
В этот раз нам выдали командировочные удостоверения в Эвенкийский национальный округ – в город Туру и на Таймыр. Сразу в два места. Такого ещё не бывало. Предстояло отработать две скважины. В состав нашей экспедиции вошли: я – начальник опытно-методической партии, техник-геофизик Владимир Корольчук и водитель Фаяс по прозвищу Бесстрашный, а также отряд радиоактивного каротажа – начальник опытно-методической партии Фикрат Саттаров, инженер Николай Тамайлы и техник Ральф Терегулов. В таком почти неизменном составе мы выезжали в командировки по правительственной телеграмме Министерства обороны.
На стендовой скважине опытного производства ВНИИГИС была опробована работоспособность наших приборов. Упаковали их как ручной багаж и ранним утром, еще до восхода солнца, выехали до Уфы на машине ГАЗ-66. Из Уфимского аэропорта вылетели часов в 11 и без приключений добрались до города Красноярска, там пересели, на самолёт местных авиалиний и также благополучно долетели до столицы Эвенкийского национального округа, города Туры. Еще с высоты птичьего полета было видно, что город хоть и столичный, но больше похож на обычный поселок или большую деревню: много одноэтажных частных домов и несколько двухэтажек, небольшой аэропорт. Когда мы вошли в него со стороны летного поля, то первое, что мне бросилось в глаза, – семья эвенков: отец с матерью, сын со снохой и трое или четверо детей, самому маленькому годика три-четыре, не больше. Они стояли в углу аэропорта и все курили: дед – трубку, бабушка и ее сын – «Беломор», сноха – какие-то сигареты с фильтром, и даже маленький мальчишка, сидящий в самом углу на горшке, держал в зубах сигарету с фильтром и пускал дым.
Я позвонил по нужному телефону, за нами приехала машина, и мы отправились в местную геофизическую партию. На следующий день с того же аэропорта вылетели на вертолете Ми-8 в район реки Тунгуски, той самой Тунгуски, где в 1908 году, 30 июня, упал тунгусский метеорит, и взрывная волна от этого взрыва обошла земной шар два раза.
Тунгуска – река неширокая, летом и осенью ее ширина составляет метров 50–80, а в весенний период она разливается, да так, что по ней ходят грузовые пароходы и катера. Весной здесь навигационный период, когда в поселки и населенные пункты, расположенные на побережье, на катерах и «пьяных» баржах завозят продукты и все необходимое для обеспечения населения на весь год. В этот же период на буровые и технические объекты, расположенные вдоль реки, завозят тяжелое оборудование, металлоконструкции, горюче-смазочное материалы, стройматериалы и т. д., так как это самый дешевый способ доставки в тяжелых условиях Крайнего Севера. Во время доставки грузов пароходы и моторные лодки, баржи и катера по извилистому руслу Тунгуски проходят длительный путь по живописным и таежным местам, по-своему красивым и неповторимым.
Наш вертолет приземлился на маленькой вертолетной площадке, недалеко от каких-то временных построек и огромных, покрашенных блестящей краской цистерн, снизу еще занесенных снегом, хотя на дворе был уже июнь. Выгрузили оборудование, и вертолет тут же взлетел и скрылся в облаках. Постояли мы на вертолетной площадке, думали, что кто-нибудь нас встретит. Пошел я на разведку, осмотрел все балки и временные постройки, даже заглянул в помещение, которое оказалось баней, но нигде ни одной живой души не было. В балках стояли заправленные койки, а в одной из комнат была установлена рация. Я решил проверить в рабочем ли она состоянии, и на удивление оказалось, что да.
Я тут же связался с базой геофизиков и спросил, почему нас никто не встретил. Ответ был тут же получен:
– На этой скважине уже месяц как никого нет, а рядом километра полтора-два вверх по течению Тунгуски есть действующая буровая. Располагайтесь где хотите, в любом из жилых вагончиков.
Так мы и сделали. В одной половине жил один отряд каротажников ядерной геофизики, а в другой мы, акустики. Скважина, на которую мы прилетели, была не закончена. По каким-то причинам буровую бригаду с неё сняли и перевели на другое рабочее место. Пробурили кондуктор, опустили обсадную колонну и бросили. Около месяца мы прожили на этом всеми заброшенном месте, дожидаясь возврата буровой бригады. Пока мы ее ждали продукты, которые привезли с собой, у нас закончились, пришлось вскрыть вагончик, где раньше была столовая. Там мы нашли полведра старой, сморщенной картошки, кило вермишели и полведра яичного порошка, а потом еще треть мешка муки, что оказалось для нас великим счастьем. Основным блюдом была рыба: чуть ли не каждый день варили уху. Главным поставщиком рыбы был я. Каждое утро с двумя удочками устраивался на берегу Тунгуски и за два-три часа успевал наловить примерно полведра не очень крупной рыбы, которой нам хватало чуть ли не на весь день.
Однажды утром, когда сидел на берегу с удочками, мимо проплыла моторная лодка. Увидев меня, лодочник направил лодку к берегу. Заглушив мотор и причалив к берегу, начал что-то лепетать. Он был пьян до такой степени, что не мог владеть языком. Долго и упорно спрашивал меня о чем-то, но разобрать его речь удалось с трудом. Переспросив нескольких раз, понял, что его интересовал номер скважины. Когда я ему сообщил, он, махнув рукой, пробормотал: «Мы-не-е... дальше-е-е». Кое-как развернул лодку, оттолкнул от берега, сам свалился на дно лодки, долго карабкался до мотора, пока лодка не выплыла на середину реки, завел мотор и опять упал в лодку. Мотор взревел, лодка встала на дыбы и понеслась к берегу. Мои глаза с ужасом расширились в ожидании катастрофы. Но каким-то чудом перед самым берегом ему удалось развернуть лодку, и она пошла вдоль реки, обдав меня волной.
Так и жили: варили уху, даже несколько раз топили баню. Недели через две, также занимаясь рыбной ловлей, по другую сторону небольшого притока из тайги вышел человек – с ружьем, почти пустым рюкзаком за спиной, давно не бритый, с большой окладистой бородой, в больших болотных сапогах. С виду ему было лет 30. Спросил меня, можно ли перебраться через эту протоку, я ответил, что не знаю. Но минут через двадцать он подошел ко мне со спины, вежливо поздоровался и спросил, можно ли у нас разжиться продуктами: хлебом, крупами, солью. Я ответил, что мы сами живем на том, что нам Бог пошлет. Тогда он сказал, что придется идти в поселок.
– А сколько километров до поселка? – поинтересовался я, – и откуда вы?
Он сказал, что до ближайшего поселка километров 40, а живет он уже три года один в глухой тайге, километрах в шести от этой буровой. Построил избушку.
– Устал я от людей, решил уединиться.
А я подумал: как человек может жить один-одинешенек? С ума же можно сойти. Отдохнул он у нас немного и отправился в путь. А буквально на другой день на том же месте ловлю рыбу и вижу боковым зрением, что по реке что-то тёмное плывёт. Подумал, что это бревно или коряга какая-то. И внимания бы не обратил, если бы это «что-то» не стало приближаться к противоположенному берегу. «Нет, коряга не может так плыть, преодолевая довольно сильное боковое течение», – подумал я и перевел взгляд от поплавков на этот предмет. Это оказалась голова плывущего по реке медведя. Доплыл он до противоположенного берега, почти напротив меня, вылез на берег, встряхнулся так, что во все стороны брызги полетели, и скрылся в кустах, ломая ветки. Вдруг заревел так сильно, что мне на этом берегу хоть уши затыкай, видно застрял в кустах. Послышался хруст поломанных веток – и постепенно всё стихло.
Продукты у нас заканчивались, и отправился я на буровую, за два километра по непролазной тайге. Бурелом, поваленные деревья, то подъём, то овраг. Держусь направления вверх по течению Тунгуски. Прошёл с километр, что-то довольно громко треснуло в лесу. Вспомнил я про медведя – и страх сковал меня с ног до головы. Стою тихо и не знаю, что делать: не то возвращаться, не то дальше идти. Простоял минут пятнадцать. Тишина. Решил идти дальше, подумав, что не каждый же день медведи тут бродят. Все стихло. Дошёл до буровой, в столовой купил пять булок хлеба, масло, муку, крупу и договорился, чтобы, когда прилетит вертолет, и к нам на скважину залетел (я по рации договорился, чтобы нашего человека забрали, так как нам необходимо было купить билеты до Норильска). Вернулся я к ребятам с продуктами, а по пути нарвал дикого лука. Вечером пирогов напекли с луком и яйцами (из того яичного порошка) и с рыбой. Все были очень довольные, только Володя Корольчук всё время повторял:
– Чего-то не хватает, а у кого-то есть, носом чую.
У меня в Норильске жили шурин со снохой и маленькие племянник с племянницей, ну и жена купила на рынке самых первых ягод – клубнику и сахаром засыпала в двухлитровой банке.
– Вот, племянникам передашь гостинца.
А прошло уже дней двадцать – и ягоды перебродили в тепле. Если бы я вспомнил, закопал бы банку в мерзлоту. А Корольчук учуял. Достал я эту банку – ну и праздник небольшой получился.
Вскоре прилетели местные геофизики и буровики, притащили на подвеске вертолета Ми-6 подъёмное оборудование и переносную каротажную станцию в поблочном варианте. А когда буровики возобновили работы, то оказалось, что в самой большой восьмидесятитонной цистерне солярки осталось чуть-чуть на донышке. Кран по капельке пропускал, уходя под снег, и этого никто не заметил. Почти 60 тонн солярки в Тунгуску вытекло. Пришлось заказывать баржу с топливом для бурения. Солярку доставили, и бурильщики за двое суток свою работу закончили. Тампонажники закачали цемент в межтрубное пространство и через 48 часов (время ОЗЦ) мы начали свою работу. А чтобы в дальнейшем время не терять мы отправили Николая Тамайлы за билеты в Туру. Отработали скважину за сутки, а ждали почти месяц.
Каждый день выходили на связь, узнавали, когда за нами прилетит вертолёт и на какое число Николай купил билеты. Никакого вразумительного ответа не получили. Пришлось мне на попутной моторной лодке плыть в Туру. Тогда я ощутил всё величие и красоту этого таёжного края. Перед нами проплывали вековые сосны и крутые обрывистые берега, огромные глыба, оторвавшаяся от берега, упала в реку, а на ней каким-то чудом уцелели березы и продолжали расти. Зрелище неописуемое! Я пожалел, что не было с собой фотоаппарата.
Когда прибыл в Туру, я связался с нашим научно-исследовательским институтом (в частности, с заведующим лабораторией № 12 Юлием Андреевичем Гуторовым). Он сказал, что, если эту работу не сделали, всё равно надо все бросать – и срочно в Норильск. Через два дня мы уже вылетали из Красноярска на Таймыр.
Это была вторая командировка в Норильск. Как я уже говорил, при посадке у всех проверяют документы: здесь пограничная зона, без специального разрешения въезд запрещён. Естественно, у нас они были. На электричке до города часа полтора-два. Путь уже известен. Сразу в гостиницу «Центральная», как и в тот раз. Ребята расселись у стенки на приборах, а я собрал у всех паспорта – и к администратору. Подходит моя очередь. Я подаю документы, администратор, женщина лет сорока, не глядя, взяла их и стала рассматривать паспорта. Вдруг поднимает резко голову и смотрит внимательно то на меня, то на коллег у стенки. А потом и говорит:
– А вы у нас уже были, года два назад.
От удивления я чуть не присел.
– Неужели помните? Ведь в тот раз мы здесь были всего-то минут двадцать, и вы отправили нас в другую гостиницу. А за два года через ваши руки прошли не одна сотня тысяч человек...
– Ну и что, просто у меня профессиональная, фотографическая память на лица. Я могу всё забыть, а лица остаются в памяти навсегда.
Тогда я понял, какие мы все разные. От подонков до гениев, от посредственных возможностей, до феноменальных способностей. На этот раз она оставила нас в этой гостинице и поселила на пятом этаже в двух номерах.
Пока Саттаров договаривался о дальнейшем пути следования, я съездил в Талнах, городок шахтёров, километрах в двадцати от Норильска, и посетил племянников и шурина со снохой. За свой счёт в такую даль вряд ли съездил бы в гости, а тут по пути. И я был доволен, и они рады. Город Талнах – небольшой с населением не более 80 тысяч человек. Четыре или пять автобусных маршрутов, сеть магазинов, жилые дома в основном пятиэтажные и даже свой прекрасный Дворец культуры. А место, где жили мои родственники, меня поразило. Это самострой. Понастроено множество домиков, больше похожих на сараи, а вокруг полнейшая антисанитария. Даже канализация «открытым способом» течёт вдоль улицы в неизвестном направлении. Хорошо, что там даже в конце июня на вершинах небольших гор, в ложбинах и оврагах снег лежит. Мух почти нет, а все больше комары да мошка, но иногда с «вертолётным» рокотом пролетает огромная с большим зелёным брюхом и большими глазищами муха.
На другой день нас на автобусе отвезли в аэропорт местного назначения «Валёк». Так его назвали потому, что он располагался у небольшой речки Валёк. Сложили мы свою аппаратуру и вещи прямо на территории аэропорта, возле какого-то вагончика, и просидели, дожидаясь своего вылета, больше половины дня. Приземляется вертолёт – я к диспетчеру. А он говорит, что этот борт не может послать, так как экипаж налетал свои часы и перерабатывать не имеет права. И так приземляется борт за бортом, а лётчики уходят отдыхать.
Пока сидели и ждали вылета, познакомились с местными геофизиками. Они рассказали, как в прошлом году ребята одного из их отрядов выгрузили аппаратуру, два свинцовых контейнера с радиоактивными изотопами и ушли отдыхать в зал ожидания, а когда за ними приехала машина и стали грузить вещи, оказалось, что одного контейнера не хватает (в нём был радиоактивный источник). ЧП. Всех расспросили, никто не видел. Все перерыли, не нашли. До вечера искали, пока не стемнело. Утром снова всех расспрашивать стали. И один летчик-вертолётчик признался, что взял эту тяжеленную болванку себе на якорь для моторной лодки.
– А куда содержимое контейнера (небольшой стержень) дел?
– В речку выбросил.
Летчика в Москву на обследование отправили. Ничего, вернулся отделавшись испугом. А вот из речки неделю черпали экскаваторами грязь со дна и счетчиками Гейгера-Мюллера проверяли каждую кучку грязи. Нашли. Ох, и попало тогда начальнику отряда! Грозились уволить, но пожалели – понизили в должности и премии лишили.
После рассказа я опять пошёл к диспетчеру. А он говорит:
– Сейчас должен прилететь вертолёт Ми-8 с озера Большого, вот на нём и полетите. Идите быстрее, он уже идёт на посадку.
Выбежал я из здания аэропорта, вижу, приземляется. Мы вещи схватили – и к нему. Приземлился вертолёт, лётчики по трапу спускаются и говорят нам:
– Ребята, мы сейчас немного отдохнем, а вы пока груз выгрузите. Мы в салон, а там брезентовый полог, из-под которого торчат три пары синюшных ног. Ребята ни в какую не хотят трупы выгружать. Еле уговорил. Потом узнали, что поехали они на озеро Большое рыбачить. Шторм начался. Лодку перевернуло. Двое утонули, а третий выплыл на берег. Бегал, бегал по берегу, чтобы согреться, да так и умер от переохлаждения. Вынесли трупы, положили неподалёку, прикрыли пологом и стали свои вещи грузить, а вскоре уже были в воздухе.
До озера Лама, на берегу которого была пробурена скважина, лёту чуть больше часа. Прилетели. Встретили нас люди в военной форме. Отобрали все документы и проводили в отдельный вагончик. Целые сутки устанавливали наши личности. Звонили по рации и в Норильск, и в Красноярск, и в Москву, и даже в Октябрьский. Через сутки дали волю. Начали готовить аппаратуру. Неподалёку времянка, аккуратно так выстроенная, из новейших шпунтованных досок, так что ни единой щели. Крутая крыша, покрытая рубероидом. И всё это огорожено колючей проволокой, а внутри часовой с автоматом ходит по периметру. Потом мы узнали, что там и хранится эта самая страшная в мире штуковина.
Пока мы готовили приборы и буровики заканчивали свою работу, прошла неделя. Видели, как кто-то из персонала с лодки ставили сеть, а утром привезли налима длинной с пол-лодки. Боюсь соврать, сколько он весил, одной только печени было килограммов 15–20. Печень забрали, а налима отнесли ближе к озеру и закопали. Не едят на Севере налимов. А на другой день появилась лодка с рыбаками. Военные на моторных лодках притащили их на буксире, а рыбаков отправили для выяснения личности в тот же вагончик под охраной, где мы были сутки. Дня два выясняли, кто они такие. Потом отпустили.
Встретил я тут уже знакомую мне – коменданта по хозяйственной части майора Людмилу Клиберг. Потом перед отъездом, когда мы провели свою работу и дали заключение, она мне по секрету сказала, что взрыв намечен на воскресенье, на 12 часов дня (по местному времени).
Время поджимало, и после нашей работы специально обученная бригада буровиков прямо при нас стала медленно и осторожно опускать на бурильных трубах снаряд с ядерной боеголовкой. Когда выносили ящики и монтировали ядерное устройство, на каждом ярко-оранжевом ящике было крупными буквами написано: «МЕДИКАМЕНТЫ». Утром за нами пришёл катер. Буровики продолжали опускать снаряд. Мы погрузили свои вещи на вездеход – и 2,5 километра до берега на вездеходе. Перегрузили на катер и медленно поплыли в сторону Норильска.
Озеро Лама находится как бы в ущелье. По обоим берегам горы 1500–18000 метров. Само озеро в ширину километров восемь-десять, а в длину, говорят, 2000. Это единственное место на Таймыре, где произрастает много лиственных и хвойных деревьев. Весь же полуостров покрыт мхом, лишайником да карликовыми берёзками. Настоящая тундра, и тут свой микроклимат.
Билеты до Челябинска купили на воскресенье, на пять часов вечера. Когда наступило время взрыва, мы все прислушались и почувствовали небольшой толчок в гостиничном номере на пятом этаже. Заряд был опущен на глубину 800 метров, сверху залит до самого устья цементом, и хотя до Норильска более 180 километров, мы всё же почувствовали, хоть и не очень сильный, толчок. Вот какая сила скрыта в атоме урана, критическая масса, которого всего 1 килограмм.
После взрыва сразу на электричку, а в пять часов вечера мы уже летели на Ту-154 до Челябинска. В кассе билетов до Уфы не было, и мы взяли до Казани. В Казани почти бегом пересели на самолёт Ан-24 до Бугульмы. В Бугульме были в шесть часов утра и взяли такси до Октябрьского, а в девять часов утра я уже был дома и пил чай. Так закончилась самая длительная командировка в моей жизни (1,5 месяца) и самая короткая, по времени, дорога домой.
Тикси не принимает
На этот раз пришёл вызов в Якутию. Наш завлаб – кандидат технических наук Юлий Андреевич Гуторов договорился насчёт спецрейса для нас до Якутска. Состав группы: Гуторов, Сушилов, Корольчук, водитель станции Таврис Гандалифович, или Толик, как все его звали. Бывший водитель Бесстрашный перешел на другую машину и на станции больше не работал. Толик был худой, небольшого роста, спокойный... до первой рюмки. В такие командировки мы обычно брали водителей в качестве грузчиков, и сами на это время становились ими. Даже кандидат наук превращался в грузчика. Выделили нам самолёт Ан-24, по своим низкоскоростным характеристикам занимающий второе место после Ан-2 («кукурузника»). Многократные посадки для дозаправки. Летели до Братска часов десять-двенадцать. В Братске двухчасовой отдых. Сходили в столовую, отдохнули. Так надоел шум и перепад давления при посадке и взлёте, что вообще хотелось остаться ночевать. Очень устали. Но зато видели Братскую ГЭС с высоты птичьего полёта. До чего грамотно выбрано место для строительства! В ущелье между горами. Очень высокая плотина, а водохранилище не заливает огромных территорий, хотя объём воды не меньше, чем на других водохранилищах, если не больше.
Прилетели в Якутск под вечер. Нам предоставили какую-то ведомственную гостиницу в жилом доме. Несколько квартир были арендованы предприятием под гостиницу. Нам досталась трёхкомнатная квартира, в одной из комнат уже жили какие-то командировочные или работники предприятия-арендатора. Они беспробудно пили, наверное, уже не первый день. Мы их не видели, лишь слышали пьяные голоса, споры, тосты, опять споры, чоканье стаканов, пока не наступила полнейшая тишина. Напились до отруба. Мы же после такой долгой и тяжёлой дороги так устали, что, заняв оставшиеся две комнаты, перекусили у кого что было с собой (даже в магазин не пошли) и легли спать. В конце июня за Полярным кругом самые светлые ночи. Но, несмотря на то, что на улице светло, как днём, уснули сразу крепким сном. Проснулся я часа в три от какого-то шума у моей кровати. Открыл глаза, а передо мной мужик стоит. Ничего понять спросонья не могу. А случилось вот что.
Напились до отключки мужики в соседней комнате, и ночью одного из них потянуло в туалет по-маленькому. А дорогу он по пьянке забыл, да и хмель из головы не выветрился. Смотрю, а он к моему уху пытается пристроиться... Хорошо, что Гуторов вовремя заметил, оттащил его от моей кровати и препроводил в туалет. Всё обошлось. Моя репутация не была подмочена.
На следующий день – выходной. Все отдыхают, и мы решили отдохнуть. Прошлись по центральной улице. Дошли до ресторана «Шестьдесят девятая параллель», хотели зайти, но решили, что тут всё дорого. На обратном пути зашли в пивной бар. В зале по обеим сторонам как бы пивные бочки с занавесками, а внутри дубовые столы и скамейки, украшенные старинной резьбой по дереву. Кабина-бочка рассчитана на шестерых. Официанты обслуживают, как в ресторане. Выпили мы по кружке пива с «царской» рыбкой – муксуном, заплатили приличную сумму и ушли. Походили по магазинам. Центральная улица понравилась. Даже памятник есть – не то Ермаку, покорителю Сибири, не то Ленину, точно не помню. Плиты вокруг памятника в некоторых местах и асфальт на тротуарах выпирают, как кочки.
– Это работа вечной мерзлоты, – пояснил нам Гуторов.
Поэтому дома тут строят на сваях, а не на фундаменте. Они получаются приподнятыми над землёй. Это для того, чтобы тепло от дома не растопило вечную мерзлоту, и дом не разрушился. Все дома, и даже высотные, построены по такому принципу. Удалились от центра. Однообразные коробки домов, в основном пятиэтажные. Грязные улицы. Кучи мусора где-то в сторонке. Культура низкая. Видели, как одна якутка села помочиться, не обращая никакого внимания на прохожих.
Вечером я пошёл в магазин. Ко мне подошёл слегка подвыпивший якут. Разговорились. У меня привычка говорить с незнакомыми людьми, особенно если он старше меня, на «вы». Начал разговор, называя его на «вы». Посмотрел, вроде он не старше меня, и перешёл на «ты». А он мне что-то рассказывал и говорит:
– ...Вот и у нас на фронте так было.
Я опешил. И мне стало стыдно за своё бескультурье. В действительности даже приблизительно довольно сложно определить, сколько якуту лет. А по количеству долгожителей Якутия (ныне Республика Соха) занимала второе место после Кавказа.
Гуторов всё время кому-то звонил. Исчезал и опять появлялся. Договаривался о дальнейшем пути следования. Во вторник мы уже грузили приборы в Ан-2. Нас по пути прихватили не то геофизики, не то буровики, и только до Сангар. Это посёлок городского типа на другом берегу Лены. В салоне самолёта человек десять, да ещё груз. Неизвестно по какой причине, из-за ветра или большого перепада температур на границе «земля-вода», но наш самолет начал падать в яму, и так долго. Я уцепился за сиденье обеими руками, стиснул зубы и закрыл глаза, увидев мельком, как Гуторов (он сидел рядом) встал во весь рост и цепляется за воздух, махая обеими руками. Кто как вёл себя в это время, я не видел. Несколько секунд свободного падения... Затем самолёт как будто на мокрый асфальт упал и пошёл юзом влево, как бы в «кювет», еще секунды две свободного падения – и далее полёт продолжался нормально. Сейчас, даже по истечении стольких лет, при воспоминании все внутренности подступают к горлу. Ни до этого, ни после таких полётов у нас не было.
Прилетели в Сангары. Устроились в единственную двухэтажную деревянную гостиницу. Отдохнули, и мы с Володей Корольчуком пошли в магазин. Решили отметить, что пережили такой стресс и заодно прибытие на ещё один перевалочный пункт. Я попросил две бутылки портвейна «777». А продавец сразу задаёт вопрос:
– А вы откуда приехали?
– А вы откуда знаете, что мы приезжие? Жителей в посёлке тысяч восемь-десять, неужели вы их всех знаете в лицо? – спросил я.
– Да нет, конечно, не знаю. Просто местные не берут по две бутылки, чаще – по два ящика. Вот вы этим и выдали себя.
Пришлось рассказывать, что мы из Башкирии.
– А это где? На юге?
– Нет, – сказал я, – это страна вечнозеленых помидоров со столицей – городом Уфой.
Выпили немного, и Таврис Гандалифович забуянил: собирался в окно выпрыгнуть. Или ему не хватило, или есть такие люди, которым губы нельзя мазать спиртным. Мы его не пустили и еле уложили спать. Дня два или три прожили мы в этой гостинице.
Гуторов ходил договариваться о дальнейшем перелёте. Лететь нам нужно до Кусюра, это километров сто, или чуть меньше, от Тикси. Перевалочный пункт – поселок Жиганск (он как раз на половине пути) дозаправку не дает. Пока велись переговоры, местные геофизики рассказали историю, о том, как пропал радиоактивный источник. Ищут день, два, три. Нет. Кто-то предложил пойти в школу, а там две школы тогда было, и поспрашивать, предварительно показав его и рассказав, как он опасен. Нашли. Мальчишка стащил каким-то образом, пошел на стадион и там, на беговой дорожке, расколотил его на мелкие кусочки. Беговая дорожка там не похожа на нашу, посыпанную песком. Из-за вечной мерзлоты просто настланы доски. В щели между ними и закатились осколки. Пришлось выпиливать часть «беговой дорожки», вывозить доски и грунт, чтобы захоронить за посёлком. Мальчишку отправили в Москву. Он получил большую дозу облучения. Долго лечился.
Вскоре Гуторов договорился, что полетим мы на вертолёте Ми-8 с двумя дополнительными баками для горючего, закреплёнными в салоне вертолёта. Это огромные оранжевого цвета баки литров на 500, а то и более. Перед тем как ехать в аэропорт, машина ГАЗ-66 с грузом и пассажирами, летевшими до Тикси и с нами, заехала на местный пивной завод. Загрузили ящиков пять пива. Для кого, я не знаю, но летели они до Тикси. Попробовали и мы пиво местного разлива. Вода там мягкая – и пиво отличное. В аэропорту загрузили все в вертолёт и в полёт. Летим час, летим два, Жиганск пролетаем. Пора перекачивать горючку в основные баки. Выходит бортмеханик. Вставляет вилку от насоса в розетку, а он не работает.
– Ребята, у вас есть отвёртка?
Даём ему отвёртку. Он вскрывает розетку, а там провода давным-давно обгорели и отвалились.
– Ребята, а нож есть?
Пришлось доставать весь инструмент. Командир начал понемногу снижаться, на всякий случай. Показания горючего на приборах приближаются к нулю. Бортмеханик успевает оголить провода и напрямую соединить их. Насос заработал, и командир начал набирать высоту. Летим ещё часа полтора. Выходит в салон второй пилот. Подошёл к нам и громко, чтобы перекричать шум мотора и свист винтов, говорит:
– Мы договаривались сначала в Тикси завести груз и этих двоих, – Он махнул рукой в сторону отдельно сидящей парочки лет сорока, похоже, муж и жена. – А на обратном пути забросить вас на буровую. Но метеоусловия не позволяют нам это сделать. Тикси не принимают. Там сильный снегопад, метель. Видимость, практически, нулевая. Придется вас на скважину забросить, а самим лететь в Кусюр и ждать, когда Тикси откроют.
После этих слов вертолёт пошел на снижение, дал два круга и приземлился на маленькую площадку из брёвен. Вышли из вертолета и сразу почувствовали холод. Запахло зимой. Все были в осенних куртках, но холодный ветер пронизывал насквозь. Было, видимо, где-то около нуля, поскольку лужи не покрылись льдом. К вечеру тучи рассеялись, а утром, когда вышли из тёплого балка, вокруг всё подморозило, но к обеду растаяло. Вот тогда я понял, почему северяне говорят: «Июнь ещё не лето, июль уже не лето».
Скважину ждали ровно неделю. Я всегда в командировки брал с собой удочки, естественно, без удилищ. И на этот раз срезал удилище и пошёл на небольшую речушку, которая протекала рядом с буровой. Просидел часа два и поймал всего-то три огольца с палец величиной. Возвращаюсь на буровую, а буровики спрашивают:
– Ну что, поймал?
Показываю трёх огольцов.
– Смотрите, он поймал. Рыбка появилась! А раньше и этого здесь поймать было невозможно. Мертвая река была. Года три назад на каком-то секретном заводе в ее низовьях прорвало очистные сооружения, тогда и погибла вся рыба. Да, что там рыба! Ни зверей, ни птиц здесь в округе не видели два года.
Через неделю мы возвращались назад, но добирались домой другим путём. Вертолётом до Якутска, затем Якутск – Новосибирск, Новосибирск – Красноярск, Красноярск – Уфа. Когда ждали свой рейс в Новосибирске, видели, как приземлялась какая-то военная эскадрилья. Сначала через каждые полминуты шли на посадку МиГи (истребители), затем транспортный Ан-22 – громадный самолет с огромным «брюхом». Рядом с ним Ту-154 казался карликом. А потом на посадку пошёл самолёт – воздушный дозаправщик. Когда он пошёл на посадку, выпустил три огромных парашюта для торможения. А когда его шасси коснулись земли, то из-под колёс вырвалось пламя на несколько метров. Транспортный самолёт Ан-22 был против него игрушкой.
Когда возвращались домой, пролетали над городом Мирным. С высоты видели, как добывают алмазы. Кимберлитовая трубка сверху выглядела очень интересно: огромное углубление в земной коре, а по краю винтовая дорога, по которой вверх-вниз снуют 125-тонные БелАЗы, а внизу стоит экскаватор, который одним ковшом наполняет машину в 125 тонн. С высоты казалось, что машины – не более спичечного коробка, а экскаватор – как игрушка, которой мой внук недавно игрался. Всё в миниатюре.
Бадоран
Как-то на партийном хозяйственном активе ВНИИГИС начальник отдела кадров Ильдар Анварханович Давлетгильдеев сказал, что те, кто ездит в командировки, должны не командировочные деньги получать, а брать отпуск за свой счёт. Едут за государственный счёт отдыхать. Меня тогда, как током, пронзили его слова. Он бывший военный. В Великую Отечественную войну был адъютантом не то у Рокоссовского, не то у Жукова. А в послевоенные годы был кабинетным работником. Он даже представить себе не мог, какие у нас бывают тяжёлые командировки. Ему бы такой отдых устроить за Полярным кругом с местным «комфортом»! А по закону тем, кто едет на Север, выплачивались повышенные командировочные. Вот это его, наверное, и задело.
...Опять Якутия. Опять на месяц кормить комаров собственной кровью. Получили командировочные – и в путь. Опять состав почти тот же, а путь на этот раз обычный, я имею в виду, обычные рейсовые самолёты: Уфа – Красноярск, Красноярск – Новосибирск, Новосибирск – Якутск. В Красноярске стою в аэропорту, и кто-то меня за ус тянет, а сам за мою спину прячется. Было время, когда мою физиономию украшали или безобразили усы. Но они были. Поворачиваю голову. Слава Купавых. Он в то время в Кызыл-Сыре работал. Вот так встреча!
– Ты куда? – спрашиваю его.
– В Октябрьский, в командировку.
Вот жаль, много побеседовать не удалось. Но на полчаса все вместе собрались. На скамейку присели. Разговоров-то было! Много раз мне приходилось так встречаться в дороге, в чужом городе не только с коллегами по работе, друзьями, но даже с родным братом. В Уфе. Иду по улице, а навстречу мне похожий на моего брата человек. Я его издали заметил и подумал: бывают же люди настолько похожи. Подходим друг к другу, здороваемся и идём дальше. Это мы для «прикола» так сделали, как любит выражаться сейчас молодёжь. Потом, конечно, вернулись и поговорили.
Когда прилетели в Якутск, сначала зашли, в какой-то трест или главк отметить командировочные и встретили там Людмилу Клиберг, ту самую женщину в погонах, которая нам всегда встречалась на скважинах такого профиля, в военных целях. В этот раз она была в штатском платье. Мы отметили командировочные удостоверения и зашли в кабинет к Людмиле, временно выделенный ей лично. И вот что она нам рассказала:
– Когда вы уехали с озера Лама на Таймыре, мы остались до окончания испытаний. «Городок» военных находился в трех километрах от скважины, где производился ядерный взрыв. И когда он прогремел, нас приподняло на два с половиной метра, а волна минуты две качала почву под ногами. Начались обвалы гор. Отламывались глыбы и с грохотом катились вниз, так что в ущелье с час стоял шум и грохот. Летали патрульные вертолёты. Когда всё утихло, мы на вездеходе отправились на буровую. Демонтировать ее не успели, она повалилась и покорежилась. Балки у скважины, в которых вы жили, были перевёрнуты, а на месте непролазной грязи было сухо. Куда-то вся влага подевалась. Такое впечатление, что тут никогда не ступала нога человека, как на Луне. Но вот, что странно: все сейсмические станции сработали, а одна нет. Проверили, оказалось, кто-то стащил аккумуляторы и раскурочил саму сейсмостанцию. Как могли попасть люди в такую глушь, да ещё вывезти аккумуляторы? Ума не приложу. Так их и не нашли, несмотря на то, что было заведено уголовное дело.
На этом она закончила рассказ, и мы направились в местную геофизику. Там нам выдали мазь от комаров и пологи – вроде марлевой накидки, натягиваемой над кроватью. Залезешь под полог, перебьёшь всех комаров, которые успели туда попасть, и спишь до утра. Ни один комар и близко не подлетит. Даже писком своим не беспокоит. Поскольку с нами ехали и местные геофизики, полога мне не досталось, только спальный мешок выдали. Тут же и в аэропорт, без передышки. Заехали по пути в магазин, накупили продуктов – и на вертолёт. Курсом на Бадоран, что на языке якутов или, как они сейчас себя называют, народа соха, означает – БОЛОТО. Если уж местные жители это место так называют, то вы, уважаемый читатель, можете представить, куда мы попали.
Прилетели, а скважина, как всегда, не готовая. Опять ждать. Поселились мы в бревенчатом срубленном доме, где стояло несколько коек. Мне и тут не повезло. Коек было меньше, чем людей. Пришлось спать на полу в спальном мешке. Вечером обрызгают аэрозолем от комаров всю комнату. Уничтожат всех. Ложимся спать. Через час их в домике опять столько же. Откуда только берутся? И вроде все щелочки позатыкали... Вот этот час я спал, а потом начинался кошмар. Залезешь в спальный мешок с головой, комар не доберётся, но дышать нечем, а только высунешься – тут же получишь по носу. Ох и больно кусают! Там они особенные – крупные и злые. Так неделю промучился. В субботу прилетел вертолёт и увёз двух местных каротажников. Освободились койки, а главное – пологи.
Зато пилоты привезли вместо хлеба неприятную новость. В Сангарах молния попала в хлебозавод, и он почти весь сгорел. Вероятно, хлеба долго не будет. Отоспаться-то я отоспался. Спал почти сутки. Но тут начались неприятности другого толка. Соль кончилась. «Ни хлеба, ни соли, ни табаку», – как говаривали в старину. Ловили рыбу, а рыбы там завались! Только караси вырастают до пяти-шести килограммов. Нигде в мире они не достигают таких размеров. Местные, да и учёные подтверждают, что там водится какой-то микро-рачок, который даёт карасю импульс к росту в личиночном и в мальковом возрасте. И щук там множество, и белорыбицы. Вот мы недели две варили, запекали в глине, тушили рыбу, но без соли. Она уже в горло не лезет. Приелась до того, что мыло казалось вкуснее. Потом на рыбу я года два смотреть не мог.
Воду питьевую брали из трещины в вечной мерзлоте. Оттает лёд – и вода такая чистая и прозрачная и в придачу холодная, даже зубы ломит. Но пили с удовольствием, и не кипячёную. Вода всем нравилась. Солнце стало пригревать сильнее, и воды прибавилось. А до этого ее было в обрез. По полведра и более стал я приносить из расщелины. Пили, пили, и как-то я посмотрел через стакан с водой на свет, а там не то дафнии плавают, не то те самые рачки, и довольно много. Мелкие они, вот мы их и не замечали. А когда вода холодная была, их не было. После этого случая стали больше чай на травах заваривать и пить.
Скважину отработали в конце третей недели. За нами прилетел вертолет и хлеба привез. До чего же он был вкусным, вы представить себе не можете. Нет на свете ничего вкуснее хлеба.
Почти рiдна Украина
Разработка прибора АКЦ-НВ-48 подходила к концу. Прошли ведомственные испытания. Готовились к государственным. Завершалась работа над документацией. Были изготовлены несколько опытных образцов и даже один экземпляр для выставки на ВДНХ. Вот это был прибор! Все детали его были либо отполированы до блеска, либо хромированы, либо отникелированы. Он так ярко блестел на солнце и смотрелся, как дорогая игрушка. Мне поручили доставить его на выставку в Москву. Одновременно намечалась командировка на Украину, в город Нежин, который находится в 180 километрах от Киева. Решили сделать так, чтобы сразу двух зайцев убить. Я еду с водителем на машине, беру с собой всю аппаратуру и прибор для выставки, заезжаем в Москву на ВДНХ, сдаём прибор и едем дальше в Нежин. Другая же половина специалистов во главе с Василием Павловичем Майоровым, нашим главным разработчиком-электронщиком, едут налегке на поезде.
Пришёл я домой и рассказываю о предстоящей командировке, о пути следования, о том, что, возможно, будем проезжать недалеко от села Гулакиевка, где жили мои двоюродные сёстры. Дело в том, что мать моя украинка, а отец русский, вот и родственники на Украине были. Когда сказал, что, может быть, попаду к сестре, моя дочь Татьяна в слезы:
– Папа, возьми меня с собой.
– Не могу, не положено.
Ей тогда лет 9–10 было. Долго плакала и уговаривала меня. Пошёл я к водителю Таврису и с ним договорился. Он сказал, что ему-то не жалко, но чтобы об этом никто не знал. Так и сделали. Загрузили мы аппаратуру. Я позвонил домой, чтобы собрали дочь в дорогу, и сам пошёл домой. С Таврисом же договорились, что я с дочерью буду ждать его на улице Северной, по которой он должен был проехать. Домой пришёл, у дочки глаза блестят – полные счастья и радости. Эти глаза мне и сейчас часто вспоминаются. Я больше таких глаз не видел у неё никогда. Взяли вещи и пошли на то место, где договорились о встрече. Подождали немного, подъехала машина ГАЗ-66. Остановилась. Дочь я посадил в кабину, а сам в крытый кузов, специально оборудованный для перевозки людей.
Выехали после обеда, а утром, часов в шесть, были на территории ВДНХ. Ещё где-то под Рязанью водитель отдохнул часика два- три, поспал. Мы же с дочкой менялись местами, если она уставала и хотела спать, я садился в кабину, а она в «будку». Там был спальный мешок, и мы по очереди спали или в нём или на нём, в зависимости от того, какая была температура. Вот только загнать её в кузов было нелегко. Для неё всё в новинку. Сидела в кабине и во все глаза смотрела до тех пор, пока не засыпала. Тогда Таврис останавливал машину, и я переносил её сонную, а сам садился в кабину. И так всю дорогу.
Заехали мы на территорию ВДНХ ранним утром. Нам показали, где поставить машину. Поставили у забора, а за забором Останкинская телевизионная башня. Сама территория ВДНХ огромная, в несколько гектаров, и везде цветы, да такие, которых мы и не видели. Красота! К восьми утра начали открываться павильоны, а нам в геологический павильон нужно было сдать прибор. Пришёл директор нашего павильона. А мы его уже дожидаемся. Поздоровались, познакомились, оформили приём-сдачу прибора, и он нас провёл по всем залам геологической выставки.
Меня тогда поразили несколько картин, выполненных из крошки минералов, наклеенных на холст. Какая кропотливая работа! А красота неимоверная! Каждый маленький кусочек минерала блестит лучше любой масляной краски. Картины маленькие ещё ничего, но огромная картина (метр на полметра) поражает воображение. Сколько лет её нужно было по крупицам, по песчинкам собирать! До сих пор помню эту картину. Репродукция на картину Шишкина. А вчера спросил дочь, что ей запомнилось в этом павильоне. Она сказала, что ей больше всего запомнился самый большой самородок золота, найденный на нашей планете. А я забыл.
Осмотр длился часа полтора, потом мы пошли по другим павильонам. Посетили космический павильон, выставку достижений животноводства и несколько других. Почти у каждого павильона стояли киоски, где продавали мороженое. И мы покупали эскимо. Всего мы с ней тогда съели за половину дня девятнадцать порций. Стоили они тогда 19 копеек, а у нас в городе это мороженое тогда не делали, и купить негде было. Вот мы и дорвались. Я думал, что заболеем. Ничего, пронесло.
К вечеру выехали. Какая красивая вечерняя Москва! Дочь опять ехала в кабине, пока не выехали за пределы мегаполиса. Далеко за городом свернули с трассы, отъехали, чтобы нас не было видно с дороги, и заночевали. Наконец-то наш водитель выспался. И мы спали, как убитые. Ещё ехали суток двое или трое, я не помню точно, но каждый раз отдыхали, и водитель отдыхал, сколько нужно было. Не так, как до Москвы. Останавливались на ночлег в живописных местах, возле речки или озера. Спится на природе, как в детстве.
Когда пересекли тогда ещё условную границу России с Украиной, мы и не заметили, только стали в деревнях попадаться ведра, доверху наполненные фруктами. Стоят они вдоль дороги, на них цена. И ни одного человека рядом. Если покупаешь, забираешь яблоки или груши, а в пустое ведро деньги ложишь. И ещё, что поразило. Вместо тополей и разных кустарников вдоль дороги фруктовые деревья: яблони, груши, абрикосы, черешни, вишня. Вот я тогда и понял, что мы едим по территории Украины. Чтобы завести к родственникам дочь, нам пришлось делать крюк, примерно, в 120 километров. Приехали в Гулакиевку, пообедали, оставили там мою Танюшку – и в Нежин.
В Нежин я приезжал и до этого. Помню, привез тогда халвы, а дочка собиралась в школу. Ей тогда семь лет исполнилось. Дали ей кусок халвы. Он съела и говорит:
– Дайте мне ещё этого вкусненького, только я не знаю, как это называется.
До семи лет дожила и не знала, что такое халва. Вот тогда какое было обеспечение. Деньги были, а в магазинах пустые полки. Приехали мы с Таврисом в Нежин, наши уже на месте, в гостинице нас дожидаются. Поставили машину у местных геофизиков на базе и тоже в гостиницу. Вместе стали дожидаться выезда на скважину. Неделю ждали. Съездили на экскурсию в Киев. Там тогда уже на остановках молодёжь пропускала сначала женщин с детьми, потом стариков, затем заходили оставшиеся молодые женщины, потом мужчины и молодые ребята. И если в любой транспорт заходит пожилой человек, то ему сразу уступают место. Культура народа выше. Нам до этого жить да жить. Киев понравился, особенно Крещатик. Людей больше, чем в Москве. Идут по центральной улице Киева, как на парад, нескончаемым потоком. Вот и произошла трагедия.
Реставрировали старое здание на этой улице. Что-то с балконом делали. Не доделали и ушли. Рабочий день кончался. А он возьми и рухни, да как раз в вечернее время, когда больше всего народу на Крещатике. Задавило восемь человек насмерть. Балкон огромный был. Это, допустим, произошло вчера, а мы сегодня проходили по этому месту. Бурые пятна ещё были заметны. Опять я задумываюсь о причинно-следственных связях. Эта цепочка связей привела к такой трагедии.
Наставали смутные времена. Ельцин тогда только что заявил: «Берите власть столько, сколько сможете проглотить». Последствия этого лозунга уже начинали сказываться. По улицам и на площадях собиралась молодёжь. На ногах кирзовые сапоги, начищенные до блеска, в чёрных рубахах с засученными рукавами и в черных брюках. Чем-то напоминали фашистских «молодчиков». Шагали по улицам, чеканя шаг, и выкрикивая антисоветские и антироссийские лозунги. Мы за один день тогда встретили три группы таких националистов. Среди них были и молодые девушки.
Побывали мы в этот день и на берегу Днепра. Вспомнили «Чуден Днепр при ясной погоде…» Шевченко. В Киевско-Печёрской лавре побывали, возле Софийского собора (внутрь не пускали, шла реставрация). Видели множество иностранных туристов, в основном пенсионного возраста. Покупать мы в Киеве ничего не стали, так как и в Нежине в магазинах было всё. Даже чайный сервиз с надписью «Октябрьский фарфоровый завод» кто-то из наших купил. А у нас тогда днём с огнём не сыскать было сервизов нашей же фабрики. Походили по улицам Киева – и опять на электричку.
Дня через два выезд на скважину. Приборы перегрузили на их машины и вместе с украинцами на скважину. Не помню, сколько ехали, но когда приехали, кто-то из местных сказал, что тут недалеко до Чернобыля. Про украинцев и сало недаром ходят анекдоты. Кода мы обедали, завтракали или ужинали, мы разнообразили свой рацион, а у них – хлеб, сало и цибуля (лук). Такое впечатление, что они ничего, кроме лука и сала, не едят.
Когда со мной бывал в командировках В. П. Майоров, я был спокоен. Он всегда, в любых сложных ситуациях находил правильное решение. Эта командировка мне вспоминается, как одна из лёгких, хотя и была, возможно, одна из трудных. Впервые мы прибор АКЦ-48 опускали на глубину шесть километров, да ещё в газонасыщенную скважину.
На Украине есть свой газ, но его немного, и он дорогостоящий. Вот они и покупают, и «несанкционированно ведут откачку газа» из газопроводов российского и туркменского газа. Возможно, они рачительные хозяева, как и американцы. Свои нефтяные скважины законсервировали, а покупают более дешевую нефть в Кувейте и Эмиратах. Заботятся о будущих поколениях. Мы же продаём нефть и газ во многие страны, а половина своей страны, особенно Восточная Сибирь, не газифицирована и отапливается угольком и дровами!
Опустили прибор на забой. Боялись, не выдержит или давления, или температуры. Обошлось. Это потому, что рядом был Майоров. Только спуск длился часа два-два с половиной и это на максимальной скорости, с какой мог опускаться наш лёгкий прибор, весом всего-то килограммов 25, не более. Запись шла почти сутки. Когда подняли скважинный прибор на поверхность, то увидели странную картину. Я до этого не работал в газовых скважинах. Прибор обрезиненный, и вся резина вздулась. Причина в том, что газ на большой глубине превращается в жидкость и перемешивается с буровым раствором или водой. Огромное давление загоняет через мельчайшие поры внутрь резины этот газ, а при подъёме он опять превращается в газ и стремиться вырваться наружу. Поэтому резина и вздувается. Газ долго не может выйти, но по истечении времени все же вздутость исчезает.
Съездили мы раза два на скважины. Получили материал. А в перерыве между поездками я съездил ещё раз в Киев. Причину поездки не помню, но ездил по делам. Иду я по Крещатику и вдруг какой-то нарастающий гул, переходящий в рёв. У меня от неожиданности даже голова в плечи ушла. Посмотрел на противоположенную сторону, а там митинг националистов. Народу тысячи две. В мегафон что-то кричат. Подъехали несколько милицейских машин и из толпы начали зачинщиков выдёргивать. Толпа взревела, милицейские машины, как спичечные коробки, перевернула. Милиционеры успели набиться в две оставшиеся в стороне машины и уехали. Кое-как спаслись. Вот тогда я понял, как страшна разъяренная толпа. Это страшная сила.
Когда закончили работу, я Майорову сказал, что недалеко у меня родственники живут, и я на один день задержусь. Майоров согласился. Я вперёд них на железнодорожный вокзал – и к сестре. Приехал, одну ночь переночевал и с дочкой вдвоём домой по железной дороге. Старшая моя сестра жила в Гулакиевке давно, а младшая – Люба с зятем Володей переехали недавно. Раньше в Гурьеве жили, и я у них бывал проездом. У неё двое мальчишек чуть постарше моей дочери. Вот она с ними и пропадала на ставках. Ставок на украинском языке означает озеро. Загорела и стала, как маленькая негретянка. Я её даже сразу не узнал. Так до этих пор никто и не знал, что я был в командировке не один, а с дочкой. Совместили полезное с приятным, хотя и нарушили инструкцию по ТБ.
Так выглядит Киевско-Печёрская лавра.
Испытания
После проведения научно-исследовательских (НИР) и опытно-конструкторских (ОКР) работ в отделах появляются первые образцы макетов новой аппаратуры, изготовленные в цехах опытного производства. После наладки и настройки в отделах аппаратура проходит испытания, предусмотренные государственными стандартами. В зависимости от типа (наземная, глубинная, эксплуатируемая при бурении, переносная, установленная на транспортных средствах и т. д.) аппаратура имеет свои госстандарты и испытывается в разных режимах.
Перечень испытаний, предусмотренных государственными стандартами:
1. Испытание на электрическую прочность изоляции.
2. Проверка электрического сопротивления.
3. Испытание на теплопрочность.
4. Испытание на теплоустойчивость.
5. Испытание на холодопрочность.
6. Испытание на холодоустойчивость.
7. Испытание на влагопрочность.
8. Испытание на влагоустойчивость.
9. Испытание на пылезащищённость.
10. Испытание на брызгозащищённость.
11. Испытание на воздействие инея.
12. Испытание на воздействие смены температуры.
13. Испытание на воздействие соляного тумана.
14. Испытание на прочность и герметичность при воздействии гидростатического давления.
15. Испытание на прочность и герметичность при одновременном воздействии гидростатического давления и температуры.
16. Испытание на устойчивость при одновременном воздействии гидростатического давления и температуры.
Для этой цели во ВНИИГИС был организован отдел метрологической службы и построен центр по испытанию аппаратуры на территории опытного производства. Там же пробурена скважина глубиной более 400 метров. Часть её обсажена обсадной колонной, а более 200 метров – открытый ствол. Это сделано специально, чтобы можно было испытывать приборы любого типа и назначения. В здании метрологического центра находятся три гидрокамеры. Одна из них изготовлена из ствола корабельной пушки длиной пять метров и может работать под давлением до 2000 атмосфер, при температуре до 300 градусов Цельсия. Это позволяет провести испытания, почти всех приборов, разработка которых ведётся в отделах Всесоюзного научно-исследовательского института по пунктам 14, 15, 16 действующих государственных стандартов.
На вибростенде, в зависимости от массы прибора, ведутся испытания в режимах от 0 до 6 кГц с ускорением до 10 q = 100 м/сек. Ударная установка – испытание на удар. Испытуемый прибор установка поднимает на высоту 50 мм, и в зависимости от ГОСТА устанавливают количество ударов за определённое время.
Транспортные испытания. Установка представляет собой тележку, на которую закрепляют прибор с имитацией транспортных перевозок. С четырёх сторон тележки установлены эксцентричные ролики, которые вращаются независимо друг от друга. И когда установка работает, кажется, что машина едет по невообразимым ухабам. Режим этой установки – от 4 до 11 Гц.
Камера холода работает до -50 градусов Цельсия. Термокамера работает в режиме до 150 градусов Цельсия с регулировкой влажности до 98%. Кроме того, в испытательном центре проводят тарировку датчиков температуры для глубинных приборов – термометров и дебитомеров.
Отдел метрологического обеспечения был создан почти с начала открытия института. Располагался он на втором этаже, в двух небольших комнатах. Руководил группой А. Инживатов. Вскоре был построен метрологический центр и руководителем отдела метрологического обеспечения был назначен Николай Фёдорович Родионов. Проработал он большой период. Много сделал для института, для поверки и тарировки приборов, для обеспечения метрологического центра оборудованием. А с 1992 года возглавил метрологический центр Закий Загитович Ханипов, возглавлявший до этого, с 1974 по 1992 год, строительство метрологического центра по улице Косманавтов, 7 (на территории гаража и экспедиции). Он полностью оборудовал этот центр высокоточным оборудованием и высокоточными технологиями поверки приборов радиоактивного и других методов каротажа. Сейчас он возглавляет оба метрологических центра, где трудятся двенадцать человек (когда-то было 55).
Особое внимание хотелось бы обратить на технику безопасности при испытаниях под давлением. Это самые ответственные и сложные испытания с точки зрения соблюдения техники безопасности. Расскажу несколько случаев, один из которых со смертельным исходом. В отделе опробования пластов испытывали прибор на прочность и герметичность при воздействии гидростатического давления. Если опытный оператор, обслуживающий гидрокамеру, при нагнетании увидит скачок давления в сторону уменьшения, то он сразу может сказать, что прибор задавило, и предупредит хозяев данного прибора. Так, по-видимому, и было на этот раз. Работники отдела опробования пластов забрали прибор и принесли в свою комнату, которая находится на первом этаже. Установили на козлы и аккуратно стали отвинчивать верхнюю головку, которая обеспечивает герметичность. В таких случаях головка откручивается с трудом. И в последний момент, когда давление срывает последний виток резьбы и головка весом более килограмма летит в сторону двери с огромной скоростью, открывается дверь и входит молодой парень, Верховцев – работник совсем другого отдела. Эта железная болванка угодила ему в голову. «Скорая помощь» не довезла его до больницы. Чтобы ему зайти на несколько секунд раньше или позже – и не было бы трагедии.
А вот совсем противоположенный случай с тем же давлением. Поехали мы опробовать прибор на испытательную скважину. Опустили метров на 800, прибор отказал. Даю команду «Полный подъём». Мне и в голову тогда не могло прийти, что прибор «задавило». Поставили прибор на козлы, и я начал откручивать головку. Поддается с трудом, ну, думаю, уплотнительную резинку «зажевало» под резьбу. А напротив головки водитель станции присел на корточки и со мной разговаривает. Головка как раз напротив его головы в метре. Он присел поближе, чтобы хорошо было слышно меня. И вдруг он встаёт и направляется к своей машине. Не успел сделать пару шагов, как головку срывает, и она летит со свистом метров на десять. Задержись он ещё на секунду – остался бы без головы. Что-то толкнуло его встать и уйти, а Верховцева – войти в тот момент. Какие причинно-следственные связи кроются за этим? Никто не знает.
Ещё хочется описать два случая. Испытывал я на герметичность прибор под давлением 120 атмосфер без температуры. Прибор малогабаритный, и скачок давления оператором замечен не был. После сброса давления подняли прибор из гидрокамеры. Установили на козлы, и я стал откручивать головку тут же, так как она была подсоединена к кабелю установки. Пространство ограничено. Головку срывает – и она сразу в стену, выбивает ее до кирпичей, рикошетит и летит в противоположенную стену, от нее назад, мимо моего носа, и в углу остановилась. Можно сказать, повезло. Возможно. А на тракторном заводе, где мой брат работал инженером по технике безопасности, рабочий проходил мимо трубок, подающих давление. Его нагнетают обычно трансформаторным маслом. Дело было зимой, рабочий в ватных штанах. Тонкая струя масла пробила ватные штаны, и вата вошла в мышечные ткани голени. Ногу спасти удалось, но инвалидом и калекой остался на всю оставшеюся жизнь. И надо же было ему в этот момент появиться в этом месте. Так что работа под давлением требует внимания и осторожности.
Кольская сверхглубокая
Если не написать про Кольскую сверхглубокую скважину, то книга получится неполная и не даст объективного представления о масштабах проблем, стоящих перед геофизикой и геологией страны и перед нашим институтом, в частности. Советский Союз первым покорил космическое пространство, и руководство страны решило, что в освоении и познании земных глубин мы тоже должны быть первыми. Великая страна – великие задачи. И на Кольском полуострове была заложена первая в мире сверхглубокая скважина. Проектная глубина – 16000 метров. Я там не был и эту главу писать не собирался, но, подумав, решил. В нашем институте около десятка специалистов побывали на этой скважине, и данная глава написана с их слов.
Рассказывает заведующий отделом акустического каротажа ВНИИГИС Вилюр Наилович ЕНИКЕЕВ:
– В Ярославле организовали всесоюзную экспедицию по сверхглубокому бурению. Фактически это был центр, координирующий все направления и разработки в этой области по всему Советскому Союзу. В нашем институте была организована группа специалистов под руководством заместителя директора по науке А. И. Фионова. Задействовали несколько отделов, которые занимались исследованиями разного вида, разработкой аппаратуры и глубинных приборов: акустических, радиоактивных, сейсмических и других.
Наш отдел нёс ответственность за акустические исследования. Старшим и ответственным за акустические исследования по Кольской сверхглубокой скважине был назначен А. Е. Виноградов. Аппаратуру передали местным геофизикам. А по вызову выезжали на Кольскую сверхглубокую по одному-два человека. Сначала, пока глубины были маленькие, работали серийно выпускаемой аппаратурой СПАК-4. Тут проблем не было. Одновременно в отделе разрабатывалась термостойкая и гидробароустойчивая аппаратура СПАК-6.К, которая после испытаний в нашем метрологическом центре также была передана геофизикам, обслуживающим эту уникальную буровую.
Нужно отметить, что эта буровая не похожа ни на одну из тех, на которых я бывал раньше. Это настоящий огромный завод под крышей. Специальная комната для оператора. Рядом огромная, метров десять в длину, комната для интерпретаторов. В ней стоял такой же длинный стол, на котором и просматривали полученный материал. Диаграммы были иногда намного длиннее самого стола. Самым сложным для меня было проявить фотобумагу в рулоне (а рулон – это 50 метров). Специального механизма не было, и всё делалось вручную. В небольшом обычном бачке для проявления разводили проявитель, и нужно было очень быстро два-три раза прокрутить всю ленту фотобумаги. Успеть проявить так, чтобы диаграмма по всей длине имела одинаковую контрастность, то есть не было мест перепроявки и недопроявки. Этому учился на месте. Руки уставали от быстрого вращения до ломоты в костях.
Частые аварии на скважине, такие как обрыв бурового инструмента, заставляли буровиков «кривить» скважину и продолжать бурить новый ствол. Таких стволов на этой буровой было аж четырнадцать. Я несколько раз был на этой скважине. Хочу рассказать про одну из поездок.
Впервые в мире на Кольской сверхглубокой опустили колонну на 8875 метров и зацементировали. Вызвали меня для исследований – для определения качества схватывания цементного камня с колонной и породой. Прилетел, а у них авария. Оборвали каротажный кабель. Проверил свою аппаратуру и от нечего делать занимался ремонтом аппаратуры местной геофизической экспедиции. Приезжал на вахтовом автобусе из посёлка, который находится в 15 километрах от этой буровой. Утром – в восемь, а обратно автобус отходил в пять и в восемь вечера. Надо сказать, что скважина находится за Полярным кругом, поэтому экипировка у меня была соответствующая: тёплая меховая дублёнка, унты. Правда, во время моего пребывания там, а это было примерно в середине марта – начале апреля, температура не опускалась ниже 12–15 градусов. И мне скажем так, было немного жарковато в этой одежде, а если точнее, очень жарко. В это время приехал устраиваться на работу, по приглашению, специалист из Якутии. Он сильно возмущался, что коэффициент тут тоже 1,7, как и в Якутии.
– Это разве Заполярье? У нас за Полярным кругом и сейчас морозы до сорока доходят, – говорил он.
Однажды, ремонтируя геофизическую аппаратуру, я увлёкся и на пятичасовой автобус не успел. Хотя, поскольку в поселке делать нечего, я всегда задерживался и уезжал на восьмичасовом. А в этот день его не было. Оказалось, что все уехали пораньше, на похороны своего сотрудника. Вышел я на остановку. Жду, жду. Нет автобуса. Спросил, а мне ответили, что его не будет, и решил я идти пешком. Прошёл полдороги, и вдруг дорога завибрировала, и появился давящий на уши низкочастотный гул. Обернулся, а это едет на карьер, где открытым способом добывают сульфидную медно-никелевую руду – халькопирит, 125-тонный БелАЗ. Пришлось посторониться. Страшновато было, когда мимо тебя проезжает машина, колесо которой, намного выше твоего роста. В районе рудника, несмотря на то, что везде стоят ограждения с предупреждающими надписями «Опасная зона», любопытство взяло своё. Я подошел как можно ближе к краю карьера и заглянул вниз. По винтовой дороге спускались БелАЗы в глубь карьера, а внизу они казались не больше игрушечных самосвалов. Когда отошёл от карьера, почувствовал, что одежда на мне мокрая, хоть выжимай. От того, что одежда была теплой и температура воздуха не меньше 10 градусов ниже нуля по Цельсию, а главное от напряжения и переизбытка эмоций от увиденного я вспотел, как мышь. До поселка добрался нормально.
Через 20 дней аварию ликвидировали, и я приступил к работе. Объём был громадный. Необходимо было сделать запись в режиме цементомера, запись в режиме АК – аналоговые, запись на приставку «Луч», регистрирующую фазокорреляционные линии, запись на регистрирующую аппаратуру АКИУС и ИФКД, способную регистрировать весь акустический сигнал от его начала до затухания. Регистрируя весь сигнал можно судить об энергии всего сигнала. И если учесть, что запись шла со скоростью 400 метров в час, так как на глубинном приборе стояло три пояса центраторов, чтобы уменьшить уровень шумов движения прибора, а забой скважины находился на глубине 8875 метров, пришлось изворачиваться, чтобы не работать неделю без сна и отдыха. Я запараллелил два фоторегистратора и два регистрирующих пульта. Один настроил на режим АК, другой на режим АКЦ, а также подключил аппаратуру ИФКД, АКИУС и «Луч». И за один спуск-подъём прописал все параметры (за такие технические решения медаль нужно было выдать, как минимум – прим. автора).
За время работы три раза выходил из строя АКИУС, не останавливая записи, по ходу проводил ремонт и продолжал запись. За двое суток работу закончил. Самое трудное было проявлять диаграммы. Через два часа и эта работа с успехом и с хорошим качеством была завершена. Из Калинина (ныне Тверь) приехал принимать материал П. А. Бродский. Размотали по всему столу, метров на десять, диаграммы и долго обсуждали и писали заключения. По диаграмме АКЦ в некоторых местах хорошо отбивалось падение амплитуд на муфтах. Это означает отсутствие схватывания цементного камня с породой и колонной. При закачке, по-видимому, образовались воздушные пузыри.
– Вилюр Наилович, а всегда ли поездка, я имею в виду дорога, проходила гладко, без приключений?
– Как-то раз, когда летели Виноградов и Лапонок, при посадке в Ленинграде долго не открывалось шасси. Это было страшно.
И ещё хочу добавить. Раз пришла телеграмма с Кольской сверхглубокой скважины: «Ваш прибор оторвался и улетел на глубину 10 км. Достали. Согнулся наконечник. Подключили, работает». Вот по таким «испытаниям» можно судить о качестве нашей аппаратуры.
Долина гейзеров
Не рассказать о самом экзотическом, самом труднодоступном и, я бы сказал, самом трагическом месте в России я тоже не мог, решил завершить книгу этой главой. Сам я там не был по той причине, что, когда был готов прибор АКЦ-48-Т (термостойкий) и намечалась командировка на Камчатку, я серьёзно заболел. Вместо меня поехали инженер-геофизик Темирьян Салахов и геофизик Валерий Горышев. Саллахова сейчас нет в живых, поэтому я буду рассказывать со слов Валерия Горышева, геофизика отдела акустических исследований обсаженных скважин, Давлетгарея Ташбулатова, наладчика геофизической аппаратуры, отдела скважинных акустических исследований, и Владимира Калиберды, начальника отряда отдела программно-управляемой геофизической аппаратуры.
Самая «короткая дорога» до Камчатки – это по воздуху: рейс Октябрьский – Москва (отменён во времена перестройки), далее Москва – Петропавловск – Камчатский. Вещи и аппаратуру на самолет грузим и выгружаем сами. Доверять грузчикам нельзя. Бросают не жалея любые вещи. Аппаратуру вдребезги разобьют. Самое интересное то, что туда летим 16 часов, а оттуда, в какое время вылетаем из Петропавловска-Камчатского, в это же время прилетаем в Москву. На самом деле полёт длится восемь часов. Из Петропавловска-Камчатского на машинах до посёлка Елизово. Пригород Петропавловска-Камчатского, как у нас Нарышево или Туркменево, не больше. Геофизическая контора и база местных буровиков и геофизиков находится в этом поселке. До Мутновки ещё добираться через перевал, на побережье Тихого океана. До перевала километров тридцать и после примерно столько же, но в зимнее время года эти 60 километров колонна из трёх и более вездеходов, машин с обоими ведущими мостами, обычно это автомобиль «Урал», преодолевает это расстояние за 14–16 и более часов. В колонну не включают машины с одним ведущим мостом. Не доедут. На перевале дежурит снегоочистительная техника и круглосуточно работает столовая. Тут можно и отдохнуть.
Дорога вниз не менее опасна, чем на перевал. Снега тут за зиму выпадает до 15–16 метров. Дорога обозначена вешками. Не дай бог сбиться с дороги! Уйдет машина под снег – и до весны не сыщут. А сбиться с дороги тут можно в любой момент. Ветра достигают до 45 метров в секунду с колючими снежинками, как иголки. Так что иной раз и конец собственной вытянутой руки не видать. Приходится выходить из машины и искать вешки. Один идёт и показывает дорогу всей колонне. И так бывает часто.
Усталые добираемся до Мутновки, поселка, где ведётся разработка гидротермального месторождения. Несколько деревянных домов, вагончиков-балков, соединенных в группы, и двухэтажная столовая. Чтобы подвести электроэнергию, соединяют два 8–10-метровых столба, и к концу зимы остаётся два-три метра, не засыпанных снегом. Вагончики-балки соединены в группы не случайно. Первый вагончик имеет люк вверху. Он всегда открыт. Отапливаются вагончики горячим паром из пробуренной скважины. Температура очень высокая. Трубы отопления проложены к вагончикам без теплоизоляции. И там, где они проходят, образуются целые галереи оттаянного снега. Это очень опасные места. Двери во входной балок открываются вовнутрь – для того, чтобы их можно было открыть, если жилище заметёт полностью. А под люком, на полу, паровые трубы. Снег падает и тут же тает. Это резервный выход, для экстренной эвакуации, если невозможно откопаться, после сильного снегопада. Обычно по утрам открывают дверь вовнутрь, и выпавший снег сыпется во входной вагончик на раскаленные трубы отопления и тут же таит, а пар выходит через открытый люк. И, несмотря на все эти предосторожности, бывало, по три дня не могли выбраться из вагончиков. Обычно это случалось ближе к весне, когда снегопады и ураганные ветра не прекращались по несколько суток.
В жилом помещении обычно очень жарко – и приходится спать на полу. Если поутру удаётся быстро откопаться, то идём в столовую по тропинке, которая также обозначена вешками. Сбился с дороги – можешь угодить в рыхлый, неутоптанный снег. Он, как рис. Чем больше стараешься выбраться из него, тем глубже уходишь, и засасывает, как в болото. Так и пропадают там люди, если нет никого рядом, а весной находят. Каждую зиму так бывает. Наш сотрудник из ВНИИГИС, Ахат Гильманов, спас так одного из местных геофизиков или буровиков. Вовремя оказался в нужном месте. А если бы не он, то сгинул бы человек, и до весны о нём никто ничего бы не узнал.
Опять я тут задумываюсь о причинно-следственных связях. Почему Гильманов оказался в нужном месте и в нужный момент? Тут же произошёл другой удивительный случай. Валерий Горышев жил в одной компании, но там было тесновато, и он решил перебраться в другой вагончик, где жили всего трое. Перенёс вещи и сам переночевал там всего-то одну ночь, а утром пошли в столовую. Снег шёл и ветер. Друг друга не видно. Валерий вышел из вагончика последним, а тот, кто ушёл первым, уже был в столовой. Потом и другие подошли, а Горышева нет. Тут слух прошёл, что их вагончик сгорел. Сгорел, как свечка. Быстро и сразу, так как сухой был от высокой температуры внутри. А Горышева никто не видел. Все говорят, что он остался там. Так и подумали, что сгорел. Потом и он появляется, чернее тучи. Все вещи и деньги сгорели. Сто пятьдесят рублей осталось в кармане. Пришлось ему лететь домой не через Москву, а «на перекладных», как выражаются геофизики. Петропавловск – Камчатский – Хабаровск, Хабаровск – Чита, Чита – Иркутск, Иркутск – Новосибирск, Новосибирск – Свердловск, Свердловск – Куйбышев. А из Куйбышева за 4 рубля 40 копеек до Аксаково на поезде, из Аксаково до Октябрьского за 1 рубль 88 копеек на автобусе. Таким путём было намного дешевле. Денег хватило только на дорогу. На еду не было. Хорошо добрые люди накормили – раза два за всё это время. И тут случился пожар тогда, когда все вышли из вагончика. Опять причинно-следственные связи!
В долине гейзеров постоянно идёт снег, и дуют ветра. Давлетгарей Ташбулатов шёл в столовую. Видимость почти нулевая. Чуть-чуть различает тропинку. Она проходит через мостик. На мосту сталкивается с чем-то мокрым и тёплым. От неожиданности опускается на колени. Боится, не сойти бы с тропинки и не упасть с мостика. Тогда конец. Присел, пригляделся, а это огромный местный пёс. Он тоже присел от неожиданности. Умная собака. Не шарахнулась от испуга в сторону, наверняка тоже понимала, что этого делать нельзя. А говорят, у них инстинкт. Инстинкт не сработал, а вот сознание, что погибнет, если в сторону отпрыгнет, сработало.
От того места, где они находились, невдалеке виден конус действующего вулкана Мутновский. Часто он выбрасывал клубы дыма и пепла, и, когда дул ветер в сторону буровой, все ощущали горький привкус во рту. Пепел оседал на белый снег, и снег становился серым. Чай готовили из снеговой воды, и он был горьким.
Работать на гидротермальной скважине довольно сложно. Температура достигает 250–300 градусов, а глубина небольшая. Компенсаторы, где находятся приёмник и излучатели, хоть и выполнены из термостойкой резины или тонкого фторопластового корпуса, не выдерживали внутреннего давления расширяющейся кремнийорганической жидкости и лопались. Внешнее давление практически отсутствовало. Все уплотнительные кольца после одного спуска-подъёма приходилось менять. Долго ждали, пока не остынет прибор. Меняли компенсаторы и уплотнительные кольца.
Года два ездили наши специалисты в долину гейзеров. Опробовали и совершенствовали приборы. Когда добились хороших результатов, передали приборы местным геофизикам в Елизово. И летом бывали. Владимир Калиберда рассказывает, что летом там красиво. Цветут разнообразные цветы, но деревья практически отсутствуют. Можно определить температуру гейзера, не опуская градусника, утверждает он. Если на стенках ярко-зелёные водоросли, то температура не превышает 40–45 градусов по Цельсию. Если красные, то температура выше – от 45 до 60 градусов, а если чёрные, то температура достигает 65 градусов и выше. А Горышев утверждает, что видел там корявые маленькие, почти карликовые берёзки и такие же маленькие кедры с шишками, как в Сибири. В Елизово часто приезжают туристы покупаться в целебной минеральной воде из гейзера. Очень полезно для здоровья.
Позже там была построена Мутновская гидротермальная электростанция, которая, по-видимому, работает и по сей день, несмотря на то, что там произошёл гидротермальный разрыв пласта. Такого уникального места больше нет нигде в мире.
Юрий СУШИЛОВ
Мои года
Над моей головою, седою и лысой пока слегка,
Года нависли скалою, но душа еще молода.
В жизни я видел немало, а что испытала душа!
Тело давно устало, но в теле живёт душа.
Она еще что-то просит, а тело ведь тоже жаль.
Взять бы всё это и бросить, умчатся в небесную даль.
Забыть про боль головную, про сердечную жгучую боль,
Уйти бы из жизни тихо, превратившись в земную соль.
Но душа тебе в ухо шепчет: «Не время тебе пока,
Не вся ещё песня спета, не все ты закончил дела.
Ну и что, что тело больное, ведь мыслит ещё голова,
Проживи ты их с пользой, достойно, оставшиеся года».
Декабрь 2008 г.
Послесловие
Разработка аппаратуры и методики акустического метода контроля цементирования скважин в бывшем СССР долгое время являлась приоритетным направлением в отечественной промысловой геофизике. Его основоположники П. А. Прямов, Б. И. Кирпиченко, Ю. А. Гуторов, А. В. Кучернюк и другие пользовались заслуженным авторитетом в этой области сначала в ВУФ НИИгеофизика, а затем во ВНИИГИС. Благодаря этим учёным появилась аппаратура АКЦ-1, АКЦ-2, доведённая до заводского выпуска, с участием Киевского опытно-конструкторского бюро геофизического приборостроения.
В связи с увеличением глубины разведочных скважин появился на свет термобаростойкий вариант АКЦ-4 (до 180 градусов и 80 мегопаскалей). Во время разведки новых месторождений со сложными геологическими условиями в районах Западной Сибири и на полуострове Мангышлак, с применением легких тампонажных смесей, а также с усложнением конструкций колонн, данная аппаратура давала неверные результаты, до 90% свободной не схваченной с породой и колонной цементным кольцом. Причиной было то, что отечественная технология крепления колонн не учитывала особенности некоторых геолого-технических условий и низкой технологии производителей тампонажных работ. Однако технологи не хотели брать на себя ответственность и винили во всём геофизиков. За рубежом с такими проблемами не сталкивались.
На совещании Министерства нефтяной промышленности было принято решение о создании чувствительной двухчастотной аппаратуры АКЦ. Результаты материалов, полученные на макетах, которые были разработаны и изготовлены во ВНИИГИС, подтверждали правильность выбранного направления. Одновременно с применением акустических методов было принято решение исследовать наличие цемента радиоактивным методом, и во ВНИИГИС разрабатывалась методика с воздействием на колонну гидростатического давления.
Первое признание двухчастотная аппаратура получила у заместителя министра геологии СССР академика В. В. Федынского. А первым заказчиком этой аппаратуры стала «Главтюменьгеология». В Среднем Приобье в то время было исследовано около 50 скважин. Огромное спасибо за помощь на местах, оказываемую нам, руководителям экспедиций, где проводились испытания новой аппаратуры! Все территориальные экспедиции ВНИИГИС были оснащены двухчастотной аппаратурой, которая получила шифр АКЦ-НВ. Финансирование научно-исследовательских работ (НИР) и опытно-конструкторских разработок (ОКР) по согласованию с Мингео СССР взяло на себя объединение «Главтюменьгеология». На выделенные средства была сформирована группа, в которую вошли заведующий группой конструкторов Ш. Ш. Шариязданов, ведущий конструктор Р. Н. Ахмадеев, конструктор первой категории А. М. Гильманова, группа электронщиков, возглавляемая В. П. Майоровым, инженеры-электронщики В. В Агапитов, М. И. Онучина и другие. Этим специалистам предстояло не только выполнить НИР и ОКР, но и при успешном завершении испытаний (а в это мы верили на все 100%) передать документацию на завод для серийного выпуска
Быстро менялись требования к выпускаемой промышленностью продукцию. Не успевали мы справиться с одной задачей, как возникала новая. В стране вводился знак качества. Учитывая быстро изменяющиеся требования к выпускаемой продукции, нам пришлось срочно искать пути обоснования превосходства показателей нашего изделия над показателями отечественных и зарубежных аналогов. На старых месторождениях обозначились проблемы с КРС (капитальный ремонт скважин) в скважинах довоенного и послевоенного периода. Решено было создать аппаратуру с возможностью её спуска в интервал исследований через насосно-компрессорные трубы. Такой подход позволял исследовать глубокие скважины путём доставки глубинного прибора, через бурильный инструмент. Термостойкость при этом должна быть не менее +180 градусов, а баростойкость не ниже 100 МПа. Одним из основных требований была широкополосность: к электронно-акустическому тракту – от 2 до 50 кГц, а к электронному – до нескольких герц, так как предполагалось создать независимый тракт шумомера и съёмный модуль локатора муфт. Поскольку широкополосность акустического тракта можно было обеспечить при условии применения пьезокерамических преобразователей, то было принято решение создать первую отечественную аппаратуру полностью на пьезокерамических излучателях и приёмниках.
Была своевременно согласованна и принята программа государственных испытаний, и началась предварительная обкатка приборов на испытательных стендах отдела метрологии ВНИИГИС с целью подготовки их для госкомиссии. Тут всё и началось. Корпуса приборов лопались, как орехи, при воздействии на них гидростатического давления, параметры пьезокерамики плыли от температуры, поверочное устройство не обеспечивало нужной стабильности поверочных сигналов и многое другое. Оказалось, что марка стали, используемая для корпусов приборов, не соответствует паспортным данным, Зеленоградский завод «Пьезоэлемент» поставил не качественные пьезокерамические преобразователи. Устраняли одну причину – выявлялась другая, устраняли другую – выявлялась новая. И так далее. Сроки поджимали, и мы работали не считаясь со временем, по 10–12 часов в сутки. Устраняли одну за другой причины – и опять на испытательные стенды.
В это напряжённое время мы позабыли, что существуют выходные дни. Особенно доставалось группе электронщиков во главе с В. П. Майоровым, начальнику опытно-методического отряда, то есть мне, и геофизику Т. Ш. Салахову, которые также подчинялись В. П. Майорову. Мы тогда работали и верили, что то, что мы делаем, необходимо нашей великой Родине, и поставленные задачи решали не на страх, а на совесть, за мизерную зарплату. Мы прошли всё. Успешно завершили государственные испытания и внедряли серийное производство на Уфимском геофизическом приборостроительном заводе. Сколько сил и здоровья мы оставили там! Иногда приходилось работать до 3–4 часов ночи, а к восьми опять на работу. Опять проблемы, опять поверка и обучение заводских специалистов приёмам поверки и монтажа.
Мы верил, что по завершении работ, как и все разработчики, получим хорошую премию по карповской системе поощрения. По несколько тысяч, а то и десятков тысяч рублей – довольно приличная сумма по тем временам. И верили наивно в очень громкие и наполненные глубоким смыслом слова: «Родина вас не забудет». В конце концов мы не получили ни того, ни другого. Карповскую систему поощрения в этот год правительство отменило, и мы за свой титанический и бескорыстный труд не получили ничего, кроме мизерного оклада. А что касается того, что Родина нас не забудет, то я и доктор наук Б. И. Кирпиченко получаем пенсию по инвалидности, примерно по пять с половиной тысяч рублей. Из них четыре платим за коммунальные услуги.
Навестил я как-то Кирпиченко после очередного пребывания в больнице. У него в семье все инвалиды. И пенсионного довольствия не хватает на лекарства и оплату коммунальных услуг. Хорошо, в отделе, где мы работали, в отношении него было принято решение доплачивать по две тысячи в месяц. А у меня, слава богу, жена работает и получает пенсию. Кое-как перебиваемся. Я не могу понять, как такие люди, как Кирпиченко, внесшие в отечественную науку огромный вклад, остались без внимания государства. По его методикам работает вся страна и частные фирмы, получая огромные прибыли. Разве это справедливо?..
От автора
Автор благодарит всех, кто помог в написании данной книги, за предоставленную информацию и непосредственное участие в редактировании, а также за материальную и моральную поддержку.
Особую благодарность выражаю Льву Петровичу Гусеву и Константину Валентиновичу Федулову, преподавателям Октябрьского нефтяного колледжа имени Кувыкина, за предоставленную информацию и положительные рецензии на содержание данной книги.
Огромную благодарность и признательность выражаю Юлию Андреевичу Гуторову, Вилюру Наиловичу Еникееву, Борису Ивановичу Кирпиченко, Давлетгарею Батыргареевичу Ташбулатову, Валерию Владимировичу Горышеву – с ними я проработал в одном отделе акустических исследований скважин ВННИГИС двадцать лет и они помогли мне в написании некоторых глав книги.
За предоставленную информацию огромное спасибо Валентине Федоровне Кудряшовой, Владимиру Егоровичу Калиберде, Закию Загитовичу Ханипову, Гумеру Гафиулловичу Сафиуллину, Александру Ивановичу Лысенкову.
За материальную поддержку особую благодарность выражаю Владимиру Тимофеевичу Перелыгину, Александру Ивановичу Лысенкову, Виталию Никифоровичу Даниленко, а также своей жене Валентине Витальевне Сушиловой и сыну Константину Юрьевичу Сушилову, начальнику геофизической экспедиции в городе Надыме.
В книге использована литература:
«50 лет на рынке геофизической аппаратуры и услуг». ОАО «НПП ВНИИГИС».
«Каротажник». Научно-технический вестник Министерства энергетики Российской Федерации. Евро-Азиатское географическое общество.
Жизнь и романтика геофизика
© Copyright: Юрий Сушилов, 2011
Свидетельство о публикации №211122401311
Свидетельство о публикации №211122401311
Рецензии
Спасибо!!Анатолий. А это была моя первая книга. Рад, что вам понравилась. А история у этой книги интересная. Как то встретились мыс директором нефтяного техникума и он мне предложил написать книгу для студентов о профессии геофизика. Я сам всю жизнь в геофизике проработал. Студенты, говорит он не знают, что за профессия когда поступают и учатся. Что их ждёт впереди. Я год писал. Пришёл в техникум, а директор другой. Тот ушёл на пенсию. " Я с тобой не договаривался и не нужна мне твоя книга, а процесс то пошёл. С меня деньги требуют в издательстве. Кое как вывернулся . Где спонсоры помогли , где дети. Издал нашёл спонсоров, которые купили книги для техникума. Потом директор вручал на выпускных вечерах студентам окончившими техникум с красными дипломами. Года три четыре подряд. Потом этого директора попросили освободить кресло.
Юрий Сушилов 18.02.2014 17:08 Заявить о нарушении
Юрий Сушилов 18.02.2014 17:08 Заявить о нарушении
жизнь свою описАть это Подвиг он нужен.
те кто хотят они после живут и скучают они
по Информации Жизни простой и сверхсложной
Спасибо не жди не успеет оно подОЙти.
Анатолий Бурматоф 18.02.2014 17:35 Заявить о нарушении
те кто хотят они после живут и скучают они
по Информации Жизни простой и сверхсложной
Спасибо не жди не успеет оно подОЙти.
Анатолий Бурматоф 18.02.2014 17:35 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.