Однажды

                1

Однажды, в 6 лет, я стал архитектором, точнее хотел стать  архитектором. Хотя, это одно и тоже. В 6 лет. А через тридцать лет мне подарили саксофон, и я стал саксофонистом. В смысле, у меня был саксофон….. но ноты я не знал ни одной. Так что, почти в сороковник пришлось осваивать нотную грамоту. Сейчас я все равно не читаю ноты с листа, но то что «ЛЯ» не перепутаю с «ДО диезом», это точно. И чего всех архитекторов в музыку тянет?

С учителями мне повезло. Школьный учитель рисования (Томочка звала его – Борька Бородатый) был высоким, весил больше 100 килограмм. Он вел кружок линогравюры и постоянно что-то напевал. Голос его был сильным и очень красивым. Он был огромным и добрым, очень добрым, и учитель от бога.
Вообще интересно: химичка, физичка, историчка, географичка, а по рисованию – учитель рисования. По другому-то и не скажешь. Дисциплина на его уроках была, понятно какая. Хулиганить совсем не хотелось. По двум причинам. Во-первых, те, кто пытался проявить пренебрежение к изобразительному искусству как токовому или в лице Б.Б., продолжали свои действия за пределами класса. Он их просто выносил. Как мусорное ведро. Некоторые, особо отличившиеся, испытывали чувство полета. До промежуточной лестничной площадки. Ни мусором, ни летчиком быть не хотелось. Вернуться после этого в класс было задачей практически невыполнимой, равносильной покорению Джималунгмы. Не могли помочь ни родители, ни завуч. Он был – человек-гора, совершенно несгибаемый. Вторая причина не менее весомая. На уроке было жутко интересно. Б.Б. рассказывал о художниках так, что это гарантированно запоминалось. О том, как юный Репин расписал стену дома девушки, в которую был влюблен, подсолнухами, а родители девушки, увидев испачканную стену, просто забелили ее. О том, как маленький Серов, или Суриков, сейчас уже не помню, на каком-то важном документе нарисовал муху, и чиновник, увидев муху на бумаге, пытался ее смахнуть, и никак не мог понять, что это муха не улетает. А выставки. С его вопросом: - Когда ты был в Третьяковке последний раз? – дети засыпали и просыпались. Попробуй не сходи. А ведь добрые две трети родителей детей нашего класса понятия не имели, что такое Куинджи или Бялыницкий-Бируля. Он занимался образованием не только детей, но и взрослых. Я не знаю, ценили это взрослые или нет. Хорошо бы, чтоб ценили.   

В 4 классе я пришел записываться в кружок. Процесс превращения куска линолеума в картинку был завораживающим. Сначала, специальными резцами – штихелями вырезалось изображение, потом жестким валиком, кажется фотографическим, раскатывалась типографская краска на старом детском бильярде, так, чтобы слой краски на валике был тонким и ровным. Потом, этим валиком закатывался кусок линолеума с вырезанным изображением. Дальше на линолеум с краской накладывался лист бумаги, лист мазался куском воска. Последняя операция была самой ответственной. Алюминиевой столовой ложкой лист прикатывался к линолеуму. Это делалось довольно долго и усердно. После этого, лист осторожно отрывался от линолеума, и на листе оставалось изображение наоборот. Это и была гравюра. Мне купили штихели. Я изрезал весь линолеум, предназначавшийся для ремонта пола на кухне и в коридоре. Я был полон энтузиазма, мои творческие планы были грандиозны. Вся квартира была усыпана линолеумной стружкой. Б.Б. был доволен, мои родители не очень. Они решили меня немного отвлечь  и купили мне масляные краски. Борька Бородатый принес мне кусок грунтованного картона, я нарисовал чашку с яблоком. Он сделал рамку и повесил картинку в классе справа от доски.
- Ты кем хочешь стать?- спросил он.
- Архитектором.
- Коробки будешь строить? Приведи родителей ко мне.
Так они познакомились. И стали постоянно ругаться. То есть ругался он. И требовал, чтобы меня отдали в школу при Суриковке. Меня не отдавали. Он ругался. Классу к шестому он пошел на компромисс.
Компромиссом был полиграфический институт, и простая художественная школа.
Художественная школа №3 находилась недалеко от второго моста, если ехать по Шереметьевской из центра. Ездить туда было жутко неудобно, а потом еще идти пешком вдоль железной дороги. Особенно плохо было зимой. Руки так замерзали, что после прихода в школу, я еще добрых полчаса отогревал их на батарее. Я там считался неперспективным и через 2 года мучений перестал туда ходить.
На горизонте замаячил  вопрос: - Что делать?

Томочкина подруга откопала по знакомым телефон мужика, который давал уроки рисования. Томочка позвонила и договорилась о встрече. Взяв мои рисунки, она поехала в Бобров переулок. Зашла в подъезд, поднялась на 4 этаж, позвонила в дверь, потом прочитала табличку на двери,…и ей захотелось убежать, но дверь открылась.
Мужиком был... Лансере… Евгений Евгеньевич... Слава богу, что только внук. Хотя ко всем обращался на ВЫ и ко мне, в том числе. Он пригласил Томочку в кабинет и попросил подождать, а сам стал рассматривать рисунки молодого человека, стоявшего рядом. По словам Томочки, рисунки были хорошие. Лансере посмотрел на молодого человека и сказал, что наверное не возьмется подготовить его в Строгановское и попрощался. У матери душа ушла в пятки, ей второй раз захотелось убежать. Е.Е. взял папку с моими рисунками, положил на стол и раскрыл. Постоял минут пять, вышел из комнаты.
- Пойдем, посмотрим, – услышала Томочка.
Вдвоем они стали рассматривать мои рисунки. Это был его друг. Еще минут 15 они рассматривали рисунки, потом аккуратно сложили их обратно в папку, и Лансере протянул ее матери.
- Приводите мальчика. У нас занятия по понедельникам и пятницам.
Так я стал заниматься у Лансере. При этом Борька-Бородатый все равно ругался.
- А…… коробки будешь строить, технократ проклятый.
Мир делился на два лагеря: - те, кто ходит на гравюру, и технократы – те, кто не ходит. Проклятый технократ – тот, кто умеет рисовать и не ходит на гравюру. Самым главным технократом был Григорян ( ныне довольно известный архитектор ). Он на гравюру не ходил. Бросил. Борька с ним даже не здоровался. И пытался его презирать. Думаю, что у него не получалось.

Заниматься у Лансере было очень интересно. Нас ходило несколько человек, кажется 6 или 7. Я был самым младшим, и мне все время было стыдно, так как я рисовал много хуже своих сотоварищей. Ну, мне так казалось. Мы рисовали в большой комнате, где по стенам были развешены «миръискусники», Лансере - старший, Лансере - средний, Серебрякова. Евгений Евгеньевич ставил нам какой-нибудь натюрморт или гипс, и мы рисовали. Очень запомнилась гризайль, тогда нам поставили рисовать 2 солдатских ботинка времен 1 мировой войны. Чего только не было в этой квартире. Может быть страсть к собиранию всяческого старья, которое живет сейчас на даче, зародилась именно тогда. Иногда, во время занятий, мне казалось, что Лансере не обращает на меня ни какого внимания. Я терялся, сразу же портилось настроение, казалось, что у меня ничего не получается…  Потом он вдруг подходил, смотрел на рисунок и говорил:
- Андрей, вот тут Вы ошиблись на толщину линии.
Я смотрел на лист бумаги с моим творчеством совершенно растерянно. А когда он хвалил или говорил, что получилось вроде неплохо, счастья просто не было границ. Я даже не замечал, что ребята постарше смотрят на меня с ухмылкой и сочуствием. По окончании занятий Лансере прощался, называя всех на «ВЫ», мы бежали к метро,«выкали» и его передразнивали.

Потом, кажется в 6 классе, у нас началось черчение. Мне очень нравилось. Штриховую линию я проводил так, что штрихи и расстояние между ними были одинаковые. Это был высший пилотаж. Ну и понятно, домашнее задание по черчению я делал для половины класса. При чем, чертить приходилось плохо или не очень хорошо, чтобы Борька-Бородатый не заметил. Правда, это были тщетные попытки. Он все равно видел, кто чертит.
- Что-то ты сегодня плохо начертил, на 4 с минусом.
И рисовал после цифры длинную черту. Вообще, пятибалльная система школьной оценки в его исполнении была расширена и приобретала полутона, за счет длинны минуса. Однажды он расположился в три строчки.

Когда я был в шестом или в седьмом классе, точно не помню, павильон «Металлургия» на ВДНХ, где работала Томочка, стали оформлять рижане. Все павильоны оформлял местный ПОК (производственно-оформитальский комбинат). Оформлял так себе, и видимо, по этой причине, пригласили художников из Риги. Томочка стала постоянно мотаться туда в командировки. Первым начальником бригады художников был Кригер. Он был старый, заслуженный, с очень плохим характером. Постоянно со всеми ругался, ссорился, и делал самые лучшие выставки на всей ВДНХ. Потом он куда-то делся, и вместо него прислали другого художника, Хенриха Воркалса. Надо заметить, что будучи  сыном главного методиста павильона, я имел кучу всяких привилегий. Я мог шляться где угодно, куда посторонним вход воспрещен, а это, само собой понятно, дорогого стоит. А уж когда павильон закрывался на переоформление, я вообще, от туда не вылезал. Мать познакомила меня с Хенрихом и другими художниками. Я пристраивался к кому-нибудь и смотрел, как нужно работать. Как вырезать трафареты, писать буквы, клеить фотографии. Мне постоянно дарили краски, кисточки, ватман, картон. Вскоре я стал обладателем огромного количества трафаретов. Не у многих оформителей было такое. И главное, все это мне очень пригодилось, так как в школе я постоянно что-нибудь оформлял. Стенгазеты, расписание уроков, стенды разные с наглядной агитацией.
По этому с директором школы у меня были хорошие отношения, хотя он был очень строгим и я его боялся.
Завучем была учительница физики. Она была очень маленького роста и жутко стервозная. По ее заданиям я и делал расписания уроков и всякую другую оформительскую дребедень. И тут Борька Бородатый приносит в школу череп. Настоящий. Он его на археологических раскопках на Березани нашел. Это остров в Черном море. Я подошел, говорю:
- Борис Георгиевич, а дайте череп порисовать?
- Да, забирай,- отвечает, - Только через неделю принеси.
Я взял череп и пошел к кабинету завуча, тот располагался рядом. Приоткрыв тихонько дверь, я просунул череп. Вопль. Дальше в принципе все понятно, через пол часа мать сидела в кабинете завуча и выслушивала все, что та обо мне думала. В общем, я был самым плохим учеником, но не потому, что неудачно пошутил, а потому, что не сделал до сих пор расписание уроков. Кстати, физики у нас еще не было, а когда она началась, на следующий год, Людмила Павловна поблажек мне особых не делала и все время вызывала родителей. Правда, снимала меня с уроков, но не с физики. Физику в школе я очень не любил.

Помимо черепа, Б.Б. притаскивал в школу разные разбитые горшки и кувшины, и склеивал их на уроках. Это напоминало собирание пазла. Все это он находил на Березани. На раскопки он ездил много лет, и только в одно место. Он там был самым старожилом, практически столпом Экспедиции. Каждое лето Экспедиция выезжала на остров и в течение 2 месяцев была оторвана от мира. При чем во время штормов, в буквальном смысле. На острове не было ни воды, ни электричества. Самый настоящий, необитаемый остров. Одна сплошная романтика. После рассказов Б.Б., про цистерну, построенную древними греками для сбора воды, которую они откопали, спускались в нее и пели песни, по причине хорошей акустики, про то, как Б.Б. высек огромный барельеф на обрыве, а обрыв был высотой с пятиэтажный дом, очень хотелось поехать именно туда. Несмотря на то, что археологических экспедиций очень много. Однако, Борька всем отказывал, в том числе и мне, мотивируя свой отказ, тем, что у них очень тяжелые условия, обещая отправить в не менее интересное место, но более цивилизованное, практически в самый центр города Керчь, на Митридат. А главное, что начальник керченской экспедиции – его друг, и он так дерется руками и ногами. Настоящий каратист. И еще он может научить также и руками и ногами. Это заинтриговывало, и мы от него отставали на некоторое время.
   
Окна кабинета рисования выходили на стадион. Зимой его заливали, и он превращался в огромный каток. А в хоккей я очень любил играть. После школы, но только не в понедельник и четверг, так как по этим дням была «гравюра», а стол Борисгеоргича стоял у окна, и зрение у него было отменное. Он периодически поглядывал в окно, и всячески комментировал происходящее там. Пойти на каток вместо гравюры считалось преступлением и каралось всякими неприятными вещами. Мне бояться было нечего, так как гравюру я не пропускал. До 9 класса.

 Где-то примерно в это время, Лансере пригласил к себе Томочку. Он сказал, что в МАрхИ своя специфика рисунка и нам нужно искать педагога для подготовки поступления туда. Трехлетняя школа Лансере подошла к концу. А через 25 лет в мастерскую к нему придет маленький мальчик с таким же именем и такой же фамилией. И так же будет слушать, что скажет учитель, и так же будет ждать, когда он подойдет, но это другая история, видимо про моего последнего учителя – моего сына.
Через некоторое время, с помощью учителя химии, замечательной женщины, этот педагог был найден. Его мастерская находилась в двухэтажной башне сталинского дома на проспекте Мира, где ювелирный «Сапфир» и спорттовары, рядом с Ярославским рынком. Кстати, учитель химии жила в этом доме. Занятия у него были по понедельникам и четвергам. И с Борькой Бородатым мы вдрызг разругались. Он дулся и не мог мне простить, что я собрался в МАрхИ.

Преподавателя рисунка звали Степан Григорьевич Степанян. Он был армянин, красавец, любил молоденьких девушек, и совершенно не знал, кто такие Брокгауз и Ефрон. А история вышла такая. Как-то мы собрались на занятия, и Степанян, мечтательно так, произнес:
-Думаю, друзья мои, здесь вот эту перегородку снести надо, вот так сделать двухсветное пространство, вот здесь сделаем балкон…….
И тут я влезаю, на полуслове:
-Во-во, Степан Григорич, и по стенам стеллажи, стеллажи, а на них Брокгауз и Ефрон…..
Тишина…….
- А это кто? – спрашивает Степанян.
И я второй раз отличаюсь:
-Ну, что Вы, Степан Григорич, кто ж не знает Брокгауза и Ефрона.
Опять тишина…. Неловко получилось. 

Для того, чтобы поступить по эксперименту ( сдать 2 экзамена – рисунок и черчение ) нужен был хороший аттестат о среднем образовании, средний балл не меньше 4,75. Все экзамены в институт я бы не сдал. И вот началась гонка за этим средним баллом. Все школьные экзамены я сдал отлично, а по НВП и физкультуре стояли четверки. С аттестатом не получалось. Приходилось готовиться к институту по полной программе. Ну, в общем – дым из ушей и все остальные прелести абитуриентства. Тут захожу в школу, и замечаю, как-то странно на меня смотрят эНВэПешник и физрук. Почему они так смотрели, выяснилось позже. Оказалось, что Борька Бородатый ходил и к тому и к другому, объясняя очень популярно, что я не собираюсь становиться военным или поступать в институт физкультуры, что он им не позволит коверкать мою жизнь, и пусть быстро исправляют оценки в аттестате. Он умел быть очень убедительным. Я это узнал намного позже от Томочки, а она узнала об этом следующим образом. Пока я сдавал экзамены, отец на работе решал два варианта контрольной по алгебре, а Томочка сидела в кустах возле школы и жутко волновалась за меня. Именно за эти занятием ее и застукал Борька Бородатый. Вытащил из кустов и стал стыдить. Потом как обычно стал ругаться:
- Что, убили живописца, архитектора из него хотите сделать, коробки будет строить ваш сын.
     И никак не хотел мириться с тем, что это я сам, а родители здесь ни при чем. Правда, потом проворчал :
- Марш домой. Аттестат будет нормальный.
Я представил тогда, каково было НВПшнику и физруку, мне их было жалко. Борьку Бородатого побаивалась даже завуч.

Однажды, когда я уже учился на 1 курсе института, дома раздался телефонный звонок. Мать подошла к телефону.
- Алло?
- Это Дриленок. Ваш сын до сих пор не оформил расписание уроков. Это безобразие. Пусть немедленно зайдет в школу.
- Здравствуйте, Людмила Павловна. А он вообще-то в институте учится и сейчас на лекции.
- Даааааа……. Завуч положила трубку.


                2

В институт я сдавал только 2 экзамена. Рисунок головы и композицию. На голову давали 6 часов, на композицию 4. Голову я нарисовал за 4, а композицию за 2 часа, и ушел. Через несколько дней позвонили и сказали,что я в списках поступивших. Отец позвонил тете Мусе, и мы поехали к ней на Петровку. Она жила недалеко от «Марики», через две подворотни к центру. Ее муж был архитектор. Он работал в Питере. Его фамилия была Толтус. Как они оказалась в Москве, я не знаю. Знаю только, что Муся работала в каком-то проектном институте, а их сын Вадим, тоже архитектор, проектировал гостиницу «Россия». Больше архитекторов в роду у меня не было, разве что, только однофамильцы. Мы пришли к тетке. Попили чаю. Потом она пошла в кладовку и притащила большой чемодан.
- Открывай. – говорит.
Я открыл. Там лежало богатство. Гознаковский катаный пергамент, несколько листов торшона с клеймом «WATMAN», подшивка американских журналов «PENSIL POINT»  с1927 по 36 год и еще куча всяких чертежных прибамбасов. Я смотрел на все, на это и просто не мог поверить такому счастью.
- С поступлением, – сказала тетка, - Рисуй. 



                3

Институт начался с после экзаменационной практики. Мы сидели в подвале и разбирали метровые подрамники. Это был институтский склад. Сам институт находился рядом, напротив «пирожковой». Эта пирожковая была культовым местом. Она существует до сих пор. И сейчас, как и 20лет назад, с 12 до 14 там стоит очередь. Ассортимент не изменился за все эти годы, может быть, чуть расширился. Из-за очереди пробиться в пирожковую было практически невозможно. Но там работала мойщица посуды, которая из-под полы без очереди нам выдавала пакет. Мы объедались пирожками и утомленные диетой гастритные желудки радовались вместе с нами.
 
Во время поступления, в экзаменационной комиссии я познакомился с рыжей красавицей, которая принимала у меня документы. Не то что бы я влюбился, но нравилась она мне точно. Мы ходили в обнимку, гуляли по центру. Я ей звонил, она мне. Брала меня на тусовки, которые устраивала ее группа. Мне это льстило. Я находился в центре бурлящей студенческой жизни. И вдруг она вышла замуж. Вот так вот, взяла и вышла. Ну, конечно мне было от этого совсем никуда. Ходил, как в воду опущенный. Через неделю рассосалось. Стало все на места. Я учился. Мне было интересно, а что еще надо?....... Надо сказать, девушку звали Марина Кубасова. А замуж она вышла за Сережу Яралова. Через 15 лет с его отцом Андреем Юрьевичем Яраловым мы станем большими друзьями, потом мы Андрея  похороним, потом я стану крестным его дочери, к Мане и Юльке я буду ходить как в дом родной. И там встречаться с одноклассником Андрея, с которым они сидели за одной партой. Одноклассником окажется Асс…… Евгений….. Викторович. Странные переплетения персонажей и фамилий с момента поступления в институт будут встречаться на каждом шагу..
 
Тогда, я почему-то решил, что самое интересное в архитектуре это реставрация. С чего я это взял? Может потому, что интересовался археологией и историей, не знаю. В общем записался в группу реставрации. Правды ради, надо сказать, что на первых двух курсах, что ты на реставрации, что на ПРОМе, один черт. Программа одинаковая. Специализация начиналась позже. Важно было попасть к хорошему педагогу. Я не знал хороший ли у меня преподаватель, но с его Ассистентами мне повезло. Лариса Вячеславовна Богачева была женщиной высокой, красивой, умной. И как многие умные красавицы, была стервой, но в меру. Она не любила мямлей, и тех, кто брал пятой точкой. Мне тоже доставалось от нее пару раз. Потом мы стали друзьями, но позже на втором курсе. После армии я пришел в другую группу. Там познакомился с Катей Володкиной. У нас была большая веселая компания. Как-то раз мы пошли делать курсовик к Кате домой. Приехали, дверь открывает… Лариса Вячеславовна.

Первый курс заканчивался, нужно было думать о лете, и я пошел к Борьке Бородатому. Он сказал, куда надо пойти и к кому, обязательно сказать, что «от него», и что он уже обо всем договорился. И мы пошли вдвоем с приятелем. В Пушкинский.
Пришли, разделись, поднялись по лестнице и у первого встречного, правда явно не посетителя, спросили:
- А как нам найти Толстикова Владимира Петровича?
- Это я, а вы по какому поводу?
И тут мы сказали пароль: « мы от РОДИНА».
Так мы попали в Керченскую археологическую экспедицию. Забегая вперед, скажу, для моего приятеля эта экспедиция стала первой и последней. Мне пришлось задержаться. Не надолго, лет на десять.


                4


К экспедиции я готовился очень серьезно. Во-первых я купил палатку. Приехав на дачу, тут же ее поставил на полянке за домом. Так она и стояла две недели, и я, соответственно, в ней ночевал. Привыкал, так сказать. Хотя, что привыкать, одна сплошная романтика, кто не хочет в 16-ти летнем возрасте иметь собственный домик. У меня он появился. Вытащить меня от туда было не возможно, ни под каким предлогом. Иногда мои друзья оставались ночевать со мной. Вечером мы уходили гулять, и когда возвращались, в палатке горела свечка, вопреки всем нормам противопожарной безопасности, а на импровизированном столике – куске фанеры стояла тарелка с блинами и термос.
Следующей покупкой был рюкзак, спальный мешок и надувной матрас.
Экипирован я был практически полностью и готов к отъезду.

Город Керчь мало чем отличался от остальных крымских городов. Единственно, что, прямо, по среди города возвышалась гора Митридат. Старый город, построенный в позапрошлом веке, по проекту архитектора Дигби, залезал на гору до половины, выше по серпантину стояли 1-2-ух этажные беленые домики с огородами, каменными заборами, и воротами, крашенными в два цвета, как везде на юге, голубой или зеленый. Сама вершина горы была пустая, и только на самой верхушке, на скале стояла Коптилка – Вечный огонь. Собственно пустое незастроенное место и было целью экспедиции. На всей горе, даже под жилыми домами и даже внизу располагался древний город, столица Боспора Киммерийского,  Пантикапей. А на верху располагался Акрополь Пантикапея, который и копала экспедиция.

Лагерь наш базировался практически на самом верху в последнем дворе, у бабы Нади. Местные называли ее Сумашедшая Надька, в том числе и за то, что она в гневе перебила мужу своему ноги и руки лопатой, а потом ухаживала за ним много лет, пока тот не помер. Силы у нее было немеренно. Однажды мы встретили ее, когда она несла наверх два мешка с углем, и остановилась отдохнуть. Мы подошли чтоб помочь. Я попытался поднять мешок, но не тут то было. Мешок оказался нелегким. Я приподнял его, закачался и …поставил на место. Баба Надя ухмыльнулась, подвинула нас, легко взвалила оба мешка на спину, и пошла дальше. Еще периодически, она гоняла по городу на мотороллере, и горе тому, кто оказывался у нее на пути.
В общем все в лагере ее побаивались. Кроме Петровича и меня. Петрович, потому что начальник, баба Надя сама его боялась. А я нравился ее внучке.

Как я уже говорил, к экспедиции я подготовился основательно. Был взят этюдник, с которым я собирался ходить на этюды, соответственно, краски, картон. Планшет, бумага, карандаши и уголь были просто необходимы для полевых зарисовок, как без этого. Я готовился к эпохальной серии работ об истории древнего государства. Конечно же, все это только в свободное время. Так как надо КОПАТЬ, искать неведомое, открывать чудеса. Я мысленно представлял себе, как я, вооруженный киркой и лопатой двигаюсь на раскоп. Как штык за штыком, оголяются древние камни, как они рассказывают то, свидетелями чего они были, и что было скрыто от нас все это время. Я улыбался про себя и ждал, когда же я открою миру тайну веков.
И вот этот день наступил. Мы встали в 6 часов, умылись, попили чай и в 7.00, взяв лопаты и тачки, пошли вгрызаться в недра. Раскоп, после предыдущего сезона, предстал перед нами в жалком виде. Борта все обрушились, и все заросло травой. Героическое начало, как я себе его представлял, было смазано напрочь. Мы стали выпалывать траву, зачищать борта, так, чтоб стенка стала вертикальной, зачем, об этом я узнал познее.
 Было, правда, событие, немного приподнявшее меня к вершине археологического Олимпа. Дело было так. В перерыве я сидел на огромном камне и отдыхал, а за одно думал, как нам этот камень из раскопа убрать. Смотрю вокруг, вдруг замечаю, что рядышком с этим камнем кусочек белый торчит. Не спроста, думаю, здесь куски мрамора валяются. Я с камня слез и стал этот кусок отковыривать, а он всего-то величиной с кулак, или чуть больше. Перевернул его, а там ровная поверхность, почистил, а там надпись, точнее ее фрагмент. Тут все засуетились, стали Толстикова звать. Ну, в общем, на целый день стал героем положения. Правда, потом забыли, но это не важно.

Первый сезон в экспедиции у меня были две проблемы, еда и Котовский. Еды было мало, и я вечно ходил голодный, и постоянно об этом бубнил. Котовский был следствием первой проблемы. Он был старожилом экспедиции, и совершенно как две капли воды походил на Сократа, которого мы рисовали в институте, только жутко растрепанного. Так вот, он взвалил на себя непосильную ношу по перевоспитанию молодняка. Молодняком как раз и был я. Доставалось мне от него по первое число. Особенно когда мы дежурили на кухне. Недавно я нашел на даче письма, которые я писал домой. Содержание в них было практически одно и то же:
« У меня все хорошо. Очень хочу есть. Котовский – порядочная скотина. Вышлите пожалуйста денег».
Могу себе представить, что испытывали родители, получая такие «письма с фронта».

Землекопом на раскопе я пробыл не долго. Петрович знал, что я закончил первый курс МАрхИ, и вскоре я был отправлен в керамичку. Керамичкой назывался навес со стеллажами, где разбирали и сортировали найденные фрагменты керамических изделий. Иногда некоторые куски можно было склеить, а иногда попадались практически целые предметы. Все это надо было зарисовывать, чем я собственно и стал заниматься. Честно скажу, мне это было не совсем по душе, хотя был ряд преимуществ, например, не надо было вставать утром в 6.00. В керамичке я старался быстро все нарисовать, и на последний час бежал на раскоп, чтоб покопать немного.
Да, совсем забыл, ни картон, ни краски, ни бумага с карандашами и углем мне не понадобились. Я не создал серию бесценных работ о Пантикапее. Но этюдник очень пригодился. Как столик в палатке. Он был очень удобный. На нем помещались шесть кружек с местным вином и немного закуски.

 В экспедиции меня ждала еще одна встреча. Если б не она, служить бы мне в Чечне, в танковых войсках, хотя в Чечне тогда еще было спокойно. Я познакомился с Андреем Выборненко, друг которого заканчивал службу в армии в Академии Жуковского на Динамо. Ему нужна была смена, и после экспедиции, я позвонил по телефону, который мне дали.


                5

Сан Саныч Таран служил подполковником в Политотделе Академии Жуковского. Его телефон мне и дали в экспедиции. Под его началом я должен был служить оформителем. Я приехал в Академию. Сан Саныч оказался замечательным дядькой. Высокий, красивый, с усами, а главное, понимающий, что в армии, таким как я делать совершенно нечего, но раз такое дело, то надо использовать по назначению. Я оставил все свои координаты, и совершенно уверенный в том, что таки буду служить рядом, отправился домой ждать повестку.

Повестка пришла где-то в середине октября. Меня собрали, дали всякой еды, денег немного, и я отправился на сборный пункт. Там нас всех собрали в большом спортивном зале, ждать своей очереди, куда кого заберут. Я был совершенно спокоен. Часа через 4, может 5, зал наполовину опустел, но я все равно был спокоен. К вечеру нас осталось человек 20. Блатные, думал, такие же, как я. Правда со спокойствием начались проблемы. Ночью, попросив сержантов купить водки, из расчета две нам, одна им, и получив искомое, я с новыми знакомыми расположился на подстилке, достав маринованного чеснока, запах и вкус до сих пор помню, еще какой-то закуски, может курицу, а может еще что. Выпили мы эту водку, и успокоенный, но совершенно трезвый, сейчас бы так, лег на подстилку и уснул.
Проснувшись, я оказался в команде, которую отправляли в Грозный.  В танковую учебку. И ни каких директив на меня не поступало. Сообщить кому-либо, что меня «украли» было практически не возможно, нас пасли особенно тщательно. Но на Курском вокзале, надзирателей я все же надул. Под предлогом сходить в туалет, я ломанулся к телефонам –автоматам и успел сообщить родителям, что меня сперли, и в Грозный везут.

Дальше был поезд Москва – Грозный. Мой коричневый свитер –две бутылки водки, шарф- одна, джинсы поменял на старые брюки с доплатой, еще поллитра, проводники на нас хорошие деньги сделали. Меня назначили, как самого грамотного, командиром отделения, что мы тут же отметили. Сутки с лишним в пути и я уже смирился, только мучил меня один вопрос. Как я со своим ростом в танк-то влезу?

Город Грозный встретил нас ласково, прям таки по-домашнему. Не успели мы выйти из вагона и построится, как сверху, с перехода над путями, где выстроилась местная братва, в нас полетели помидоры, яйца и много другой вкусной домашней еды, которую так заботливо выращивало и готовило для нас гостеприимное население. Справедливости ради, надо отметить, тухлых помидоров обнаружено не было.
После пищевого салюта в нашу честь, мы были загружены в автобусы, которые отправились в местный сборный пункт. Мы отъехали, но несколько, видимо самых гостеприимных персонажей, все еще бежали за автобусом, пытаясь предложить нам еще немного еды. Вот, думал я, у самих наверное не очень, а последнее готовы отдать. А тем более солдату.

На сборном пункте нас еще раз поделили, и как выяснилось я попал в самое престижное место, в танковую учебку в селе Шали. Там Москвичей не просто не любили, их ненавидели лютой ненавистью. От, думаю, повезло. А как настроение улучшилось, когда я узнал, что троих из Москвы демобилизовали раньше положенного срока по причине здоровья. Они повесились. В хорошее место попал.
 Прошло пару часов, и меня и еще троих вызывают к начальнику сборного пункта. Мы заходим, нам протягивают запечатанный конверт с нашими документами:
- Со вчерашнего дня вас ждем. Поступила директива, вы должны вернуться в Москву, на центральный ГСП. Там будете ждать дальнейших указаний. Ваше пребывание здесь окончено.
Стою, думаю, ну просто боевик какой-то, спецагентов не туда закинули по ошибке. Чечню с Пуэрто-Рико перепутали. Потом дошло, Сан Саныч очухался.
Вроде все слава богу, да не тут-то было.
11 часов вечера, темень, за нами закрываются ворота, и мы оказываемся посреди очень дружелюбного города. Где-то справа драка, с другой стороны чьи-то вопли. А нам надо через весь город до вокзала добраться, и желательно живыми. При этом, где этот вокзал находится никто не знал.

В общем, как добрались до вокзала, я уже не помню. Вошли в зал ожидания, сели в уголке, ждем. Курить охота. И тут я замечаю, мужик какой-то в плаще и шляпе на нас поглядывает. Встанет, выйдет, вернется, и опять поглядывает. Чувствую, что-то не то, не кончились наши приключения. Я предупредил своих попутчиков. А тут еще хлеще. К этому, в шляпе подошел другой, и тот, который в шляпе, этому другому что-то говорит и на нас показывает. Все, думаю, не добраться нам до дома. А  одному из наших покурить приспичило. Я ему, не ходи, говорю. А он на меня смотрит, не понимает ничего, видимо у него не только болевой, но и мозговой порог пониженный. Пошел курить, через минуту вернулся с разбитым лицом, и главное, не понимает за что его так. А тут наш поезд объявляют. В общем, как мы рванули, очухались только в вагоне. Проводница на нас смотрит, понять ничего не может. Объяснять ей ничего не стали, а как поезд тронулся, все. Город с гостеприимными жителями остался позади.
Едем и думаем, в Москве мы будем в пятницу. В субботу и воскресенье ГСП не работает. Если мы туда в пятницу сунемся, так и будем все выходные там куковать, а кому охота. Распечатали мы конверт с нашими документами, что было строжайше запрещено, взяли каждый свое, и договорились, что на ГСП придем в понедельник.

Приехал домой, поднялся на лифте к квартире подхожу, звоню. Из-за двери бабушка спрашивает:
-Кто там?
- Это я,- говорю, - открывай.
С той стороны грохот, упала, значит.
А у меня ключей от квартиры нет. Откуда?

 
                6

Дома хорошо, но понедельник быстро наступил. Опять ГСП, и опять меня пытались увезти в другое место, правда на этот раз недалеко, в Питер. Потом я понял, художники в армии ценятся высоко. В конечном итоге я простыл, потом вылечился. И где-то в конце ноября приехал в академию.
Первым, кого я встретил, был майор Серухин, замначальника строевого отдела, потом мы с ним подружились. А вторым был собственно начальник полковник Панов Алексей Яковлевич. Как и полагает быть начальнику строевого отдела, солдафон он был отменный. Он заведовал батальоном охраны и всем, что касалось армейского устава. Ему необходимо было быть строгим служакой. Так как весь остальной офицерский состав, кроме конечно слушателей академии, военными были постольку поскольку, все они были ученые, кандидаты и доктора наук, занимались наукой. Им было все равно кто перед ними солдат или генерал, им интересен был человек, а не погоны на нем.
Так вот Панова мы все боялись, как черт ладана. Много у меня с ним историй всяких приключилось, недолюбливал он блатных. Но самая интересная случилась после армии, через пару лет. Гуляю я летом по дачам, на которых вырос, и вдруг мне на встречу Панов. Я смотрю удивленно, а он мне:
-Рядовой Асс, что Вы тут делаете?
Алексей Яковлевич, -отвечаю,- Живу я тут уже как 23 года, а вот что Вы тут делаете, ума не приложу.
Выяснилось, что он ушел на пенсию, и купил участок на наших дачах. Периодически с ним общаемся.

Сан Саныч определил меня в Дом офицеров. Конечно же командир роты был против, кто ж художника из роты отпустит.  Но приказ начальства, не оспоришь. Сначала конечно конфликты возникали, но потом нашли компромисс.
Жена командира роты столовой заведовала, и ей нужны были всякие там, «убери за собой посуду», «пальцами и яйцами в соль не тыкать», ну и прочая лабуда. Так что я и тем и тем, главное не в части находиться, а в Доме офицеров, где в своей мастерской я был царь и бог. А мастерская моя имела тоже историю непростую. Дом офицеров, бывший ресторан Скалкина, описанный еще Гиляровским, местом был известным своей распутностью. Попросту, публичный дом. Зрительный зал раньше был залом ресторана, где на потолке, в качестве плафона, была изображена обнаженная красавица, а из ее пупка свисала люстра. Наверху на 3 этаже и в мансарде располагались нумера, где собственно и была моя мастерская. Так что два года я прослужил в публичном доме.
На мировоззрение и моральный облик мой это не повлияло.  Даже наоборот. Девственности я лишился только после армии.

Сан Саныч в обиду меня не давал. А у мелкого офицера, тем более слушателя, желаний показать, кто есть кто, хоть отбавляй. Перед этим надо сказать, что у меня в мастерской устав не действовал. По очень простой причине. Многим нужно было что-то оформить, для этого отдавался приказ и все. Тут все просто. А вот, чтоб это было красиво, а тем более с душой, то про красиво и душу в уставе ничего сказано не было. Поэтому, тот, кто приходил нормально, тот и получал соответственно, если даже и по ночам приходилось не спать. А кто приходил права качать и звезды на погонах показывать, тот с этими звездами и уходил. До определенной черты, конечно, генерала, например, далеко не отправишь. Да и не нужно было, потому как генералы, в основном воспитанные попадались. Или, может, мне повезло.

Ну, так вот. Однажды, сижу я у себя в «художке», чай пью. Форма одежды никакая, футболка, тапочки. Заходит лейтенант. Здоровается. Я тоже, спрашиваю, с чем пожаловал. Тут он как с цепи сорвался и давай орать, что ему срочно надо что-то. Я ему объясняю, что выполняю поручение замначальника академии, и чтоб он зашел минут через 40-50, я как раз закончу. Ну, как тут права не покачать, понимаешь. Ишь солдат перед офицером дурака валяет. Начал он меня по уставу строить, и построил ведь, даже заставил по форме одеться. Стою, не шелохнувшись.
- Все понял,- говорит,- можешь приступать!
- Так точно,-  отвечаю, - будет готово через 10 минут, только к начальнику Дома офицеров зайдите.
Только он вышел, звоню я Сан Санычу. Мол, так итак, пришел, наорал, гадостей наговорил всяких, сейчас вниз спускается, мимо Вас пойдет.
- Понял,- сказал Сан Саныч. Да и я понял, что пора спускаться вниз. Там сейчас спектакль будет.
С лейтенантом этим, видимо такого не было никогда, за полчаса, пока длилась экзекуция, он проваливался под землю раз 20. И хватило ему надолго. Выходит из кабинета, а я в фойэ с барышнями разговариваю. Прошмыгнул по быстрому. Глазки в пол, как у побитой собаки.
Потом встретился я с ним еще раз, в Кашире, меня послали туда пионерский лагерь академии в порядок приводить. Попытался, было, права покачать, но и там не получилось.
Что сделать, горбатого не исправишь.

А через неделю, примерно, сижу так же, вдруг заходит подполковник, погоны красные, форма шита на заказ, такие обычно из Комендатуры. Попасть в Комендатуру для солдата, все равно, что в тюрьму на гражданке. Можете представить мое состояние. А он говорит:
- Добрый вечер, я тут зашел познакомиться. Мы недавно здесь рядом переехали. Нам помощь художника требуется, а мне сказали, что здесь вроде как помочь могут.
Ну что тут скажешь. Словосочетание Андросов Владимир Васильевич действовало на любой патруль моментально.
Осечка один раз все-таки вышла. Привели меня в Комендатуру, правда, тут же отпустили. Ну и начальника патруля сняли.   
 
И все же хороших встреч и знакомств было больше, чем плохих.
Дедух Сергей Григорьевич, генерал-майор, заслуженный летчик испытатель, тоже работал в академии, но в каком отделе, не помню. Кто меня с ним познакомил, тоже уже запамятовал. Много он мне рассказывал, как он в войну на штурмовиках Ил-2 летал. Летали на них практически смертники, так как эти штурмовики легкой добычей для «мессеров» были. И тогда, летчики придумали из кабины, где второй пилот сидит палку выставлять, чтоб, как будто пулемет, конструкторы потом доработали, и действительно пулемет поставили.
Подхожу как-то раз к главному входу в академию и встречаю Дедуха, а он как раз от туда. Поздоровались, о чем-то поговорили. Он, видимо, торопился:
-Побегу я, Андрюш,- говорит.
-Всего доброго,- отвечаю.
И  как действительно побежит, да так быстро, что я остолбенел. Забыл сказать, ему под семьдесят было.

Одним из самых интересных мест, дворец я не считаю, облазил я его где мог, только в кабинете начальника академии не был, так вот этим местом был музей истории академии. И был он интересен историями, которые рассказывал директор этого музея подполковник морской авиации в отставке Стернин Владимир Владимирович. Это был невысокого роста старичок, лет под семьдесят, но такой живчик, нам бы так в его возрасте.
Звонит однажды, зайди в музей. Прихожу, а он на улице возле ямы. Во Дворце в это время ремонт фундамента производили, там я его и застал. Поднимает он обломок кирпича и спрашивает:
-Как думаешь, что такое?
- Кирпич,- говорю, нашел чем удивить, думаю.
Так не просто кирпич оказался. Из кремлевской стены кирпич. Из той самой, которую итальянцы построили. А батюшка, Баженов Василий Иванович, стену вдоль набережной, от Водовзводной до Беклемишевой башни разобрал, чтоб материал для нового Кремлевского дворца завозить. Ну и кирпич из этой стены и пошел, часть на строительство Царицино, а часть на фундамент Петровского Подъездного Дворца.
Вот такая история для студента первого курса Архитектурного. 

Потом уже, когда я ушел на дембель, он мне позвонил и рассказал еще об одной удивительной находке.
Дворовый вход во Дворец вел в фойе, прямо располагался музей, налево по коридору научный отдел, направо не помню что. В фойе были две ниши. Рабочие выносили длинную лестницу, разворачивали ее, ткнулись в нишу и проломили ее. Стали разбирать а за перегородкой статуя мраморная стоит. Как она туда попала неизвестно, но точно раньше, чем во дворце академия обосновалась. Статуя кажется 18 века, французского скульптора. Где-то у меня даже фотография есть: Стернин в обнимку со статуей. Поискать надо.               

Сломался  у моего друга транзисторный приемник «Сокол», не работает, и все тут. А Стернин меня познакомил с заместителем начальника научного отдела подполковником Синяковым Владимиром Сергеевичем. Их отдел находился рядом с музеем. Встречаемся мы с ним, я и спрашиваю можно ли приемник починить. Мне в ответ, приходи вместе и починим. Говорю, да не умею я, не по этой части. Смеется, так вдвоем веселее будет. Короче пол ночи что-то паяли, что-то прикручивали, починили в итоге. Я когда другу своему сказал, кто ему его транзистор починил, у того чуть удар не случился. Потом потихоньку слух по всей роте пошел. Дошел до начальства. Начальство с уважением стало смотреть на моего друга. На меня нет, он не сказал, что это я устроил. Все и так знали, что у меня пол академии знакомых.



                7

В доме офицеров помимо военных работали еще и гражданские, в основном женщины, жены офицеров. Я у них там был как сын полка. Рядом с кабинетом начальника дома офицеров находилась инструкторская, одним из инструкторов была Наталья Альбертовна Анахова. Самые хорошие отношения у меня были с ней. Она занималась устройством всяких мероприятий и праздников, а я их оформлял. Потом, когда я ушел на «дембель», и до института работал художником в доме культуры имени Чкалова, я перетащил Анахову работать туда. В Доме Офицеров стало совсем тухло. Потом я от туда уволился, восстановился в институте, общаться мы стали редко. Проходит год. Конец весны, я поехал на дачу. Прохожу мимо магазина, оп, а там Анахова сидит на лавочке и с какой-то девицей общается. Друг друга увидели и обалдели. Девица оказалась ее сестрой, и работала продавцом в этом нашем магазине. Понятно, что кредит в магазине мне был обеспечен.
               
 
                8


Я заканчивал второй курс, нужно было определяться со специальностью. И тут опять вмешалась Марина Кубасова. К этому времени она уже развелась, но на мне это никак не сказалось. Так вот, мы встречаемся, и она спрашивает, где я дальше учиться буду. Я промямлил что-то невнятное, на что мне было сказано, что если я не пойду в третью группу, она меня перестанет уважать. Что мне еще оставалось делать.
Я пошел к Кудряшову, у которого учился на втором курсе и попросил мне помочь, так как к Бархину, а именно он вел третью группу, попасть было практически невозможно. У Борис Григорича учились не просто студенты, это были в основном дети архитекторов. И это «в основном» составляло 99%. В общем, я даже не рассчитывал, но оказалось, что Кудряшов дружен с Андрей Борисычем Некрасовым, который был вторым педагогом в группе. Так я попал в группу к Дедушке- Бархину, его все так называли, все студенты, которые у него учились.
 
В институте он был последний из магикан, не считая Улласа, который преподавал на ГРАДО. Бархин был очень маленького роста, легкой комплекции, очень добродушный, и искренне любящий своих студентов, которых он называл «Деточка».
- Деточка, а вот эту кйивулю, котоую Вам наисовал Андйей Бойисович, надо обязательно оставить.
 Но, если вдруг, что-то ему не нравилось, то даже самый здоровый студент, выше его на четыре головы и шире в два раза, превращался в кролика, и в глазах читался такой неподдельный ужас, что присутствующим и наблюдающим такую картину становилось не по себе, и все старались не вызывать у дедушки отрицательных эмоций.
Бархин не был практиком. Его единственная постройка – Музей Космонавтики в Калуге. Но это был лучший педагог. Если ты произносишь, что учился у Бархина, это значит очень много. Практически все известные московские архитекторы его ученики. Он не учил практической архитектурной науке, этому в институте научиться невозможно. Он прививал вкус. У него вкус был отменный. И он требовал этого от нас. И кипятился и искренне не понимал, если мы рисовали всякую ерунду. И чтобы у нас не было соблазна ошибиться, он на каждое занятие, каждому студенту приносил вырезки или ксерокопии из иностранных архитектурных журналов, чтоб нам было на что смотреть и что рисовать. Ну а кому он приносил сам журнал, и разрешал взять его на день домой, или до следующего занятия, тот становился счастливчиком и гордо, с высоко поднятой головой носил свою архитектурную безграмотность в течение нескольких дней. Он прививал удивительную любовь к профессии, и мы, пропуская другие лекции и семинары, сидели в своей аудитории практически каждый день и занимались Проектом.


                9

После сессии, кое-как отмазавшись от летней практики, я стал в очередной раз готовиться к экспедиции. Мой экспедиционный статус вознесся до небес, я был студентом третьего курса, а архитекторы в экспедиции нужны до зарезу. Половина срока экспедиции уже прошла, и я ехал на оставшиеся три недели, чтоб увековечить на ватмане все, что накопали за этот сезон. Надо сказать, что экспедиционные архитекторы, во главе с Аленой, совмещающей в себе две ипостаси – начальника архитекторов и жены начальника экспедиции, люди были балованные, и привыкшие к хорошим бытовым условиям. А так как в Керчи с этим было тяжело, то мы сами устраивали себе бытовой комфорт. У нас было все. Ну, во-первых, помещение, даже целых два, которые были закреплены за нами постоянно. А дальше, по мимо всех чертежных принадлежностей, архива и бумаги, чашки, ложки, рюмки, стаканы, свечи, спички, консервная открывашка, все чтоб держать многодневную осаду. И весь этот скраб, два огромных ящика и папку с чертежами, каждый год мы таскали за собой. Потому, что там этого оставлять было нельзя. Уперли бы.
В день отъезда, прибыв на вокзал с нашим приданным, мы с Володей, учеником Алены, стали соображать, что же нам делать. В стране, изгоняющей, и довольно успешно, Зеленого Змия, найти бутылку Портвейна было практически невозможно. А ехать сутки в поезде, и не выпить по рюмашке, дело совсем гиблое. Поиски наши, естественно не увенчались успехом, и мы, опечаленные, занесли наши ящики в купе, и вышли на улицу покурить. До отхода поезда оставалось минут десять, мы курили, глядели по сторонам. И тут я заметил местного ханыгу, который шлялся по перрону и на нас поглядывал. Володя отвлек меня каким-то вопросом и я забыл об этом местном пьянице, пока не осталась ровно минута до отправления. Именно за минуту до отхода поезда этот пьяница подскочил к нам и спросил:
- Портвешок не нужен?
Мы рты разинули. Я пришел в себя, время до отправления почти не было.
- А две есть?
- И две есть, - ответил он.
В общем бутылки он нам отдавал почти на ходу. Мы счастливые зашли в купе, сели, переглянулись, и стали распаковывать наши ящики, чтоб достать стаканы. Вова приготовил закуску, я разлил вино по стаканам…..
-Ну, поехали, - сказал я и опрокинул стакан. Какой интересный вкус, наверное стаканы в прошлом году плохо отмыли, или за год в ящике просто так не пролежишь, подумалось мне. Смотрю, а Вовка не пьет. Я за бутылку, понюхал, и тут до меня дошло. Этот ханыга нам не Портвейн продал. Это была самая настоящая морилка, разведенная водой, и пробка оказалась не правильной, и фольга липовая. Хорошо все продавец рассчитал, не было времени проверять, и обратно не вернешься. Посмеялись мы  и пошли к проводницам чаю просить. Они нас выручили, дали нам чаю, да и водки тоже, оказалась и у них есть заначка. На этот раз настоящая. Так что, доехали мы хорошо.

На вокзале нас встречал экспедиционный автобус. Загрузив все вещи, мы стали подниматься на Митридат. Водитель, Коля, помятуя прошлый раз, спросил:
- Сразу на раскоп, или в лагерь?
А прошлый раз был таким. Петрович не знал, что я приеду в экспедицию, и меня никто не ждал. В поезде я встретил несколько наших, соответственно их должны были встречать на вокзале в Керчи. Встречал Коля. Я его и попросил привезти меня сразу на раскоп. Думаю, копают все, ничего не подозревая, вдруг появляется автобус, открываются двери, и выхожу я, почти весь в белом. Фурор, аплодисменты, объятья…… Очнулся я от грез когда двери автобуса уже открылись. Я выпрыгнул из автобуса, сбежал в раскоп, ….и меня остановил громкий окрик:
- Молодой человек, выйдите из раскопа немедленно.
Ни одного знакомого лица не было и никто меня не знал.
Потом, правда появился Котовский и полез обниматься. Я опешил второй раз. Ведь Котовский был моим злейшим врагом.
Так что на этот раз неожиданно появляться на раскопе мне не хотелось. И мы поехали в лагерь. И тут я опять не угадал. Петровича в лагере не оказалось. Он был на раскопе. Я бросил шмотки, и пошел наверх. Думаю, Толстиков не знает, что я приехал, сделаю ему сюрприз. Спускаюсь в раскоп. Петрович стоит, на вновь открытой кладке, спиной ко мне, обратив взор сквозь пространство, вглубь веков. Я подошел к нему.
- Привет, Владимир Петрович.
- Видишь кладку, - произнес Толстиков, - и вот эту, из под нее показалась, и вот там к югу еще две отмостки. Неделю уже стоят, чертить надо…. В общем, ни здрасьте тебе, ни как дела.

Но с черчением сразу не сложилось. Нам прислали нивелир, но видимо, уронили по дороге, и он не работал. Не то что бы совсем, просто показывал не те значения, которые нужно. Другой нивелир заказали, но его могли доставить только через неделю, а времени ждать, у нас не было. И Петрович принял единственно верное решение – юстировать нивелир в полевых условиях. Как это делать никто не знал, и Петрович тоже. Весь вечер мы спорили и ругались, как нам это сделать. Уже, поздно ночью, не договорившись ни о чем, мы пошли спать, решив, что утром нас осенит. И утром нас осенило.

Поднял нас Толстиков в шесть утра. Мы сели за стол, Петрович, Алена, Вовка и я, и уставились друг на друга. И тут я понял. Горизонт мы отобъем теодолитом. И по этому горизонту выстраиваем нивелир. Трудностей было две. Поставить нивелир точно на место теодолита, и вторая, подручными инструментами отрегулировать прибор. Для справки, подобные операции производятся в специальных лабораториях специальным инструментом. Так что ловить нам было нечего. Но ход мыслей-то был у нас правильный. Так мы ковырялись весь день до глубокой ночи. С Петровичем в  мы чуть не разругались вдрызг. Изрядно пощипанный, но непобежденный нивелир был убран в ящик, и мы с чувством выполненного долга, пошли обмывать свою неудачу.

Надо сказать, что в это время в Керчи, как и везде, с выпивкой было из рук вон плохо. Было три варианта, где раздобыть алкоголь. Две пивные палатки в городе, где торговали разливным пивом, магазин Францевны, или наверху на горе у местных. На этот раз я отправился к местному монополисту – бабе Гале. Вино у нее всегда было хорошим, и главное было всегда. Даже когда казалось, что все вино на горе выпито, у бабы Гали всегда была для меня заначка, и немногие, кто был в курсе, пользовались этим. Вообще достать вино на Митридате, когда никто не может, приравнивалось к подвигу.
Продавала баба Галя вино не бутылками, а БутылькАми, причем бутылек мог быть и трех и пяти и десятилитровым. Минимальная порция – три литра. Однажды нам удалось притащить в лагерь пятнадцатилитровый пузырь. Это был рекорд.
Я принес три последних, как сказала баба Галя, трехлитровых бутылька, и мы пошли на храм. Это был настоящий античный периптер, точнее его фундамент, состоящий из двух рядов хорошо вытесанных квадров. На храме удобно было сидеть и выпивать. Но дело было не только в удобстве. Храм обладал магической силой, и вот как мы это выяснили. Несколько сезонов назад, когда экспедиция подходила к концу, был обнаружен  очень важный объект. Так всегда бывает под конец экспедиции, обнаруживается нечто. И начинается запарка. Так было и в этот раз. С той только разницей, что в этот раз погода испортилась, и полил дождь. Работать было невозможно. Используя каждый перерыв, когда тучи немного расходились, мы выбегали на раскоп, но дождь опять нас прогонял. И вот, очередной раз перестало моросить, мы пошли на раскоп, Алена села на храм раскладывать инструменты и в сердцах произнесла.
- Да кончится этот дождь когда нибудь? Мы же ничего сделать не успеем.
Минут через пятнадцать над нами было ясное небо без единого облака.
Так что в силу храма мы верили безоговорочно.
В этот раз ничего особенного мы не загадывали, выпили пару раз за нивелир, помянули, кого с нами нет, потом, как обычно попели песни. Бутыльки были пустыми, мы были веселы, и ничего не предвещало неприятностей. Они начались на следующее утро.
Началось с того, что Толстиков проспал и не разбудил лагерь в шесть часов. А проспал по простой причине. Этой причиной была баба Галя. Она продала плохое вино. И у всех, кто вчера его пил, голова не просто болела, она раскалывалась пополам. И все-таки, Петрович нашел в себе силы встать, поднять людей и пойти на раскоп. Мне, как виновнику всего этого, лучше было Толстикову на глаза не показываться, по крайней мере до обеда. И тут Котовского озаряет гениальная мысль. А что если мы, спустимся в город, и привезем бидон пива прямо на раскоп. На раскопе жарко, а пиво холодное, в сорокалитровом молочном бидоне. Бидон этот у нас был, и мы прыгнули в автобус.
Пивной ларек встретил нас негостеприимной очередью, размерам которой позавидовало бы известное творение архитектора Щусева. Мы вышли из автобуса и скромно пристроились в хвосте. Очередь состояла из Ума, чести и совести керченского трудового народа. Правила очереди были простыми. Без очереди не лезть, и много на одного не брать. За нарушение били нещадно. И тут мы, явно не местные, с огромным бидоном. Очередь погудела, но прониклась уважением, и даже помогала двигать этот бидон. Подошел наш черед, а бидон в окошко-то не лезет, но сердобольный старичок, стоявший за нами, дал нам свою банку, и бидон стал постепенно наполняться. Все терпеливо ждали, но наконец, процесс был закончен и мы понесли бидон к автобусу, подняли его, втащили внутрь и я собрался обратно отдать банку, которую нам милостливо одолжили. Котовский остановил меня практически на лету.
- Куда? На нас пиво кончилось.
Коля рванул автобус, а изумленная толпа, до которой наконец дошло, что мы натворили, бросилась за нами, в тщетной попытке вернуть пиво населению и с нами потолковать. Конечно же, мы уехали, но несколько банок все же догнали наш автобус, ярко демонстрируя процесс, который был бы совершен надо мной, если бы Котовский меня не остановил.
Пиво успешно достигло раскопа, Я был реабилитирован. Но весь бидон Петрович не дал выпить, сказав, что вечером нас ожидает небольшой сюрприз.
До вечера работы было выше крыши, мы вычерчивали барабаны колонн, точнее их заготовки, которые достали с глубины почти десяти метров. Ими была завалена Цистерна для сбора воды. Все началось с того, что обнаружили фрагмент акротерия, это такое украшение на верхней части фронтона. Потом оказалось, что под ним колодец. Колодец начали раскапывать. Ну от туда и полезло. Эти барабаны, черепица от кровли дворца, одну с клеймом я спер. А на самом дне нашли настоящее сокровище, голову от статуи Афины, которая впоследствии была контробандно вывезена с территории Украины.
Так что работы было навалом, мы и половины не сделали, как появляется в наших хоромах Петрович, и с видом настоящего заговорщика произносит:
-Пошли за мной.
Мы выходим, Котовский с Володей берут бидон, Петрович во главе процессии, бидон за ним, мы за бидоном. Спускаемся вниз по улице, заходим в незнакомый двор. Двор как двор, только задняя граница в виде подпорной стены высотой метров шесть, на горе же находимся. И к этой подпорной стенке прилеплен махонький сарайчик. Стою, думаю, где же пить-то будем. А Петрович уверенным шагом к сараю, ну мы за ним. Он зашел, мы зашли……. А Петровича нет. Испарился. Кио, понимаешь. Тут смотрю, в стене проем, небольшой, мы туда, коридор оказался, прошли его, метра четыре, может пять. Прошли и поняли, вот куда Петрович вел. Самый настоящий склеп. Каменные стены, сводчатый потолок, и над нами шесть метров земли. Хозяин двора обнаружил этот склеп случайно. Это был винный погреб купца Кирсаниди, знаменитого торговца вином в Керчи. До революции конечно.
А после революции, уже в наши дни алкоголесодержащая продукция была монополизирована представительницей слабого пола. Хотя к слабому полу Францевну причислить не возможно, просто не реально. Ее знала вся Керчь и окрестности. Магазин, со смешным названием, которое я уже забыл, «Погребок» кажется, был единственным местом, где торговали алкоголем. И естественно, каждый день, перед дверями выстраивалась огромная очередь, много длиннее, чем очередь за пивом. Да и законы этой очереди были намного жестче.
А с Францевной я познакомился так. Затеяли мы поездку на Куль-обу. Но просто так ехать не с руки. Надо с собой что-то взять, ну и Петрович отправляет меня в город. А город-то пуст, только у Францевны есть шампанское, а очередь такая, что лучше даже не подходить. Но выхода нет, и я пошел  и встал в хвосте. Очередь потихоньку двигалась, шампанское заканчивалось, напряжение росло. Подходит моя очередь вместе с обеденным перерывом. Я кладу рюкзак на прилавок: - Мне ящик. Смотрит на меня Францевна, поднимает прилавок и говорит: - Заходи.  Я прохожу в подсобку.
- Арбуз будешь?
Я ничего не понимаю.
- Ты ж из экспедиции. На горе там ковыряетесь, да?
- Да, - отвечаю: - А Вы откуда знаете?
- Да я вашего брата давно отличаю. Кто ж посреди бела дня за ящиком  в очереди стоит. Покалечут же. Ну ладно, давай ешь арбуз. В следующий раз приходи. Только сам. И в обеденный перерыв. Так мы познакомились.

Примерно недели за три до конца сезона к нам приехала из Дании группа студентов археологов с преподавателем.
А я в это время сидел в подвале во дворике около «Пингвина» и копал шурф. У меня было два помощника – Славка и ёще кто-то, уже забыл, три лопаты и бутылек. Дело обстояло так. Стены этого подвала были сложены из тесанных камней средневековой церкви, которую можно датировать примерно тем же временем что и постройку Иоанна Предтечи. В общем, старая церквушка. Но интересней другое. На этих камнях сохранился древнегреческий орнамент, из чего следовало, что церковь была построена из квадров Пантикапейского храма. А дальше еще интересней. Самый нижний ряд стены подвала был сложен из камней огромного размера. Мы забили маленький шурфик( ямка такая) два на три метра и стали копать. То что вылезло наружу оказалось сенсацией. Вниз шли рустованные квадры в длину больше метр и высотой 60 сантиметров. Мы откопали ряда четыре и уперлись в каменную плиту. Поднять её было не возможно.
Для справки, глубина культурного слоя в этом месте составляет 8-9 метров. То есть все это означало, что стена из этих квадров сохранилась на все 8 метров и перед нами находилась первая линия оборонительных стен Пантикапея. Ни хрена себе находочка. Я послал бегом помощников наверх за Петровичем. Вылез из подвала и сел покурить.
 Где-то, примерно, через полчаса появляется Толстиков с группой датчан и говорит:
- Датчане приехали.
- Вижу, - отвечаю.
- Надо встречу организовать. Пойдем посмотрим, что там у тебя.
Плиту, говорю, поднять нельзя. Но под ней пустота, бросили монету, как упала не слышали.
Спускаемся все вниз, залезаем с Петровичем в шурф. Толстиков бросает монету в щель, прислушивается. Слышится глухой стук.
- А ты говоришь, не слышно.
- Это из другого места звук был, отвечаю.
Вылезаем из шурфа, смотрим, на полу сидит  датчанин, и на лбу у него медленно растет шишак.
- ВладимПетрович, давайте закругляться, а то не все датчане доберутся до Родины. Я их предупредил, чтоб аккуратнее, но они как дети малые, глаз, да глаз.
По моему, на следующий год этот подвал засыпали. Ну и хорошо. Стены целее будут. Потом, может, кто-нибудь их откопает. Посильнее греческих Афин может быть.

Приключения с датчанами на этом не закончились.
Было принято единственно верное решение вечером устроить пиргорой. Для этого нужен был баран, ну и запить что- нибудь. К этому времени запасы бабы Гали закончились, реально закончились, ни одного бутылька. Баба Галя клялась, даже в погреб предлагала спуститься. С бараном оказалось намного проще. На склоне за бывшей радиостанцией паслось стадо. Нашли хозяина, купили барана. Через пару-тройку часов мясо мариновалось в огромном чане. Запивать пока было нечем.