Каникулы

Глава первая
Сегодня мы заблудились в облаках. Со всех сторон нас обступили грязно-белые, с фиолетовыми прожилками, мрачные громады, и дорогп совершенно затерялась между ними. Приближался вечер, потрескивало электричество, скапливаясь на водяных каплях; на выступающих частях багажа вспыхнули огни св. Эльма. Мы так устали, что едва могли держать высоту. Все предвещало ужасную ночь, но в действительности обернулось иначе. Перед нами распахнулась долина, а над нею мы увидели воздушный замок, щедро расцвеченный лучами заходящего солнца.
Товарищ мой (буду называть его, пожалуй, Бет), будучи придворным поэтом, заработал арифмию и, пока мы поднимались к замку, начал задыхаться; к счастью, ветер донес слабый запах гиацинтов, что помогло ему все-таки добраться доверху.
Врата были открыты; замок казался брошеным, хотя, как всякий воздушный замок, в одно мгновение мог наполниться призраками. Мы остановились передохнуть и оглядеться.
- Сколько я ни видел в жизни воздушных замков – помнишь, замок Софии, замок феи ароматов – а все-таки брошеный лучше всех, - взгляд Бета затуманился и он продолжал, едва уловимо подвывая, - чтобы седые космы мха свисали с зубчатых стен, чтобы совы гнездились в забытых башнях, напоминая о прежних обитателях...
- Слава богу, - заметил я, - в этом замке не так сыро, лучи солнца пронизывают его насквозь, твоему здоровью ничего не угрожает. По-моему, стоит войти.
- Пожалуй, - согласился Бет. – От моей одышки не осталось и следа. Обожаю гиацинты.
По лестнице, сухой, как порох, мы поднялись в залу.

В замке, видимо, давно уже никого не было: под потолком ласточки свили гнезда. Мы не рассчитывали на долгий переход, поэтому не запаслись пищей, но к радости нашей в кладовках нашлись консервы.
Вкусив от «Прогулки под пальмами», мы завершили ужин «Коньячным подвалом в Гренобле».
Между тем солнце село, и бледный шар луны, долгое время висевший в стороне, не претендуя на первенство, налился, как спелый плод и щедро разбрызгивал теперь свой ядовитый сок по скатам кровель и вершинам далеких туч. Не годилось бодрствовать в такое время. Нас уже ожидали сухие перины.

Укладываясь, Бет сказал:
- Знаешь, чем хорош воздушный замок? С него далеко видно. А чем плох? В нем слишком пусто.
- Ну так придумай себе Альфу, перед которой можно было бы преклоняться.
- Это неплохая идея, - согласился Бет, - только какого она должна быть типа? – (Сказывались мои попытки заинтерсовать его психологией.) – А, придумал! Как подруге художника ей подойдет, пожалуй, маниакально-импрессивный.
- Прекрасный тип. Только не стоит заниматься этим сейчас. Давай отдохнем с дороги.
- Хорошо, - буркнул Бет и отвернулся к стене. Несколько минут он еще что-то бормотал, но все тише и тише, так что я, наконец, уснул.

Лазурь была повсюду: вливалась в раскрытые окна, заливала галерею; была над нами и была под нами, где далеко внизу лежало большое круглое озеро. В лазури кружили ласточки. Привыкнув к ослепительному солнечному свету, я разглядел лес, погруженный в перламутровую дымку, окаймлявший озеро, сизо-черное шоссе, по которому скользили разноцветные коробочки – автомашины, равнину за шоссе и город на горизонте, накрытый бурым куполом испарений.
Я нашел Бета на башне. Он глядел в направлении города и слюнил палец.
- Слушай, по-моему, ветер с города, - с беспокойством сказал он. – Что, если все это донесет до нас?
- Мне кажется, слишком далеко. Вся копоть осядет по дороге.
- Хорошо бы, - с сомнением произнес он.
Во всяком случае, лучше поскорее умыться и позавтракать, а там видно будет.
Умывальная находилась, по старинке, в самой высокой башне. Освежающий сквознячок пролетал от одного отверстия в стене до другого, смывая остатки сна. Бет заканчивал чистить зубы, когда вдруг лицо его вытянулось, затем резко побледнело, и он с отвращением сплюнул, после чего принялся чертыхаться.
- Произнеси, пожалуйста, что-нибулт вразумительное!
- Я же говорил! Ветер с города!
- Да объясни же, наконец, толком.
- Ну хорошо. Больше этим умывальником пользоваться нельзя. Знаешь, что мне попало только что на язык?
- ?
  - Нету! Ты понимаешь, нету! – он развел руками. – Ты понимаешь, черт его побери, это отвратительное словечко, с которым я борюсь с детских лет – «нету» - и вдруг проклятый ветер раз – и занес его на язык. Сейчас начнется что-то ужасное. По-моему, надо поскорее уходить отсюда.
Уходить, как выяснилось, было уже поздно. Мы бросились затворять окна. К счастью, влететь внутрь успели только пустячки, вроде собачьего лая.
Я закрыл последнее окно, когда в него с мягким шлепком ударилась «законная гордость».
- «Неуклонный подъем» - это подъем по ровному месту, - Бет поковырял спичкой в зубах. За окнами бушевала словесная буря. – Наше счастье, что мы не попали в эту передрягу вчера. Замок давно не ремонтировался, но крыши не протекают. Раньше строили на совесть.
В зале было полутемно. Хотя солнце светило яркое, его лучи с трудом проникали в окна, облепленные словесными штампами.
Ветер переменился только к вечеру. Перед ужином, спустившись к умывальной, мы обнаружили, что в суматохе забыли перекрыть проток, который связывал башню с улицей: она была забита словами, которые тонкой струйкой просачивались под дверью и скапливались в луже посреди коридора. В луже что-то блестело, как золотая фольга, которой обертывают горлышки бутылок. Бет двумя пальцами поднял «золотую осень», посмотрел на свет и сожалением бросил обратно.
- Придется применить рецепт Геркулеса...

К утру вернулся еле заметный запах гиацинтов. На северо-западе снова громоздились тучи, ветер дул по направлению к городу.
- Полетели на шоссе? – предложил Бет.
Мы спустились на твердый серый асфальт возле поворота.
- Что за поворотом? – вдруг спросил Бет. – Надеюсь, вы не додумались взглянуть сверху? Предлагайте ваши догадки, господа! А впрочем, зачем гадать? Задумайте лучше вопросы. То, что вы увидите, будет ответом. Вспоминайте неразрешимые загадки, не стесняйтесь, то, что вы увидите – лучший ответ на любую вашу загадку.
Идти пешком было непривычно, мы неловко подпрыгивали. Открывшегося за поворотом мы не ждали. Бет даже прижал от неожиданности руки к груди. У обочины стоял оранжевый «пежо», от него (и от нас) по шоссе шли жених и невеста: он в черном костюме, она в белом подвенечном платье.
На следующий день мы увидели на фоне облака сверкающую точку. С помощью зрительной трубы удалось разглядеть двух ангелов. Полет их был неровен; поддерживая друг друга, то и дело ныряя, они медленно набирали высоту.
- Завернем? – предложил Бет.
Мы полетели.
Нам не составляло труда их догнать: настолько медленнее нас они двигались. Ангелы охотно согласились немного передохнуть в замке.
Это оказались двое ангелов-хранителей; мы с удивлением узнали, что их приставляют к пьяницам, чтобы оберегать их в минуты наибольшего опьянения. У ангелов выдались тяжелые дни, поскольку на земле были выходные, но теперь, когда их подопечные страдали от похмелья, они позволили себе кратковременный отдых.
Ангелам непременно требовался «глоточек бенедиктина после удачной молитвы»; мысленно мы не раз благодарили отсутствующих хозяев, позаботившихся об отличном выборе в кладовых замка.
- Кто вас посылает на такую работу? – поинтересовался я.
- Тот, Кто выше всех нас, Кто сотворил Небо и Землю, - ответил тот из ангелов, который казался более опытным.
Не дожидаясь обеда, они распрощались, так как, побывав на небе, хотели к среде вернуться на землю, где в это время уже начинают требоваться их услуги. Они долго благодарили нас за гостеприимство, потом поднялись со смотровой площадки. Бет смотрел им вслед, пока серебристое двоеточие не затерялось в бледно-голубом просторе над облачной стеной, заметно выросшей с утра.
  - Тот, Кто выше всех нас... – пожал плечами Бет, - да есть ли вообще у Иерархии начало и конец?

Разбирая багаж, я обнаружил свою записную книжку.
- Только не вздумай записывать мои слова, - сказал Бет, - не то у меня пропадет вдохновение.

Глава вторая

Ветер с города нас миловал. Прошло несколько дней.
Мы грелись на солнце на площадке самой высокой башни, когда раздался стук в ворота и послышался глубокий баритон, временами почти переходящий в бас.
- Эй, слушайте, слушайте, благородные дамы и кавалеры, обитатели воздушного замка, и те, кто попроще, если они есть здесь, не попеняйте на мою необразованность, но только знайте, что прибыл
«Все в полоску»!
Рубашки и кофточки, юбки и чулочки, покрывальца для нежных фей и щапочки для детей, посуда для постояльцев и теплые одеяльца, все – без особых затей, но зато
Все в полоску!
Продольную и поперечную, выбор почти бесконечный. Если замок ваш заколдованный и вы чьи-нибудь пленники, то берите в продольную полоску: продается со скидкой – не верите, взгляните на ценники!

Гость, как оказалось, был не дурак выпить. Он то и дело вытирал руки краем балахона и прикладывался к жестяной фляге: содержимое нашего винного погреба было для него слишком эфирным. Если бы не крылатая зебра, переделанная из Пегаса, он давно бы рухнул на землю.
У него никогда не было трудностей с рифмой. При этом он прекрасно сознавал полную свою неспособность к поэзии, чего, к сожалению, никак не хотели признать окружающи; ему приходилось много писать на случай и, прожив четверть века, он заработал репутацию поэта и глубокое разочарование в жизни. Когда почитатели подарили ему Пегаса, он тайком перекрасил его и бежал, вызвав возмущение большинства и тайное одобрение меньшинства, считавшего, что он поступил так в знак протеста, чтобы не служить толпе, хотя он всю жизнь мечтал об одном – быть ярмарочным зазывалой.
«Все в полоску» вернул ему душевное равновесие. Объезжая уголки забытых провинций, он чувствовал себя счастливым, но не мог уже отказаться от выпивки, к которой пристрастился в годы лауреатства.
Он умудрился сбыть Бету полосатый плвток, а мне рубашку в косую полоску – и распрощался, не засиживаясь излишне долго, сославшись на то, что его ждут другие клиенты. Правда, обещал заезжать.
- Будет хорошо. Если он в самом деле еще раз завернет к нам, - сказал Бет, - приятно смотерть, когда кто-нибудь на своем месте.

После визита «Все в полоску» Бет стал замыкаться в башне и писать стихи – белые, так как рифма ускользала от него. Стихи ему не нравились, и в конце очередного периода затворничества вылетали в окно, разорванные на мелкие клочья.

Как-то раз, ближе к вечеру, с шоссе вдруг исчезли автомобили – разноцветные бусины, еще вчера весело катившиеся по полоске асфальта.
- Боюсь, это неспроста, - сказал Бет. – Помнишь вертолет? Зачем он днем кружил около нас? Они явно что-то высматривали.
Всю ночь нас тревожили желто-розовые зарницы, охватывавшие иногда полнеба.
- Если бы в той стороне был город, я сказал бы, что его уже нет, - заметил Бет.
Утром по шоссе проследовала вереница броневиков, напоминающих гробики.
- Как бы чего не случилось с нашим новым знакомым, - волновался Бет.

Но со «Все в полоску» ничего плохого не приключилось. Наоборот, скоро он вернулся, довольный.
- Оказывается, я могу быть маркитантом, - заявил он, слезая с козел.

Надо было занять вечер.
«Все в полоску» согласился играть с нами в перпендикуляры.
Эта игра состоит в том, что играющие, чередуясь, называют по слову так, чтобы слова имели как можно меньше «точек соприкосновения» (разумеется, на субъективный взгляд играющих).
Начинать выпало «Все в полоску». Он уже успел приложиться к фляжке.
- Клоп! – сказал он.
Бет взглянул исподлобья и сказал негромко, почти шепотом:
- Ци-Бай-ши.
- У меня были замечательные полосатые креветки его кисти, - заметил «Все в полоску».
- Эпицикл.
- Мне будут сниться клопы, которые бегут по эпициклам, - рассмеялся «Все в полоску», - ладно, ладно, не спорю, это все в будущем, до сегодняшего дня я не находил сходства между вашими словами.
Пришла моя очередь начинать.
- Метро.
- Кенгуру.
Бет подумал и назвал виолончель.
- Ну что вы, в самом-то деле, - возразил «Все в полоску», - виолончели только и забывают, что в метро.
- Тогда вокал.
- А что, в метро не бывает вокалистов?
Когда Бет предложил спутник Земли, он, наконец, согласился.

После игры «Все в полоску», подбросив корма своему Пегасу, ушел спать. Мы с Бетом остались вдвоем  на галерее. Там, где село солнце, еще горела оранжевая полоса.  Чернели зубцы леса, шоссе уже окутал сиреневый сумрак; по асфальту снова, мигая огоньками, катились легковые машины, освещенные изнутри автобусы, темные грузовики.
- Что ты думаешь о нем? – спросил Бет.
- Он, по-моему, грубоват.
- Это, конечно, верно. Но зато он одной ногой стоит на земле. Хорошо бы иметь с него какой-нибудь толк. Рассказал бы нам о здешней провинции, что ли.
Мы помолчали.
- Мне сегодня что-то слишком хорошо, - сказал Бет.

Рано утром Бет разбудил меня.
- Я вчера на галерее сочинил двустишье. Хочешь послушать?
- Да.
- Золото оранжевого цвета,
Огоньки стареющего лета...

Отобедав, «Все в полоску» неожиданно заторопился и, сославшись на не терпящие отлагательства коммерческие дела, связанные с близкими праздниками, покинул нас.

Глава третья

Я находился в библиотеке,  когда в окно стремительно влетел Бет.
- На лугу пускают змеев, хочешь посмотреть? Все-таки день воздушного флота, - с иронией продолжил он. Он был чем-то озабочен.
- Ага, вот, - он достал с полки конверт. – Чуть было не потерял. Нашел сегодня в почтовом ящике. Сейчас посмотрим, что в нем.
- Тебе не кажется, что не очень-то удобно читать чужие письма?
Бет удивился.
- Конверт давно пожелтел, значит оно никому не нужно.
- Впрочем, как хочешь, на конверте есть обратный адрес. По-моему, это не очень далеко. Так даже интересней. Может быть, нам повезет, и мы познакомимся с оригиналом, - он насмешливо улыбнулся.
Последние дни он томился и скучал, поэтому что-нибудь в этом роде было все равно неизбежно; я не стал спорить, и мы отправились на поиски отправителя письма.
Внизу, на лугу, дети действительно пускали змеев, затем потянулись леса, которые становились все более и более мрачными. Под нами колыхались черно-зеленые вершины елей, ни одна прогалина не радовала глаз. Наконец вдалеке мы заметили одинокое кучевое облако. Дул довольно сильный ветер, но облако оставалось совершенно неподвижным. Там, по-видимому, и скрывался замок.
Ближе к облаку ветер стих, а ели приобрели необычный серебристый оттенок. Мы опустились ниже и увидели, что они обтянуты паутиной.
- Рискнем? – в голосе Бета чувствовалось сомнение.
- Рискнем, - сказал я, хотя мне тоже было не по себе. Мы поднялись выше и скользнули в холодный туман облака.
В сердцевине его в самом деле находился замок. Наружные бойницы были наглухо забиты, давно не мытые окна, выходящие во двор, плотно зашторены. Рамы почернели от непогоды. Замки заржавели.
Тем не менее Бет принялся стучать в двери, затем попросил стучать меня, а сам попытался что-либо разглядеть в щелку.
- Там кто-то есть, - наконец сказал он. – Когда ты перестанешь шуметь, я их услышу.
- Может быть, это летучие мыши.
- Слушай сам.
Я прислушался. Действительно, внутри что-то происходило, угадывалось какое-то движение, легкое, как вздох, которое не могло производиться животными.
Мы осмотрели замок со всех сторон, пытаясь найти проход, но ничего не нашли.
- Может быть, разобъем окно? – предложил я, - вдруг они попали в беду?
- Не стоит. Это слишком большие оригиналы.
Мы вернулись домой только к вечеру. Бет распечатал письмо. В конверте лежал пустой листок бумаги.

Глава четвертая
Наступил август.  Как-то к вечеру собралась гроза. Бету, вообще скорому на решения, захотелось купаться. На мои возражения он отвечал одно:
- Должен я, в конце концов, лечиться от арифмии или нет? Это, может быть, последнее купание.
Омываемые теплыми струями дождя, мы упали в озеро. Под голубоватым покровом воды удары капель сливались в монотонный перестук, напоминающий перестук миллионов стеклянных палочек. Поднявшись на поверхность, можно было видеть серо-зеленые полосы камышей, черную щепочку рыбачьей лодки, космы грозы над головой; с берега доносился запах листвы, которую освежил ливень. Бет принялся плавать из конца в конец озера, и развлекался до тех пор, пока не запутался в кувшинках на мелком месте. Ему пришлось встать. Бледная фигура, опутанная гибкими стеблями, невольно вызывала улыбку. Между тем дождь стал заметно холоднее, снова, как перед грозой, поднялся ветер.
- Я что-то замерз, - сказал Бет.
- Ну так летим обратно.

На полпути ветер настолько усилился, что мы едва могли с ним бороться; дождь сменился градом, земля скрылась из глаз, клочковатые облака неслись мимо.
- Мы не потеряемся? – крикнул я Бету.
- Нет, я хорошо помню направление, только надо держаться вместе.

Спустя час мы сидели в зале; камин, против ожидания, удалось растопить без особого труда. Бет кутался в халат и жадлвался на озноб. Я чувствовал себя разбитым, но Бету, по-видимому, было гораздо хуже. Я принес из библиотеки сочинения греков, чтобы он мог хоть как-то отвлечься. Он полистал их.
- Диоген, Антисфен... Нет, не могу, даже их имена пахнут лекарствами. Я знаю, ты будешь меня лечить, хотя таблетки и микстуры мне уже не помогут.
- А что бы могло помочь тебе?
- Может быть, горячее птичье молоко, - сказал он с иронией, прикрыл глаза и тотчас испуганно открыл их снова. – Слушай, мне в самом деле не по себе.
Он безропотно позволил уложить себя. Вскоре начался бред.

Когда я вернулся с лекарствами, комната светилась, прямо в воздухе одна за другой сменялись яркие картины. Передо мной марщировали шеренги одинаковых гномов в одинаковых полосатых колпачках, выдувая из сверкающих на невидимом солнце труб мыльные пузыри музыки, гномы превращались в негритянок в полосатых купальниках, которые почему-то несли над головами одинаковые кремовые торты, минуту спустя там, где только что шли темнокожие красавицы, уже катились тысячные ряды новеньких автомобилей; движения постепенно ускорялись, угрожая перейти в беснующийся хаос...
Я применил самое сильнодействующее средство из тех, что были в нашем распоряжении. Грозные симптомы потускнели, сменившись более спокойными картинами, и постепенно исчезли совсем. Бет открыл глаза.
- А, ты дал мне лекарство. Я чувствую себя отравленным.
- У всякого лекарства есть побочные эффекты, но ты прекрасно знаешь, что это только ощущения, и поэтому тебе ничего не грозит.
- Если меня чем-то можно отравить, так это именно ощущениями. – Он зотел сказать еще что-то, но передумал и отвернулся к стене. Некоторое время спустя возобновился бред.

Я сильно испугался за Бета, но не смог придумать ничего, кроме как снова дать лекарство. Лекарство подействовало, бред сник, но, как и в первый раз, после спокойного промежутка начался снова. Правда, с каждым приемом эти промежутки становились длиннее.

Борьба с болезнью продолжалась больше недели. Бред очень скоро стал однообразным: комнату в разных направлениях пересекали несущиеся навстречу шоссе, иногда их сменяли плохо различимые пейзажи, видимые как бы из стремительно теряющего высоту летательного аппарата; все эти картины постепенно тускнели.
Наконец болезнь оставила Бета, унеся с собою большую часть его сил. Он провалялся еще около недели, а потом как-то раз я застал его в зале перед зеркалом.
- Какой отвратительный цвет – зеленый, - сказал он. – Раз уж меня качает от каждого движения, я предпочел бы голубеть от усталости.
С этого дня силы стали быстро возвращаться к нему.
После болезни характер Бета резко переменился. Он часто выходил на галерею и подолгу смотрел на погруженную в дымку равнину, которая теперь, на пороге осени, более, чем когда-либо, напомнала чашу.
- Я понимаю, как могли считать, что Земля вогнута. Это очень красиво, - сказал он как-то. – Ласточки улетели.
Думая, что, как это обычно бывает, Бет почти ничего не помнит о своем бреде, я стал рассказывать ему о видениях, наполнявших комнату во время его болезни.
Он со слабой усмешкой взглянул на меня из кресла:
- То, что ты знаешь, далеко не все. Я видел основу мира. Она напоминает равнину, засыпанную виноградными косточками. Они быстро движутся, подпрыгивают, перескакивают с места на место. Всматриваясь, каждый сожет увидеть все, что захочет.
Я не стал бы утверждать, что он был в дурном настроении.  Однажды, весело улыбаясь, он сказал:
- Я решил бросить стихи.
На все мои расспросы он только отшучивался.
А в другой раз заявил, что вчера, когда он сидел в зале, в ковер, прикрывавший стену, вонзилась стрела времени.
- Ты, наверное, ее не увидишь. Не каждый может видеть ее, - добавил он.
- Опять шутишь.
- Шучу, - согласился он. Но мне именно сейчас казалось, что он не шутит.

Глава пятая и последняя.

Приближалось полнолуние. Терракотовая луна вставала над лесом, как маска бога. Появились духи опавших листьев: по ночам, тихо шурша, собирались в березовой роще, а днем, радужные, крутились на солнце.
Недалек был конец каникул, поэтому ничего удивительного, что однажды, вернувшись с прогулки, мы увидели хозяев верхом на еще нераспакованных чемоданах. Загадка была в другом: как у таких хозяев мог быть такой замок, - но быстро разрешилась: неожиданное наследство.
Родители, дети, слуги. Родители были гостеприимны, шумливы, деспотичны; дети, когда за ними не приглядывали, перелетали из команты в комнату, как воздушные шарики во время праздника; слуги уже принялись за уборку, пустив в ход метелки из перьев. Увы, тонкому, едва уловимому аромату этого лета отныне было место только в наших воспоминаниях.
Нас уговаривали остаться: манили осенними фейерверками, скорой ярмаркой, но наутро мы пустились в путь. Как ни рано мы встали, хозяева уже поднялись, подняли всех домашних, выстроили для прощания на галерее (по-моему, по росту) и долго махали нам вслед.
Когда замок превратился в точку у горизонта, мы сбавили скорость. Бет (он провел ночь, уединившись в самой далекой башне, которую еще не успели обжить на свой лад новые хозяева), не оглядываясь, сказал:
- Я, кажется, научился наконец сочинять белые стихи.

Есть страна – в центре озеро, словно глаз.
По краям – ободок тихих улиц.
Летом – липы цветут, зимою стекла на солнце горят.
Живут в ней трамваи и нахальные воробьи.