Ночное небо, ты - божественно красиво!

О Мирозданье редкой красоты -
Ночное небо в ясную погоду!
И сразу забываются невзгоды:
Восторг пьянящий вызываешь ты.

Он осторожно выключил свет в гостиной. В окно заглянул тоненький серп зарождающейся луны. Oн накинул одеяло и вышел на балкон. В ясном зимнем небе прямо перед ним сияло какое-то удивитетьное созвездие . Вот они - три яркие звезды, расположенные одна возле другой по прямой линии. А на ее продолжении, налево вниз, расположилась самая яркая звезда всего звёздного неба....Сегодня он чувствовал себя обиженным. Это состояние, как всегда, заставляло его как-то некрасиво сжиматься в своем костюме небольшого хрупкого мальчика, — коротеньком и узком костюме, которого Володя не любил и не умел носить: он был неловок и мешкотен в движениях. Сердце его досадливо и томительно билось, и он глядел злыми своими глазами, через ворох пестрых и пахучих цветов, на изгородь дачи, где они, — Володя, мама и папа, — жили. У ворот стояла машина. Мама собиралась уезжать и весело щебетала с чужими мужчинами, которые все были высокие и развязные, и все по-пижонски, казалось Володе, одетые. И,конечно же,его отец был с ними...
Мама сказала Володе, целуя его на прощанье:
— Дорогой мой,почему ты так смотришь, ты мне что-то хочешь рассказать? Вот подожди, я скоро приду, мы поговорим тогда вволю, и о звездочках.
Володя слышал неискренние ноты в мамином голосе и уже знал, что это только так у нее говорится. Мама была такая нарядная, от нее сладко пахло духами, и это наводило тоску.
— Он у меня такой фантазер, — сказала мама. — Представьте, он мне вчера лепетал что-то о звездочках, вы понимаете, что-то детское, наивное, но, право, поэтическое. Он у нас будет художник, не правда ли, дорогой?
Гости смеялись, и папа смеялся, не выпуская и зо рта сигарету, которая от его смеха трепетала у него во рту. Потом все ушли, а Володенька остался. И вот теперь он стоял один среди сада, и сердито смотрел туда, где только недавно была его мама.
Когда мама уехала, бледное,  лицо Володи из злого сделалось тоскливым, и он повернулся к дому. Великолепный деревянный дом с большим балконом был так красив и прекрасны, пахучи были цветы в окнах на балконе, и так зелены были ползучие стебли, обвивавшие столбы балкона, что Володе стало жутко, — он почувствовал себя чужим здесь, — и это все нарядное и богатое было ему грустно и странно. Ему не захотелось входить в комнаты, где он будет, предчувствовал он, тосковать среди удобной и дорогой мебели, среди красивой и неизбежной обстановки, где все прилично и ему надоедливо.
Грустно наклоняя мало загоравшее, некрасивое свое лицо, побрел он тихонько вглубь сада. Там, прислонившись грудью о забор, долго смотрел он на возню двух босых мальчишек, игравших в пыли на дворе. Они были одного возраста с Володей, но он не мог играть с ними: это было неприлично и запрещено. Ему было жаль, что он не может идти к этим веселым мальчишкам. Он с любопытством наблюдал, как они поочередно догоняли один другого, играя в мяч. Беготня была для них удовольствием, запрещенным Володе: у него сердце начинало от беготни сильно колотиться, и он останавливался, задыхаясь. Но теперь, когда бегали другие, он жадно следил за ними и смеялся от радости, наводимой на него их беганьем и криками, — и сердце его порою так и трепетало, как будто он сам бегал с этими мальчишками. Он старался сдерживать свой смех: ему стало бы стыдно, если бы увидели, что он с таким интересом наблюдает игру уличных ребятишек.
Мальчики приостановили свою игру и, стоя среди двора, звонко и крикливо о чем-то совещались, словно переругивались. Володенька все смотрел на них, — ему было странно, что они такие растрепанные, потные и босые, и что от этого им ничуть не становится неловко. Вот они опять помчались, а Володины мысли разбрелись...
Ни мама, ни папа не вернулись и вечером. Володя оставался почти все время один, потому что воспитатель его, белобрысый студент с добродушною ленцою, ухаживал часто за толстухой домработницей Валькой, которую Володя не любил за то, что она угодливо заглядывала в глаза хозяйки этого дома-его маме.
Когда совсем стемнело и насупила ночь, Володя потихоньку вышел из дому и ушел на одну из дальних дорожек сада. Там улегся он на скамейку, заложил руки под голову и принялся смотреть на небо. Оно словно таяло слой за слоем и постепенно обнажало спрятанные за ним звезды и темно-голубую зазвездную бездну...Красиво!
Сырость и прохлада июльского вечера охватывали мальчика. Если бы старшие увидели его в саду, его прогнали бы в его комнату. Он сам знал, что ему вредно лежать здесь, под сырыми ветками сирени, — он такой изнеженный и нервный, — но он нарочно оставался тут и сердито припоминал, как часто пренебрежительно обошлась с ним мама, и как посмеивались гости, глядя на его маленькую хилую фигурку. Ему припомнилось еще, как однажды тетка Катя назвала его миниатюрным, и это слово теперь раздрожало его.
«Разве такие миниатюры бывают? — сердито думал он. — И зачем все старшие всегда скалят зубы, и стараются говорить что-то для него смешное и веселое? Смеяться от радости — это можно, но они смеются от презрения к нему и злости. И от зависти, что я маленький, а они....это они скоро умрут».
Он думал, что если бы он был сильный, то он заставил бы эту противную тетю Катю стать на колени перед ним и просить прощения. Но чтобы никого при этом не было, — чтобы некому было смеяться. И он взял бы тетю Катю за ухо и сказал бы ей:
— Смотри, коза ряженная, другой раз хуже достанется.
И она ушла бы, смирная и без смеха. А с теми противными дружками его родителей, что сделал бы он? Ничего, прогнать их, и только. Только бы ни они сами, ни воспоминание об их глупом смехе не мешали ему смотреть на звезды, которые, как и сам Володя, им не нужны.
А в это время звезды, далекие и мирные, смотрели ему прямо в глаза. Они мигали и казались робкими. Володя тоже был тоже робкий, но теперь он чувствовал, что ему и его  звездам хорошо. Он вспомнил, что его воспитатель говорил ему, будто бы звезды каждая, как солнце, и со своею землею. Но он не мог поверить, что там так же, как и здесь. Он думал, что там лучше. Ему было жаль, что нельзя попасть туда, — земля большая, она притягивает. Если бы она не притягивала, то можно было бы оторваться, парить и улететь туда, к звездам, и узнать, что там делается, живут ли там ангелы с белыми крыльями и в золотых рубашках,как говорила бабуля, или такие же люди...
Отчего звезды так внимательно смотрят на землю? Может быть, они и сами живые, и думают?
Володя долго смотрел на звезды и забывал свою досаду и свою злость. Кротко и ясно становилось в его душе. Его лицо с пухлыми, но бледными губами становилось невозмутимо покойным.
Звезды все яснее и ласковее горели над ним. Они не затмевали одна другой, — их свет был без зависти и без смеха. Они с каждою минутой словно приближались к мальчику. Радостно и легко сделалось ему, и казалось, что он плывет на скамейке в эту прекрасную ночь, покачиваясь в воздухе. Звезды приникли к нему. Все вокруг чутко и ожидательно замолчало, и ночь сделалась гуще и таинственнее. Как бы сливаясь со звездами, он забыл про себя самого,про своих родных и потерял все ощущения своего тела...
— А что, если меня земля не притягивает! — вдруг подумал он. — Может быть, я могу, если захочу, отделиться и улететь. Меня звезды притягивают, а не земля. А вдруг я полечу?
И вот показалось ему, что звезды тихонько зазвенели, и земля под ним медленно, осторожно стала наклоняться, и забор сада потихоньку сполз вниз к его ногам, а скамья под ним плавно задвигалась, поднимая его голову и опуская ноги. Ему вдруг стало страшно. С криком слабым и резким вскочил он со скамьи и бросился бежать домой. Ноги его отяжелели, сердце больно стучало, — и казалось Володе, что земля с глухим шумом убегает ис - под его ног.
Дрожа, вбежал он в большую комнату. Никто не заметил его. Как всегда,везде горели люстры в пустых комнатах и где-то с кем-то кто-то говорил....
— Чего же я так испугался? — задыхаясь шептал Володя. — Ведь я просто лежал, а мне показалось, что земля закружилась.
И ему захотелось поскорее опять спуститься вниз,что-бы не быть одному. Но когда он вошел в ту комнату, из которой слышался ему веселый голос его воспитателя, то заметил, что помешал ему странно беседовать с кухаркой Варей. Воспитатель  быстро повернулся к мальчику с принужденным и смущенным видом. Его руки были неловко расставлены, потому что он сейчас только держал их на Вариных... плечах. Варя стояла около стола, словно ей надо было что-нибудь прибрать на нем, усмехалась блудливою улыбкой и смотрела на Володю, как на непонимающего, с видом превосходства. Но Володя знал, что этому слизняку, нравится Варвара, и что он с нею только так занимается шутками, а не женится на ней, потому что они не пара. Теперь ему сразу стало неприятно смотреть на них. Он думал, что у них нехорошие лица, и у курносого и рябого воспитателя, и у краснощекой и чернобровой Варвары. Он не знал, что нехорошего в их лицах, но они наводили на него досаду, тоску и стыд.
 Недалеко, на одной из дач, горели разноцветные фонарики, — должно быть, по случаю какого-нибудь семейного праздника. Тоскою повеяло на Володю от всех этих ярких и резких огней.
— Что это со мной, — жалобно заговорил он, — когда же мама приедет?
— Мама  поздно приедет, — ответила Варвара сладким голосом, — ты их завтра утром увидишь, а теперь уже спать пора.
Володя посмотрел на Варвару злыми и холодными глазами, которые странно мерцали на его желтовато-бледном лице. Его губы повело злою усмешкой, и от этого щеки его словно припухли внизу. Злость захватила его сердце внятным томлением, похожим на томление голода.
— Я лягу, — сказал он слегка вздрагивающим голосом, — а ты с ним целоваться будешь?
Варвара покраснела.
— О! Володя, как не стыдно, — неуверенно сказала она, — вот я маме пожалуюсь.
— Я сам пожалуюсь, — ответил Володя и хотел еще что-то сказать, но не мог, потому что томления злости и тоски до боли сжимали его сердце и горло.
— Давай-ка,богатырь! В душ и спать....
Володя посмотрел исподлобья и молча отправился в свою комнату.
Раздеваясь, он постарался забыть и о противном воспитателе, и о Варе, и вообще о всех людях, — ему хотелось кротко и любовно помечтать о звездах. Он подошел к окну и, слегка отодвинув штору, посмотрел на небо. Оно все искрилось и сверкало. Как алмазы, были звезды, и блеск их казался холодным, — как бы прохладное дуновение нисходило от них.
Согнувшись и припав плечом к околотке окна, стоял этот больной ребенок  и грустно думал о том, что никак нельзя допроситься узнать у звезд, что и как там, — и холодные глаза его мерцали на бледном болезненном лице. Но, когда он стоял так и смотрел на звезды, понемногу сердце его затихало и злость его смирялась с жизнью и становилось легко и спокойно.
Ночью мир таинственный и чудный снился Володе, мир и жизнь на ясных звездах. На деревьях там вещего леса сидели мудрые птицы и смотрели на него, — и под ветвями деревьев медленно проходили мудрые, невиданные на земле звери. Ему радостно и легко было с ними и с людьми того мира, которые все были ясные, смотрели на него с любовью большими глазами и не смеялись.
Кто-то тронул его за плечо. Он досадливо взмахнул ногами и повернулся на спину. Над ним стоял Константин Осипович-его учитель и воспитатель. Лицо- рябое, курносое, обросшее маленькою и мягкою рыжеватою бородкою, это не шло ему и было смешно. Володя сразу увидел, что он хочет ему что-то сообщить и,возможно,не из приятных. Он лежал неподвижно, с протянутыми вдоль руками, и плотно, всем телом прижимался к постели.  Черные глаза Володи были сухи и злы.
Осипович  постоял над мальчиком, нахмурился и сказал:
— Во-первых, днем нельзя валяться.Это не добавит тебе здоровья.Вставай, приведи себя в порядок и выходи!
Мальчик встал, постоял еще немного, подумал о чем-то смутном и постороннем и переваливающеюся походкою пошел в гостиную. Воспитатель шел за ним и думал, как бы мальчишка не наговорил ему дерзостей. Но все обошлось благополучно.
Когда ребенок вошел в гостиную, то и мама, и тетя всё сидели и молча глядели на него, а отец стоял у камина, длинный, весь в сером, и усмехался едва заметно, равнодушно и пренебрежительно. Володенька направился к сидящим, остановился перед ними и сказал ровным голосом, как отвечают затверженный урок:
— Доброго всем дня!Простите меня, что я вел себя вчера противно.
При этом щеки его нисколько не окрасились. Холодными глазами посмотрел он в притворно благосклонное лицо мамы, постоял еще немного перед нею, потом подвинулся к ней поближе, наклонился и поцеловал ее так, словно выполнял неинтересный ему самому, но уже так принятый обряд. Мама улыбнулась.
— Я не сержусь, — сказала она, — это только тебе самому нехорошо, если ты приучишься грубиянить, а потом приходится прощенья просить.
 Отец притворился строгим и сердитым, но мальчик знал, что ему все равно, что он — чужой в его жизни.
— Что, сорванец, опять напроказничал? — спросил отец.
Володенька нахмурился и сообразил, что можно и не отвечать. Отец подумал и не нашел сердитых слов. Это, видимо, его рассердило и он досадливо засмеялся.
— Козявка малая! — сказал он и щипнул сына за щеку. — Достукаешься ты до хорошей затрещины!
— Только, пожалуйста, не сегодня, — серьезно сказал малыш, потирая щеку, на которой показалось красное пятнышко.
— Ну давай, отправляйся к себе, — хмуро сказал, как всегда,отец.
Володя вышел, а воспитателя родители удержали. Из этого он понял, что будут опять говорить о нем. Он отошел немного, тихонько воротился, притаился за портьерой и принялся слушать.
— А заметили ли вы, — говорила мама измученным неискренним голосом, — с какою злостью он просил прощенья? И в кого он у нас такой недобрый?
— Нервы,болези всякие... — сердито проворчал отец, — к нему относятся, как к девочке, он и изнервничался.
— Ах, какие там нервы, — грубым, громким голосом заговорила вдруг тетя, — просто вы избаловали своего мальчика. Надо с ним строже.
— Как же еще строже, — недовольным голосом отвечал отец, — бить его, что ли?
— Конечно, не мешало бы тебе его иногда хорошенько взгреть, очень бы это для него было полезно.
— Ну, что вы в самом деле, так нельзя, — решительно и с досадой сказал отец, не потому, что он так думал, а потому, что считал такой разговор просто неприличным.
— Почему это нельзя? — с неудовольствием возражала тетя, — не беспокойся, не растреплется.
— Я думаю по другому и не понимаю таких разговоров, — раздражительно сказал отец и сейчас же переменил тон и заговорил о другом, чтобы прекратить неприятный для него разговор. — Да, я чуть было не забыл, сегодня у наших друзей...
Володенька поспешно, стараясь не зашуметь, отошел от двери. Он пошел в сад. Когда он проходил мимо кухни, он услышал, как там Варвара говорила кому-то со смехом:
— А наш-то недоносок с характером!
И он пошел дальше. Он чувствовал злость. «Везде смеются, — думал он, — люди не могут не смеяться друг над другом». Он поднял глаза к небу, но оно было еще закрыто белесоватою синевою. Он потупился и лениво шел по дорожкам сада.
У самого края песочной дорожки сидела маленькая, полуживая лягушчонка. Она была противная до ужаса. И Тут у него мелькнула шаловливая, мальчишеская мысль. Черные глаза его радостно засверкали. Он наклонился и схватил лягушку в руки. Она была вся слизкая, и было очень противно держать ее. Это ощущение скользкого и отвратительного расползалось по всему его телу и щекотало внутри. Торопясь и спотыкаясь он побежал в гостиную. Там отца уже не было, а остальные сидели на тех же местах. Все посмотрели на него с презрительной усмешкой. Володенька подошел прямо к тете.
— Смотрите-ка, — сказал он, — какую я поймал хорошенькую...
И он посадил лягушку на колени тете. Та отчаянно взвизгнула и вскочила с места.
— Лягушка, лягушка, — кричала она, бестолково махая руками.
Все переполошились и вскочили с мест, а мальчик стоял и смотрел натакую-же,как и лягушка, противную тетку, которая кричала и рыдала просто истерически.
— Ну что же вы, дорогая тетя,она же невредная, — сказал он, — она не укусит вас никогда.
Но пищали и суетились все. Видя, что его не слушают, он тихонько повернулся и вышел из комнаты. Его не остановили, потому что мама впала в истерику, а тетя ее обмахивала и отпаивали водою с каплями.
Теперь-то его наверное накажут. Впрочем, ему было теперь все равно. Голова его слегка кружилась, пустяки развлекали его. Портьера на окне, под которою он прошел, колебалась и темнела в складках и была повешена, конечно же, только для того, чтобы задевать проходивших мимо шершавость своей по остриженной его голове. Она была красная и осталась уже сзади. Он шел, шел, он шел к себе....
Он сел в своей комнате на подоконник и смотрел в сад злыми и черными глазами. Деревья были ярко зелены и с длинными прутьями, воробьи прыгали, солнце бросало резкие пятна на землю, и желтый песок резко блестел. Все было противно ему и все злило этого ребенка, у него ныло сердце, и он чувствовал это так же отчетливо, как иногда ясно чувствуется боль в руке или в ноге. Дразня и растравляя свою злость, он стал воображать, что с ним сделают: как его будут стыдить и ругать, как потом,возможно, примутся бить.
Но так случилось, что в этот раз беднягу  оставили в покое. Приехала к родителям друзья. Очень важные и богатые. Женщина была красива и очень любезна и ласкова.Ей рассказали о Володеньке, и она пожелала увидеть его. Он нехотя вышел и посмотрел на нее внимательными и злыми глазами. В его глазах она была большая, грубая и темная, в дорогой шубе, от нее неприятно пахло духами и на лице ее было что-то постороннее, пудра или белила. Дама хотела улыбнуться ему, такому маленькому не по возрасту, но от его черных и внимательных глаз и от его бледных, слегка припухлых щек она почувствовала смутное беспокойство и сказала Володиной матери:
— Вы его оставьте в покое, да, оставьте в покое. Пусть себе сам играет, как он хочет и думает сам. Ему надо подрасти. Это все оттого, что он слишком мал и хрупок для своего возраста.
И его оставили в покое, на волю его глухому раздражению, которое, не унимаясь, мучило его, — словно вчерашние звезды отравили его. Он томительно ждал вечера, когда опять снимется эта светлая, тяжелая завеса, которою солнце закрывает звезды. И он дождался....
Он отодвинул штору, стал на колени перед окном, положил подбородок на подоконник и принялся глядеть на ясные звезды, мерцающими черными глазами. При неверном свете звезд казалось, от легкой припухлости бледных щек, что на губах его улыбка, — но он не улыбался, хотя ему было весело. Долго смотрел он на звезды, холодные, ясные, и сквозь стекла окна к нему простирали они свои серебряные крыла, холод и покой. Сердце радостно и часто билось в его худощавой груди, но он дышал весело, торопливо, и точно что-то холодное и радостное вливалось в его сердце и легкие. Он ни о чем не думал, — все неприятности куда-то улетели от него, как сон...
Наконец все стихло и в доме, и на улице. Малыш встал, отошел от постели и принялся одеваться. Обуви своей он не нашел, — уже унесли, чтобы почистить утром.  Он подошел к окну, открыл его, взобравшись для этого с трудом на подоконник, и вылез в сад, цепляясь за ветки березы. Внизу, на земле, сырость и холод июльской ночи охватили его. Он вздрогнул. А звезды все глядели и глядели с высоты и он поднял к ним свое некрасивое, бледное и худое лицо, радостно засмеялся и побежал по сырой земле, дальше от дома, к той же скамейке, где вчера смотрел эту прелесть ночного неба. Ветки кустов задевали его, и хлестали по щекам, ногам было сыро и тревожно, а сердце тревожно билось в груди. Он торопился: так много ушло времени, и скоро небо начнет заволакиваться бледным светом утра, люди проснутся, а звезды опечалятся и удалятся ввысь.
Он добежал, лег на скамью, — и, глядя на звезды, дышал тяжело без радости и печали. Ему было больно: сердце так сильно стучало в груди, что это отдавалось в горле и висках неприятными, резкими подергиваниями. Он всматривался в звезды и старался этим успокоить свое детское больное сердце, — и боль вдруг начинала утихать, а то вдруг опять заколотится и делается очень больно. Но когда сердце затихало и только слегка трепетало в груди, малышу становилось жутко и в то-же время спокойно и хорошо, неиспытанное еще им раньше наслаждение заставляло его крепко стискивать зубы и раздвигало его губы бледною, больною улыбкой.Эти все ощущения мешали ему отдаться звездам.И тут, кроме всего прочего, вдруг налетели на него целым роем нелепые, ничтожные воспоминания. Все в этой жизни ему надоели и он старался избавиться от них,но не мог...
Резкая боль в груди пронзила все тело мальчика. Смутные, серые тени его странного детства пробежали перед глазами, что-то страшное и безликое мелькнуло из-за кустов. Медленно, дрожа всем телом, поднялся он со скамейки... Тонкая серебрянная паутинка коснулась его щеки... Бледный стоял он и своими черными глазами всматривался в пустоту ночи...
Вдали виднелись огни его дома. Он отвернулся и опять лег на скамейку.
Ему стало хорошо. Сердце было спокойно, как будто его и не было в груди. Ребенок прислушался к нему, — оно билось ровно, и только легкое щекотание было где-то и это было приятно  ему. Он перестал думать о своем сердце. Все воспоминания вдруг отошли и не мешали звездам приблизиться к нему...И вдруг не стало ничего, кроме звезд. Стало совсем тихо, и ночь сгустилась, придвинулась и наслождалась красотой неба вместе с ним. Звезды радостно молчали и сияли, и играли всеми переливными огнями. Их сияние возрастало, и они сладко и томно кружились, сначала медленно, потом все быстрее. Володенька смотрел, почему-то, вниз на их сияющую бездну со своей высоты, и ему не было страшно, что теперь все эти звезды блестят и сверкают не вверху, как раньше, а внизу под ним. Кружась, они слились в ясные дуги, свет их расплывался, — словно легкая дрема набежала на них. Белое полотно разостлал кто-то между ними и одиноким мальчиком. Под сводами полотняной палатки  соседский румяный мальчик говорил что-то Володеньке, который крепко в руках держал волшебную птицу.
— Оглянись! — сказал ему мальчик.
Он доверчиво оглянулся. Мальчик выхватил из его рук птицу и убежал, а Володенька почувствовал, что он плывет и качается. Ветка сирени над ним кружилась в танце с ним вместе. Опять ему стало жутко и радостно. Звезды звенели над ним тихо и нежно. Потом застонали и все перешло в жалобное церковное пение.Холод пробежал по его телу от ног к голове.
— Спасайся,дружочек! К нам скорее! — тревожно шептали звезды.
Он вскочил на ноги. Сердце у него трепетало, словно у него выросли крылья. Земля колебалась под его ногами. Что-то противное, страшное приближалось к нему по земле, гибкое, с яркими зелеными глазами, и кричало, кричало ужасно и резко. За спиною кто-то неистово хохотал грубым человеческим голосом. Над всем этим хаосом грубых, злых звуков, которые возникали повсюду - радостно и призывно звенели звезды, — голоса их были тихие и они шептали,шептали, шептали..... А в воздухе носилась липкая, тонкая паутина и ложилась на щеки малыша; среди общего смятения и шума она одна была безмолвна, и это безмолвие липкой паутины было всего страшнее. Что ему делать, чтобы спастись от этого шума и от этой паутины. Тоска сжимала его сердце. Он побежал, шатаясь, спотыкаясь и плача, не зная сам, куда бежит,а главное к кому? Ноги его тяжелели, и сердце с тяжким грохотом стучало в груди, и все вокруг гремело и скрежетало.В темноте он набежал на ствол березы, уперся в него руками, отскочил, шатаясь, назад, и остановился, колеблясь на ослабелых тонких ножках.Он плакал и шептал в тоске:
— Что мне делать, мама? Что мне делать?
Со страшною, рванувшею все тело болью сжалось его сердце, — и вдруг боль и тоска исчезли. Тихая и нежная радость протянула свои руки к маленькому невзрачному человечеку. Он почувствовал, что кто-то повеял на него холодным дыханием и прислонил его спиною к земле. Опять под ним, далеко внизу, засияли ясные и тихие звезды. Он широко раскинул руки, оттолкнулся от земли ладонями с криком громким и резким, похожим на визгливый голос ночной птицы, бросился торопливо и радостно возноситься к ясным звездам.  Под звуки маминого вальса закружились звезды, и зазвенели стройно и громко, и помчались ему навстречу, простирая свои серебрянные крылья.                Но вот явился Ангел Смерти,
Неотразим в своей красе.
Все образы вокруг померкли,
Когда он руку протянул тебе.
 Эти слова он слышал где-то.Великий, кроткий ангел подставил его болезненой груди свое серебрянное крыло и нежно обнял малыша, и закрыл его глаза легкою своею рукою,и в его объятиях навсегда забылся счастливый ребенок.
    Рано утром нашли его в сырой траве у забора. Он лежал, широко раскинув руки, с лицом, обращенным к небу. Около его рта, на бледной, словно припухшей от улыбки, щеке, темнела струя запекшейся крови. Глаза его были сомкнуты, лицо не по-детски спокойно, он весь был холодный и.... мертвый.
О небо звёздное, с тобой давно дружны:
Твои луна, созвездья и планеты
Давно уж знают все мои секреты:
Мои сомненья, боль мою и сны....
И новых встреч я жду нетерпеливо -
Ночное небо, ты - божественно красиво!