Ключ скрипичный

     Хэлланд ошеломил всех: он притащил настоящую подвесную тарелку. Сказочное латунное солнце из далёкой истории про Колобка и тайна обретения тарелки выглядела для всех настолько же недоступной, как и похождения ожившей выпечки.
Тут же появилась фирменная стойка под тарелку, как флагшток будущей ударной установки. Крот растерялся: - Чуваки... - и слова кончились.
В своей квартире он занимал гостиную, раскладывал и спал на диване, а сейчас его обиталище превращалось в нечто особенное.
   Хэлланд выдерживал паузу, что-то затевая:
- Не хватает сиззла! - и повёл всех по коридору. В туалет. Оттого он и был такой гостеприимный, что сбор проходил на квартире Крота. Они недолго обозревали унитаз, чугунный водяной бачок, вознесённый мощной трубой на триумфальную высоту, и, закрашенную зелёной краской, в девичестве своём латунную, цепочку для смыва. Деревянная ручка служила для приведения в действие возмутительного, с музыкальной точки зрения, механизма. Противясь всем своим существом, Крот встал ногами на унитаз и отсоединил цепочку.
    Цепь была водружена на стойку, легла на тарелку и вывесилась кратким звяком, волшебно образовав законченный инструмент.
- Барабаны нужны! - Хэлланд требовал.
Крот грустно представил пионерскую белокожую шайбу в красном уголке школы, под мохнатым знаменем. А Хэлланд при этом направился в угол гостиной и ухватился за кофр от баяна, Крот не знал, как и из какого материала это было сделано. Вскорости хозяин под конвоем отправился перетряхивать кладовки, и перевёл дух, лишь когда был оставлен созерцать Хэлланда, восседающего в окружении трёх чемоданов на кухонных табуретках, и, сияющего сиззла по левую руку.
Хэлланд осмотрелся, порасставлял длиннющие ноги, поёрзал, и стремительно прошёл к стулу, где аккуратно был  оставлен пиджак, выхватил из него пару кленовых палочек. Все пассивно наблюдали, как он быстро вернулся в обьятия фибромании и взялся шаманить. Пчеловод-не пчеловод, подумалось Кроту, пока Хэлланд выстукивал тихонько каждый чемодан, согнувшись пополам, будто хотел растревожить в каждом засевший там рой особо опасных насекомых. Вдруг он выпрямился с неожиданной силой, как самый сильный паук среди ульев, и высоко взмахнул палочками. Он выдал первую перкуссию, прямо по сердцу, такое соло на барабанах вряд ли кто слышал в округе жилого квартала возле комбината.
Крот оцепенел на своём стуле, запаздывая глазами за полётом рук, но ухо безоговорочно признавало попадание в тон каждого удара, высокомерную небрежность мелкой дроби, и, вместе с тем, ребяческий восторг вздохов большого барабана. Он сквозь мороз по спине протянул руку к мафону и включил его на запись. Поднялся и раскрыл окно. Ранняя весна ворвалась в комнату клейкими запахами свежих тополиных листьев. Его двор был проходной, и через полчаса под окнами собралась толпа очумевших зевак, и все остальные прохожие подымали на бегу лица к раскрытому окну, из которого явственно слышался бой чемоданов, восстание латуни, побег и приход бесполезных вещей.
Хэлланд втайне от всех давно раздобыл барабанные палочки и стучал у себя дома долгими вечерами, по подушкам,  - под "Бони М" только первый вечер. "Черносубботинцы"* и "Квины"** сразу приняли его в свою команду, когда сквозь хриплые динамики запели под перестук его тонких палочек.
Уникальная ударная установка тянула за собой и создание новаторской рок-группы. Поначалу стоило разобрать имена, Толян взял себе имя Хэлланд, "Крот" заведомо звучало солидно. Остальные участники тяжко замялись, но это осталось незамеченным.
"Ударник" вознёс будущую судьбу их команды на недосягаемую высоту, Крот тоже припас всем жирдяйский подарок: у него было написано несколько песен на английском.
Толком не зная языка, из нахватанных по словарям слов он наваял неожиданно осмысленные тексты. Система образования проворачивала с ним, как и с остальными, тотальную шутку, заучивание на пятёрку текстов про Московский университет и Большой театр гарантировало полное непонимание и абсолютную немоту при встрече засланца вражеской державы, чего и требовалось.
Группа приступила к полевым репетициям, при открытых окнах, а заодно и к записи первого альбома. Вторая гитара кое-как справлялась, с клавишными было - никак. Вадик был болезненно влюблён, как бывает только в шестнадцать лет. Когда - такое дело, ему не позавидуешь, но и не посочувствуешь, для этого нужно покинуть набирающий обороты состав. Посреди очередной задумки, пока Крот вышивал на струнах гитары, как на скрипке, Вадик тупо исчез из-за фоно. Таблетка больному - позвонить любимой. Вадика вычеркнули из группы, а он и рад был. А, скорее, попросту забарались таскать к нему домой чемоданы и гитары (фоно было дома только у него), да и цепочку на унитаз Кроту нужно было вернуть каждый день к шести вечера, а то мать решила бы, что? Трудно было себе и ей представить...
Инструментов не было и быть не могло, никто из родичей, уповая на их блестящее физико-математическое будущее, никогда бы не раскошелился. А Крот и Толян были безотцовщиной,  Толяна воспитывала бабка - дворничиха, опрятная и округлая, ладная старушка, родители оставили его навсегда и уехали в другой город.
   Крот никогда больше не заходил в единственный музыкальный магазин, где однажды он увидел отливающую ночным лаком и лунным серебром электрогитару. Он лелеял свою аккустическую шестиструнку, купленную с рук - мать так и ходила сколько лет в одном платье - забинтованную синей изолентой. Это был звукосниматель - прикрученный микрофон пожелтевшего пластика. При записи это устройство снимало с деки уникальный звук, отдалённо родственный электрическому. Они записывали энергичный, искренний тяжёлый рок,   которого и из-за границы уже не приходило в записях, там распродавали его последние крупицы.
  К тому времени, как их в группе осталось двое, Крот неожиданно для себя погрустил пару дней в тиши квартиры о глазастой однокласснице и написал светлую лирическую балладу. Когда он наигрывал её Хэлланду, он мог бы поручиться, что о той девочке уже не помнил. Толян превратился в одно большое ухо, складывался пополам над чемоданами - пасечник! - настукивал подозрительно, а в итоге жестоко отбросил палочки. На следующий прогон он принёс жестяной абажур от настольной лампы, достойный саунда Jetro Tull и оттенявший поломавшийся баритон Крота, теперь уже лирический, когда-то певший в пионерском хоре "про прекрасное далёко". Если бы у них была аппаратура, четырёхдорожечный магнитофон, Толян запел бы на барабанах, как Фил Коллинз. А так его было не слышно в записи.
   Гормоны девственников бушевали музыкальной стеной, отделившей их навсегда от встречного порыва одноклассниц.
Хэлланд изобретал с каждым днём, с каждой новой песней Крота. Ударные становились превосходящей составляющей каждой композиции, перетягивали на себя партии гитар и клавишных, переплетались с вокалом и мелодией... Непостижимо на плёнке Тип 2 звучали этнические ритмы на чемоданах различной фактуры: фибровый из-под баяна, обычный дорожный, обычный - старый. Хэлланд мог заставить зазвучать и дверной косяк, на котором оставались отметины роста Крота с шестилетнего возраста.

*

    Крот возвратился в родной город лет через десять, и пить водку ему было давно не привыкать. Страна разваливалась, исчезали продукты с полок магазинов, и они закусывали квашеной домашней капустой. Толян частил, а Крот заметно трезвел в ответ на шамкающую речь - у Толяна были выбиты все зубы. Крот отставил рюмку и спросил о заповедном для них обоих, как об обереге:
- А где наша плёнка?
- Какая нах... плёнка?! - Толян поплыл.
Крот подобрался, взглянул на водку на столе:
- Может, хорош уже?... - и не договорил.
Сидя с табуретки, Толян заехал Кроту правым кулаком в левый бок. Не удар даже считался у них, на бокс-то ходили вместе.
Сс-сука?.. Крот вцепился левой рукой в шею Толяна, заблокировав локтем его правую и дёрнул на себя. Толян падал головой вперёд, свободной левой охватывая Крота за шею, щека к щеке, и вложился головой ему на плечо. Щека его была мокрой:
- Бабка перед смертью стены говном мазала...
Крот молчал, зная, что и родители не явились на похороны бабки. Толян задышал прерывисто в ухо, обнял покрепче и поцеловал в щёку.
- Димыч, ты не понимаешь...
Крот молчал и обнимал всё туже.
Тут же плечи в его руках обмякли, Толян откинулся на табуретку, усмехаясь криво:
- Жахнем?
- У меня самолёт завтра...
Толян раскинул жилистые кости: локти, кучерявая голова под пушкинским углом над кухонным столом, ноги вразброс табуреток. Крот не хотел, чтоб ему оставалась водка, но реквизировать не мог по закону жанра.
Встал, помолчал и уже повернулся было к двери, как длинная рука схватила его за предплечье.
- Димыч...
Толян вспрыгнул вперёд, выпрямился, обхватил Крота, прижал и поцеловал где-то за ухом.
Крот озадаченно вышел на мороз, как впоследствие оказалось, что виделись они  в последний раз.
"Хэлланд" слышалось в юности рок-н-ролльно, а сейчас Крот назойливо прочитывал раз за разом - Hell Land.

*

   Через много лет Кротченко снимал летний рок-концерт под открытым небом. Он стоял с камерой в наступающей темноте, пройдя за помост. Планировал сделать необычную запись из-за спин музыкантов, из-за плеч оцепления. Вечер выглядел фантастичным под солнечными киловаттами прожекторов, редкая цепочка милицейских шапок держала плотное море голов, ограниченное только мощными крепостными стенами древнего замка. Группа Ту-Ла начала разогрев инструменталом, пустовало только место солиста.
Грамотно подобранная группа профессионалов держала ритм, и звукорежиссёр забавлялся с балансом, выделяя звуком тех или иных.
Бурнусов вышел из какой-то двери и встал в тени дворика за помостом, ожидая выхода к микрофону.
Он смотрел прямо перед собой, ни разу не взглянув по сторонам.
 Крот знал все его композиции в записях наизусть, но впервые стоял с ним на одной линейке, почти бок о бок, и машинально померялся ростом.  Он продолжал съёмку не глядя в окуляр, не разворачивая камеру, опасаясь помешать. Силуэт Бурнусова на фоне грубой каменной кладки разил сходством с кем-то далёким, с чем-то тревожным. Выступающие тут и там из стены небрежно отёсанные камни потребовали от памяти чего-то взамен, уложенного когда-то также плотно в ячейки.
     Толчок произошёл, и всё стало понятно. Если бы Толя Стылых оставался жив, он выглядел бы сейчас в точности так.
Они тоже заезживали после уроков в пыль плёнки "слэйдов"***, Крот сделал тогда русский перевод баллады "Потому что я люблю", Толян задал ритм с первой же ноты, и его соло на русских строках: - В дискотеке и в кино! А-ха-ха! Я ищу тебя давно! А-ха-ха! - превзошло оригинал по сути привнесения на русскую почву.
Когда у Толяна умерла бабка, у него была жена и одиннадцатилетняя дочь, на которых он почти не обращал внимания. Крот был далеко, недосягаемо далеко, а Толян только пил и дрался. Его морозной ночью нашёл скорый нож на углу дома, под окнами квартиры, которую ему оставил дядька, брат матери, единственный из родни, кто его опекал.


   Крот перевёл камеру на ударную установку и крупно приблизил, но убрал этот план вслед за растущим приветственным гулом. Лидер занял своё место на помосте среди своих музыкантов.
Бурнусов исполнял всё любимое, хит выходил за хитом, всё более зажигательным, Кротченко взглядывал на часы и тут же забывал, что увидел, снимал море горящих взыскующих глаз, в ритме колышущихся, как вдруг издалека к помосту по головам прошла слабая волна и смутно растворилась на границе зрительской массы. Зародилась новая, и уже мощным клубком подалась вперёд, к софитам. Цепь омоновцев начала рваться, взлетели над головами дубинки, первые ряды зрителей рушились на колени. Сбоку от высоченной замковой башни просочилась вереница новых бойцов и вытянулась на бегу охватывающей второй цепью, круша всех на своём пути.
    Бурнусов не дрогнул, но оборвался на полуслове и продолжал пристально смотреть вдаль, в темноту поверх голов, поверх стен. Несколько несчастных звуков настигло его сзади, и по секундам всё рассыпалось, стихло. После пары тактов безобразной тишины, свалившейся с неба, а снизу подпираемой стонами и хлёсткой дробью ударов, гитара солиста взяла звучный аккорд, проверилась, и заиграла медлительными перекатами волн. Драммер включился сразу же и вторил глухо большим барабаном. Остальные инструменты заявлялись из-под прожекторов поодиночке, вступали и сквозили из-за спины лидера не сами по себе, а трепетной подложкой соло-гитаре.
   Бурнусов запел отречённо, отвыкнув за минуту до того от голоса, и с каждой фразой ломал навязшие известковые кромки горла, пока не набрал свой обычный тембр. Повинуясь переливам его голоса, отсель ни возьмись, в воздухе появилась вода, она заполнила забитый до отказа двор замка, и волны расходились уже от помоста, вдаль по телам, и разбивались у древних ворот. А он ходил по этой воде.
   Омоновцы попятились, не встречая сопротивления, и сомкнулись в двойную шеренгу. Беззвучно среди аккустических колонок выкрикивал команды офицер. Кто-то поднимался с брусчатки, кого-то выносили сквозь хмуро расступавшийся строй.
   Крот снимал сейчас со стороны зрителей, на нейтральной полосе отчуждения, которую держали и зрители, и строй омона, широко расставив ноги. Крот стоял в прошлом по горло, и горячая влага изнутри поднималась до глаз, мешая наводить резкость.

* - группа Black Sabbath
** - группа Queen
*** - группа Slade