Наташка или Моя жизнь в будущем

                «МОЯ ЖИЗНЬ В БУДУЩЕМ»
                быль
   
 
– Так получается, твоя мама тебя в тринадцать лет родила?!
– Да это же моя неродная мама.
– А родная что, умерла?
– Нет, она сбежала с каким-то офицером.
– Как это? Когда?!
– Когда мы были еще маленькие, а Зойка была вообще грудной. Ой, это был такой ужас! Зойка есть хочет, орет, отец бегает по дому с ней на руках, свою грудь дать пытается, а что толку? А мама так и не вернулась…
–Так, может, она и не сбегала вовсе, а что-нибудь другое случилось, откуда ты знаешь?
– Знаю.         
Да уж, Наташка вообще много чего знала, хотя была всего на год старше меня. Она появлялась в нашем подъезде во время каникул, и моя жизнь приобретала совсем другой ритм. Начинались какие-то игры в семью, со свадьбами, рождением детей, во время которых я узнавала такое, в чем была рядом с Наташкой полной невеждой. Отец ее, художник, периодически женился, и каждую новую жену обе дочери называли мамой. Это был высокий брюнет с синими глазами, носивший мятую шляпу и вечно короткие, измазанные краской брюки. Ездил на маленькой старомодной машине-тарахтелке, которую при необходимости можно было догнать бегом. Он увлекался охотой на уток, поэтому у них был спаниель по кличке Жулька. То есть спаниель был  не один и тот же. Почему-то собаки у них исправно дохли от чумки, но новому щенку давали ту же кличку. Гибель каждой собаки Наташка тяжело переживала, и однажды, когда мы увидели дохлую собаку, бухнулась рядом с ней на колени:

– Я дала себе слово перед любой мертвой собакой по три минуты стоять на коленях в память о нашей Жульке. Не могу вспоминать, как она умирала…
    
Когда мы с Наташкой подружились, решили скрепить наш союз общим «секретом». Он состоял из бусинок, маленьких картинок и других мелочей, среди которых самой большой ценностью была моя шариковая ручка.  Тогда такие ручки привозили из Японии, и ими могли похвастаться только дети моряков. Мне ее кто-то подарил уже сломанную, хотя стержнем еще можно было пользоваться. Я не была уверена, что ручку стоит закапывать, но Наташка считала, что наш «секрет» должен состоять из хороших вещей, а иначе он не обладает силой. Мы закопали его под деревом за кочегаркой и произнесли что-то вроде клятвы: «Все, что было мое и твое – стало наше!»
      
Во всех играх Наташка вела себя довольно бесшабашно, проявляя завидное бесстрашие. Могла со спокойным видом пробежаться по узенькому карнизу или по трубе над такой высотой, от которой у меня начинало «тошнить под коленками». Это она научила меня висеть на перекладине вниз головой, как летучая мышь, надоумила прыгать с крыши подъезда, с разбегу перескакивать через скамейку. Кроме того, она умела материться, как последний забулдыга. Несмотря на это, весь подъезд считал хулиганкой именно меня, а не ее. Наверное, потому, что Наташка была большой врушей и притворщицей. Или просто ее художества не успевали примелькаться. Заканчивались выходные или каникулы, и она узжала в центр города к бабушке, маме мачехи. В Наташкино отсутствие я пыталась довести ее затеи до логического завершения, зачастую сопровождавшегося бурной реакцией соседей.

Теперь-то я понимаю, насколько теща облегчала жизнь своему зятю, взваливая на себя хотя бы временную заботу о такой вертлявой девчонке, как Наташка.  Молодая мачеха водила за ручку в десткий сад тихую и послушную Зойку, младшую Наташкину сестру, походившую на нее только внешне.

Наташка могла вдруг сообщить всем нам, включая дворовую мелюзгу, что родители ложатся спать рано и спят совершенно голые, а потом многозначительно добавить:

 – Не знаю, не знаю, чем они там занимаются…

      
Однажды Наташка поведала, что с тем самым второгодником из соседнего двора, Сережкой Беловым, который всем досаждал жестоким хулиганством, и которого я просто ненавидела, у них когда-то была любовь. Они даже планировали вместе сбежать. С томным видом Наташка рассказывала, как пыталась этого Белова обольстить, явившись к нему домой в невероятно глубоком декольте. 
   
— И что он?..— я надеялась услышать хотя бы романтическую историю о признаниях в любви и поцелуях, но вместо этого услышала нечто невразумительное:
 
– Он посмотрел на меня и спросил, почему у меня такое платье, и не лучше ли мне было бы надеть сверху еще что-нибудь? А когда я сказала, что это из-за жары, он зачем-то намочил полотенце и сунул мне его прямо в декольте.

     Вот и разберись, где тут правда, а где вранье. Я слушала эти россказни и диву давалась. Глядя на тощеногую, на пацана похожую Наташку, нельзя было усомниться, что грудь у нее начнет появляться не раньше конца следующей пятилетки. И как только ей могла прийти в голову мысль о каком-то обольщении?! Да еще такого козла, как этот Белов!

 Несомненно, в этой девчонке так проявлялся какой-то загадочный талант, потому что врала она много и самозабвенно. Например, клялась, что однажды она влезла по водосточной трубе к окну роддома и увидела, как рождаются дети. После красочных перечислений всех тех ужасов, которые ей удалось подсмотреть, она торжественно заявила, что рожать детей – подвиг. Потом взялась горячо изумляться, как это у некоторых бывает еще и по нескольку детей, и немедленно поклялась, что сама на это никогда не отважится. Наташка вообще любила всякие клятвы.
    
Приключения свои Наташка изображала в лицах и так правдоподобно, что изумленным слушателям сомневаться было просто лень. Получалось, что как только она куда-то отправлялась, ей сразу же удавалось увидеть такое, чего другие не видали за всю свою долгую жизнь. Стоило ей войти в лес, как, если и не под первым, то уж под вторым кустом она обязательно заставала врасплох парочку незадачливых влюбленных, невесть чем занимавшихся, да и в городе, по ее словам, любой дом по ночам кишит голыми людьми, которых запросто можно увидеть чуть ли не в каждом окне, где они почему-то подолгу крутятся в таком виде, как будто специально, чтобы их получше рассмотрели. Наслушавшись этих басен, я чувствовала себя раззявой.
    
Весной 1966 года в школе было неспокойно. Постоянно возникали слухи о каких-то взрывах, которые устраивали мальчишки, раздобывшие бартолетову соль. Впрочем, в дело шла не только эта соль, но и таинственные взрывчатые вещества, обладателями которых становилсь местные хулиганы.  Бесполезно было увещевать на школьных собраниях, обыскивать портфели и карманы, угрожать строгой расправой. Взрывы периодически раздавались, несмотря ни на что.
Нечего говорить, что идея устроить взрыв не обошла и Наташку. По статистике мальчишек рождается больше, а остается в живых все равно меньше. Потому что они в большей степени одержимы опасными идеями и чаще гибнут. Если все были бы похожи на Наташку, то мальчишки могли бы рождаться в таком же количестве, как и девчонки – перекоса бы не было. Иногда, глядя на Наташкины развлечения, я диву давалась, как она еще не свернула себе шею.
Идея услышать звук взрыва, устроенного своими руками, владела Наташкой так заразительно, что вскоре проникла и в мою наивную голову, вызывая в ней неимоверные фантазии. Но о том, где и как можно раздобыть хоть что-то взрывоопасное, мы не имели понятия. А взрыв устроить не терпелось. Тогда было решено самим изобрести что-нибудь, что могло бы взорваться. О, это была бы победа! Торжественное испытание взрывчатки. Мы подводим к ней фитиль, тянем его в укрытие, то есть в какую-нибудь яму, ложимся туда и поджигаем фитиль. Через короткое время гремит взрыв. Мы встаем из ямы и гордо поем:          
                Нам нет преград ни в море, ни на суше,
                Нам не страшны ни льды, ни облака…

Изобретение взрывчатки продолжалось недолго. Нам пришла в голову мысль, что если чему-нибудь, что легко воспламеняется, создать тесноту, оно взорвется. Ничего такого, кроме спичек, у нас не было. Но спичек надо было много. Мы купили десять коробок и несколько часов отрезали спичкам головки, чтобы поместить их в металлическую коробочку, которую обернули серебряной бумагой от шоколадки. Туда же прикрепили веревочку, предназначенную на роль фитиля.   
   
Был холодный весенний день, сырой ветер гнал по небу обрывки облаков. Сначала мы с Наташкой отправились в лес, но потом решили, что для этого мероприятия лучше открытое пространство. Не в кустах же петь такую песню! На голой вершине сопки мы нашли маленькое углубление и положили туда свое устройство – из него тянулась веревочка до самой канавы, которую мы облюбовали, чтобы укрыться туда перед взрывом.    
   
– Поджигай! – скомандовала Наташка.

Я подожгла, и мы залегли в канаву. Никакого взрыва не раздалось. Оказалось, что нашу горящую веревочку-фитиль просто задуло ветром. Мы поджигали веревочку несколько раз, но она упорно успевала погаснуть. Наконец решили, что этот фитиль слишком длинный, и лучше его обрезать покороче, тогда ветер не успеет задуть. С коротким фитилем затея становилась опаснее, но делать нечего. Наташка подожгла фитиль, во всю прыть бросилась наутек и с воплем «Ложись!» свалилась в укрытие прямо поперек меня. Какое-то время мы барахтались в канаве, пыхтя и чертыхаясь, наконец, разобравшись, кто где, обнаружили, что наше устройство взрываться-таки  не спешило.

– Вот гадство! Может, ты плохо подожгла?

– Да нормально я подожгла!

– А может, он опять погас, ты же не видела, хорошо ли он горит?

– Нет, я должна была там стоять и смотреть, хорошо ли горит, а потом хорошо ли взорвется! Вот иди и проверь, если хочешь, – рассердилась Наташка.

Мы мерзли, сидя в канаве, и нас раздирали сомнения. Выйти или еще подождать? Мало ли… Наконец, наше терпение кончилось, и мы решили ползком выбираться из укрытия. Какова же была досада, когда, подкравшись к «опасному» месту, мы увидели, что проклятая коробочка лежит себе, покрытая копотью, а ее содержимое умудрилось тихо и бесславно сгореть!

О неудавшемся взрыве решили никому не рассказывать. Засмеют. Уже спустя много лет, когда я рассказала эту историю своим взрослым дочерям, она вызвала бурю веселья и вопрос: неужели бывают такие глупые дети?
   
Однако той же весной взрывная лихорадка внезапно прекратилась. Перестал ходить в школу Алешка Олонцев, один из тех, с которыми учителя особенно мучились. Потом до нас дошли жуткие сведения. Алешка таскал с собой какой-то опасный порошок, а тот взял и взорвался прямо в кармане. Алешка сильно пострадал, его еле спасли.

Когда я окончила пятый, а Наташка шестой класс, мы решили, что как только накопим по рублю, поедем в город, сходим там в кафе-мороженое, в кино и в парк. Мы долго мечтали об этой самостоятельной экскурсии, и вот этот день настал. И почти сразу начались разочарования.

Без проблем нам удалось осуществить только первый пункт задуманного – насладиться цветными шариками мороженого в кафе «Льдинка». Нет, деньги у нас оставались, но куда бы мы ни сунулись – во всех кинотеатрах почему-то шли фильмы, на которые не допускались дети до 16 лет. Как ни странно, это как раз был День Пионерии. В одном кинотеатре шли «Шербургские зонтики», в другом – «Деревянные четки». И нигде, несмотря на наглое Наташкино вранье, при котором она из кожи вон лезла, чтобы казаться взрослее, билеты нам так и не продали.

Наташка, стараясь придать нам более солидный вид, содрала с моей головы пышный бант, и мы отправились в следующий кинотеатр, где шел «Новый Дон Кихот», с той же ненавистной надписью «до 16-ти». Здесь нам удалось купить билеты, и мы ринулись на штурм контролерши. Наташка изо всех сил клялась и божилась, что нам недавно исполнилось по шестнадцать, но противная тетка стояла на страже, как скала, сколько мы ни потрясали билетами. Их пришлось-таки сдать, несмотря на долгие и энергичные препирательства. Наташка была вне себя от досады и в неудаче винила исключительно меня:
   
– Все из-за тебя! Я стараюсь, доказываю, а ты стоишь и кошелек грызешь!  Где ты видела шестнадцатилетних, которые бы грызли кошельки?!

Тут я, к своему стыду, поняла, что на самом деле взрослые люди не мусолят во рту кошельки. Вообще-то, я грызла не кошелек, а только кончик тоненькой ручки маленькой белой сумочки, похожей на кошелек, но это дела не меняло.

В кино мы так и не попали, зато у нас осталось больше денег на аттракционы в парке. Мы бегали и катались, на чем придется, пока не спохватились, что надо оставить по пять копеек на автобус до дома. И тут Наташка предлагает сомнительную авантюру. Потратить последние деньги на комнату смеха, а там, в толкотне, пока все будут с раскрытыми ртами смотреть на свои кривые отражения, попытаться стянуть у кого-нибудь деньги. И Наташка ринулась исполнять задуманное, как будто  это было для нее привычным делом. Мне эта затея показалась весьма обременительной и опасной. Еще попадешься, и отведут в Детскую комнату милиции. Чем дольше я наблюдала за попытками Наташки осуществить замысел, тем больше убеждалась в том, как нелегок труд карманника.

Странно, что такие наклонности подруги не заставили меня ни о чем задуматься. Тогда у нее ничего не вышло, и нам пришлось изощряться в автобусе, чтобы отвлечь внимание кондуктора. Вдобавок мы успели так проголодаться, что Наташка, увидев на асфальте у автобусной остановки маленькую сушеную рыбку, подобрала ее и взялась очищать. Ожидавшая автобуса публика напряженно наблюдала. Казалось, очистив рыбку, девчонка сейчас же отправит ее в рот. Однако Наташка, деловито завершив процедуру, тут же выкинула рыбку в урну, сообщив наблюдателям:
 – Я просто сделала ей операцию.
      
В начале того же лета Наташка вдохновила меня приготовить настоящий обед, чтобы в нем было первое, второе и третье. Мама уехала на курорт, оставив меня вдвоем с моим дядей. После армии он работал на стройке. Каждый день при его возвращении с работы между нами происходил один и тот же диалог:
 
– Ленка, есть чего-нибудь пожрать?

– Есть манная каша, — гордо отвечала я.

  – О-о-о! — тут же раздавались горестные вопли.

Ни разу не доказав дяде, что манная каша имеет право называться едой, мне приходилось бежать в магазин за мясом.

Услышав про наши дела, Наташка возмутилась:
 
– Да ты что, как можно взрослого мужика кормить манной кашей?! С ума сошла? Давай приготовим нормальный обед.

Но оказалось, что нормальный обед без картошки немыслим, а ее-то в доме и нет. Картошки не было нигде – ни в магазинах, ни на базаре. Старая кончилась, а молодая только начиналась. Но Наташка не растерялась и потащила меня из дома. Она клялась, что знает место, где можно добыть прекрасную молодую картошку, и решительно направилась в сторону леса, где оставались частные дома, уцелевшие под натиском новостороек. Там уже никто не жил, однако огороды сохранились.

Прекрасную молодую картошку, конечно же, предстояло вырыть на чужом огороде. Мы быстренько наполнили клубнями принесенное ведерко, разгебая руками рыхлую землю. Потом вымыли свою добычу на ближайшей колонке, и всем, кто спрашивал, откуда такая замечательная картошка, Наташка отвечала, что с это дачи. Надо сказать, что когда мы, намереваясь нарыть картошки, снова наведались на тот же огород, задуманного осуществить не удалось. Разъяренные хозяева огорода, внезапно выскочив откуда-то, как черт из табакерки, долго гнались за нами, выкрикивая ругательства.

   Однажды, не дождавшись Наташку на улице, я пришла к ней домой и застала ее за интересным занятием. Стол был завален яркими иностранными журналами, из которых она вырезала картинки и вклеивала в альбом. На первой странице красовался великолепный особняк с прилегающим к нему садом, а рядом стоял сверкающий новенький автомобиль. Затем следовали картинки с непривычно шикарным домашним интерьером. На одной из них  была просторная ванная комната, почему-то с двумя унитазами и букетом белоснежных лилий на изящном столике. Надо же, букет в ванной!
На обложке альбома Наташка написала: «Моя жизнь в будущем». С картинок веяло таким благополучием и роскошью, мечтать о которых в нашей действительности было просто немыслимо.

 – А это кто? – спросила я, указывая на сидящую перед туалетным столиком ухоженную женщину с капризным лицом.

 – Это я. Привожу утром лицо в порядок.

Туалетный столик на картинке был уставлен множеством изящных флаконов и прочей невиданной косметикой. А у нас была дефицитом даже обычная губная помада.  Дома на мамином трюмо недавно появилось несколько тюбиков, среди которых была даже золотистая, но ее привезли из Москвы.

На дальнем плане картинки, далеко за спиной сидящей красавицы, едва виднелась мужская фигура в наряде официанта.

– А почему у тебя дома официант?
 
– Это не официант, а мой муж. Он готовит мне завтрак.

Мужчина возился у стола, стоя на одной ноге, вторую Наташка ему случайно отстригла, но это ее не волновало.

– А что на тебе там за халат? Разве бывают такие прозрачные халаты?— удивилась я.

– Это мой пеньюар, — с гордостью ответила Наташка, — ты что, не знаешь, что такое пеньюар?
Откуда мне было знать? А вот Наташка почему-то знала. Она с увлечением показывала мне «свое хозяйство», листая альбом. Пора было начинать завидовать. Надо же представлять себе свою жизнь в будущем с такими-то подробностями! Моя взрослая жизнь казалось такой далекой и расплывчатой, что я бы  не додумалась завести специальный альбом и вклеивать туда картинки с необыкновенными унитазами и халатами, которые у меня когда-нибудь заведутся.   

В том году на экраны вышел фильм-сказка «Морозко»,  мы вдруг обнаружили, что внешне Наташка, не будь она такой тощей и конопатой, была бы вылитой Настенькой. Вдохновленная лестным сравнением, Наташка в разгар летней жары сняла с антресолей отцовский охотничий тулуп, нашла цветастый деревенский платок, вышла в этом наряде во двор и села возле подъезда. Затем достала из кармана какую-то игрушечную птичку, поднесла к лицу и тихим, печальным голоском пролепетала:
– Зачем ты, Дедушка, птичку заморозил?      
Мы скакали вокруг, выражая бурный восторг, и хотели, чтобы Наташку увидел еще кто-нибудь, кроме нас. Но во дворе, как назло, больше никаких зрителей не было. Шел «дубль» за «дублем», Наташка парилась в тулупе, и вот, наконец, появился какой-то дядька простецкого вида. Внимательно взглянув на девчонку в тулупе и почему-то не заметив ее сходства с известной героиней, он насмешливо поинтересовался:
– Что, озябла, доча?   
– Правда, она похожа на Настеньку из «Морозко»? 
– Чего? – не понял дядька и удалился, так и не ответив на наш вопрос.    
Подошла какая-то тетенька, покачала головой и спросила:
– Что с тобой, девочка, тебя знобит?
– Птичку жалко! — в очередной раз чуть слышно прошелестела Наташка.         
Окинув нас подозрительным взглядом, тетенька быстро ушла. Не успела она скрыться, как наша артистка бодрым голосом сказала:
– Все, конец фильма! Проваливать пора, пока психовозку не вызвали. Набегут санитары, начнется суета, тулуп сопрут, отец меня убьет!

Лето подходило к концу. Моя  семья собиралась переезжать в другой район. А за пару месяцев до этого случилась неприятность. Эту довольно серьезную проблему  можно было и предвидеть, будь я повнимательней.


Так себе, небольшое событие. Девчонки с нашего двора как бы между прочим задали мне вопрос:
– Лена, у вас с Наташкой был общий «секрет»? Если хочешь знать, то она его уже давно выкопала! Не веришь? Вы ведь устроили его под большим деревом, за кочегаркой, да? Так вот, мы даже видели, что там было! Она еще показывала нам такой желтенький пастовый карандаш, он теперь у нее. И еще она нам показывала...

Но я не стала вникать в подробности. Какая разница, что там было? Это была наша тайна, скрепленная клятвой, а теперь... На душе стало гадко и тоскливо, как и бывает, когда тебя предают. С этого момента на нашу с Наташкой дружбу как будто упала несмываемая, большая и жирная клякса.

До нового учебного года оставалось несколько дней. Ни выяснять отношения, ни видеть Наташку мне больше не хотелось. К тому же еще до начала осенних каникул мы переехали на другую квартиру.

Прошел, наверное, год, когда я случайно встретила Наташку на улице. Она уже не выглядела ребенком. Теперь это была хрупкая девушка с удлиненным лицом. Мы вяло поздоровались, перекинувшись несколькими дежурными фразами, и разошлись восвояси. Меня не удивили перемены во внешности бывшей подруги, ведь все взрослеют. Удивило другое. Полное отсутствие той веселой живости, которой Наташка отличалась раньше. В ее глазах поселилось какое-то уныние, и чувствовалось, что поселилось прочно.

После этой встречи прошло еще, может быть, пол года, когда я опять наведалась в свой старый двор и тут же напоролась на вопрос:
– Ты слышала, что Наташку Веригину застрелили?
Фраза и сама прозвучала, как выстрел.
 – Как застрелили?! 
– На охоте.
– На какой охоте?! — я прекрасно помнила, что отец никогда не брал Наташку с собой на охоту, сколько бы та ни просилась.
– Да нет, это случилось в Сибири. Наташка нашла свою мать…

Оказывается, Наташкин отец развелся в очередной раз и привел в дом новую мачеху. Но с этой мачехой Наташка сильно не поладила, и дома началась ругань. Дошло до того, что отцу был предъявлен ультиматум: или я или мачеха. Отец, которому надоели бесконечные скандалы, затеваемые взрослеющей дочерью, заявил, что если ее что-то в этом доме не устраивает, она может убираться на все четыре стороны, никто не станет потакать ее прихотям.   

Так и осталось загадкой, когда Наташка нашла свою мать, до этой размолвки или после? Однако вместе им пришлось пожить совсем недолго. Лишь до роковой охоты. Но почему это случилось почти сразу, как только в Наташкину жизнь вернулась родная мать?! И где же ангел-хранитель? Девчонка росла наполовину сиротой, а мать была жива-здорова, но свиданий с дочерью не искала. Интересно, что почувствовала эта женщина, когда ей как снег на голову свалилась фактически незнакомая дочь в проблемном возрасте? Неужели Наташка, не требуя никаких объяснений, упала в объятия своей непутевой родительницы? Или та их даже не раскрывала, но Наташка все равно осталась при матери, что-то доказывая отцу? И с кем в это время жила ее мать, и как этот кто-то отнесся к Наташкиному вторжению в их жизнь? К сожалению, подробностей никто не знал.

Может, девчонка нарочно решила подразнить охотников? Как это на нее похоже! Взяла и ломанулась через кусты, вот смеху-то будет!..  Вот она вдруг вскакивает с места, где ей велели смирно сидеть, и несется, изображая дичь, легконогая и азартная. Пронесет! А может, она сознательно решила сорвать охоту, помешать убийству, спасти?.. С нее и это сталось бы. Если девчонке, в недавнем прошлом стоявшей на коленях перед мертвой собакой, пришлось увидеть обмякшее тело только что застреленной косули, пахнущее лесным привольем, теплое и гибкое, еще почти живое, вот только глаза... Минуту назад в них блестела жизнь, и все было хорошо, а теперь уже ничего не исправишь. Тут-то и могла быть произесена еще одна, ставшая последней, клятва: больше никогда не допустить! Может быть, эта самая клятва и стучала в Наташке, рванувшей через кусты?

Смертельно раненую, Наташку привезли в больницу, где, говорят, она еще успела сказать, что очень не хочет умирать и горячо просила спасти ее.   

Наверное, когда грянул выстрел, Наташка продолжала жить по законам недавнего детства, а это такая страна, где все должно хорошо заканчиваться. Как бы ни было плохо, но стоит только закрыть глаза, уснуть, а потом, когда проснешься, – кто-то добрый уже все исправил. А иначе зачем же оно тогда, детство?