Кукла и прототип

Йоханн тихонько провёл ладонью по прохладной жёсткой щеке. Вальтер… Нет, Валентин был как настоящий. Такой же изящный, миниатюрный, с озорным огоньком в фиалковых ясных глазах. С такой же чуть лукавой улыбкой на тонких обкусанных губах и неровной чёлкой, падающей на лоб. Только… Тепла в нём не было. Ни грамма, ни тона, ни намёка. Не было тепла, не было жизни… Зато была искусно созданная иллюзия. И не только жизни и тепла, но и…
- Вальт… Валентин, - Йоханн старается, чтобы его голос звучал как можно нежнее. Он правда старается, но этого особенного тепла, которое звучало в хриплом теноре, когда он обращался к Моле, нет. И быть не может. Слишком кукольно. – Скажи, ты любишь меня?..
- Люблю, - Валентин улыбается механической улыбкой и грациозным слитным движением обнимает хозяина за шею. Прижимается губами к сонной артерии, и Йоханн зарывается лицом в его холодные волосы. Неправильно. Не по-настоящему… Вальтер рассмеялся бы ему в лицо, и, укусив, шепнул бы «Возможно». Или, как это часто бывало, тихо сказал бы «Нет». Но Валентин не был Вальтером. Он был только его копией.
- Я приготовлю тебе кофе, - чуть-чуть слышно шепнул Йоханн, и, отстранив куклу от себя, прошёл на кухню. Оставшаяся без присмотра и приказа, покорно остановилась в гостиной, недвижным опустошенным взглядом глядя в стену. Йохану захотелось плакать, глядя на этот такой родной и такой мёртвый силуэт. Но… Это всё-таки было лучше, чем одиночество. Суррогат… Но какая-никакая, а всё-таки пища.
Постепенно Йоханн привык. Валентин был искусно сделанной подделкой… Он также хрипло смеялся, запрокинув голову, и шрамы на руках у него были точно такие же. Йоханн помнил их до крошечной мелочи, помнил, как билась под кожей кровь. Помнил, как он осторожно кусал эти тонкие запястья и слизывал вишнёвую влагу. Валентин также изящно потягивался, прогибаясь вперёд, и сворачивался в кресле уютным клубком. И также прижимался к нему по ночам, крепко-крепко, так, что не сдвинешь. И спустя несколько часов кукла настолько согревалась в объятиях создателя, что казалось, будто в груди у неё бьётся настоящее, живое сердце.
Ради Валентина Йоханн бросил курить. Ему было сложно, и он тосковал по тем совместным курениям с Вальтером, когда Моле дожидался, пока Ритхер наберет дыма в легкие, и затыкал ему рот поцелуем, не позволяя выдохнуть. Глаза жгли злые горячие слезы, а потом Йоханн обжигался о горячую сухую кожу смеющегося паршивца. Но от табачного дыма Валентин начинал тормозить, механизмы не справлялись, и становилось всё сильнее видно, насколько он неживой.
…Главное было: не спрашивать, любит ли Валентин его. Ответ был бы положительным, но тогда Йоханн вспомнил бы, что Валентин – не Вальтер. Валентин – фальшивка. Фальшивка, как и вся его жизнь без этого сумасшедшего.
А однажды послышался тихий стук в окно. Вальтер… Сначала были долгие разговоры обнявшись, и срывающееся трудное дыхание в шею Моле. Потом тихий смех просто от счастья. Потом…
- Сигаретку?
- Я не курю.
И поцелуй в губы, тёплое дыхание пополам с табачным дымом. Долго и горячо. Долго и больно. Долго и наркотически. Ломко. И ломковызывающе.
- Точно?..
А потом было безумие.

На следующий день Вальтера не было. Ушёл, как это обычно бывало, на рассвете, оставив на подушке рядом с лицом Йоханна жёлтый французский тюльпан и короткую записку зеркальным почерком: «Спасибо». Йоханн слабо улыбнулся, поглаживая махровые лепестки, и потянулся за сигаретами. С этого дня он снова курил по нескольку пачек в день.
Потому, что лучше одиночество, чем фальшивость.