Дети войны. Жизнь на два дома

 
    Гулькевический район. Жизнь на два дома

    Осенью 1943 года наша жизнь заметно улучшилась. Отец получил назначение на работу управляющим совхоза в Гулькевическом районе и взял с собой меня и мою сестру Олю. А мама уже раньше устроилась работать учительницей в станице Северской и взяла с собой старшего сына Алёшу.

     Почему-то обоим устроиться на работу в одно место никак не удавалось. Не содействовали этому, видимо, разные специальности родителей, а может быть стечение других обстоятельств, но факт остаётся фактом, что большую часть жизни мы жили врозь, хотя отец любил нас всех и заботился о семье.

     Мы жили на центральной усадьбе, которая находилась в 3 километрах от хутора Машенского, где находилась начальная школа и куда приходилось ходить мне каждое утро вместе с 3-мя или 4-мя.другими ребятами. Путь наш пролегал вдоль лесополосы шириной в 20–30 метров, прерываемой иногда углублениями, напоминающими полуразрушенные окопы.

     Так вот, однажды в одном из углублений в лесополосе, где, возможно, пролегала линия обороны, один из нас отыскал находку, поразившую всех нас: в руках он держал противотанковую гранату. Сейчас, вспоминая это, диву даюсь, как ни у кого из 7–8–летних ребят не возникло чувство смертельной опасности, не сработал инстинкт самосохранения, более того, вместо того, чтобы оставить гранату в укромном месте и потом показать это место взрослым, мы стали по очереди бросать её подальше, насколько хватало сил бросить двумя руками, обсуждая, взорвётся она или не взорвётся, а когда убедились, что она не взрывается, стали стараться попасть ею в телефонный столб.

      К счастью граната не взорвалась, наверно, она была без взрывателя, или мы не знали, как его привести в состояние готовности к взрыву. А сколько тысяч ребят стали жертвами такого детского безрассудства! С сожалением оставив гранату у столба, мы пошли в школу, надеясь продолжить свои опасные игры на обратном пути.

       Но на обратном пути мы гранату не нашли, и, кажется, немного расстроились, что кто-то нас опередил.
А опередить могли наши же школьники. Занятия у нас тогда проходили  одновременно с двумя классами: один ряд занимали мы, первоклашки, а другой ряд–второклассники, а во вторую смену также занимались одновременно два класса–третьеклассники и четвероклассники. Учительница по очереди давала задания одному классу, а у другого – проверяла выполнение их задания, а затем – наоборот.

       Писали мы на самодельных тетрадях, сделанных из конторских книг или даже из газет, а на арифметике пользовались самодельными палочками, выструганными из веток. У всех были чернильницы–невыливайки, а вот учебники были у нас по одному на двоих. Все были бедно одеты и обуты кое-как, всем всегда хотелось кушать, но никто из старших не обижал младших и уж во всяком случае не пытался отнять корочку или кусочек жмыха у более слабых, если кто-то из них приносил с собой, чтобы пожевать на переменке. Видно, тяготы и беды войны приучили детей быть добрее друг к другу.

      Мы  на перемене наверняка расхвастались своей находкой перед другими, старшими ребятами, и те, скорей всего, опередили нас после уроков и взяли её себе. А может быть,  её подобрал и кто-либо другой, но это не важно, главное, что  несчастья не случилось, иначе бы такая страшная весть дошла и до нас, – вероятно, граната была без запала.

       А 5 лет спустя, занимаясь поиском в лимане гнёзд с яйцами диких уток, я нашёл тоже в луже у кромки лимана гранату,– ” лимонку”, но будучи уже более “умным”, к тому же не понаслышке знающим, к чему приводят и чем кончаются такие забавы с гранатами, снарядами, минами и порохом, подержал “лимонку” в руке, не стал “играть” с чекой, а размахнувшись, бросил её подальше от берега в лиман, где уже было достаточно глубоко и вряд ли кто мог наступить на неё и, ненароком задев кольцо, взорвать и погибнуть.

       И всё-таки на всякий случай после броска гранаты упал и выждал несколько секунд – а вдруг рванёт, могла ведь и проржаветь за столько лет и взорваться от удара и при не выдернутой чеке. Такую бы разумную осторожность иметь бы всем погибшим и покалеченным ребятам, но, как говорится, знал бы, где упадёшь, соломку бы подстелил.

       Вспоминаются соседские мальчишки в Краснодаре, жившие на нашей улице Урицкого, Толя Сень и Тёма (фамилию забыл), которые потеряли по три пальца на руках от взрыва всего лишь запалов (взрывателей) незадолго перед моей опасной находкой, причём несчастье с Тёмой произошло недалеко от нашего домика, я даже слышал хлопок негромкого взрыва. Выглянул в окно и увидел бегущего к своему дому и плачущего Тёму с окровавленной рукой.. Другой мой одноклассник, Попов, погиб вместе с двумя другими своими товарищами, когда они пытались разрядить найденную ими мину.

      А такое смертельно опасное “добро” вездесущим ребятам попадалось на местах боёв ещё много лет после окончания войны. И не всегда такие находки не приводили к беде и заканчивались без смертей и ранений, как получилось к счастью у нас, когда мы нашли гранату по дороге в школу на хуторе Машенский в 1943 году.

       Так незаметно прошло время до нового 1944 года. От мамы мы иногда получали письма, и за неё с Алёшей не беспокоились. Эти несколько месяцев в Гулькевическом районе были для нас тихими, спокойными и относительно благополучными. Но это было, как оказалось чуть позднее, затишье перед бурей.

      Приходя домой после работы, отец не шутил, как бывало раньше, о чём-то задумывался, как бы не решаясь сделать то, что задумал или хотел сделать. Я, конечно, не мыслил тогда такими словами и категориями, но видел, что отец чем-то расстроен и не договаривает, что его беспокоит. А вскоре и нашлось вероятное объяснение всему этому. Приезжала из Краснодара, из треста комиссия, нашла недостатки и упущения в работе, и отцу предложили уступить место управляющего более молодому и энергичному работнику, хотя и без высшего специального сельскохозяйственного образования, но зато члену партии и фронтовику, демобилизованному по ранению.

    Сыграло определённую роль, наверно, и то обстоятельство, которое ёмко можно охарактеризовать пословицей: по одёжке встречают, по уму провожают. Вид у отца был неухоженный и, конечно, далеко не директорский: поношенный костюм, старые ботинки, обшарпанное пальто с потраченным молью воротником, такая же старая кожаная шапка с вытертым меховым козырьком.

     Да и характер у отца, по словам мамы, был неуживчивый, мог он нелицеприятное сказать прямо в лицо начальству. По этой причине мама в 30-е годы опасалась, как бы на него по злобе кто-нибудь не состряпал донос, приписав ему несуществующие грехи и преступления и подведя таким образом под молот необоснованных, ничем не оправданных репрессий.

     Всё вместе взятое и определило то, что отцу предложили должность, фактически с понижением в тресте, связанную с частыми командировками, и мы стали готовиться к отъезду из совхоза. Вещей с собой было не много, всё наше имущество уместилось в ручную поклажу: чемодан, мешок, рюкзак, сумка и что-то ещё по мелочи – на всё хватило наших 5 рук, из которых только одна была мужская взрослая, две–подростковых моей сестры и две–моих детских.

      До станции Гулькевичи нас отвезли на совхозной полуторке, а весь путь до Краснодара на товарном поезде как-то выпал у меня из памяти. Хорошо запомнилось только, что в Краснодаре мы оказались уже ночью, и чтобы не ночевать в холодном вокзале, решили сразу добираться до дома. На удивление трамваи ещё ходили, а может это был дежурный трамвай, и нам повезло, что мы на него успели. Так или иначе, но мы благополучно доехали до конечной остановки трамвая, от которой до нашего дома было ещё 10 кварталов.

       И тут выяснилось, что рук у нас для всех вещей нехватает. Вероятно, при отъезде кто-то помогал нам с погрузкой и в машину, и в поезд, скорее всего, шофёр бывшей отцовской (директорской) машины. Самим же, без его помощи нам пришлось вещи до трамвая переносить по частям “короткими перебежками”. Кое-как с этим мы справились, а вот 10 кварталов пройти с вещами таким способом показалось невозможным.

      Поэтому отец решил оставить меня одного на остановке с самым большим мешком, где были упакованы в основном чугунки, сковородки и другая довольно объёмная и тяжёлая утварь, а самому с Олей быстро добраться с облегчённым грузом до дома и затем налегке ещё быстрей вернуться за мной и мешком. Мне было жутковато оставаться одному в сплошной темноте, но не устраивать же из-за этого истерику, тем более, что отец подбодрил меня, говоря, что я уже большой, что мне уже 7 лет и скоро, через несколько месяцев будет 8 лет.

      А что мешок можно оставить без моего присмотра, отодвинув его от столба и спрятать его рядом в кювете, куда совсем не доставал слабый свет от дальнего фонаря, никому не пришло в голову. Так и порешили, что со сторожем в моём лице мешок будет сохраннее, и отец с Олей отправились в путь. Через несколько десятков шагов их фигуры растаяли в темноте, и я остался один.

      Время тянулось бесконечно долго, кругом не было ни души, ниоткуда не доносилось никаких звуков, и я не знал, что для меня лучше: чтобы кто-то появился и в случае чего не дал меня в обиду грабителю или наоборот радоваться тому, что никого нет, а значит, и нет явной опасности, что этот “кто-то” заберёт наш мешок с чугунками и сковородками.

      В довершение ко всем моим страхам я стал замерзать в своей одежонке, ведь стоял январь, хотя и южный, но достаточно каверзный месяц, особенно если ты не очень тепло одет и не движешься. И я решил двигаться навстречу отцу и сестре. По моим расчётам они уже должны были возвращаться ко мне, а дорога была легко запоминаемой, и я её запомнил, когда весной 1943 года ходил в город с Олей.

       И действительно, через пару кварталов мы встретились. Я обрадовался, что так быстро встретился с ними и не разминулся, а перед домом такая возможность была, так как свернуть на нашу улицу можно было в нескольких местах. Отец же отругал меня за то, что я оставил свой “пост”, и стал сетовать, что мы будем делать, если за то время, пока мешок был без присмотра, его кто-то взял себе.

      По тем временам остаться и без посуды было очень худо, и потому нам казалось естественным, что отец ускорил шаги чуть не до бега и поторапливал нас, чтобы мы не отставали. К общему счастью мешок никто не присвоил, он стоял прислонённый к столбу, как его и оставили. Отец попросил Олю помочь взвалить мешок на спину, и мы отправились в обратный путь, смертельно усталые, но в общем-то довольные, что всё наше “путешествие” заканчивалось сравнительно благополучно, во всяком случае без потерь.