Вечеринка или пьяный милиционер пьеса абсурда

Действующие лица:
Дети застоя:
Феррапонтыч – гармонично развитый художник средних лет, хозяин мастерской. На ши¬ро¬ком бородатом лице - широкий красный нос. Малобюджетный жуир и бонвиван из народа.
Сергей – его ровесник. Энциклопедически образованный, метафорически мыслящий замес¬титель какого-то начальника. На усатом лице отъевшегося викинга– печать застарелого синдрома хронической усталости. Говорит, как пишет.
Иван Феликсович Розенштерн – расшитый и раскодированный художник большой внутренней культуры и одаренности. Никак не заявит о себе, ибо не может работать в силу врожденного чувства собственного достоинства и необузданного жизнелюбия. Друг и альтер эго Феррапонтыча. 
Поколение, выбравшее пепси и коку:
Илья – худощавый юноша в очках, формой напоминающих чеховское пенсне. Бывший врач, а ныне менеджер торгового зала в книжном магазине. На досуге пишет и публикует в Ин¬тернете стихи на церковнославян¬ском.
Максим – молодой резкий «яблочник». По соционическому типу – чудовищная помесь Дона Кихота и Санчо Пансы. Хобби – борьба с Лукашенко и вмешательство во внутренние дела братской Белорус¬сии.
Виолетта – студентка Университета дружбы народов, чем-то похожа на Швейка с иллюст¬раций Й.Лады. Взгляд пря¬мой, реакции заторможены, разит перегаром. В лучшие времена таскала предметы интерьера в передаче «Квартирный вопрос».
Поликарп – парень 19 лет с бусами на шее, серьгой в ухе, пирсингом в носу и стоящими «ирокезом» рыжими воло¬сами. Шифруется, т.к. после отчисления с философского факультета МГУ, потеряв от¬срочку от армии, живет в столице без регистрации.
 Оборотни в погонах (инкогнито):
1-й милиционер (пьяный) – лет 35, среднего роста. Светлые волосы, крупный горбатый нос. Порывист, немного неуравновешен.
2-й милиционер (трезвый) – чуть постарше и повыше. Светлые волосы, нос прямой. Менее порывист, более уравновешен.

Сцена представляет собой мастерскую художника в мансарде много¬этажного дома в Центре Москвы. В одном углу – мощная тахта со спящим прямо в одежде Розенштерном, рядом – стол, старинное кресло с отломан¬ным подлокотником, разнокалиберные стулья, в другом углу - стопкой холсты на подрам¬никах. Остальное пространство заставлено мольбертами и завалено хламом. Высокие по¬толки, большие окна, закрытые изнутри ставнями, вы¬ходят на крышу. На ставнях углем нарисованы голые женщины солидных форм в различных позах.

Действие 1. Четыре часа дня. В мастерской, помимо Розенштерна, Феррапонтыч, Сергей и Илья в ожидании.
Илья (в мобильный телефон): У метро увидишь памятник Грибоедову. Иди мимо него вниз по бульвару до па¬мятника Абаю Кунан¬баеву. Кто такой  Абай Кунанбаев? Стыдно, москвичка крови, а не знаешь! Классический акын степей, его предки еще с Батыем Москву сжигали. Лужков его очень уважает, увековечил. Не спутаешь, если Абаю усы сбрить – вылитый Лужок будет. Там еще рядом фонтан, после него сворачивай направо и в арку большого дома. (Всем): Тяжело с ромашками. Знают в луч¬шем случае неко¬торые станции метро и как их зовут. Кроме себя ничего не замечают. Ничего не хотят понимать.
Сергей (веско): Надо встретить, а то еще два часа прождем.
Илья: Сейчас пойду (уходит).
Феррапонтыч (мечтательно): Как вино принесут, глинтвейн варить буду. Фрукты, корица есть. (Розенштерну, пихая его в бок): Иван, глинтвейн будешь?
Розенштерн (не открывая глаз): М-м-м-мэ.
Сергей: Дался тебе этот глинтвейн! Правильно в народе говорят, пьешь как твое второе я. (Рассматривая фотоальбом его картин). Да и с живописью не все в порядке, слишком лите¬ратурно. Краски блеклые, меланхолию наводят. Прямо какой-то безгорбый Борисов, извиняюсь, Муса¬тов. Как там про тебя на сайте написали: «Колорит его работ мягок и приглушен, он чуждается ярких, кричащих цветов. Детская непосредственность восприятия действительности местами пере¬ходит в неприкрытый инфантилизм».
Феррапонтыч (раздраженно): На себя - то посмотри, Тулуз Лотрек! Ростропович голимый! (Глотнув из фляжки, раздвигает ставни).
Сергей (нисколько не обидевшись): Ты пойми, искусство должно валить потребителей с ног, как стакан денатурата, а ты им пятки щекочешь.
Феррапонтыч (мрачно): Ты меня не учи, на какую ногу хромать, я на обе умею. Бери кисти, краски и вали. (Подойдя к зеркалу, мажет гелем и подкручивает усы а-ля кайзер Вильгельм, затем расчесывает бороду на две стороны, как Александр III).

Действие 2. В мастерскую входят Виолетта, Максим, Поликарп и Илья. У него в руках сумка с бутылками.
Феррапонтыч (бросаясь к Виолетте, вьется мелким бесом): Бонсуар! Жевузонпри! (Помо¬гает снять куртку). Авек плезир!
Потом, бормоча «Шарман, формидабль, аншанте!» начинает целовать руки, поднима¬ясь все выше и щекоча бородой.
Виолетта (с трудом его отпихивая): Виолетта.
Феррапонтыч (щелкая каблуками и тряся головой, с которой сыпется перхоть): Феррапон¬тыч. Четверть века в сексуальной революции, сейчас на нелегальном положении. Обладаю разными гуманитарными интересами.
Виолетта (указывая на тахту, с любопытством): А это кто там?
Феррапонтыч: Иван Розенштерн, художник по жизни.
Виолетта: Что это он днем спит?
Феррапонтыч: Он всегда, когда пьяный, спит.
Виолетта: А когда трезвый?
Феррапонтыч (крепко подумав): Ну, когда, трезвый - пьет.
Виолетта: За что вы его так цените?
Феррапонтыч: Ну, во-первых, он - мое альтер эго, а этим, ясен перец, не разбрасываются, а во-вторых, он не то что мы, плебеи, пейзане, а голубых кровей, потомок остзейских баронов.
Поликарп: Да ну? И кого именно?
Феррапонтыч: Не могу сказать точно. Его генеалогическое дерево сгорело при отступлении из Лифляндии. В школе говорил, что правнук астронома- революционера Штернберга. А после 1991 –го выяснилось, что вовсе не астронома и не революционера, а совсем наоборот, Унгерна фон. Правда, злые языки утверждают, что на самом деле он незаконнорожденный внук Розенберга и чуть ли не Альфреда.
Поликарп (возбужденно): Да как же так, чтобы человек своего роду-племени не знал? Я, например, сын потомственного кемеровского шахтера, вот, на руки мои поглядите! (Вытягивает их вперед, растопырив пальцы).
Все с интересом смотрят на грязные руки с черными, как у бомжа, ногтями.
Поликарп (с затаенной гордостью): Это у меня фамильное!
Феррапонтыч (закончив осмотр): Честно говоря, папа у Ивана действительно был Штерн, а жена-то и сейчас Розен. Так что истина, скорее всего, лежит где-то посередине. Да мы сейчас спросим. (Пихает его в бок). Иван, сам-то что скажешь?
Розенштерн (не открывая глаз): М-м-м-мэ.
Феррапонтыч: А? Что я говорил? Да вы на нос его посмотрите, на усы! Каков груздок!  Орел! Стопроцентный дворянин! Натуральный сноб! Аристократ духа! (Наконец отвлекаясь от Розенштерна, всем): Итак, оттопыриваться можно здесь, а можно на крыше, в виду панорамы вечерней сто¬лицы.
Поколение пепси (радостно): Камон, зажигай! На крышу, однозначно! Жаждем панорамы!
Феррапонтыч: Тогда осторожней в окно лезьте, рама на соп¬лях держится, замучился стеклить. Туда не ходите, от жести грохот ужасный, слышно, как го¬луби садятся. Там злая бабка живет, типа Карлсон. Кошмарит меня по-всякому.
Все, спотыкаясь о Розенштерна, лезут на крышу с вином и закуской. Феррапонтыч еле успевает подхватывать периодически выпадающую раму.

Действие 3. Те же, кроме Розенштерна, на крыше.
Илья (с пластмассовым стаканчиком в одной руке и фотоальбомом в другой, Феррапонтычу): Смотрю, у вас портреты лю¬дей не¬плохо получаются.
Феррапонтыч (занюхивая подмосковный вермут концом седой бороды): Это по¬тому, что я показываю ихний внутренний мир, а также стремлюсь поднять зрителя до своего вы¬сокого культурного уровня. Смысл моих произведений не лежит на поверхности, а раскры¬вается при известной душевной работе.
Илья: Где-то учились?
Феррапонтыч: Портретистом, и неплохим, меня сделал дембель¬ский аккорд, осуществленный в ря¬дах Вооруженных сил под г. Уссурийском, вопреки препонам и рогаткам дедизма-демби¬лизма. Тогда я за квартал написал портреты всего По¬литбюро ЦК КПСС и командования Дальневосточного округа на шиферных листах разме¬ром полтора на полтора метра. А до того изобразил на этих же листах все до¬рожные знаки нашей необъятной Родины в нату¬ральную вели¬чину. Ну, и еще на Арбате пару лет погужевался.
Поликарп (подходя, восхищенно): Я тоже хочу мастерскую, мне жить негде. Как стать художником? Го¬ворят, это сплошные напряги: надо качаться голым на тарзанке, кусать прохожих за ноги, га¬дить в музеях и церквах, совершать другие духовные подвиги и безобразия.
Феррапонтыч (сморкаясь от избытка чувств без носового платка): Не парься! Худож¬ник – это не профессия, это мировоззрение, стиль жизни, так сказать лайф стайл, и даже, я бы сказал, модус вивенди, едрена кочерыжка. Это раньше, при проклятом царизме, живо¬писцу старой школы при инициации полагалось на эрегированном члене ведро воды на вто¬рой этаж снести. Потому, кстати, и не было среди них женщин. Сейчас все проще. Не обя¬зательно что-то рисовать или член тупить, достаточно просыпаться не раньше 11 часов…
Поликарп (довольно): Ну, это я в легкую.
Сергей (завистливо): Богема!
Феррапонтыч (не обижаясь): …чувствовать себя художником, создавать в масс-медиа реноме, тусоваться непрерывно, имя себе сделать или псевдоним какой-нибудь звучный, чтоб за душу брало. Тогда будешь, как минимум, художником по жизни. Сейчас их- как грязи. У меня вон один такой на тахте валяется. А есть еще художники в натуре, они должны время от времени выставлять где-нибудь какие-нибудь картины. Как раз им-то мастерские и дают, в МОСХе. Если хочешь, помогу тебе вступить. Карандаш в руках держать можешь?
Поликарп (с оптимизмом): Научусь!
Феррапонтыч: Да, еще, чуть не забыл, надо ж сотворить себе имидж. Чтоб по рылу было видать, что не из простых свиней! (Придирчиво глядит на Поликарпа). Так, волосы длинные, отлично. Крашеные, слиплись и торчат – превосходно. Теперь для завершения надо бороденку хоть какую-никакую запустить.
Поликарп (горько): Не растет, зараза.
Феррапонтыч (внушительно): Своя не растет - накладную носи. Хоть на веревочке привязывай, как египетские фараоны. Вон они какие пирамиды наворочали – до сих пор сломать не могут.
Илья (разглядывая все тот же фотоальбом, скептически): А в модных журналах пишут, что реализм уже стал замшелой архаи¬кой, игрушкой в руках импотентов от культуры, а мейнстрим – это гламур и постмодер-низм.
Феррапонтыч (подкручивая усы): Насчет течений разных вам пусть Серега объясняет. Он у нас теоретик не хуже Жданова. А за себя так скажу: «Публика - дура». Ей хоть навозную кучу изобрази, хоть черный квадрат. Главное - не изменять гуманистическим традициям и внизу цену указать. Чем больше – тем лучше, оптимально - лимон баксов. А народ уж сам решит, что ты гений.
Сергей (воодушевленно): Вы немного гоните с дихотомией насчет мейнстрима. В искусстве есть место и палеолитической Венере, и Кири Те Канаве с Иегуди Менухиным, и даже Бивису с Батхедом в придачу.
С гламуром все ясно. Выражаясь по-русски, это просто кич, обслуживающий скудные духов¬ные запросы эстетических дебилов и современных мещан, для которых взятие новой тачки важнее существования собственной Родины.
Не все так просто и с постмодернизмом. Для кого-то это всего лишь один из видов ненависти к людям и к самому искусству. Да, он привлекает мо¬лодежь своей провокацион¬ностью, но я его понимаю лишь как не¬кий художественный ме¬тод, который можно использовать для разных целей, в зависимости от пожеланий заказ¬чика. Жаль, что у нас с его помощью в основном  пропагандируют идеи русофобии и нового вар¬вар¬ства.
Феррапонтыч (вполголоса Илье, порывающемуся что-то сказать): Тихо! Не видишь, у него глаза по пять рублей и кровью налились – креатив попер.
Сергей (ничего не слыша): Но в постмодернистские формы можно вложить гуманное со¬держа¬ние. К тому же на Западе постмодернизм связан с эволюцией индустриального обще¬ства в информационное, постиндустриальное, а с наступлением в нашей стране эпохи вандализма, срав¬нимой по масштабам разрушений с падением Римской империи и татаро-монгольским игом, она деградировала и пре¬вратилась в сырьевой придаток Европы. А, как говорится, куда базис, туда и надстройка. Так что объ¬ективных факторов для укоренения постмодернизма на нашей почве нет.
Виолетта (с интонацией Станиславского): Не верю! Все это слишком сложно, чтобы быть правдой. (Феррапонтычу, кокетливо): А какая у вас самая большая мечта?
Феррапонтыч (раздумчиво): Будучи русским художником, хочу умереть, как Рафаэль.
Виолетта (еще кокетливее): В самом деле? И как же умер Рафаэль?
Феррапонтыч (мечтательно): На бабе!
Немая сцена.
Феррапонтыч (нарушая молчание, Виолетте): Тяжело, наверное, в УДН, с иностранцами?
Виолетта (постепенно отходя от культурного шока): Да ничего, привыкли. Китайцев только много, с нами почти не общаются, гордые.
Феррапонтыч: Диагноз ясен, угар великоханьского шовинизма. С таким народом дружись, да за топор держись. А что негры?
Виолетта: Негры как негры. Чернеют по коридорам, только зубы сверкают. Молод¬цы. (По¬сле паузы) Скажите, а Феррапонтыч – это имя или творческий псевдоним? И почему с двумя «р»?
Феррапонтыч: Пока псевдоним, но собираюсь узаконить. Ведь у художника вся сила – в бороде да в имени. Шел я к нему непросто, много вариантов перебрал. Некоторые предлагали «Террапонтыч» от латинского «терра» - «земля», другие подкидывали идейки насчет «Хе-ррапонтыча». Ну, это понятно, от чего, от немецкого «господин». «Террапонтыч», конечно, звучит красиво, сразу ука¬зывает на мои корни в толще народной жизни, что я пришел в большое искусство от сохи, от почвы. «Херрапонтыч» тоже ничего звучит – мощно, кондово. Но потом все же выбрал то, что выбрал. «Феррум» ведь по-латыни «железо». И жизнь меня ковала и закаляла, как сталь. Ибо тяжек был мой путь, лишь с третьей попытки поступил я в художественную школу, прорвав круговую поруку блата и непотизма.
Есть в имени моем еще один нюанс. Хоть я и язычник, но некоторые придумки Яхве уважаю. Вон, библейские герои были обычными Сарой и Абрамом, пока не стали богоизбранными Саррой и Авраамом. Если честно, я из скромности редко акцентирую внимание на своей уникальности, ведь псевдоним – всего лишь вершина айсберга моей многогранной целостной, но в то же время мятущейся в поисках смысла жизни натуры. Мне хватает и того, что знатоки ценят меня не только за ум и благородство, но также за скромность и красоту.
Илья: А сейчас над чем-нибудь работаете?
Феррапонтыч: Пишу совещание совета директоров одного очень закрытого акционерного общества в виде заседания Политбюро образца 1949 г. под названием «За благо народа». Размер – 1,5 на 3 метра, итальянский холст, масло, испанская рама.
Поликарп (уважительно): А с персонажами определились?
Феррапонтыч: Пока только с четырьмя. Хозяин фирмы, разумеется, Сталин, в простой маршальской форме. Технический директор – Молотов и замгендиректора по безопасности – в виде Берии. Благо, что очень похож. Ну и я в роли народного художника СССР Налбандяна.
Максим: Зачем нужна эта отрыжка тоталитаризма?
Феррапонтыч: Точно не знаю, но, наверное, для идеологического оправдания планируемых в рамках бизнес-плана чисток и репрессий. Будет висеть у гендиректора в кабинете и на планерках внушать.
Постепенно стемнело.
Поликарп (отпивая из картонного пакета, смачно): Катарсис!
Сергей (Поликарпу): Что это у вас?
Поликарп (показывая пакет): «Русская Лоза», не желаете?
Сергей:  Не употребляем-с. Предпочитаю аргентинские вина. Дешевле француз¬ских, а качество не хуже. Привык, знаете ли, к немного терпкому послевкусию с легкими смородиновыми тонами. А от этого только сернистым ангидридом шибает.
Поликарп (пребывая в романтическом настроении): Как там у классика: «Не говори с тос¬кой «Не пьем», но с благодарностию «Пили».
Сергей (невозмутимо): Что делали на философском факультете?
Поликарп: Изучал политологию в смысле разработки экономической стратегии развития нашей страны, в духе кейнсианства с примесью Хайека. Моя руководительница хотела осно¬вать под это дело фонд реформ.
Сергей: А что для нее являлось критерием оптимальности экономических док¬трин? При¬быль фонда?
Поликарп (растерянно): Об этом не думали, все равно не прокатило.
Сергей: А вообще-то учеба в МГУ пошла на пользу?
Поликарп (грустно): Куда! Не до этого было. Я там все забыл и ничему не научился.
Сергей: А сейчас чем занимаетесь?
Поликарп (с пафосом): Будучи человеком, которому чужда современная культура и мораль, ищу в этом циничном мире того, кто способен на серьезные отношения, необходимые для создания гей-семьи.
Сергей (восхищенно): Круто! А место для этого есть?
Поликарп (немного поникнув): К сожалению, нет, есть только желание.
Виолетта (вклиниваясь): А это что за звезда под месяцем?
Поликарп (с умным видом): Как бы Венера.
Виолетта: А это что за шпиль сверкает в лучах заката?
Поликарп (гордо): На самом деле альма матерь, МГУ на Воробьевых горах.
Через некоторое время, замерзнув, все с топотом влезают обратно.

Действие 5. В мастерской.
Феррапонтыч (колдуя у электроплитки, оживленно): Как говорится, чем хуже портвейн, тем лучше глинтвейн.
Сергей (сдвинув Розенштерна и примостившись на тахте): Здесь только душа не хватает. А то можешь смело позиционировать себя в газете знакомств как «настоящий во всем мужчина с высшим образованием и местом для встреч».
Феррапонтыч: Боюсь, если душ починю, друзья отсюда выживут и примутся почем зря кхаджурахаться. (С теплотой в голосе) Иван тут уже как у себя дома.
Сергей (меняя тему):  Меня тут в театр пригласили.
Виолетта: На «Голую пионерку»?
Сергей (слегка обидевшись): Почему так сразу? Я не педофил. В Маяковского, на «Мертвые души».
Виолетта (радостно): Ага, значит некрофил!
Илья (задумчиво): А я вот вырасту большой, тоже педофилом стану, как Феррапонтыч.
Феррапонтыч (деланно смущаясь): Ну, слухи обо мне сильно преувеличены.
Максим (немного печально): А единороссы из избирательных комиссий как узнают, что я независимый наблюдатель от «Яблока», так то на психэкспертизу отправят, то пьяным объ¬явят и в лабораторию ГАИ сдадут.
Сергей: Зачем?
Максим: Чтоб не путался под ногами.
Сергей: Не надо было с экономистом-заочником Явлинским связываться. Он ведь Ро¬дину за грант продал.
Максим (возмущенно): Не может быть! А как же программа «500 дней»?
Сергей: Все это туфта. Я за штуку баксов таких программ десяток настрогаю. За 500 дней можно только все развалить, но не построить. Все, кто у нас по ящику как политики мелькают – просто дешевые провокаторы. Вон, Феррапонтыч это уже понял.
Феррапонтыч, отхлебывая из фляжки, мрачно кивает. 
Максим: Да вы просто насмотрелись первого канала.
Сергей: Мне врач информационный пост прописал, смотрю только «Симпсонов» и «Футу¬раму», ну, еще немножко «Южный парк». Программа «Время» - это же духовная радиация.
Максим (вставая в позу): Либо ты займешься политикой, либо она займется тобой, другой альтернативы нет. Надо добиться настоящей демократии, по типу как за бугром.
Сергей: Демократия– это пустой лозунг, абстракция, наподобие точки в геометрии. Нигде в мире у голодранцев нет никаких прав. Возможна только военная демократия в раннеклассо¬вом обществе, когда все друг друга знают, как облупленных.
Да хоть погляди на Феррапонтыча. Еще в 1989 г. в украденном из армии танкистском комбинезоне на Пушкинской площади митинговал, с жабой Новодворской в одном обезъ¬яннике сидел. На высокий градус вскипали дни. А сейчас еще и пятидесяти нет, а уже поседел вплоть до волос на ногах, личная жизнь не обустроена, ромашки динамят, мастерскую в Центре на последние деньги снимает, постоянно что-то рисует, чтобы прокормиться. От всех болезней только голо¬довками и лечится. Вот до чего борьба за демократию доводит! Как говорится, лонга пенис, вита бревис.
Феррапонтыч (грустно): Да, когда надо было выбирать между личным и общественным, я выбирал общественное, а Серега - личное. Сагитирует всех идти на демонстрацию в защиту литовских нацистов, как поп Гапон, а сам – по бабам. Зато сейчас процветает, щеки со спины видно. Вто¬рой раз женат. За лето не может на Тоете все свои дачи объехать.
Сергей: Да, тяжело. То ли у нас северное лето короткое, то ли действительно, с дачами пе¬ребор. А вообще-то я не признаю митингов, на которых мне не дают выступить.
Максим: Странно, но других нет. Надо самому устраивать. (Феррапонтычу, вполголоса) Что это он так раздухарился?
 Феррапонтыч (тихо): Так он же был членом международного движения «Мудаки без границ и тормозов». Все в Парижах ошивался, манифесты писал, пока эти самые мудаки его не кинули.
Неожиданно слышится стук от падения оконной рамы, звон разбитого стекла и сдер¬жанные ругательства. В окно с крыши влезает пьяный милиционер.

Действие 5. Те же и оборотни в погонах.
Пьяный милиционер (всем, строго): А ну-ка, предъявите документы!
Поликарп (изумленно): Что это еще за деус экс машина?
Остальной народ безмолвствует. Некоторые послушно достают паспорта. Пьяный мили¬ционер начинает их придирчиво проверять.
Пьяный милиционер (Феррапонтычу): А вы покажите документы на помещение.
Феррапонтыч (с интонацией зиц- директора из «Золотого теленка»): При советской власти я ходил без паспорта, после буржуазно-компрадорской контрреволюции стал его носить. Но документов на мастерскую у меня при себе нет. Они хранятся дома.
Пьяный милиционер (критически осматривая ставни): Взрослый маль¬чик, а порнухой развлекаешься! Женись, гордый человек!
Феррапонтыч (сдерживая гнев): Это не порнуха, это «ню».
Пьяный милиционер (также еле сдерживая себя): При представителях власти попрошу не выражаться. В отделении разберутся. Я вижу, тут ни «тпру», ни «ню», ни концов не найти.
В окно тем временем влезает трезвый милиционер, также критически оглядываясь.
Трезвый милиционер (бодро): Тогда, гражданин, пройдемте. Остальных попрошу очистить поме¬щение.
Пьяный милиционер (увидев Розенштерна, заметно оживляется): Так у вас здесь еще и труп! Тут статьей пахнет. (Принюхивается и, наклонясь к Розенштерну, пихает его в бок, потом трет ему ухо и кричит) А ну, вставай! Документы есть?
Розенштерн (слабо сопротивляясь и не открывая глаз): М-м-м-мэ.
Феррапонтыч: Я с вами пойду, но мои гости останутся здесь и он в том числе. (Подходит к Розенштерну и пихает его в бок) Не забудь дверь на второй замок закрыть!
Розенштерн (не открывая глаз): М-м-м-мэ.
Все: Мы еще децл потусуемся. Сейчас в лом идти. Только драйв пошел.
Сергей (разомлев от адыгейского кагора): Да, постреляем, только тихо. Все приберем. На крышу – ни ногой, слово чести русского интеллигента.
Максим (трезвому милиционеру, тоном белого офицера): Господа, но позвольте! Представьтесь, пожалуйста.
Трезвый милиционер (пьяному): Пойду, закрою слуховое окно. (Вылезает об¬ратно на крышу, скоро возвраща¬ется).
Сергей (трезвому милиционеру): Так как ваша фамилия, я не расслышал?
Трезвый милиционер (направляясь к выходу, саркастически): Бронштейн.
Сергей (проводив их за дверь, с запоздалой тревогой): Феррапонтыч, осторожней, у них лица рэкетиров!
Пьяный милиционер: Ты кого это рэкетиром назвал, вражина? (Поворачивает обратно).

Действие 6. Те же без Феррапонтыча и оборотней.
Сергей (быстро закрывая дверь на замок, в щель): Жандармы! Сатрапы! (Обращаясь ко всем, потрясенно) Помните, как там у Бодлера? «Когда тоска в пути грызет матросов, матросы трахают всех встречных альбатросов». Вот и мы, елки зеленые, подобно этим гордым птицам, парим в эмпиреях на могучих интеллектуальных крыльях, как в род¬ной стихии, но на земле становимся беззащитны перед прозой жизни и нас может повязать любой пьяный мент, любой анфан террибль.
Максим (философски): Большая говоря неизбежно доводит до сорома. Как гласит народная мудрость, если в начале индийского фильма на стене висит ружье, то в конце оно обязательно будет петь и танцевать.
Сергей: Это ты к чему?
Максим: А к тому, что ментов сто пудов соседка навела.
Поликарп (явно не слушая): Уф, пронесло.
Илья: И меня тоже. Я ж с 2001 г., когда при неясных обстоятельствах потерял паспорт гражданина СССР, так и хожу без него. Чтобы российский получить, нужна справка, что я не узбек. Ро¬дился-то я в Ташкенте. А в посольстве узбеки говорят: приезжай обратно, получи гражданство, а потом из него выйди, тогда дадим. Такая вот засада.
Виолетта в это время звонит кому-то по мобильному, выясняя права и обязанности мили¬ции, а также рядовых граждан.
Сергей (Виолетте): С кем это вы говорили?
Виолетта: С мамой, она у меня юрист.
Сергей: А почему на «вы»?
Виолетта: Так исторически сложилось. Как мне двенадцать стукнуло, друг друга только по отчеству и зовем. (Выпивает стакан глинтвейна, потом достает из рюкзачка вышитый бисе¬ром кисет и, проведя языком по папиросной бумажке, старательно скручивает самокрутку. Удовлетворенно закуривает). Знаете, очень дисциплинирует. Прививает чувство от¬ветственности.
Илья: Так что мама советует?
Виолетта: Надо жаловаться, желательно – в прокуратуру. Но геморроя будет много.
Илья: А что, хоть я по образованию и медик, но по призванию – писатель. И жалобу накатать могу совершенно свободно.
Сергей: А кроме жалоб, в каких жанрах работаешь?
Илья: В основном в малых формах: притчи, рассказы. На крупные времени не хватает. Пишу о главном – об жизни и смерти, об единстве и борьбе противоположностей. У меня все по-взрослому, без жмуриков редко обходится.
Сергей: Ты с творчеством-то поаккуратней. О Чо Сен Ху слышал?
Илья (насторожившись): Что за пельмень?
Сергей: Так это ж последняя фишка! Учился себе тихо этот то ли корейский американец, то ли американский кореец, где-то в Штатах. Потом вдруг на творчество пробило, рассказы стал писать, пьесы всякие, по типу Шекспира: с трупами, поножовщиной. И затянуло, сорвался-таки с нарезки, снесло башню напрочь. Притащил, значит, Чо Сен Ху стволы и замочил тучу народу прямо в аудиториях, коридорах и сортирах родного вуза. Где увидит американца, там и шлепнет. Устроил им массакр по полной форме. За бездуховность, как объяснил в своем видеообращении. А потом и себя порешил. Видать, отчаялся достучаться до людей, у которых баксы с долларами вместо сердца и компьютер вместо мозга. Вот до какого конфуза литература может довести.
Максим (приглядываясь к ставням, после неловкого молчания): А действительно, что это Феррапонтыч на зады запал? Я таких и в мечтах не видел. Ренуар с Кустодиевым нервно курят в сторонке.
Сергей: Вам не понять, вы не любили. Надеюсь, время расставит все по своим местам. Тут как в древних пещерах, напластования культурных слоев, от других поколений живописцев. Вы представить себе не можете, как магически действует на тонкую художественную натуру могучая женская задница! Бьет прямо по подсознанию, в самый что ни на есть мозжечок, задействуя самые реликтовые пласты психики.
Вот африканские бушмены ближе всего к первым гомо сапиенс стоят, у них всяких атавизмов и рудиментов, как у дураков - махорки. И бабы у них, соответственно, самые задастые в мире. Ученые – генетики установили, специально в экспедиции ездили, мерили. А этот в погонах не врубился совершенно. Да такие изображения на почетном месте в лучших музеях мира стоят, как Мона Лиза. Эх!
И, огорченный непониманием современников, Сергей тоже принимается за глинтвейн.

Действие 7. Чистопрудный бульвар. Полдвенадцатого ночи.
Все, кроме Розенштерна, идут к метро мимо стаек молодых готов, пьяных, валяющихся на скамейках и га¬зонах, гор пустых бутылок и мусора.
Сидящий на гранитном постаменте Абай Кунанбаев в бронзовом халате зорко следит раскосыми глазами за суетой русских людей вокруг.

Эпилог: В объяснительной Феррапонтыч написал, что ему сорвали ночной пленер с учени¬ками. Фамилий милиционеров он так и не узнал.