Джульетта степановна

Не знаю почему, но присутствие Джульетты Степановны Погосян меня раздражало, хотя в общем я к ней относился неплохо. Может, причиной была ее манера постоянно влезать в чужой разговор или резкость голоса с грассирующим «р», звучавшего в нашем отделе почти не переставая. По каждому вопросу у нее было свое особое мнение, как правило, расходящееся с мнением большинства коллег, а нередко и со здравым смыслом в обычном понимании этого слова. Учитывая ее возраст, а также не желая утомлять себя, с нею редко спорили.
Она приехала в Ригу по распределению вскоре после войны и так всю жизнь в нашем НИИ и проработала. Будучи уже 5 лет как на пенсии, Джульетта Степановна продолжала числиться старшим специалистом. По каким-то тайным причинам начальство ее уважало и в нужные моменты (при распределении социальных благ) поддерживало.
А в 1989 г. в Латвии уже начиналась ползучая и поющая контрреволюция. Латыши повылазили на улицы со свечками, постоянно митинговали и плакались западным корреспондентам о невыносимой жизни под пятой русских оккупантов, то есть нас. Все нелатыши вдруг почувствовали себя людьми второго сорта.
В нашем отделе разгорались нешуточные дискуссии по поводу суверенитета, да такие, что было не до работы. Мнения разделились. Часть опасалась перемен, памятуя о послевоенном терроре «лесных братьев». Однако нашлись и «демократы», сочувствовавшие нацистам. Джульетта Степановна стала их душой и рупором, собирая какие-то подписи для Национального фронта и обвиняя всех несогласных в сотрудничестве с КГБ.
- Зачем силой удерживать этот вежливый и культурный европейский народ в нашем убогом Совке? Дайте им свободу и через год все мы заживем как в Швеции. Латыши нас к себе пустили, а мы ведем себя по-свински: гадим везде, бумажки на землю бросаем.  Как увидишь на улице пьяного, то обязательно русским окажется, - говорила она нам за обедом в дорожавшей не по дням, а по часам столовой.
- но ведь латыши – жестокий народ. Вон сколько русских в Гражданскую истребили, - пробовал возражать я, но она наседала с новой силой:
- Ну  уж больших шовинистов, чем русские, не найти, я это на себе испытала, - и глаза ее наполнялись какой-то мировой скорбью.
На референдуме она, как сама говорила, обеими руками проголосовала за суверенитет. Обстановка продолжала ухудшаться: продавцы хамили, латыши вдруг разучились говорить по-русски, цены быстро росли. Все, кто поумнее, занялись спекуляцией. В конце концов наш НИИ развалился, сотрудники разбежались, а здание продали то ли под склад, то ли под бордель. Следы Погосян затерялись в вихре реформ. А русских рабочих уже начали выселять из домов под дулами автоматов. Слава Богу, во Пскове у меня жили родственники, и я смог прописаться в коммуналке, зарабатывая на жизнь обслуживанием оргтехники в разных конторах.
И вот как-то весной, проходя по скверу, я совершенно случайно встретил Джульетту Степановну. Рядом с ней возился маленький шустрый мальчик. Она обрадовалась, увидев меня, и сразу пригласила в гости. Удивительно, но пенсионерка сохранила свою бодрость духа, а карие глаза на смуглом лице по-прежнему смотрели строго и проницательно.  Теперь она вместе с сыном, невесткой и внуком жила в трехкомнатной квартире, выделенной им как беженцам.
- Это сын добился, - с гордостью сказала она, показывая просторные комнаты, когда я на следующий день пришел в гости с тортом. Если б не его связи в администрации, мы б еще в очереди стояли. Жаль, он сейчас в Таиланде отдыхает, посмотрел бы ты, каким солидным стал.
Взяв торт, Джульетта Степановна придирчиво посмотрела на дату изготовления, а открыв, не смогла сдержать разочарования:
- Бисквитный…  Но ты ведь знаешь, что я люблю слоеный!
- Извините, не нашел в кулинарии.
- А помнишь, какой выбор в рижских кондитерских был, - мечтательно сказала она, - мне они до сих пор иногда снятся.
- А как ваша квартира в Риге? – спросил я, чтобы сменить тему, и сразу вспомнил высокие потолки ее апартаментов в центре города.
Лицо старушки на миг помрачнело:
- Передали бывшему владельцу, а он такую плату заломил, что пришлось съехать. Теперь там одни банкиры и живут. Да, подставили нас с этими квартирами коммунисты, ничего не скажешь.
- А тут вам как?
- Да как, плохо. С 92-го живу, а все к грязи привыкнуть не могу. На-род кругом некультурный, не с кем словом перекинуться. Я по Риге скучаю, была бы виза подешевле, съездила бы. Наша пенсия маленькая, а латыши ведь и ее не платят. Хотя, конечно, за что нам ее платить-то? Что мы полезного в своем НИИ сделали? Только штаны протирали. У них и без нас проблем хватает. Вон, территории их Россия до сих пор не возвращает.
Хорошо, хоть сын тут неплохо устроился. Чем занимается? Торгует чем-то, кажется, цветными металлами. Вот он часто в Латвии по делам бывает.
Так  прошел час. В доме после евроремонта было уютно, с огромного кожаного испанского дивана не хотелось вставать. Малыш бодро раскаты-вал по коридору на детском электромобильчике. Настроение было умиротворенное: после отъезда из Риги где-то в глубине души сидело смутное беспокойство за судьбу бывших коллег.
Наконец я попрощался и поспешил, хлюпая по грязным лужам, в хозяйственный за керосиновой лампой. Завтра надо было ехать на участок, а кто-то срезал провода с ЛЭП, и в поселке уже две недели не было света.