Жаркий сентябрь

В середине сентября 1994 г. в гавани Порт-о-Пренса, столицы республики Гаити, море смеялось. Полуденное солнце вовсю палило с выцветшего неба. Буйная тропическая расти-тельность местами подходила к самой изумрудно-синей воде. Серые громады военных ко-раблей, торчавшие на рейде, вносили в эту дивную картину чудовищную дисгармонию, как кипятильник, брошенный в аквариум. Периодически с палуб взлетали вертолеты и барра¬жировали над крышами домов, поднимая тучи мелкой пыли. Бойко шло десантирование прямо на разбитую набережную. Откуда бронетехника и морпехи расползались по кривым улицам столицы первого независимого латиноамериканского государства, сбросившего тяжкие цепи колониального рабства аж в конце 18-го века.
Штаты на этот раз решали гаитянский вопрос. Надо было сменить одну марионетку, ге-нерала Седраса, закончившего в свое время с отличием Школу Америк в Панаме, на новую – президента Жана Батиста Аристида, которому Седрас ранее неосторожно дал пинка под зад. Для наглядности подогнали 20 военных кораблей. Генерал долго кочевря¬жился, однако в конце концов приказал войскам и полиции разобрать построенные было баррикады и не дергаться.
В Порт-о-Пренсе было неспокойно – оборванцы толпились на улицах, недобро погляды¬вая на проносившиеся мимо танки и бронетранспортеры.
А на столичной окраине, на кухне большой глинобитной хижины, крытой разогнутыми ржавыми листами от бочек, обсуждались судьбы страны.
- К нам сегодня утром в редакцию цереушник приперся, - говорил Жан Люк, мулат лет 35, в цвета¬стой рубашке  с короткими рукавами, - принес заказной материал. Я его быст-ренько перевел и тиснул. Думал, он пару баксов, как обычно, отстегнет. А он – ни черта, это теперь проти¬воречит нашим демократическим принципам, говорит, мы бережем свободу прессы, гово¬рит, на подкуп не пойдем. А рот разинешь – нейтрализуем по полной программе. Такие дела. Что хотят, то и делают.
- И проститутки подорожали, - подхватил полный мужчина лет пятидесяти, с деревян-ным крестиком на шее, - час у мадам Трюффо до 20 долларов подскочил, да еще все распи-саны на неделю вперед. О том, чтоб, как обычно, в долг, и речи нет. Это ж беспредел какой-то. Девки к америкосам так и льнут. Еще бы – сигареты, выпивка, анаша на шару.
Толстяк отхлебнул из бутылки пива:
 - Вот послушайте, - и, вытащив из заднего кармана потертых белых штанов обрывок га¬зеты бесплатных объявлений, зачитал:
- Выйду замуж за солидного американского сержанта или рядового. Конкретного, без та¬раканов в голове, с поддержкой. Можно на короткий срок, вплоть до одного дня. Окружу заботой и лаской, устрою весну души, именины сердца. Буду верна до гроба при условии небольшого пожизненного содержания.
Никто даже не засмеялся.
- Не для того наши предки разгромили войска Наполеона, чтобы через двести лет янки тут командовали, - кипятился молодой учитель начальных классов Жан Жак в яркой вяза-ной шапочке, - Они же хамье, обычаи наши не уважают, свои порядки наводят, ведут себя как хозяева. Кровь из нас на донорских пунктах ведрами выкачивают. Мне детям в школе стыдно в глаза смотреть.
 - Ладно, кто виноват, мы уже знаем. Осталось придумать, что делать, - подытожил Жан Люк, - Нашей доблестной семитысячной армии на улицах что-то не видно. Седрас, видать, мышей совсем не ловит. Папа Док-то, царствие ему небесное, покруче был - без пистолета на людях не показывался.
- Если военной силы нет, можно использовать ненасильственные методы борьбы: забас-товки, всегаитянскую политическую стачку там организовать, гражданское неповиновение, со свечками, с плакатами «Янки гоу хоум» выйти на площадь постоять в назначенный час в знак протеста, а то и бойкот оккупантам объявить и с ними не разговаривать. Ганди так пятьдесят лет назад англичан победил, - стал рассуждать вслух оказавшийся на редкость эрудированным толстяк, - может, америкосам тоже станет стыдно и они уберутся, откуда приплыли.
- Нам только забастовку и объявлять, когда даже официально 70 % населения – безра-ботные. Жан Жак вон на работу ходит, а что толку - денег уже полгода как не видел. И на какие шиши, скажи пожалуйста, свечки закупать? А купишь, так народ же, сволочь, сразу все по домам и растащит, не выходя на площадь. И если наш протест по CNN не покажут, то, считай ничего и не было, - срезал его Жан Люк, - К тому же оккупанты с нами и так не особо разговаривают. Только дулом указывают, в каком направлении с поднятыми руками идти. А рожи у них такие, что плюй в глаза – все божья роса, сам же видал.
- Да что тут, думай не думай, а кроме жрецов вуду, наших духовных учителей, поло-житься не на кого, - сказал Жан Жак, - надо к Жан Пьеру сходить, переговорить, сильнее его я ни¬кого не знаю.
Толстяк, задумчиво выпятив нижнюю губу, резонно заметил:
- А может, и не париться. Рано или поздно им надоест тут в войну играть. Может, доро-ги, наконец, заасфальтируют или какой-никакой порядок наведут, с коррупцией поборятся, а то спасу от чиновников нет.
А мы тем временем поста¬раемся расслабиться и получить удовольствие ввиду, как гово-рится, неизбежности изнаси¬лования. Кстати, я вот вчера кровь сдал, так сегодня на выручку пивка могу попить. Пустя¬чок, а приятно. Я бы на вашем месте не стал искать приключений на свою пятую точку, как бы хуже не вышло, - и, отхлебнув еще, задумчиво уставился в маленькое окошко с пыльным разби¬тым стеклом.
Ночью следующего дня журналист с учителем вошли в дом колдуна. Полки вдоль стен заполняли бутыли, горшки, чучела, пучки дурно пахнущих трав. На плотно утоптанном земляном полу валялись, воняя, чьи-то потроха, в углу среди хлама скучал в клетке черный тощий петух, на низких чурбаках вдоль стен горели масляные светильники и свечи. Хозяин, сухощавый негр неопределенного возраста с сальными космами, падающими на лицо, уве¬шанный разнообразными амулетами и брелками, сидел напротив входа на залоснившемся кресле,  видимо украденном из офиса, и точил длинный хлебный нож.
- Ну что, принесли? – грозно спросил он, жутко глядя на гостей бельмом на левом глазу, -  изображения врагов или личные вещи с образцами ДНК?
 - Конечно, дядюшка Жан Пьер, как договаривались. Все помойки у казарм перевернули, - и Жан Жак стал выкладывать из рваного пластикового пакета на низкий грязный столик старые газеты, пустые консервные банки с надписями на английском, сломанные зубные щетки, пару использованных презервативов, заботливо перевязанных нитками, и еще какое-то барахло.
Жан Пьер отложил нож, встал с кресла, покопался в трофеях и развернул сложенный вчетверо газетный лист. Это были «Креольские известия» с фотографией адмирала Бул-шита, командующего эскадрой, во весь рост на палубе атомного авианосца и аршинным за-головком: «Покажем антинародной хунте демократию в действии!»
- Очень хорошо, - сказал он довольно и принялся осторожно вырезать маникюрными ножницами фигуру с листа. Потом положил ее на небольшой алтарь и пригвоздил десятком ржавых булавок, вынутых из жестяной коробки от сигар, - остальное кладите вон туда.
Он указал на центр пентаграммы в круге, нарисованной известкой на полу за алтарем. Гости принялись за дело.
- А справятся духи наших предков с америкосами?  Вон они какие ряшки наели – еле в каску влазят. Может, зомби надежнее? - поинтересовался Жан Люк, затягиваясь косячком, когда все приготовления были завершены.
- Железно. Ты бы видел, как тонтон – макуты коммунистов расчехвостили двадцать лет назад. Исчезли с концами, даже костей не сыскать. Зомби, конечно, тоже можно привлечь, я заклинания знаю, в школе учился, - солидно отвечал дядюшка Жан Пьер, одной рукой дос¬тавая из клетки петуха, а другой перехватывая поудобнее нож, - да только никогда не зна¬ешь, за кого они первого примутся: за врага или за тебя самого. Мозги-то у них все сгнили, не соображают ни черта. Ладно, сейчас молчите в тряпочку, не мешайте работать.
Колдун включил стоявшую у стенки магнитолу, схватил левой рукой за ноги петуха, в правую взял нож и закружился в прихотливом танце под музыку рэгги с постепенно убы¬стряющимся ритмом, широко разбросывая руки и топая босыми пятками. Он запел низким приятным голосом почти в унисон с флейтой что-то непонятное, наверное заклинания.
Петух кудахтал и все пытался вырваться, однако Жан Пьер неожиданно остановился и, коротко взмахнув ножом, отсек птице голову прямо над алтарем. Темная кровь хлынула на фотографию, а колдун уже двинулся в пентаграмме, окропляя кучку мусора и одновре-менно мелко нарубая ее ножом. Наконец он отшвырнул трупик птицы и стал носиться по хижине, размахивая руками как бесноватый. Его пение перешло в жуткие крики, он вдруг бросился в конвульсиях на пол и затих. Жан Люк с Жан Жаком глядели на него с восхище-нием. Впервые за долгое время они почувствовали уверенность в завтрашнем дне.
Наконец Жан Пьер встал и двинулся, пошатываясь, вон из хижины. Гости – за ним.
- Ну, что тонтон- макуты говорят? – спросили они почтительно, когда Жан Пьер скло-нился над рукомойником, сделанным из пластиковой бутыли.
- Через сутки им конец, говорят. Не всем, конечно, но Булшиту – точно. Утащат его ду-шу прямо в ад. Это так же верно, как то, что у настоящего гаитянца всегда двойное имя. Журналист вытащил из кармана мятые купюры, отдал колдуну и приятели, попро-щав¬шись, с легкой душой отправились по домам.
Снова они появились у Жан Пьера только через три дня, за которые тщательное наблю-дение за казармами не выявило никаких следов преждевременной смерти кого-либо из ок-купантов, а Булшит, лучась здоровьем, дал нахальную пресс-конференцию а президентском дворце. На перекрестках, где накануне уличные ораторы призывали народ к топору, вы-строились толпы обывателей за бесплатными консервами и рисом, раздаваемыми агрессо-рами. Дети бегали за бронетранспортерами стайками, надеясь разжиться чипсами или жвач-кой.
- Сам знаю, сплоховали духи. Вчера во сне видел, - авторитетно заявил жрец, хлебавший какое-то варево из глиняной миски, только они вошли, - да и мною остались недовольны. Что это говорят, за ерунда – старый петух. Мы же аме¬рикосов убить хотим, а это уже крутые замесы. Нельзя пожарить яичницу, не разбив яйца. Помните, как сказал поэт: «Доброе дело стоит твердо, когда под ним струится кровь». Тут халява не пойдет, нужен человек, и поэнергичней, чтобы он, стервец, бодрился бы под ножом, - и Жан Пьер строго поглядел на них.
- Не, я такого поэта не помню и в такие игры не играю, - сразу отказался Жан Люк и по-смотрел на Жан Жака.
Лицо того словно окаменело, взгляд уперся в землю, рука автоматически крутила длин-ные дрэды на виске. После продолжительного молчания он наконец сказал, с трудом уняв нервную дрожь:
- За Родину жизнь отдам, не пожалею. Готов рискнуть, ждите здесь, без жертвы не оста-немся, - и выбежал из хижины, чуть не сбив по дороге заглянувшего в дверь мальчонку в линялой майке с портретом Боба Марли.
- Дядя Жан Пьер! – закричал мальчик, - там гринго пушки скупают. За наган – 5 баксов дают. У тебя же где-то завалялся.
И он, юркнув в угол, принялся с энтузиазмом рыться в куче разнокалиберного хлама.
Колдун еле оттащил его за ухо, надавав по заднице:
- О, неразумный сын трехпалого муравьеда! Разве ты не слышал, что хозяин продает свой товар, рабочий – свои руки и время, шлюха – свое тело, дурак – свою землю, и только полный идиот – свое оружие. Иди лучше, на шухере постой. Чуть что подозрительное уви-дишь, сразу кричи. Да смотри, не кури, - и протянул ему в утешение вареный початок куку-рузы.
Тот схватил подарок, вытер чумазой ручонкой длинные зеленые сопли и опрометью ки-нулся за дверь.
- Кстати, - добавил колдун, обращаясь к журналисту, - я тут подумал, зомби нам для подстраховки все-таки нужен. Связи у тебя на кладбище остались? Если ты у нас такой принципиальный и рук марать не хочешь, может, притащишь чей-нибудь труп? Хорошо бы свежа¬чка и не очень пожилого.
Журналист задумался. Как раз недавно писал он критическую заметку о постоянном росте цен на надгробья и о кладбищенской мафии, норовящей хоронить в могиле по десять человек, включая и тех, кто сует нос не в свои дела. Опасно, конечно, но попробовать мож-но. И он, ми¬нуту поколебавшись, прихватил скрипучую тележку, на которой когда-то в ма-газине возили ящики с кока-колой, и устремился за свежачком, напевая непонятно как за-стрявшие в памяти слова из песни: «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие – как часовые».
А Жан Пьер тем временем начал подготовку. Подмел, принес еще свечей, освежил пентаграмму, сменил кассету, поправил лезвие ножа, достал топор, остругал и вбил глубоко в земляной пол по углам пентаграммы колышки. Извлек из загашника бутыль со святой рождествен¬ской водой и отлил немного в банку. Даже сделал небольшую разминку с приседаниями и отжиманиями, подкачал пресс. 
Уже к вечеру, когда колдун, делая пометки, читал потрепанное евангелие, вер¬нулся Жан Жак, волоча брыкающегося негритенка с кляпом во рту.
- Чертов двоечник! Обещал ему мороженного, а он, бездельник, на полдороге переду-мал. А ведь давно предупреждал: «Будешь уроки прогуливать, да контрольные списывать – плохо кончишь». Что за дети пошли, только о себе и думают,  - учитель с трудом перевел дух, - Все готово?
- Давно. Только Жан Люка и ждем.
Вскоре появился и тот, из последних сил толкая тележку с телом, обернутым гряз-ными мешками из-под кофе.
- Ну, погнали, - решительно скомандовал Жан Пьер.
- Я уж пойду, - сказал журналист, отвязав труп и сдернув мешковину, - а то жена оби-дится, если на ужин опоздаю, - и быстренько ретировался.
Учитель со жрецом переглянулись, однако, ничего не сказав, заперли дверь на дере-вянный засов и привязали к колышкам негритенка.
Дальше все пошло как по маслу. Сначала Жан Пьер придирчиво осмотрел труп. Он действительно оказался, несмотря на страшный запах давно не мытого тела, годным, как говориться, к строевой службе в качестве зомби. У бомжа, только утром видимо отравившегося какой-то спиртосодержащей жидкостью, еще даже не прошло трупное окочене¬ние. Его бережно уложили лицом вверх на топчан в центре хижины.
Потом колдун взял короткий резной жезл с пятнами засохшей крови, увенчанный маленьким обезьяньим черепом и принялся с пением приплясывать вокруг трупа. Его пот-ное лицо с торчащими во все стороны лохмами зловеще поблескивало в мерцающем свете, руки поднимались все выше, а круги становились  все уже. Жрец то тыкал в грудь трупа жезлом, то, отскочив, брызгал ему в лицо из стеклянной банки святой водой.
Негритенок смотрел на все это с пола круглыми от ужаса глазами. Учитель стал под-певать, хлопая в ладоши. Его переполняло чувство соучастия в чем-то очень нужном и важ-ном, в деле, ради которого, может быть, и появился на свет.
Так продолжалось с полчаса. И вот, когда все эти эскапады уже начали утомлять зрителей, бомж вдруг открыл глаза и слабо пошевелился, пытаясь приподняться на локтях. Жан Жак бу¬квально остолбенел. Колдун остановился и со словами «Восстань и иди!» про-тянул трупу руку, помогая встать.
Но тут снаружи послышался шум мотора и истошный детский крик:
- Дядя Жан Пьер, гринго!
Колдун замер, Жан Жак захлопал глазами, а хлипкая дверь вместе с косяком уже упала от мощного удара и в проеме, заслоняя дневной свет, возникла массивная фигура в хаки с ручным пулеметом наперевес. Под надвинутой на глаза глубокой пятнистой каской свер-кали фарфоровые белки глаз на широкой черной физиономии.
- Шит! Что за хрень? – заорал морпех, - На землю, быстро! Мордой вниз, руки за голову! - и передернул затвор.
Учитель, не двигаясь с места, громко сказал по-английски:
- Чтоб ты сдох, мавефакер!
Жан Пьер, скорчив страшную гримасу, бросил на вошедшего испепеляющий взгляд и, наставив жезл так, что маленькие глазницы черепа оказались направлены прямо в его грудь, закричал страшным голосом:
- Умри, исчадье ада! 
И добавил несколько самых жутких, проверенных веками вудаистских заклинаний, от которых  у простого мулата обычно кровь стыла в жилах и сердце разрывалось в клочья, а крупный рогатый скот падал в обморок.
Даже зомби и тот, трудно повернув голову с широко открытыми невидящими глаза-ми к свету, изобразил «фак» скрюченным средним пальцем с заросшим грязью ногтем.
Полумрак, царивший в хижине, казалось, еще более сгустился от ненависти. Повеяло чем-то потусторонним и ужасным, будто перед появлением сатаны. Что-то страшное должно было произойти. И оно произошло.
-Считаю до раз. Раз, - сказал оккупант и нажал на спуск.
Из отверстий пламягасителя со страшным грохотом вырвались веселые огоньки и свинцовый ливень изрешетил в лачуге все живое и мертвое. Сквозь пробитые в стене дыры косые солнечные лучи мгновенно осветили безрадостную картину. Колдуна отбросило метра на два, бродягу очередь практически перерубила пополам. Жан Жак с развороченной грудью сполз по стенке. Пара пуль досталась и жертве на полу.
Когда выстрелы стихли, с опаской вошел еще один солдат – пониже ростом, узкогла-зый, держа наизготовку винтовку. Он проговорил в рацию:
- База, база, это 65-й. В квадрате Ф-24 нападение на патруль. Опасность нейтрализована.
Здоровяк тем временем потрогал шеи у трупов и стал прощупывать штыком пол. Ничего интересного не обнаружив, он сорвал с шеи Жан Пьера поблескивавшие золотом амулеты, подобрал жезл и, выплюнув жвачку, вышел на пыльную улицу. Вокруг начали опасливо со¬бираться зеваки.
- На хрена тебе эти побрякушки, Джексон? – спросил узкоглазый, садясь за руль джипа, - их тут в любой лавке по 50 центов дюжину продают.
Негр пригляделся к трофеям.
– К черту, поехали на пост, - и отшвырнул жестянки в канаву.
После вечерней поверки лейтенант Каррера внимательно выслушал в своем кабинете сбивчивый рассказ патрульных о дневном происшествии. Когда те закончили, он, поигры¬вая предметом, похожим, по словам Джексона, на подствольный гранатомет, строго подвел черту:
- Ваш инфантилизм граничит с кретинизмом. Вы нарушили два базовых правила опера¬тивной работы в населенных пунктах. Вспомните, чему в тренировочном лагере учи-ли: перед входом в дом брось туда гранату, а  уходя во избежание двусмысленностей сожги все напалмом. На будущее имейте ввиду!
Ладно, на первый раз прощается. Улику я спрячу в надежное место, а вы – марш мыть руки, под дезинфекционный душ и спать! Тут у них тридцать видов лихорадки, из ко-торых лечится только половина. И забудьте все, что мне рассказали. Вам запрещается обсу-ждать это с кем бы то ни было, даже друг с другом.
Когда дверь за подчиненными захлопнулась, лейтенант запер жезл в сейф, плеснул в стакан со льдом диетическую «Пепси», подрегулировал пультом кондиционер и, повернув-шись вместе с креслом к огромному окну, устало положил ноги на подоконник.
Рыжий диск солнца уже коснулся далекого морского горизонта. Роскошный тропи-ческий закат поливал стены домов расплавленной медью. Небо в вышине быстро синело. На эсминцах в гавани зажигались сигнальные огни.
Заканчивался пятый день операции  «Поддержка демократии». Слава Богу, как все-гда, без потерь.