Нищие духом о малом предпринимательстве на железно

Знал я одного профессора из города Жуковского (умер в гараже, ремонтируя свою машину), так он за шесть лет в электричках докторскую написал. К несчастью, таких титанов духа единицы. Не всякому дано.
Для меня, например, полтора часа в один конец на работу  мотаться – не всегда нравится, иногда даже напрягает. Для того, кто в период развитого социализма работал в десяти минутах ходьбы от дома это, можно сказать, трагедия, кризис среднего возраста и крушение последних остатков личной жизни. Бывает, об эмиграции задумаешься. Над Канадой ведь тоже небо синее, меж берез дожди косые. Все на иномарках ездят. Немного примиряет с суровой действительностью только неистребимый интеллигентский интерес к простому народу.
С чем с чем, а с этим проблем в наших электричках нет. И роскоши человеческого общения хоть завались. Особенно умиляют торговцы и попро-шайки.
  Утром, едва выходит из вагона тетка с вазелином «Бора-плюс» от всех болезней, как навстречу уже прет парень со светящимися червяками, косноязычный азиат с мешком дешевых тапок или тип с пачкой продажной прессы. Окучивают публику квадратно-гнездовым методом, как картошку.
Впрочем, в электричках торговцы почти безобидны, если только не толкаются и не орут слишком громко над ухом. Хуже в подземном переходе, после работы. Мимо рядов торговок и покупательниц, погруженных в тряпичный транс, не протолкнуться. А рядом довольный азер в кожаном пиджаке барыши от своего дикого рынка прикидывает. В такие моменты жалеешь, что не милиционер или, на худой конец, Иисус Христос.
При Понтии Пилате, видать, тоже далеко не все соблюдали правила торговли в общественных местах. Идет, скажем, сын божий с учениками в Иерусалимский храм помолиться, с отцом дела обсудить, а внутрь и не пробиться, не то, что к алтарю подойти. У входа какие-нибудь древние еврейские старухи орехи и зелень разложили, сбоку горбоносые ассирийки пристроились, гранаты по пять ассов за фунт втюхивают, самаритянки воблу с Мертвого моря суют, впереди армяне платками да всяким шмотьем перед носом трясут, индусы растопыренными пальцами с дешевыми бусами вертят. Среди толпы фарисей прохаживается, мзду для Каиафы собирает.
А кругом давка, ругань, пыль, вонь. Не дают, черти, сосредоточиться, никакого благолепия. Тут и святой озвереет. Вижу как наяву: хватает агнец божий что под руку на попадя и ну лупцевать спекулянтов по мордасам и другим частям тела. А апостолы, как заправские скинхеды, уже лотки переворачивают, всех матом кроют и нарочно персики с мандаринами ногами топчут. Самый, наверное, правдивый и яркий эпизод во всем Новом Завете.
Переходный элемент между торговцами и попрошайками, конечно, музыканты. Раз в дороге я чуть заикой не стал, когда прямо в ухо грянула труба. Целый оркестрик из гитариста, трубача и мужика с синтезатором бродил по вагонам, успевая слабать пару – тройку мелодий между остановками. По известному соотношению цены к качеству они, верно, оставили всех виртуозов Москвы вместе со Спиваковым далеко за кормой.
Вот цыганенок с раздолбанной гармошкой и черным мешком для подаяний. За три года, что его наблюдаю, выучил уже целое попурри из песен эстрадных композиторов. Ходит по проходу серьезно, с чувством выполнения своего долга, строго поглядывая на пассажиров. Мол, цените, курицыны дети, какой талант до вас снизошел, не слыхать бы вам моих переборов, да табор кормить надо.
Нашелся как-то у него и ценитель – пьяный парень из провинции. Не отпускал его минут десять и все сыпал в мешок мелочь из вывернутых карманов драной кожаной куртки со словами «Играй, малыш! Играй, жиряк ты капский!» Так и пошел с ним по вагонам, благодарно слушая немудреный мотивчик.
Об одной цыганке- гармонистке московский телеканал чуть не целую передачу показал. Еще немного, и взяли бы в какое-нибудь шоу на МузТВ, вроде Тутты Ларсен из Донецка, да выросла девка и вышла в тираж. Сейчас, верно, обрабатывает где-нибудь лохов с помощью нейро- лингвистического программирования.
Хотя, конечно, с песнями перегибать палку тоже нельзя. Помню, однажды вечером в стоявшей на Ярославском вокзале электричке скромно одетая женщина лет пятидесяти с измученным лицом шизофренички минут пять безо всякого аккомпанемента фальшиво пела «Мы вечное эхо друг друга», сварливо пресекая все попытки ее утихомирить. Судя по тому, что с тех пор я ее не видел, такая тактика финансового успеха ей не принесла.
За музыкантами следуют  попрошайки. Как-то подсчитал: каждый день у меня раз 10-15 просят денег. У жалостливого человека на милостыню денег наверное, больше уходит, чем на пиво. Кто же они, те, кому нужна наша ме-лочь?
Вот старушка в сером пальтишке с норковым воротником проталкивается от дверей. Сейчас задребезжит своим тенорком нараспев: «Дорогие мои детки, помогите старой бабушке на пропитание.» И сыпят бабуле рублевики чуть не горстями.
Мой приятель видел тетку, которая, побираясь, всерьез плакала в каждом вагоне, успокаиваясь только в тамбуре.
Ну а верткий парень с бегающими глазками, жиденькой щетиной и юродливым голосом, собирающий от мифической церкви Федора Студита на не менее мифический детский дом в Сергиевом Посаде, где «детишкам не хватает самого необходимого, даже туалетных принадлежностей», тот вообще на Ярославской ветке прописался.
Встречаются и неплохие режиссерские ходы. Один цыганенок в метро проползал весь вагон на руках, сидя боком на картонке, а другой, ростом чуть выше табурета, подползал к пассажиркам на коленях и мелко крестился чумазой ладошкой, со словами «Если у вас нету денежек, дайте хотя бы хлебушка». Удивительно, но от предложенной мной горбушки он отказался. Тем же, кто давал деньги, пытался целовать руку. Да, подумал я тогда, куда до них русским ребятишкам со взглядом исподлобья, сиротливо лежащим на каменных плитах перехода метро Комсомольская рядом с перевернутыми шапками.
Вообще-то основной состав нищих по Ярославке невелик – человек 5-7 и работает до Мытищ, но периодически на замену выходят и запасные: упитанные хохлушки с рассказами о сгоревших домах, украденных документах и умирающих от рака детях и внуках. Попадаются и скубильного вида чернявые девки неопределенной национальности, у которых все родные померли или попали под машину, а они сами отстали от поезда. С хохлушками их роднит то, что даже робкая просьба подтвердить свою легенду какими-либо документами приводит их в возмущение и они молча удаляются с праведным гневом на гладких лицах.
Некоторые не закрепились и в запасном составе, промелькнув подобно комете в ночном небе. Помню выпускников, наверное, школы художественного слова, парня и девушку лет восемнадцати. Ходили в связке, как альпинисты, первым, естественно, молодой человек. Он сразу очаровывал ораторским мастерством и глубиной чувства. Начинал, однако, издалека: «Товарищи, вы наверное знаете, что недавно от тяжелой болезни скончался выдающийся композитор современности Сергей Курехин. Горько осознавать, что, будучи еще молодым человеком, я, тем не менее, полностью завишу от вас. Ведь если мне не помочь на операцию, - тут голос его дрожал и наступала драматическая пауза, - то я умру вслед за ним», - и медленно шел боком (иначе не мог пролезть из-за своих габаритов) через вагон, продолжая агитацию и собирая рубли. А за ним уже подтягивалась и девица, читая хорошо поставленным голосом лирические стихи.
Один отмороженный парень лет 17, по виду и говору из Харькова, войдя в вагон метро, сразу начинал косолапить, подволакивать ногу и сильно трясти пакетом для денег в скрюченных перед грудью руках, при этом жутко скашивая глаза. На не знакомых с больными ДЦП это производило сильное впечатление, если только они не видели, как он бодро перескакивал из вагона в вагон.
Один крепкий мужичок лет 45, правда с кудлатой пегой бородой, что самое интересное, трезвый, побирался со словами: «Братья и сестры, помогите во славе божией старику на кусочек хлеба! 20 копеек ведь вас не устроит.» Голос еще мог обмануть, но когда он приближался, отзывчивого человека ждало разочарование.
Также не внушают доверия и здоровые краснорожие мужики в черных рясах, стоящие на Трех вокзалах с засаленными картонными коробками на груди. Сбоку обычно прилеплена картинка из журнала «Наука и религия» с изображением какой-нибудь снесенной до войны церкви.
Перечень попрошаек, воздействующих на все органы чувств и все категории аудитории по правилам маркетинга и рыночной экономики, можно продолжать бесконечно.
Сколько же талантов из толщи народной, таившихся под спудом тоталитарной диктатуры, разбудили демократические реформы! Раньше что: вернулся работяга со смены, водочки тяпнул – и спать до утра. А сейчас не те времена, цеха – то все под склады сдали. Делай, что душа пожелает. Хочешь, клеем торгуй, хочешь – на гармошке играй, гармошка порвется – иди бутылки собирай. Свобода!
Какой прогресс: еще недавно, при социализме, нищий на каталке был кустарем- одиночкой, а сейчас нищенство – большая, важная и быстро прогрессирующая, подобно рекламе, отрасль отечественного бизнеса, дающая, на зависть полудохлой отечественной промышленности, годовой прирост «производства» по 20 – 50 % в год.
Осталось дело за малым: придумать для нищенства звучное и таинственное английское название с инговым окончанием (вроде нищинга или плидинга) – и окончательное признание среди экономистов-рыночников не за горами. 
Свое место в пестрой мозаике российской жизни третьего тысячелетия га-рантировано всем!