Телеграфный столб

                Я снова  вижу там себя,
                В деревне,  с детства не забытой

     ТЕЛЕГРАФНЫЙ СТОЛБ

              1

     Это было лето, это было мгновение, это было давно, мы были дети. Мы с ней учились сначала в деревенской начальной школе, затем в рядом расположенном посёлке, где окончили школу-восьмилетку. Нам было 14-15 лет.
     Деревня стояла на плато (елани), к которому подходили сопки, у одной было название Ключевская. Родник, выбегающий из её подножия, уходил в рядом расположенные кусты (ерники) и дальше к реке, которая протекала по долине, и убегала в северном направлении, чтобы там влиться  в более крупные реки, и так далее, до самого Тихого океана…
     Родник был небольшой, вода чистая и холодная. В кустах ерников была небольшая прогалина, из земли торчали большие валуны, среди этих валунов было углубление, где вода собиралась в небольшое озерко, там и набирали воду. В этом месте брали воду в основном для приготовления пищи. А вот ниже этого места, на открытой со всех сторон террасе, ручеёк становился больше, и рядом, возле дороги, перехватывался небольшой дамбочкой, и вода, собравшаяся в водоёме, вытекала по трубе. Сюда жители деревни приходили за водой для хозяйственных нужд: стирки, поливки огородных грядок и т.д.
     Рядом стоял телеграфный столб, на нём висело четыре провода, линия уходила на север, к расположенному там посёлку. Возле столба, на земле, лежали два валуна, на них доска. Было время сенокоса и так получилось, что я оставался один дома, занимался присмотром за домом, а также выполнением работ, которые мне поручались. Одна из этих работ - наносить бочку воды. Вечером, когда схлынет жара, ею мама поливала грядки.
    Я приходил к этой трубе, ставил ведро под трубу и ждал, когда оно наполнится. Стояла жара - ручеёк высыхал, и труба выдавала тоненькую струйку воды. Я садился на лавочку, и, прислонившись спиной к столбу, смотрел на струйку воды. Со стороны реки доносились звуки работавшей драги, она лязгала своими ковшами по грунту, скрипела, визжала, было видно, как она дёргается, прикрепленная тросами к берегу.
     В это время людей особо не встретишь днём, все заняты: на работе, на сенокосе, детей тоже привлекали на сенокос. Так что деревня как бы вымирала, продавщица единственного магазина и та выходила, садилась на крылечко и, глядя уныло на улицу, ждала редкого покупателя. Надо сказать, продавец в деревне в те времена очень уважаемый человек был. Во-первых, он был сборщик информации о происходящих событиях в деревне и не только в ней, во-вторых, у него на прилавке всегда лежала под рукой тетрадь, куда записывались должники, которые брали продукты под будущий расчёт. И ещё, это было место, где перетирались деревенские новости. Вот такая картина, и я среди этой идиллии чувствовал себя чуть ли не хозяином всего этого. Я сидел, не торопился, времени ещё была уйма, немного донимал паут, но нам, живущим в лесу, он был не помеха, точно так же, как комары, мошка и всякое другое насекомое. В какой-то момент, я услышал звук, закрыл глаза, этот звук шёл сверху, он был тихий - пели провода. Я собрался уже уходить, второе ведро уже переливалось через край, но услышал бряцанье ведер. Девочка эта жила недалеко от этой трубы, собственно это был крайний дом с этой стороны деревни. «Ну что ж, подождём, чего она мне сейчас набрякает здесь» - подумал про себя.
     Мы с ней учились уже 7 лет в одном классе и, конечно, знали друг о друге всё. Это было что-то! Белобрысая, худенькая, всегда носила короткую стрижку. Она всегда была в движении, очень много говорила, язык, что называется, без костей. Она даже голову держала не как все, она была немного как бы приподнята кверху, что создавало впечатление, что она смотрит как бы поверх тебя.
      И вот это чудо мчалось ко мне, гремя вёдрами, чуть ли не бегом.
     Я принял позу - откинулся от столба, нога на ногу, правую руку локтём на колено, ладонь в подбородок. Эта поза у меня пожизненная, я всегда так сижу, если не заняты руки. Была одета в безрукавное, коротенькое платьице, зеленоватого цвета, с жёлтыми цветочками по нему. На ногах сандалии на босу ногу. Прибежала, шустро скинула коромысло и вёдра. Убрала моё ведро, поставила своё под трубу, при этом зыркнув на меня. Подошла ко мне:
     - Чего сидишь, чего выжидаешь, у тебя уже вёдра налиты.
    Я молчал, ждал, чего она мне ещё напоёт здесь.
    Подошла, толкнула своим коленом в моё:
    - Чего молчишь, как пенёк?
    Надо было, что-то отвечать, иначе забодает, поскольку я знал, на что она способна.
     - Я? Я… слушаю, - ответил ей.
    - Где, чего, с кем ты тут здесь?- посыпалось с неё. Начала озираться.
    - Говори! - повелительно проговорила она.
    Я большим пальцем ткнул вверх, не поднимая головы.
     Она посмотрела вверх, затем с недоумением на меня. Надо было что-то отвечать, иначе и пинка мог получить.
    - Я слушаю провода, по ним разговаривают люди, - быстро ответил я.
     - Так, так, так…  - многозначительно произнесла она.
   Она два раза прошла вокруг столба, а заодно и вокруг меня. Затем бухнулась возле меня. Я сидел, не меняя позы. Затем краем глаза заметил, что в удалении показалась женщина с вёдрами, это заставило меня быстро покинуть своё  место. Если бы она подошла ближе, и увидела нас рядом сидящих, то начала бы:  «Ой, как бравенько сидите-то, как голубки!» и так далее, что-то в этом роде. Потом бы понесла свою воду, а идти ей нужно было чуть ли не через всю деревню, и всем бы встречным рассказывала, как мы тут бравенько сидим. Я знал, что она рассказывала бы всем это без всякого умысла, и я на неё не обиделся бы, но «голубком» в то время я не хотел быть. Чудо осталось молчаливо сидеть.
              2
 
     Придя домой и вылив воду из вёдер в бочку, осмотрел по-хозяйски что, где и в каком состоянии находится. Курицы, изнывая от жары, с раскрытыми клювами сидели в пыли, пораскинув крылья. Только петух зорко поглядывал, обходя свой гарем. Курам я подлил воды. Заглянул в бочку -  надо было ещё делать три рейса. Повесив на плечо коромысло с вёдрами, поплёлся на трубу. Издалека увидел, что чудо находится на лавочке у столба. Подумал : « Чего это она, не уходила, что ли…?».   Я подошёл, ноль внимания. Так же, как и она до этого, заменил наполнившееся ведро, поставив пустое. Подошёл к ней. Она сидела, откинувшись спиной на столб, затылок прислонила к столбу, вытянутые руки лежали на коленях, глаза призакрыты, лицо серьёзное. Одним словом - египетская статуя.
     - Ну, и чего? - произнёс я.   
     - Слушаю… - ответила она.
     - Ну и как?
      - Да вот, говорят, приходит какой-то пенёк и подслушивает нас.
     - Так я же никому ничего не рассказываю!.
     - Ну и что, всё равно нечего подслушивать. А ты чего испугался-то, побежал и про меня даже забыл?
     Затем подскочила и заливисто засмеялась. Я тоже изобразил подобие улыбки.
     - Давай, посидим ещё, - предложила она.
     - Давай…
     Сели.
     - Я тоже одна, и воду ношу для полива. А хочешь, я тебе морковку и гороху принесу?
     - Нет, нет, у нас всё есть, даже брюква.
     - А тебе много воды ещё носить? - спросила она.
     - Сейчас унесу, и ещё два раза надо, - ответил я.
     - А давай, я свою воду тебе отнесу? - предложила она.
    Я аж от неё шарахнулся, и чуть ли не заорал: «Нет- нет!» - запросто могла потащить эту воду в мою бочку. Затем, согнувшись и обхватив руками ноги, положила голову на колени, при этом повернула лицо в мою сторону. По лицу её блуждала ехидная улыбка. Я ждал подвоха.
    Состроив со своего личика что-то неотразимое, закатив глазки под лоб, и на распев:
     - А ты сегодня придёшь на «точок?».   
     - Приду, приду, - быстро ответил я, чтобы быстрее отвязаться от неё. Она принимала участие в школьных спектаклях и, видимо, нахваталась там всяких приёмов и ужимок.
     - Ну, тогда иди, - царственным тоном произнесла она, при этом сделала соответствующий жест рукой. И я пошёл, вернее, как очумелый помчался с этого места, расплёскивая воду. Про себя думал: «Что бы она сделала, если бы я не согласился придти на «точок»?».
               
             3
 
     Надо сказать, если бы она принесла ко мне домой воду, и если бы узнали ещё про горох и морковку, то деревня вспоминала бы эти события до следующего урожая этой сельхозпродукции. Бог пронёс.
     Деревня была всего дворов на 30, и все знали друг про друга почти всё. Как говорили, на одном конце чихнули, на другом уже услышали. Потому в то время я как- то не помню, чтобы какие-то подлости совершались - боялись люди осуждения деревни, а оно сродни тому, что не нужны ей такие люди. Ну, а мой-то случай, всего лишь развеселил бы моих земляков, да и я бы всё вспоминал впоследствии с юмором. Но в тот момент приклеилось бы к нам "жених и невеста", и слышалась бы вслед известная песенка. Но ей бы было и в этом случае - по фигу. Она, своим взглядом поверх голов, словно разметала всё, в том числе и какие-то домыслы. Её и мальчишки- то побаивались, зная её задиристый характер. У нас, у мальчишек, игра была, в которую мы девчонок не допускали, называлась  «Бамлаги». В то время я как-то этому слову значения не придавал, а потом уж узнал - Бамлагами называли сбежавших заключённых, которые строили в 30 -х годах БАМ. Так вот, она всё просилась к нам поиграть в эту игру, но мы проявили тупую, эгоистическую, мальчишескую солидарность, и не допустили.
     К вечеру деревня оживала: приходили с работы, покосов, пригонялся скот с пастбищ, и начиналось какое-то движение людей и всего живого. Всё это сопровождалось звуками: мычанием коров, лаем собак и людскими разговорами. Я ждал своих. У меня уже была по наказу мамы сварена картошка. Обойдя ещё раз своё хозяйство и убедившись, что всё нормально, присел на крыльце. Первыми прибежали собаки. Их было две, рыженькие, с белым пятнами на груди, лайки, небольшие, подтянутые, очень подвижные.
     Они подбежали ко мне, начали тыкаться в колени, без устали крутя своими крючковатыми хвостами. Их обязательно нужно было погладить, поговорить с ними. Мне всегда казалось, что они при этом улыбаются. Совершив эту обязательную приветственную процедуру, они удалились в тенёчек, и там улеглись, убедившись, что они всё сделали по правилам этикета. Через некоторое время пришли мама и папа.
     Маме я обстоятельно рассказал, что сделал, она, устало улыбаясь, погладила меня по голове. А я стал ждать брата, он на два года старше меня и уже выполнял взрослую работу, его помощь в сенокосе была заметна. Он, возвращаясь с покоса, всегда заходил на купальню, она находилась возле дороги, по которой они возвращались домой.
     Брат пришёл, я сидел на крыльце.
     - Ну, как? - этот вопрос, всегда был многозначительный. Если что не так, нужно было докладывать. Надо сказать, хозяйские дела его не интересовали.
     - Тебя никто здесь не обижал?
     - Нет, нет - замотал я головой.

             4

     Ему почему-то всегда хотелось, чтобы меня кто-то обидел, тут бы он, как боец за справедливость, сразу же озаботься, начал бы придумывать козни обидчику. Для него это был адреналин. Зная его характер, я всегда отвечал отрицательно, даже тогда, когда меня и задирали. По лицу его пробежала тень разочарования и он, опечалься, пошёл. Вдогонку я крикнул:
     - Я на рыбалку!
     - Валяй… - ответил он.
     Схватив удочку, я помчался к реке. Речка у нас была небольшая, если не было затяжных дождей, то её можно было перейти в любом месте, замочив лишь ноги до колен. На реке мне было хорошо, там было интересно, там была другая жизнь.
     Эту любовь к рекам, озёрам, к рыбалке я пронёс через всю свою жизнь.
     Я рыбалил, а в голове постукивало: "надо же сегодня идти на «точок», потому как завтра снова воду носить". По времени, нужно было идти домой.
     Придя домой, накормил пойманной рыбой кота и пошёл на «точок».
     Собственно у нас находилось два « точка»: один, в ерниках, которые подходили в одном месте к деревне. Там была небольшая полянка, где мы вечерами жгли костёр и, кто-что делились новостями, часто пели песни под гитару, а кое-кто искал и находил свои симпатии. Я слышал там песни, которые в дальнейшей жизни не приходилось слышать.
 Эти песни исполняли под гитару, в два голоса - парень и девушка, когда пели, народ притихал и задумчиво слушал.
    Другой «точок» был в деревне, недалеко от магазина.
    На небольшой возвышенности, лежали брёвна, на них мы и сидели.
    Я пришёл, там уже находилось человек 20 гомонящей детворы.
     Возраст - от 12 до 16 лет. Разношерстная одежда - кто что имеет. Семьи в деревне в основном были большие, детей у некоторых до 9 человек и жили, конечно, небогато. Как в то время говорили, кто раньше встал, тот лучше всех оделся. Но мы в то время на одежды особо не обращали внимания, главное, чтобы не сверкало.
     Я подошёл к ребятам, с которыми мы вместе занимались какими-то делами: рыбачили, ходили в лес, по огородам, играли в футбол и т. д. Обсуждали наши не хитрые дела, делились впечатлениями, которые накопились за день, строили планы.

               5

     Чудо сидело в ряд с другими девочками, они тоже были мои одноклассницы. На ней было платье - светлое, с разбежавщими по нему голубенькими цветочками, на ногах светленькие туфельки, они о чём-то оживлённо вели разговор. Я смотрел на это гомонящее общество, и ждал, чего дальше-то, вот, я же пришёл. Раза два вопросительно посмотрел на неё, она тоже поглядывала на меня. Затем, решив, что я выполнил свою миссию, собрался уходить. Чудо, увидев неладное, подскочила ко мне и, схватив за руку, потащила к девчонкам:
     - Иди, девчонки чего-то рассказать хотят.
     Раздвинувшись, усадили меня в ряд:
     - Ой, какой ты загорелый!
    Как будто сами такие не были! Чудо почему-то сидело молча, но держало мою руку. Я думал, что она уже рассказала им про сегодняшний день, так как они улыбались со значением. Тут меня окликнули, посмотрел на неё, она опустила руку, и я отошёл от них. Пока я разговаривал со своим товарищем, другой уже оказался на моём месте. Она с укоризной посмотрела на меня.
     Я знал, что другой неровно дышит к ней, вот и сейчас горделиво восседал возле неё (она симпатичная девочка была). Я даже почувствовал облегчение от этой ситуации. Меня это не трогало, как вообще особо ничего не трогало. Я в то время жил своей жизнью и был не заметен в ней. Был небольшого роста, невзрачный на вид, всегда в себе (не зря, уже даже после флотской  службы, некоторые девушки называли меня странным). Я всегда смотрел на окружающий мир с чувством своей оторванности от него, как наблюдатель, и как бы не участвующий в ней. Мама видела эту мою странность. И у неё было другое отношение ко мне. Она всё время почему-то боялась за меня. И даже когда я уже был взрослым, имел свою семью, двоих детей, она всё равно как бы опекала меня. Если поеду один на рыбалку на несколько дней: «Да не езди, вот речка рядом – лови!» и в таком духе чего-нибудь. Я думал, почему так, другим-то она по этому поводу особо ничего не говорила. Она мне рассказывала, что, когда я был маленький, то частенько терялся, хотя и далеко не уходил. Они меня искали. Иногда привлекая для этого соседей. Однажды через меня перескочил гуран (самец косули), это красивое лесное животное. У них очень красивые большие глаза, всегда как бы печальные. Может этот прыжок и поселил в меня что-то печальное и грустное, которое в душе моей всегда присутствует.
     В тот вечер, я и она уже не подходили друг к другу, и вскоре я ушёл.
     Снова утро, безоблачное небо, это хорошо - сенокос. Обыденный день деревенской жизни и всё те  же персонажи. Всё то же: коромысло, вёдра, бочка, курицы, петух, заботы. Только в моей голове поселилась эта девочка, вчера ещё не думал о ней. Я даже попытался глянец на себя навести, посмотрел в зеркало, но оно, ничего приятного не показало. Вздохнув, я пошёл на трубу, да и пошёл-то, как под прицелом. Улица была пустынна, только возле магазина стояла машина. "То-то, - думаю, - развлечение для продавщицы". Издали увидел, что возле столба никого нет, и бодренько зашагал.

               6

     Мой путь пролегал мимо её дома - ждал подвоха с той стороны. Старался идти тихо, взял вёдра в руки, чтобы они не скрипели. В ограде дома мелькнуло её платье. Ну что ж, поджидала. Она вышла и пошла к трубе, я ещё находился на удалении от неё. Пришёл к трубе, она уже одно ведро наполнила, поставила другое. Увидев меня, как-то смущённо поприветствовала меня.
     Я сел на лавочку, она подошла ко мне, вытащила из широкого кармана своего платья морковку, сунула мне в руку, сама достала себе горох. Присела возле меня. Непривычно тихая была, я даже удивился, уж не горе ли у неё какое:
     - А давай я тебе по твоей ладони погадаю?
     - А ты что, умеешь?
     Девочки в то время всё какой-то чепухой увлекались, гадание для них было верх блаженства. Мы, мальчишки, этой ерундой не занимались. А поскольку они по своим ладоням уже всё перегадали, то практиковали иногда на наших. Она взяла мою руку, чего-то долго пялилась в неё, потом заученно начала:
     - У тебя будет долгая жизнь, ты будешь два раза женат, детей у тебя будет мало.
     В то время мало -  4-5. И ещё в том же духе: где я буду жить, и кем я стану, про здоровье что-то помянула.
     Я молчал, чего ей говорить-то про её бредни. Тут, надо сказать, прошлым летом у нас в деревне стояли табором месяца два цыгане, они иногда ходили и гадали, я видел, как-то одна гадала маме, не знаю, правда, чего говорила.
     - А ты погадай мне, - и свою ладонь суёт.
     Чего там смотреть? Маленькая девичья ладошка, я посмотрел и сказал, что ничего не вижу. Она, как-то с огорчением, убрала свою ладонь, вид у неё был, как будто заплакать хочет. Я встал, переставил вёдра, у неё уже были налиты. Я ничего не спрашивал про вчерашний вечер. Она затем мне:
     - А меня вчера до дому, девочки проводили, - и долгим взглядом посмотрела на меня.
     Я ничего не сказал. Видимо хотела увидеть, как я прореагирую, но моё унылое лицо ничего не выражало, кроме следов уже начинающей жары. Я жевал морковку, она свой горох. Ни о чём особо не говорили.
     - Ты снова придёшь?
     Я утвердительно кивнул головой.
     - Я тоже.
     Подцепила свои вёдра на коромысло и пошла. Я глядел ей вслед, она удалялась, и мне почему-то стало жалко её, и ещё подумал, что я что-то не так делаю. Она как-то больше запомнилась мне вот так, со спины, с вёдрами, удаляющаяся от меня.
     И вот так мы, наверное, целую неделю носили воду, ели морковку с горохом и как бы привыкать друг к другу стали. Правда, это огородное насаждение, пришлось и мне поубавить со своих плантаций. Она меня учила:
     - Морковку в одном месте не рви, а как бы прореживай.
     Я внимательно слушал её советы, всё-таки морковь уже убывала. Про брюкву она не спрашивала. Затем начались дожди, и воды уже не требовалось в таком количестве, и сенокос уже заканчивался.
               
                7      
 
     Один раз она сходила с нами на рыбалку. Мы как-то пошли втроём, она подцепилась четвёртой, вечером, накануне, мы были на «точке», и, услышав, что собираемся идти рыбачить, подскочила и схватив меня за руку, чуть ли не заорала:
     - Я тоже пойду!
     Мы, посовещавшись, решили, что это не нарушает наших канонов, и разрешили ей присутствовать при этом, но, рыбу не ловить. Проинструктировали её: что одеть, что взять с собой. Мои товарищи намекнули мне, чтобы она обязательно взяла конфет и пряников. Её семья жила в относительном достатке (всего двое детей), и они решили, что она может позволить себе не отказать нам в этом.
     Уходили мы обычно пораньше, когда жара ещё не донимала. У нас у каждого была сумка, повешенная через голову на плечо, в которой находились бутылка молока, хлеб, соль и изредка кусочки сахара. Мы собрались возле магазина и оттуда тронулись, путь наш пролегал мимо её дома, она ждала нас возле ворот. Мы придирчиво посмотрели на её вид:  всё нормально, особенно нас изумили её резиновые сапожки, у нас таких не было. У неё была сумочка в руках, но мы  быстренько нашли кусок проволоки, и сделали на наш манер, то есть через голову на плечо. Ещё раз посмотрели и, решив, что сгодится и так, двинулись в путь.
     Шли мы в соседнюю падь, там протекала небольшая речушка, в которой мы ловили хариуса. Немного отойдя от деревни, мы поднялись на невысокий перевал, и за ним -  по дороге, пролегающей в зарослях ерника, которая непосредственно выходила в ту долину. Мы шли, нам было легко и весело, чувствовалась ещё утренняя свежесть, и, главное -  с нами шла девочка, которая украшала наш сегодняшний день. Мои товарищи были опытные в таких походах и наперебой объясняли ей, если она задавала вопросы. В какой-то момент она умудрилась забрать у меня удочку, и, положив её на плечо, с довольным видом вышагивала рядом.  « Ну, что-же ,»- думал я - «пусть хоть так приобщится к нашему искусству».
  В одном месте она хотела сорвать цветочек, на что мы ей назидательно сказали, что этого делать нельзя, поскольку не мы его садили. Мы никогда их не рвали, считая, что в следующий раз, идя по этой дороге, без этого цветочка дорога будет более убогой. Это у меня укоренилось с детства, я никогда не рву лесных цветов, для меня это -  загубить красоту на корню.
  Небольшой спуск с елани, и мы в долине. С одной стороны в этом месте подходила  елань, с другой - увалы сопок. Обозрев всё  разом, она заохала, заахала. Мы между собой называли это место долиной цветов. Тут было всё, это была своего рода цветочная оранжерея под открытым небом. В своей жизни мне приходилось бывать во многих местах нашей необъятной страны, но вот так, и чтобы в одном месте, мне не приходилось видеть. Я не хочу перечислять, что там цвело, это ничего не даст, это нужно видеть. Мы снисходительно смотрели, как она восторгалась всему этому, потому как знали, она не видала, какие ещё есть цветы, спрятанные в укромных местах рядом расположенных сопок. Цветы цветами, но нам нужно рыбачить, а долину она сегодня и так всю увидит.
 
           8

    Техника ловли хариуса состояла в следующем. Нужно тихо подойти к уловку речки с подготовленной к ловле удочкой, и аккуратно опустить крючок с наживкой на поверхность воды. Обычно это струя речки, которая уносит наживку по течению вниз, в это время раздаётся плеск - хариус берёт наживку, и тут нужно вовремя подсечь его. Этот момент был всегда волнующим, я  как бы про всё забывал (про девочку - тоже), и если всё удачно получалось, на берег выбрасывалась красивая рыбка. Восторг был подобен… не знаю чему, и  всегда виделось довольное, счастливое лицо человека, который поймал эту рыбку, вытащив её из воды. Он обычно улыбался, победно глядел на свидетелей его триумфа, словно говоря: «Вот, какой я умелец, мастер!».
     В качестве наживки мы применяли кузнечиков (их очень много прыгало из-под ног, причём разных размеров и видов), паута, маленьких бабочек.
     Мы спускались вниз по долине, осторожно обходя место, где наш товарищ облавливал очередной уловок. Девочка в основном находилась возле меня, ловила мне кузнечиков, и уже сама входила в азарт этой рыбалки. Впервые она меня стала называть так, как никто впоследствии меня не называл.
     Периодически, она ходила к моим товарищам, справляясь как у них дела, затем докладывала мне. Иногда начинала шумно ловить кузнечиков, но я суровым взглядом останавливал её прыть.
     Часа два мы шли по этой долине, затем она под углом смыкалась с другой, там тоже бежала такая же речушка, и чуть ниже они соединялись.
      По той, второй речке мы поднимались вверх. На этой речке было место, где мы делали привал, как бы обедали.
     Там росли по берегу развесистые  ивы, в тени которых мы и располагались, доставали из сумок свою небогатую еду. Ребята до этого уже подсолили хариуса, нарвали дикого луку-мангыра и с ближайшего увала принесли накопанных клубней сараны. Девочка достала свои пряники и конфеты, мои товарищи вручили ей клубни, они нисколько не хуже были морковки и гороха. Ей они понравились, мы довольные улыбались, мы-то её уже досыта наелись за свою детскую жизнь. Хариуса свежесолёного она тоже попробовала, и даже не сморщилась. Надо сказать, в то время мы всё кушали. С весны ели соцветия багула, затем появившийся на увалах мангыр, заячью капусту, попушки нераспустившегося мака и т.д. И всё это воспринималось само собой, это была наша жизнь, другой мы просто не знали. Скушав всё, что принесли с собой и что нам бог послал, мы улеглись в тенёчке отдохнуть, лениво переговаривались.

       9

     Я услышал писк комара:
    - Хочешь я покажу как комар пьёт кровь?
    Она ничего не сказала, только с любопытством посмотрела на меня.
    Я заголил руку до локтя и стал ждать. Комар пищал, подлетая ближе к моей руке. Она, затаив дыхание, смотрела. Он закружился, как бы выбирая место посадки, затем резко упал на мою руку. Я чувствовал его шевеление, он искал место, откуда попить моей кровушки. Затем, застыв и вытянув свой хоботок-рот, с необъяснимой скоростью погрузил его в моё тело. Начал пить кровь, задняя часть подымалась и опускалась, я подумал - как помпа.
     Было видно, как он увеличивается в размерах, крови он набрал, я думаю, больше своего комариного веса. Затем он вытащил свой хоботок, и, тяжело оторвавшись от моей руки, медленно полетел. Она смотрела то на меня, то на комара. Я сказал, что кровь пьют только комарихи и посмотрел на неё. Она ничего не ответила мне, но призадумалась, недоверчиво глядя на меня. Затем добавил:
     - А комар - это безобидное насекомое, оно не знает даже, что такое кровь.
     Товарищи мои смотрели  и улыбались, слушая, как я знакомлю её с привычками комарих пить кровь.
     Отдохнув, прошли немного вверх по речке и двинулись домой.
     Возвращались уставшие и особо не говорили, её тоже притомил этот поход, и удочку всю обратную дорогу пришлось нести мне.
     Но, уже подходя к деревне, мы вновь обрели весёлость и со смехом обсуждали проведённый день, как бы даже усталость с нас слетела. Это был единственный раз, когда мы сходили с ней на рыбалку. Пойманной рыбой мы поделились.
     Через день она уехала к своим родственникам, мне было скучно на «точке» и я туда почти не ходил, моя идиллия была - река.
     Она приехала перед учёбой. Лето кончилось.
     Мы встретились с ней на школьной линейке 1 сентября. Но это другая история, которая уже не вклинивается в мой рассказ. Моего случайного читателя, конечно, заинтересует, а что было дальше? Коротко сообщу, мы жили с ней в одном интернате, сейчас я бы сказал, что это была общага для детей. Мы сами носили воду для своих нужд, кололи дрова, готовили еду и т.д. Там много было всякого, я стал для неё как бы её собственность, на которую никто не смог посягнуть, к этому привыкли и окружающие.
     Закончили 8 классов. Нужно отметить -  мы ни разу с ней не поцеловались, ни разу я откровенно не притронулся к её контурам, а они в то время неплохо обозначились у неё. Но она мне говорила такие слова, от которых шумело в голове, туманился взор, и подкашивались ноги, я делал попытки что-то сказать и не мог, а только, как рыба, выброшенная на берег, хлопал ртом или что-то мычал. Она сочувствовала мне и тихо гладила по руке. В последующей жизни мне никто уже не говорил такого… Иногда мне казалось, что глядя, с улыбкой на лице, на мои мучительные волнения, она видела во мне мышонка, которого можно схватить в любой момент. Вероятно, с тех пор появилось у меня чувство - ловить эти улыбки женщин, они всегда меня притягивали и завораживали.
     После сдачи экзаменов за восьмой класс он уехала, и я её больше в своей жизни никогда уже не видел. Я тоже уехал из посёлка и 9-й класс заканчивал в другом месте.
 
         10

     Вернувшись с армейской службы в конце мая, через неделю уже вышел на работу. Как-то придя с работы, прилёг отдохнуть и тут услышал бряцанье вёдер. Я соскочил с дивана, мама собиралась идти за водой. Я забрал у неё вёдра, коромысло и пошёл той же дорогой, к той же трубе, как и в то далёкое лето.
     Издали увидел - столба нет, в её доме жили другие люди. Я подошёл: труба была, вода бежала, лавочки не было, вместо столба пенёк.
     Я поставил ведро под трубу и сел на пенёк, провода надо мной уже не пели.
     Драга работала так же,  в поле видимости. Всё так же издавала звуки и дёргалась. Правда, это была другая драга, та пошла на слом.
     Я сидел и думал: «Где же та девочка?».
    Мне представилось, что в то время над нами пролетела птица любви, и обронила свои пёрышки, и одно из них, попало девочке в сердце, а в меня ничего не попало. Потому так всё и получилось. Я думал, что спутники этой любви - перелётные птицы, которые прилетая к нам весной, разбрасывают нам щедро эти перья, и люди с радостью подставляют себя под них. Мир становится красочней и природа в унисон этим чувствам покрывает землю ковром цветов, чтобы эти чувства были такие же красивые, как и они сами.
     Я не рву этих цветов, может ещё и поэтому.
    Когда птицы улетают осенью, мы всегда с грустью смотрит им вслед, провожая их взглядом, и слушая их прощальные крики, но мы знаем, что они вновь вернуться к нам, и это нас успокаивает, и даёт надежду тем, на кого не упало перо любви в этот раз.
    Человек ждёт, где же эта птица любви, когда же она подарит ему своё пёрышко, чтобы человек, обретя его, сам превратился в цветок, который даёт радость людям.
     Не рвите, люди, полевых цветов! Это цветы любви...
     Когда я писал этот рассказ, я послал сообщение своей однокласснице. Она ответила: «Я ничего не знаю про неё, знаю только, что у неё сын, которого она назвала твоим именем, наверное, в честь тебя».
     В своём рассказе я не указал ни одного имени, ни одного географического названия - осознанно.  Потому как Сибирь жила одной жизнью, и сотни деревень, как и моя, исчезли с лица земли, и в каждой деревне были свои чудо и чудаки, и подобные случаи со своими нюансами были в каждой деревне.
   Телеграфных столбов - тысячи.
   Добавлю -  всё-таки,  я указал одно географическое место - Тихий океан, но в него столько впадает ручьёв, речушек, рек, что и не поймёшь, откуда и что притекло.
   
P.S. Собственно,  «столб» в то время - я сам.
 
      Григорий Флэр.                Ноябрь 2011